Откуда взялись титановы пристальность, скрупулезное терпение к архаичному офорту, чтобы большую часть суток терпеливо наносить резцом точечные штрихи на металлическую плоскость? Кто еще так может — в наше суетное, нетерпеливое время? С красными от напряжения глазами, с затекшей спиной и мышцами рук? Академик-график Станислав Никиреев был занесен в книгу рекордов Гиннеса как человек, уместивший максимальное количество — 78 (!) — деталей на одном сантиметре.
Но дело не в числах и размерах. «Не может быть, чтобы офорты Станислава Михайловича Никиреева были сотворены им самим, а… не странным полубогом, который по неизвестной, но скорее всего очень скромной причине, — которую мы, смертные, не приняли бы всерьез, — остался в человеческом облике, чтобы показать нам, как надо видеть мир и как его любить», — заметил один проницательный человек, потрясенный творчеством мастера. «Это даже нельзя назвать просто офортом. Это нечто потрясающее, нечто, не поддающееся описанию. Мастерство? Дар? Но и что-то большее…», — добавил другой.
О кружевах, созданных собственной матерью, художник говорил: «Какие они тонкие и невесомые, словно иней морозный на веточках в саду…». Там, в сокровенной вязи многослойного офорта, в мириадах точечек, зашифрованы великие никиреевская любовь и память, вырастающие на маленьком пространстве гравюры по металлу до космических величин и становящиеся вровень с гигантскими Гималаями, ибо у Господа нет иерархий ни времен, ни пространств, Бог сохраняет все, если это дело любви.
Никиреев, уже будучи академиком, остался потрясен поездками в Индию, в Гималаи, бывал в Италии, Америке, Индонезии, много где еще, и оставил замечательные циклы работ по возвращении. Но он, несомненно, великий русский художник, явивший нам Русский космос — человека, глядящего из тамбовского Мичуринска, из подмосковного Подольска на весь мир, на умопомрачительный «Фросин двор» и на берега городка Торжок, на цветущие яблони, на облетевшие ноябрьские дубы, на калиновый куст на холме над русской деревней и на провода в изморози, на пашю и стерню, на лики (другого слова не подберешь) русских птиц, на цветы России и мира.
Моя книга стихов и прозы «Листобой» (1997) оформлена офортами Никиреева, за что я ему крайне признателен. И в моей молитвенной памяти соседствуют два Станислава, иллюстрировавших мои книги (какое счастье!), — Косенков и Никиреев, два титана в русской графике нового времени, два провинциала по географии обитания (Белгород и Подольск, соответственно), но никак не по высоте духа и масштабу дарования. Они дружили, восхищались творчеством друг друга, редко встречались, но обменивались письмами, взаимно дарили графические листы. Потому сегодня и в белгородском музее-мастерской С. Косенкова хранятся гравюры С. Никиреева. Неслучайна также дружба с Никиреевым другого белгородского графика круга Косенкова, Владимира Козьмина, который с невероятным пиететом, теплом и преданностью относился к обоим Станиславам.
Теперь у Козьмина хранится обильная переписка с Никиреевым, и уж совсем неслучайно в третий год, прошедший со дня никиреевской кончины (24 августа 2008 г .), в белгородском выставочном «Родина» зале (Союза Художников России) с 10 по 26 июня с. г. была открыта экспозиция произведений С. Никиреева, составленная целиком из работ частного собрания заслуженного художника России В. Козьмина, представившего 42 никиреевских графических листа.
Благо, офорт — вид изобразительного искусства демократичный, оттиск существует всегда в нескольких экземплярах, растиражирован, что позволяет авторам обмениваться, дарить работы, и потому у хорошего друга, каковым для Никиреева являлся боготворивший его Козьмин, за годы общения собралось уникальная подборка графики Никиреева, которой может позавидовать, без преувеличений, и Третьяковка, и Русский музей. Свидетельство любви и преданности. Ибо, как нам сказано навеки, где сокровище ваше, там и сердце ваше. Медленным (за многие годы) и великолепным собранием увенчалась любовь В. Козьмина к своему другу, кумиру, учителю С. Никирееву. Столь объемная выставка Никиреева состоялась в Белгороде впервые.
Биография рассказывает, что С. М. Никиреев родился в 1932 г . в Мичуринске Тамбовской области, окончил Пензенское художественное училище им. К. А. Савицкого (1957), а затем МГХИ им. В. И. Сурикова (1963), где офорту учился у М. Н. Алексига, а станковой графике — у Е. А. Кибрика. Участник многочисленных отечественных и зарубежных выставок, в том числе биеннале графики в Индии (Дели, 1993-94) и выставки русского офорта в США (Бостон, Чикаго,1994-95). Член Союза художников России (1970), заслуженный художник России (1984), народный художник России (2003), член-корреспондент Академии художеств СССР (1983) и действительный член Российской академии художеств. Лауреат премии им. И. Е. Репина (1978) за серию гравюр-пейзажей Подмосковья («Соловьиные места», «Весенний мотив», «Зимний пейзаж», «Сельский пейзаж») и обладатель других престижных творческих наград — отечественных и зарубежных. Его работы хранятся в Государственной Третьяковской галерее, ГМИИ им. А. С. Пушкина, Государственном Русском музее, а также в Вашингтоне (Библиотека Конгресса США), Чикаго (галерея «Глобус»), Берлине (Музей русской графики), в Англии, Франции, Индии, Японии и других странах.
В письме С. Никирееву 1996-го я поставил его труды в жанре офорта в контекст размышлений о гравюрах Дюрера и Доре, чем его сильно смутил. Однако последовавшее десятилетие показало, что он еще больше приблизился к этим вершинам.
Очень точно сформулировал его друг, художник Д. Утенков: «Трудно поверить, что после Дюрера и вообще после всей эпохи классической гравюры человек может выйти «один на один» с великими мастерами прошлого и с тем же видом оружия… выдержать единоборство, то есть встать рядом, как равный. И оказывается, что та старая, добрая, традиционная, реалистическая школа гравюры еще далеко не раскрыла свои возможности и таит в себе такие глубины, тайны и новизну, о каких и не мечталось. И все это без модернового надлома, коим так расцвел наш российский отечественный офорт».
Что Никиреев, как и писатель Набоков, собирал и изучал бабочек, я выяснил сразу, при нашем знакомстве. Его взволновал мой рассказ о том, что русские философы В. Розанов и П. Флоренский называли бабочку «энтелехией» (внутренней силой, по Аристотелю), душой гусеницы и куколки, словно утверждая, что бабочка — лучшее, что есть в этом существе. Никиреев очень взволновался, услыхав, что мысль о бабочке вырастает из краеугольной идеи христианства о бессмертии души; гусеница, куколка и бабочка являются, с одной стороны, как бы разными, совершенно непохожими друг на друга существами. Но с другой, — они являются фазами развития одного и того же существа. Вопрос «в гусенице, куколке и бабочке — которое же «я» — их?» Розанов задал своим друзьям — Каптереву и Флоренскому, «естественнику» и священнику. Ответ Флоренского был удивителен: «конечно, бабочка есть энтелехия гусеницы и куколки».
Интересно, что у Никиреева нет гравюр с живыми бабочками, хотя, казалось бы, кому, как не ему по силам был бы цикл офортов «Бабочки», аналогичный его знаменитому циклу «Птицы»? Зато на каждой работе стоит никиреевский фирменный знак в виде подписи-мотылька. Жаль, не успелось процитировать ему слова В. Набокова: «Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор…» (Бабочка. Vanessa antiopa, 1917—1922) или замечательные стихи симферопольца Андрея Полякова «Прости мне, бабочка, наперсница души, о, энтелехия, летающая всюду…» (2003).
Сохранив удивительную детскость во взгляде на мир, Никиреев состоял в Московском обществе испытателей природы, одном из старейших в стране. Он нашел на Колыме редкую бабочку, которая, считалось, живет только на Аляске. Бабочек он привозил ото всюду — с Дальнего Востока, Памира, из Карелии, Украины, Америки, Италии, Индии.
Его несколько раз приглашали в Гималаи (однажды он проехал 11 000 км !), и каждый раз привозил циклы гравюр — один краше другого. Вернувшись из четвертой гималайской поездки, он написал мне 4 декабря 1996 г .: «Почувствовал, что если бы поработать так лет 5-7 там, на натуре, в Гималаях, Долине Кулу у Рериха, то сумел бы подойти поближе к Рериху-отцу. Правда, он мыслитель огромный, а я чувствитель. Он весь в небесах, а я протяженнее — с ног Земли и далее-далее в космос!.. с травинками, деревьями, человечками и т.д. Но к Дюреру… только во сне». А в 1998 г . писал уже так: «Рисунки эти рождались в муках. Горные мотивы мне в новинку. И хотелось не уступить Рериху, а, может, и кое в чем поспорить с ним…»
Он писал мне, что с мастерами Возрождения его равнять было бы преувеличением, а вот соседство с Шишкиным казалось ему адекватным. Но в том же письме 1998-го высказался самокритично: «Я где-то не дотянул в плане выразительности и языка штрихового, пятнистого, как это блестяще делал Слава Косенков…».
Какую цену офортист платит за создаваемую им красоту? Никиреев поразил меня цветом глазных белков, красных от невероятного зрительного напряжения. Никиреевские офорты, процарапанные иглой по лаку на металле, — небольшого размера, но мир в них представлен с космическими подробностями, что достигается невероятным зрительным усилием при создании работ (многие посетители белгородской выставки замирали у гравюр часами, с увеличительными стеклами). И еще: лак на пластине для офорта травится специальной кислотой, пары которой чрезвычайно вредны. Не они ли ускорили уход художника?
Но смерти он не боялся, будучи при этом человеком невоцерковленным, даже, скорей, атеистичным. Уже зная свой раковый, роковой диагноз, замечал В. Козьмину, что «на эти вещи следует смотреть трезво», и еще более усилил работу (хотя куда больше?), и онкотерапевтические процедуры явились лишь промежутками в его титаническом самоотверженном труде. Не краткость ли жизни бабочек научила его такому стоическому взгляду? В последний год он раздарил много своих произведений и окружавших его предметов.
Директор косенковского белгородского музея-мастерской, вдова художника Анна Косенкова рассказала, что в час отпевания Станислава Никиреева, 28 августа, в Праздник Успения Пресвятой Богородицы, примерно с 11 до 12 часов, в музей залетела бабочка и села на церквушку, изображенную на одном из экслибрисов работы Косенкова. Присутствовавшие сотрудницы, еще не знавшие о кончине Никиреева в далеком Подольске, обратили на это внимание. «У нас мороз по коже пошел». Потом также выяснилось, что в это же самое время В. Козьмин резал на линолеуме портрет Никиреева, с бабочками.
Да, бывали и фильмы о Никирееве на российских каналах, да, его потрясающая серия «Птицы» («Грач», «Сова», «Ласточка», Сорока» — это просто какие-то вселенские образы русских птиц!) была использована в кинофильме А. Панкратова «Портрет жены художника» ( 1981) , с участием В. Теличкиной и Н. Михалкова. Белгородцам же, и лично В. Козьмину, за память — спасибо. Но как Отечество сегодня распоряжается наследием Никиреева, работы которого восхищенные японцы скупали буквально из-под резца?
Что помнят Академия художеств, Подольск и Мичуринск?
Станислав Минаков
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
