Уже в первый год пребывания в Санкт-Петербурге после саратовской ссылки Николай Иванович Костомаров получает известность и признание как учёный-историк, лектор, публицист, при этом не прекращает интенсивно заниматься научной работой и литературным творчеством.
Судьба вновь сводит Костомарова со старыми знакомыми: Т.Г. Шевченко, В.М. Белозерским, П.А. Кулишом. Историк вспоминал о первой встрече с поэтом после ссылки: «Летом 1858 года, будучи в Петербурге, я отыскал Шевченко и увидел его первый раз после долговременной разлуки. Я нашёл его в Академии художеств, где ему дали мастерскую. Тарас Григорьевич не узнал меня и, оглядывая меня с головы до ног, пожимал плечами и решительно сказал, что не может догадаться и назвать по имени того, кого перед собою видит, когда же я назвал свою фамилию, он бросился ко мне на шею и долго плакал». Костомаров увидел в искренних слезах друга доказательство того, что тот его не забыл.
По вторникам бывшие кирилло-мефодиевцы собирались у Костомарова для литературных чтений. Частыми гостями здесь были также Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, И.С. Тургенев, братья Лазаревские, П.П. Гулак-Артемовский, Н.Н. Ге, А.Н. Пыпин, Э. Желиговский и многие другие. Квартира Костомарова стала своеобразным клубом, в котором общались люди разных профессий и социального положения, обсуждались проблемы истории и современности. Мысли присутствующих часто расходились, однако, это никоим образом не мешало проводимым собраниям.
20 ноября 1859 года состоялась первая вступительная лекция Н.И. Костомарова в Петербургском университете – одном из крупнейших научных центров Российской империи. В ней он ознакомил слушателей со своими принципами и приёмами изложения материала курса отечественной истории. Целью университетского образования учёный видит «не умножение сокровищ памяти, а осмысление того, что уже приобретено». Костомаров заявляет, что уделит особое внимание разрешению спорных или ещё нетронутых наукой вопросов. Подобный подход, по мысли историка, будет содействовать дальнейшему движению науки, вместо того, чтобы повторять решённые другими результаты. Костомаров обязуется познакомить слушателей «с приемами такого труда», считая, что «это доставит облегчение тем из них, которые, в свою очередь, пожелают посвятить свои способности делу науки». Лекция завершилась триумфом 42-летнего профессора. Восторженные студенты на руках вынесли его из здания университета к экипажу.
С этого дня Костомаров начал читать свой курс лекций. Они и далее привлекали огромное число слушателей разных возрастов, полов и общественных положений. Будущая писательница Е.Н. Водовозова в книге мемуаров «На заре жизни» свидетельствовала: «…лекция Костомарова меня вполне очаровала: по форме она отличалась необыкновенною художественною простотою, а по содержанию мне казалось, что лектор осуществляет идеал историка с точки зрения современных требований. Я была поражена, какая масса народа пришла на его лекцию. Среди них мелькали женщины в роскошных туалетах, но несравненно больше было крайне просто, а то и очень бедно одетых, с короткими волосами и в чёрненьких платьях. Тут я встретила нескольких девушек и молодых людей, с которыми уже познакомилась. И вдруг неожиданно для себя я увидала Ушинского. Как я была счастлива видеть его! Он тоже выразил удовольствие, что встретил меня на этой лекции».
По воспоминаниям одного из учеников историка П. Полевого, «лекции Костомарова посещались так усердно, что для них назначались самые большие университетские аудитории, да и в тех места приходилось занимать заранее – часа за два... Все студенчество конца 50-х годов увлекалось лекциями Костомарова и привязалось к нему, как к профессору всею душою». Подобное, по мнению П. Полевого, отнюдь не было «обыденным явлением», тем более что сам историк сближения со студентами избегал и даже «несколько опасался».
Неоднократно посещавший лекции Костомарова и знавший его лично, Н. Подорожный подчеркивает, что историк никогда не стремился вызвать у слушателей «бурные проявления сочувствия в форме восторженных криков и бешеных рукоплесканий». «С огнём, – говорил он, – играть не годится». Подобная позиция Костомарова вполне понятна и объяснима: после расплаты за участие в Кирилло-Мефодиевском обществе он боялся вновь навлечь на себя недовольство властей.
Историк отдавал себе отчёт в том, что одной из причин популярности его лекций было то, что его самого «почему-то считали вначале отъявленным либералом и даже революционером». «Вероятно, к тому мнению обо мне располагало молодежь моё долгое пребывание в ссылке за политическое дело, которого значения они хорошо не знали».
По мнению современников, «как лектор, Костомаров в своем роде единственный, и до сих пор, кажется, нельзя указать ему равного». Его лекции быстро сделали Николая Ивановича «одним из популярнейших людей в столице». Н.Г. Чернышевский отмечал, что Костомаров в Петербурге пользовался «такою славою, какой не имел ещё никто из здешних профессоров от основания университета».
Лекционный курс разрабатывался учёным как монографические исследования. Он стал практиковать публикацию отдельных завершённых частей, тем более что журналы охотно их печатали. В 1860 году Костомаров опубликовал в «Современнике» статью «Начало Руси». Она вызвала бурную реакцию известного и авторитетного тогда историка Михаила Петровича Погодина. Он срочно приехал из Москвы в Петербург и предложил Костомарову публичный диспут по этому вопросу. Костомаров сгоряча согласился, хотя, впоследствии и не вполне был доволен тем, что «позволил себе выставить такой специальный предмет на праздную потеху публики». Поскольку доход от продажи билетов шёл на помощь нуждающимся студентам, ему было неудобно отказаться от участия в диспуте.
Публичный спор учёных состоялся в большом зале университета 19 марта 1860 года. Погодин отстаивал теорию о норманнских корнях первых русских князей. Костомаров предположил возможность их происхождения из прибалтийских славян. Оба историка остались при своём мнении, хотя большинство публики и печать склонились в сторону Костомарова.
Диспут вызвал широкий научный и общественный резонанс. В письме к М.П. Погодину от 21 июня 1860 года Костомаров констатирует: «Вообще неприятно, что к нашему спору присоединились ловкие спорить люди, которые смотрят на нас как на врагов и бранят нас под знаменем одного из нас». Костомаров предлагает Погодину, «безобидный» выход из сложившейся ситуации: «Признайте, что происхождение Руси из норманнов не претендует на область единственно верного, а я, со своей стороны, признаю, что и жмудское происхождение только серьёзно, но не имеет признаков несомненности».
Теория Н.И. Костомарова, не являясь неоспоримой исторической истиной, по крайней мере, доказывала норманистам, что происхождение первых русских князей и их дружин можно выводить не только из Скандинавии, но и из других земель.
Публичные дебаты способствовали росту популярности Костомарова. Через месяц после диспута он получил приглашение Петербургской археографической комиссии стать её членом и начать издание актов, относящихся к Южной и Западной России. Под редакцией Костомарова с 1861 по 1885 годы будут изданы 12 томов сборника документов.
Костомаров избирается членом Виленской Археологической комиссии, становится действительным членом Русского Археологического общества. В мае 1861 года он был приглашён в действительные члены Императорского Русского Географического общества по отделению этнографии.
* * *
Как известно, после трех разделов Речи Посполитой значительная часть территории Царства Польского находилось в составе России. Империю потрясло польское национальное движение, которое в конце концов вылилось в два крупных восстания 1830-31 и 1863-64 гг. Восставшие не нашли военной поддержки из-за рубежа, на что рассчитывала дворянская шляхта – тогдашняя своеобразная нация в обществе. Зато эти «революционные потрясения» вызвали взрыв антипольских настроений в разнородных слоях русского общества.
Николай I, как и Александр II, пытались не признавать национального характера восстания, действовал по принципу: нет враждебных народностей, есть неверные подданные. Подобная позиция осложнялась тем, что в условиях противоборства русского и польского народов шло формирование украинской и белорусской наций. Любое проявление их самобытности, приписывалось тлетворному польскому влиянию и подлежало искоренению.
Итак, в январе 1863 года в стране вспыхивает польское восстание. Это время, по словам Костомарова, было эпохой «национального раздражения» поляков. Летом 1862 года в Вильно историк наблюдал события, какие позже охарактеризует, как «самое горячее волнение умов, готовившихся произвести польское восстание». Его поразили люди, стоящие на улице на коленях перед изображением Богородицы, «голосно распевающие самые патриотические песни, в которых поляк грозил водрузить победоносное знамя на груде московских трупов». Историк обратил внимание на то, что «никто не преследовал за пение таких песен».
Н.И. Костомаров, – по свидетельству современника, – «отнёсся к польскому вопросу с обычною объективностью и с верным взглядом историка предсказал заранее его последствия как для самих поляков, так и для русского общества». Не считая Польшу опасной для России, видя мечты поляков несбыточными, Костомаров «впоследствии с чисто гуманно-христианской точки зрения искренне сожалел о трагической судьбе, постигшей многих участников восстания, не сочувствовал своеобразным овациям, как делались по этому поводу М.Н. Муравьёву со стороны некоторых русских и считал их признаком глубокой нравственной деморализации».
Стремление Костомарова развивать украинский язык и литературу в середине 60-х годов вызвало отрицательную реакцию многих политических и общественных деятелей. Историк Н.И. Костомаров в то время писал: «Жестокие на меня гонения отовсюду. Составилось какое-то нелепое мнение, будто я – кто говорит – главный заводчик, кто говорит – орудие тайной партии, которая стремится к отложению Малороссии, и прочие сумасбродства. В газетах и журналах невыносимые подлости; люди, игравшие прежде в либерализм и нигилизм, не воздерживаются, чтобы не затронуть ни с чего, ни с того Костомарова с его хохлословием. Хотя никто не был умереннее меня в этом вопросе».
Хорошо знавшая Костомарова, Н.А. Белозерская по этому поводу замечает: «Вообще упрёк в крайнем украинофильстве, политическом сепаратизме и тому подобных стремлениях ни в каком случае не мог быть применим к Николаю Ивановичу, так как он был менее всего способен к каким-либо предвзятым, упорно проводимым тенденциям. Его широкая и богатая натура историка и поэта не могла уложиться в тесные рамки национализма. При этом он слишком хорошо знал условия настоящей и прошлой жизни Малороссии, чтобы мечтать об её самобытном существовании. Я никогда не слыхала, чтобы он отделял судьбу Малороссии от остальной России, хотя имела полную возможность слышать это, если бы им было высказано что-либо подобное».
Схожей точки зрения придерживается ещё один знакомый историка, который отмечает в Костомарове, что «он любил южно-русскую народность, но никогда не мечтал о каком бы то ни было сепаратизме. Друзья и враги из-за различных побуждений хотели видеть в нём какого-то узкого малороссийского патриота, но Костомаров им никогда не был. К историку вполне шло изречение: я человек, я русский, я славянин и всё человеческое, русское и славянское близко моему сердцу; на великороссов он смотрел, как на разумную, могучую политическую силу в грядущих судьбах славянства».
Несмотря на активное участие в обсуждении вопросов современности, Костомаров не прекращал исследовать, анализировать события прошлого. Он не мыслил жизни без занятий в архивах, в шутку даже выбрал достойное место для собственного погребения – под полом рукописного отдела Публичной библиотеки Петербурга.
В 1864 году Костомаров опубликовал в журнале «Библиотека для чтения» труд «Ливонская война». В 1865 году начал работу над сочинением «Смутное время Московского Государства». С целью сбора материала об этой эпохе историк совершил путешествие по русскому северу. В этой поездке он попал в железнодорожную катастрофу, во время которой вылетел из окна вагона и остался жив только благодаря тому, что сам вагон, хотя и сильно накренился, всё же устоял на насыпи. Костомаров посетил тогда Кирилло-Белозерский монастырь, Кострому, Ярославль, Ростов Великий и другие места. Увлекшись изучением старины, Костомаров писал Е.Ф. Юнге: «вращаясь в мире протекшем, я почти отрезан от настоящего,... жил полностью в древних Новгороде и Пскове, даже редко газеты читал».
Поиски рукописных памятников, относящихся к эпохе Смутного времени, привели историка в Варшаву.
Костомаров заметил, что в городе «ещё видны были следы недавних беспорядков». Приглядевшись к жизни и быту Варшавы того времени, историк приходит к выводу, что «за исключением... ярых фанатиков своей национальности, большая часть образованных поляков относилась с беспристрастною любезностью к русским путешественникам». Здесь учёный решил написать книгу о падении Речи Посполитой. В историческом прошлом он искал истоки трагедий современности. Костомаров считал, что беспристрастное описание «картин старой польской жизни и событий» поможет полякам разобраться в своей истории, которую они, в большинстве своем, не знают.
По возвращении Костомарова в Петербург к нему обратился историк, журналист и общественный деятель М.М. Стасюлевич с предложением принять участие в создаваемом им журнале. По совету Костомарова, Стасюлевич согласился дать новому журналу название «Вестник Европы» «и тем воскресить прекрасное воспоминание в русской литературе о литературной деятельности таких корифеев русского слова, как Карамзин и Жуковский». Предполагалось издавать журнал совместно, выпуская по четыре книжки ежегодно, и посвящать его только исторической тематике. Первый номер журнала вышел в марте 1866 года, в нём было опубликовано начало «Смутного времени» Костомарова. Это сочинение печаталось в номерах журнала в течение 1866-1867 годов. Заканчивалось оно словами, характеризующими исследовательский подход автора и его отношение к изучаемым событиям начала XVII века: «смутное время останется чрезвычайно знаменательной эпохой в русской жизни, как свидетельство крепости внутренней жизни народа – важный задаток для её будущего».
Два года издательство «Вестника Европы» осуществлялось по намеченному плану. Потом Стасюлевич переделывает журнал в ежемесячный, начинает публиковать на его страницах беллетристику и переводы, чего раньше не допускалось. Из-за конфликта с издателем Костомаров отказывается от соредакторства, но продолжает участвовать в издании журнала теперь уже на правах «постороннего сотрудника».
В 1869 году в «Вестнике Европы» начинает публиковаться новая работа Костомарова «Последние годы Речи Посполитой». За этот труд учёный был удостоен премии Академии наук. В нём он показывает, как в силу некоторых отрицательных черт национального характера, легкомыслия правящего класса, развращённого рабством и отсутствием должного воспитания, а также народного равнодушия и отсутствия политической воли, государство, имевшее все основания быть самостоятельным и могущественным, оказалось побеждённым и разделённым между соседними державами. Учёный приходит к выводу о закономерной логической предопределённости падения Речи Посполитой: «Вся польская история имеет то свойственное ей отличие, что в ней от начала до конца господствует какой-то дух саморазрушения. ... Даже такие явления, которые по своей внешности должны представляться фактами прогресса силы, политической и гражданской крепости, духовной деятельности и благосостояния, в Польше способствовали только возрастанию того, что обусловливало её неминуемую смерть». Приобретение Екатериной II земель в результате разделов Польши Костомаров называет «едва ли не самым правым делом» в истории территориальных приобретений империи, так как большинство народонаселения этих земель «действительно этого желало».
В апреле 1866 года Петербург взволновало покушение на жизнь Александра II. Когда расследование преступления было поручено М.Н. Муравьёву, по наблюдению Костомарова, «на литературный петербургский круг нашел безотчётный страх». «Пошли носиться слухи, что будут привлечены к следствию все, которые в своих сочинениях и статьях чем-нибудь навлекли на себя подозрение в неблагонамеренности и неодобрении правительственных действий – и в самом деле начались аресты пишущей братии». Историк отказался подписать адрес правительству от литераторов, заявлявший о негодовании их к преступлению, так как в нём было сказано, что его «подают люди различных политических мнений и убеждений». Костомаров объяснял свою позицию тем, что «не занимаясь современною политикою, а посвящая себя исключительно исследованию прошедшего быта отечественной истории», он не может «себя причислять ни к какому политическому мнению и убеждению, ни к какой партии».
2 сентября Костомаров стал свидетелем казни Д.В. Каракозова на Смоленском поле в Петербурге. В «Автобиографии» он отметит: «Я достиг своей цели: видел одну из тех отвратительных сцен, о которых так часто приходилось читать в истории, но заплатил за то недёшево; в продолжении почти месяца, моё воображение беспокоил страшный образ висевшего человека в белом мешке – я не мог спать».
С середины 60-х годов. у Костомарова возникают серьёзные проблемы со здоровьем. Врачи определяли его недуг как нервное истощение. Поездками на воды для поправления здоровья периодически прерывается привычный учёному ритм кабинетных и архивных занятий.
Несмотря на плохое самочувствие и интенсивные научные изыскания, историк не упускает из виду и современные ему события. В первом номере общественно-политического журнала «Славянская заря», издававшемся в Вене в 1867-1868 гг., была опубликована статья Костомарова «Язык как средство объединения славянских национальностей». В письме к издателям журнала историк подчеркивает, что не является сторонником присоединения западных славян к Российской империи и составления из них «единовластительного государственного тела». Он настаивает на жизненной необходимости постоянного духовного и материального общения славянских народов без их связи государственными узами, считает, что братское осознание «единства славянского племени» будет способствовать благу и процветанию славянских народов.
Без общего языка создание «прочной взаимности» славянских народов, по мысли историка, невозможно. Костомаров отмечает: «чтоб одному из славянских языков сделаться общим для всех органом единения, необходимо этому языку иметь значительную степень литературного развития». Приходит к выводу, что общеславянским языком может быть только русский. Основным условием принятия русского языка в этом качестве Костомаров считает параллельное развитие собственных наречий у каждого из славянских народов.
По мысли историка, использование русского языка другими национальностями приведёт к тому, что между славянами «произойдёт обмен умственного капитала, и… дело интеллектуального развития пойдет гораздо быстрее; литература сделается шире и разнообразнее». Таким образом, с убеждением в необходимости развития местных славянских наречий Костомаров совмещает взвешенное и логично обоснованное утверждение о необходимости общеславянского языка, каким видит русский.
17 апреля 1870 года историк за долголетнюю, безупречную службу получил звание действительного статского советника. Чин действительного статского советника, по Петровской табели о рангах, – чин пятого класса, соответствующий воинскому званию генерал-майора и придворному званию камергера. Он одновременно являлся и пожалованием в потомственное дворянство. Возможно, в глубине души Костомаров испытал чувство гордости, ведь удостоен был того же чина, что и Николай Михайлович Карамзин за создание «Истории Государства Российского». В жизненных передрягах, в суете частых разъездов высокий чин неоднократно выручал профессора.
В июне 1870 года Костомаров едет в Крым. В «Автобиографии» вспоминает о поездке: «Первым делом, по приезде в Севастополь, было посетить Малахов курган, где изрытая земля свидетельствовала о недавно пронёсшейся буре, потрясшей этот край. Множество пуль валялось ещё на земле. Затем я посетил знаменитое стотысячное кладбище, где погребены массы защитников Севастополя».
Костомаров совершает поездку по памятным местам бывшей Запорожской сечи. Сопровождавший историка молодой инженер К.К. Яковлев, вспоминая о путешествии, отметит, что хорошее настроение духа Н.И. Костомарова «часто нарушалось видом тамошних хохлов и беседами с ними. Ему было досадно, что он уже не видел тех крепких телом и характером запорожцев, а вместо них прозябало выродившееся и, как будто, забитое поколение, не знавшее даже о том, какая слава жила до них в этих местах. В особенности возмутила его одна средних лет хохлушка, в огороде которой стоял памятник одному из знаменитых запорожских атаманов, когда она на вопрос: знает ли чей этот памятник? меланхолически и отрицательно покачала головой».
К.К. Яковлев отмечает также и особую мнительность Костомарова в поездке: «Бывало, как подадут кушанье в хохлацкой хате, Николай Иванович сядет вдали от стола и скептически смотрит, говоря, что «этого нельзя есть – захвораешь», подозревая, что молоко налито в нечистый горшок и т. д.». Скорее всего, подобным образом историк вел бы себя и в избе крестьянина-великоруса. Любопытно другое: увлечение украинцами, восхищение их бытом, языком, традициями не мешало учёному видеть недостатки народной жизни, несуразности в народном характере, замечать которые он мог, как никто другой.
В первой половине 70-х годов Н.И. Костомаров создает «Русскую историю в жизнеописаниях её главнейших деятелей», которая станет одним из самых известных его трудов. Пишет «для популярного чтения», излагая материал доступно и понятно широкому кругу читателей. «Задачею этого сочинения, – отмечает учёный, – было показать, по возможности в кратком виде, влияние и значение личностей в нашей отечественной истории, бывших главнейшими её деятелями и двигателями. Я выбирал такие личности, которые бы, как по их действительному значению в своё время, так и по степени богатства источников, сообщающих о них сведения, давали возможность соединять в их биографиях важнейшие события в истории и более выпуклые и знаменательные черты века и народной жизни».
В ответ на обвинения М.П. Погодина в желании очернить в исследовании героев русской истории Костомаров замечает: «Если какие-нибудь лица прошедшего и представляются нам безупречными, то оттого только, что у нас не достаёт о них сведений; без всякого сомнения, за ними были недостатки, слабости и, может быть, пороки. Личность вполне безупречная – личность не вполне живая. Когда мы знаем тёмные стороны за какой-нибудь исторической личностью, только тогда и можем себе ясно её представить».
В письмах к М.П. Погодину Костомаров отмечает, что не испытывает ненависти к Москве и не может быть обвинен в предвзятости в отношении к её историческим деятелям. Доказывает, что, будучи русским гражданином, равно любит «Москву, Саратов, Полтаву, Воронеж, Новгород, Минск, Гомель». Костомаров утверждает, что Москва – «вовсе не центр России». Он образно представляет Россию шаром и отмечает, что «искать её центр где бы то ни было на поверхности бессмысленно». По мысли Костомарова, центр России – «то невидимое, неосязаемое,… ощущаемое каждым из русской семьи в своём сердце».
Он призывает историков к объективности в исследованиях, сознаётся, что сам не имеет таких дорогих сердцу героев прошлого, с которыми обращается «с большей осторожностью, чем с другими». Все исторические персонажи независимо от их ролей в минувших событиях должны оцениваться исследователями, по мысли Костомарова, одинаково непредвзято. «Патриотизм в науке истории, – считает он, – большой недостаток. Дело историка не курить фимиам перед народными кумирами, а разбивать их».
В 1871 г. в «Заметке по поводу изданной в Москве книги: «Г. Костомаров, как историк Малороссии», соч. Геннадия Карпова», опубликованной в газете «Голос», Н.И. Костомаров отмечает: «Никак я не ожидал, чтоб мои скромные труды по отечественной истории подали когда-нибудь повод к сочинению книжек под таким названием». Возможно, историк здесь просто выражает мысль о том, что никогда и не предполагал, что о его творчестве будут писать и издавать книги. Но скорее его покоробила формулировка заголовка. Ведь Костомаров никогда не ограничивал своё творчество только лишь историей Малороссии.
В 1873 году Костомаров приезжает на пару дней в Киев по делу проведения Археологического съезда. Один из приятелей сообщил Николаю Ивановичу, что его бывшая невеста тоже в эти дни находится в Киеве. Историку захотелось «ещё хоть раз в жизни увидеть Алину Леонтьевну и узнать о её судьбе». Он написал письмо и получил приглашение навестить её. Встреча состоялась после двадцати шести лет разлуки. К тому времени Алина Леонтьевна овдовела, Николай Иванович всё так же был холостяком. «Вместо молодой девушки, как я её оставил, – позже напишет историк, – я нашел пожилую даму и притом больную, мать троих полувзрослых детей. Наше свидание было столь же приятно, сколько и грустно: мы оба чувствовали, что безвозвратно прошло лучшее время в разлуке». После этой печальной встречи между ними возобновилась переписка.
Начало 1875 года стало тяжёлым испытанием для историка. Он тяжело заболел тифом. Его мать заболела той же болезнью, к которой присоединилось крупозное воспаление лёгких. Татьяна Петровна Костомарова скончалась 1 февраля 1875 года. Николай Иванович в те скорбные дни был в беспамятстве. Врачи опасались и за его жизнь. Долго не решались сообщить о постигшей утрате.
Узнав о болезни Костомарова, Алина Леонтьевна немедленно приехала в Петербург. Больной поправлялся медленно. Зрение его ещё сильнее ослабело. Врачи предписали ему полный покой и отдых, запретив любое напряжение глаз и мыслей. В апреле выздоравливающего перевезли в имение А.Л. Кисель в селе Дедовцы Полтавской губернии. Алина Леонтьевна считала себя обязанной разделить горькую участь слепнущего Николая Ивановича (один глаз у него полностью ослеп, другой при большой потере зрения все-таки видел).
9 мая 1875 года они обвенчались в маленькой церкви Святой Параскевы Пятницы в Дедовцах. Алина Леонтьевна и Николай Иванович вместе проживут десять лет.
А.Л. Костомарова стала деятельной помощницей мужа - писала под его диктовку, вместе с ним работала в архивах и библиотеках, вела корректуры. Она сумела оградить историка (так же, как и Татьяна Петровна в своё время) от обыденных жизненных хлопот, дала возможность заниматься неотрывно любимым делом. Её постоянная помощь и поддержка, забота и внимание, несомненно, продлили жизнь историка и самым благотворным образом сказались на его творчестве.
Татьяна Малютина, историк (Воронежский ГАУ)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
