Именно в том волнующем 1996 году, когда Москва готовилась с необычайным блеском отпраздновать свое 850-летие, моя добрая знакомая, талантливая художница Ирина Викторовна Шретер по секрету поделилась со мной заветной мечтой. Приближаясь к собственной «круглой» дате (восьмидесятилетия!), она хотела встретить столичный бум торжеств и свой личный юбилей одним общим подарком! Подготавливать его она начала, как выяснилось, еще загодя. Идея и ценный материал давно находились под руками – это были… мемуары ее деда, знаменитого русского художника Михаила Васильевича Нестерова (1862-1942).

Надо сразу сказать, далеко не все критики и читатели, знакомые с «главной книгой» Михаила Васильевича «Давние дни» склонны были считать ее мемуарами. Да и сам Нестеров этому противился. «Какие же это мемуары? – говорил он. – Мемуары ведут день за днем, год за годом, описывая всю жизнь. У меня ничего этого нет». Его биограф и друг Сергей Николаевич Дурылин вполне определенно поддерживал автора: «Он прав: его книга совсем не мемуары и не записки. Художник вводит нас во вторую портретную галерею, созданную им» /1./ Но поскольку названная книга М .В .Нестерова по сути есть череда оформленных прозой календарных метафор будем все-таки в дальнейшем для краткости именовать ее мемуарами – так удобнее для изложения.

Тут хотелось бы оттенить немаловажное обстоятельство. Первое отдельное издание «Давних дней», носившее подзаголовок «Встречи и воспоминания», готовилось художником к печати именно в том же возрасте, в каком находилась его внучка в пору разговора со мной. Он прочел корректуру в 1940 году, но «Давние дни» «застряли» в издательском капкане, началась Великая Отечественная война и книга существовала только в виде несброшюрованных бумажных пачек. Поначалу я не обратил внимания на неслучайное «странное сближение» биографических вех. Но потом меня осенило: очевидно, тут был явлен некий эмоциональный импульс. Его значение я стал осознавать позднее, когда передо мной уже разворачивалась причинно-следственная связь старых и новых подходов к нестеровским повествованиям о событиях и людях минувших времен. Рождение «проекта» Ирины Викторовны, возможно, происходило под влиянием претензий к полноте тома, вышедшего при жизни художника. Он и сам кое-что заметил тогда. Не исключено, что в макете будущего издания нашлось бы место для рисунков, акварелей, а также фотографий из семейных альбомов. Юбилейная городская тематика вполне допускала включение иллюстраций «побочного ряда». Составители книги таким образом могли удачно обогатить издание московским колоритом, тем более, что по отношению к Нестерову-москвичу это не выглядело бы неуместной натяжкой.

Как профессионал своего дела, Ирина Викторовна за многие годы работы на киностудии «Мосфильм» усвоила важнейшую практическую истину: накануне всяких там юбилеев и памятных календарных дат всегда надо сильно поторапливаться. А то, глядишь, твой креативный продукт со старинными профилями героев может вдруг не понадобиться. Мало ли какие причины возникнут, изменится «в сферах» погода, в ходу окажутся иные кумиры и непредвиденные ограничения. Не дай Бог, объявятся новые купюры, выплывут на телевидении всякие подзабытые штуковины и осторожно подчищенная ветошь… Ирина Викторовна была человеком искушенным, видывала много интрижного и досадного, сталкивалась с беззаконием, нередко страдала от этого полной мерой. Ей ли было не знать, как это правильно – вовремя запрыгнуть на подножку уходящего поезда!

* * *

Здесь требуется одно пояснение. Ирина Викторовна отнюдь не собиралась совершать с мемуарами дедушки что-то экстраординарное. Они существовали на свете как незыблемый монумент, глыба корифеизма (убавить нельзя, а прибавить – пожалуйста), гигантское произведение историко-мемуарной живописи, которое подправить и усовершенствовать никакому Рубенсу не по силам. Ее желанием было предоставить людям–читателям полный корпус воспоминаний старейшины нашего национального художественного цеха, дать их не только без изъятий, но и в том порядке и сочетании, какие она считала важными. Видимо, для себя она решила что-то такое, что непосвященным понять сразу оказывалось невозможно, тут нужны были высокие шлифованные умы. Вот такое скромное, однако, и масштабное желание-мечта. Для ее осуществления Ирине Викторовне приходилось очень много размышлять, возвращаться к принятым было ею самой решениям, заново прорисовывать свежие контуры будущего фолианта и его отдельных частей. При этом мысленно улучшалась, на ее взгляд, укладка в нем текстов, удачно перекраивались вроде бы недурно отработанные комментарии. Налицо было тяжелое следствие: иметь дело с литературным творчеством деда оказалось хлопотным занятием. Да и собственная взыскательность путала карты. Рядом с такой гремучей смесью задач приходилось не только отчаянно нервничать, но и временами даже терять уверенность в своих навигаторских способностях и в достижимости цели.

Для ориентировки читателя следует напомнить: наброски небольших сочинений М. В. Нестерова стали появляться в русских журналах с 1900 года и скоро были замечены интеллигентной публикой. Московские и петербургские салоны, столичные знакомства сделали популярным имя молодого художника, чьи полотна произвели сенсацию среди истинных ценителей искусства и взбудоражили критику. Важные подробности его бытия раскрывали очерки мастера, посвященные также художникам, у которых он учился, с которыми расписывал храмы, повседневно общался, участвовал в художественных выставках.

Среди множества дел, поездок по центральным российским губерниям и заграницу, по русскому Северу с заплытием на Соловки, по Волге, по Украине и Кавказу Михаил Васильевич не забывал отражать в своих записных тетрадях все стоившее внимания и характерное из увиденного во время путешествий, штрихи познанного в часы встреч с коллегами-живописцами. Он дорожил возможностью доверять свои наблюдения бумаге – качество не частое у художников, предпочитающих закреплять впечатления кистью или карандашом и не выкладывать нечто стоящее в ином творческом формате. Нестерову же литературная форма нередко позволяла своеобразно дополнить и усовершенствовать понимание конкретных интересных и значительных людей, с которыми его сталкивала судьба. Это углубляло смысл и эстетику творимого им, внося в его живопись бесценные ферменты правды.

* * *

Он мечтал о книге и немало скопил пригодных для нее литературных зарисовок, биографических эссе, отличающихся прекрасным русским языком, наполненных живительным содержанием оригинальной фактуры. Такое «скопидомство» позволило реально рассчитывать уже к середине 1930-х годов на создание тома мемуаров, который украсил бы его зрелую пору…

А теперь пришел момент забежать вперед, оставив автора, складывающим листок к листку своего лелеемого тома и с огромным напряжением продолжающего свою бурно развивающуюся карьеру портретиста. Остались позади годы его мирного проживания в арбатской безвестности, неучастия в советских выставочных мероприятиях. Сейчас он опять думает, как наконец, воздвигнуть свой «литпамятник», не опоздав к символическому предъюбилейному поезду, готовому вот-вот тронуться в путь…

В середине 1990-х годов в атмосфере бурно развивающегося почтения к отечественной истории и ее памятникам желание обратиться к замечательным воспоминаниям М. В. Нестерова, немало потрудившегося на переломе эпох для столицы, создавшего здесь ряд прекрасных портретов весьма уважаемых москвичей, было весьма похвальным, а, главное, своевременным. Издательство «Искусство» с большим желанием включилось в это благородное дело. Были сделаны необходимые проработки, изучены новации и хитросплетения творческих подходов к изданию нестеровских текстов в сочетании с письмами художника в Москве, Питере, Уфе. А сделано было немало. В 1959 году само издательство «Искусство» выпустило в Москве щедро иллюстрированный том мемуаров. Это был хороший подарок любителям живописи. В 1988 году в Ленинграде то же издательство «Искусство» выпустило капитальную публикацию «М. В. Нестеров. Письма», представленную как «издание 2-е, переработанное и дополненное». Таким образом указывалось на «предшественницу» – книгу «Из писем» – Л., 1968). Вступительные статьи, составление и комментарии принадлежали А. А. Русаковой, которая позднее – в 1990 году – издаст свою капитальную монографию о художнике. Толстенный том писем, снабженный загадочным подзаголовком «Избранное», намекающим явно на надежду в будущем поразить читателя объемом фундаментальной публикации эпистолярного наследия М. В. Нестерова, преданная исследовательница подарила внучке художника с теплой надписью: «Дорогой Ирине Викторовне с сердечной дружбой и благодарностью от составителя А. Русакова. 11/X 1988». Держу в руках этот увесистый фолиант и гадаю – был ли на свете кто-нибудь еще, кроме Ирины Викторовны столь внимательно проштудировавшей это издание? Чуть ли не на каждой странице остались от Ирины Викторовны пометки, добавления по памяти, а то и вклеенные уточнения сведений о родственниках и современниках деда… Вот где, пожалуй, и рождались цепочки ее мыслей о некоем корпусе дополнений, о композиционно совершенном Монументе Мемуаров. К тому же, Ирина Викторовна держала в своей памяти то, чего я еще не видел, и не прочел. А она-то все это, голубушка, знала и пропустила через себя. И книги А. М. Михайлова, И. М. Никоновой, А. А. Русаковой, и очерки целого ряда других знатоков и исследователей творчества и жизни Михаила Васильевича. Я уж не говорю о тех хороших альбомах репродукций его картин, которые радовали своим появлением людей в 1959, 1972, 1990, 2001 годах, о неумирающих экспозициях его персональных выставок 1947, 1952, 1962, 1989 годов… Единственно, чем теперь можно душевно гордиться точно так же, так это огромным впечатлением от выставки «Михаил Нестеров в поисках своей России», устроенной Третьяковкой к 150-летию великого мастера (Панов А. «Живописец двух империй» //Культура, 26 апреля – 16 мая 2013).

В подготовку этих и других изданий и выставок свою лепту вносили близкие родственники художника, в первую очередь его дочери Наталья Михайловна Нестерова (1903-2004), Вера Михайловна Титова (1899 – 1998) со своими трудолюбивыми помощниками, а также дочь Ольга Михайловна (1886-1973). Ей «в знак глубокого уважения» была посвящена дарственная надпись на томе его редактором и составителем Кириллом Васильевичем Пигаревым (1911-1984), доктором филологических наук и правнуком поэта Федора Тютчева. В многообразной подготовительной работе, протекавшей в послевоенный период, понадобилось содействие и других преданных поклонников художественного наследия М. В. Нестерова. Прежде всего, его знатоков, сосредоточенных под кровом Государственной Третьяковской галереи, научных сотрудников Музея М. В. Нестерова в родном городе художника Уфе. В последние десятилетия XX века к корпусу защитников и пропагандистов нестеровского наследия присоединился коллектив Мемориального Музея-усадьбы Н. А. Ярошенко в Кисловодске во главе с его директором Ниной Сергеевной Бескровной. Тут надо отметить, что история этого очень известного у нас учреждения культуры неразрывно связана с именем друга Николая Александровича – М. В. Нестерова, появившегося в скромной усадьбе русского художника-передвижника в пору, когда до поселений Кавказских минеральных вод еще не ходили поезда. В 1917 – 1918 годах Нестерову выпала на долю сложная миссия защиты «Белой виллы» – дома Николая Александровича Ярошенко от тягот революционного времени. Драматический перелом российской жизни поставил усадьбу перед угрозой захвата ее новоявленными властителями, которым была глубоко безразлична судьба ярошенковского «культурного гнезда» в городе-курорте. Нестеров, как мог, старался уберечь усадьбу друга от разрушения и растаскивания ее мемориального достояния. Благотворная связь душ двух выдающихся русских художников, не прерывавшаяся в нагрянувшую драмаическую годину в конечном итоге позволила через четыре десятилетия возродить усадьбу, освященную пребыванием в ней многих видных деятелей отечественного искусства от Ф. И. Шаляпина до К. С. Станиславского. В 1962 году на клочке земли, купленным Ярошенко в конце XIX века начал работать музей, созданный местными энтузиастами. В нем почетное место ныне принадлежит особому Нестеровскому залу, часть экспонатов которого была передана кисловодчанам Ириной Викторовной Шретер и ее родственниками.

* * *

В последние два десятилетия ее жизни гости из Кисловодска не упускали случая побывать у Ирины Викторовны на Остоженке, чтобы рассказать о своих успехах. Она всегда была рада таким посещениям и охотно делилась с кавказскими и московскими друзьями своими воспоминаниями о деде. Особенно драматично запечатлелась в ее памяти эпопея с репрессиями, обрушившимися на семью великого художника. В 1937 году был арестован и расстрелян юрист Виктор Шретер – муж его дочери Ольги, сама она была заключена в Карагандинский лагерь ГУЛАГа. Михаил Васильевич упорно боролся за освобождение ее из узилища. И победил! Но она вернулась в 1940 году с сильно подорванным здоровьем. Приходя к ней и внучке на Остоженку с Сивцева Вражка, Михаил Васильевич с радостью и грустью наблюдал, как она вышивает гладью портрет своего врача. Великий художник восхищался ее редкой способностью различать оттенки цветов. «Там, где я вижу 5 – 7, она видит почти 20!» – удивлялся отец, стоя за Ольгой, сидящей за большими пяльцами. Михаил Васильевич время от времени корил себя: «Эх, надо было учить тебя живописи…» – говорил он, попутно отмечая, что внучка, по крайней мере, явно подтверждает, что у нее-то художнический дар точно развивается.

* * *

Принимая участие во встречах с хозяйкой и иногда навещая ее самостоятельно, я выполнял некоторые ее поручения (об одном из них скажу особо). Однажды по инициативе Ирины Викторовны состоялось мое знакомство и с редактором намеченного к выпуску тома мемуаров. Разговор огорчил меня: у издательства «Искусство» начались серьезные трудности. За задержку платежей оказались опечатаны служебные кабинеты. Работа над рукописью книги затормозилась. Перспективы были туманны. С одной стороны, вроде бы требовалось поднапрячься (и издателям, и родственникам, и консультантам), а, с другой стороны, было неясно – появится ли скоро самое важное – бумага и деньги. Новые проблемы времени явно препятствовали выходу ожидаемой всеми книги М. В. Нестерова в нужные сроки. А юбилей Москвы был не за горами! В газетах каждый день печатались новые сообщения об удачных акциях по его продвижению на московские улицы и площади. А наше нестеровское дело, похоже, ничего хорошего не обещало…

* * *

И, тем не менее, не все надежды были потеряны. Кое в чем пытались помочь влиятельные друзья Ирины Викторовны. Во всяком случае, в предвкушении ожидаемых событий, она не теряла присутствия духа. Однажды в беседе за чаем стала говорить о том, что и в прежние времена тоже почему-то случались «малосимпатичные» ситуации. Для убедительности взяла из шкафа несколько книжек. С большим удовольствием стала вспоминать как они с мамой ожидали появления первого отдельного издания мемуаров.

Третьяковская галерея, находившаяся в роли издателя книги Михаила Васильевича поручила ее опекать молодому искусствоведу Владимиру Семеновичу Кемёнову (несмотря на свою молодость (30 лет!) он в конце 1930-х занимал пост директора Третьяковки). Обложку и титул создавал потомственный график и живописец Евгений Евгеньевич Лансере. На его картоне была изображена декоративная полуколонна с высеченными фамилиями светил художественного мира России Перова, Крамского, Сурикова, Васнецова, Третьякова….(есть скан). К сожалению, никакие авторитеты не спасли издание от жестокой задержки. Она, конечно, расстроила Михаила Васильевича, ибо ему очень хотелось подержать в руках долгожданный томик в майские дни 1941 года, когда у него были именины и день рождения. Все терялись в догадках – что происходит? Воровски закрадывалась мыслишка: а что, если церберы, контролирующие издания перед выходом их что-то усмотрели в содержании? Нестеров решительно прогонял это опасение. И был прав. Дело было не в какой-то там "крамоле". Полагаю, что истинной причиной была предгрозовая атмосфера кануна войны. Мемуары печатались в очень своеобразной столичной типографии – «Искра революции». Основной заказчик ее продукции, выходившей на иностранных языках, – Коминтерн, очевидно, изо всех сил загружал это полиграфическое предприятие своими заданиями. Марксистские тексты явно сдвигали все планы к минимальным величинам. На этом тревожном производственном фоне, книгу Нестерова все-таки со счетов не сбрасывали. Видимо, сказывалось влияние его лауреатства – Сталинская премия I-й степени, только что полученная в 1941 году за портрет академика И. П. Павлова весила во времена всенародного вождя, тем более ставшего главным полководцем СССР, чрезвычайно много. В конечном счете, это высокая регалия режима гарантировала, что подготовленную книгу не оставят без присмотра. И по жизни это совпадало с потребностями людей, вставших теперь на защиту страны. Свой труд он считал правдивым повествованием о былом, о встречах с интереснейшими людьми ушедшей эпохи. Она, на его взгляд, уже с момента создания, должна была обрести свой высокий культурный и эстетический статус, никого не оставив равнодушным. Для характеристики своего «творения» художник нашел в предисловии «От автора» исключительно проникновенные слова. Он полагал, что скорее всего, его «собрание сочинений» будет сопровождать особый аромат, сродни тому, каким обладают цветы «забытые в давно прочитанной книге жизни». Чудесно сказано! Михаил Васильевич обещал, что постарается рассказать о том, о чем былые его знакомцы думали-гадали. Одновременно предупреждал, что поведает об этом, как сам понимает и чувствует, нисколько не претендуя на непогрешимость. Нестеров честно признавался, что он «избегал изображать так называемые сильные страсти, предпочитая им наш тихий пейзаж, человека, живущего внутренней жизнью».

Михаил Васильевич тут подчеркивал, почему же ему в последние годы был так близок жанр портрета. После революции 1917 года он даже с долей некоторого удивления осознал, что натура его все сильней тянется к людям, чей путь олицетворял (или отражал?) их мысли, чувства и деяния. Ему, безусловно, было по душе осознавать, что, несмотря на все пережитые потери, он может рассчитывать на человеческую радость от общения со своими героями, живущими жизнью народа.

«Он не любил, он скучал с людьми, у которых вся жизнь, вся личность сведена к одному знаменателю узкого профессионализма – в науке ли, в искусстве ли. Его радовало, когда бытие проходит через человека своей многоцветной радугой, играя в его душе чудесными самоцветами жизни и искусства…Михаил Васильевич легко мог бы написать портрет [C.C.]Юдина, – отмечал Сергей Дурылин, – без его хирургии – на материале одного этого общения в разговорах и спорах, на материале его любви к искусству.Но в том-то и дело, что Нестеров никогда не отделял человека от его жизненного дела, он любил (или не любил) человека в этом его деле». (Дурылин С. Указ. соч. С. 434-435).

Сейчас, когда «Издательский дом ТОНЧУ» силами знатоков возродил мемуары С.С. Юдина из небытия, эти слова подкреплены таким бесподобным материалом, что об искусстве М. В. Нестерова следует говорить так, как никому из живших с ним рядом и не мыслилось! Время положило портрет, сотворенный маэстро, на мемуарные строки чудо-врачевателя, написанные в мрачной тюрьме конца 1940-х – начала 1950-х и этот запредельный симбиоз знающим, кто такие Юдин и Нестеров теперь уж всегда будет говорить в высшей степени правдиво о том, чем и как должен жить человек…

Нестеров не брался за портрет, если не мог внутренне убедить себя в том, что перед ним человек значительный своей человеческой сутью и устремленностью. Для него самого было неожиданностью, что он так быстро преодолел заочную антипатию к академику, лауреату Нобелевской премии И. П. Павлову и почувствовал большое удовлетворение от работы над его портретами. Не без внутренней борьбы приходя к решению некоторых встававших перед ним творческих задач, художник чувствовал и себя соответствующим большим целям и большой общей работе. Это он-то, почти восьмидесятилетний труженик-индивидуалист, вышедший из пеленок совсем другой эпохи! Портрет был жанром вхождения его в эпоху современную, которую художник желал понять в необходимой ему мере. Он не называл имена своих героев, но мы-то их знаем: художники В. М. Васнецов, П. Д. и А. Д. Корины, скульпторы И. Д. Шадр и В. И. Мухина, академик И. П. Павлов, полярник и энциклопедист О. Ю. Шмидт, хирург С. С. Юдин, архитектор А. В. Щусев, портрет которого Нестеров начал писать в первый день Великой Отечественной войны…

Когда фронт приблизился к Москве. Михаил Васильевич сумел раздобыть сигнальный экземпляр книги «Давние дни» и сделал на нем скромную надпись «Моей Ольге и внучке Ирине. Отец и дед – тоже «писатель». (есть скан)

У автографа была любопытная подоплека. Выход книги Михаила Васильевича произвел большое впечатление на руководство сообщества советских литераторов. За свежим изданием, проникнутым высоким уважением к культуре, ее патриотическому потенциалу и к ее творцам стояла вера в успех отпора коварному врагу, уверенность в победе над силами зла, летевшими на страну. Выход книги авторитетного деятеля отечественного искусства был оценен по достоинству и с необычной трогательностью. Художнику присвоили звание «Почетного писателя».

* * *

Писать о М. В. Нестерове всегда было нелегко. Но фундаментальность сделанного им исподволь воспитала когорту умных и убежденных его приверженцев, восхищавшихся его человеческими качествами, желавших помочь людям познавать истинные масштабы этой творческой личности, человека крепкого стержня, сильной патриотической воли.

К числу лучших изданий о мире М. В. Нестерова, о значении его пути, о трудностях, которые на нем ему встретились, принадлежит его книга «Давние дни», выпущенная издательством «Искусство» в 1959 году. Опекавший ее Кирилл Викторович Пигарев, проявил много изобретательности, чтобы содержание вышло за рамки «тома Нестерова», сохранив цельность его замысла.

Я уже упомянул, что сам М.В .Нестеров приметил невольные выпадения текстов, какие произошли в первом издании «Давних дней». Сохранились два списка, в которых автор указывал на желательные в будущем дополнения. Среди них были и пропущенные очерки о Н. А. Ярошенко, Дягилеве и Бенуа, «Контрасты» (или «Петербургские похороны»), письмо к П. М. Керженцеву, «Обращение к молодым художникам». Будущему составителю издания Кириллу Пигареву Михаил Васильевич назвал также воспоминания о Врубеле, над которыми тогда начал работать, а С. Н. Дурылину очерк «Рим». Следующий расширенный вариант книги принял в себя через полтора десятилетия впервые печатаемые очерки «Мое детство», «А. П. Рябушкин», «А. С. Степанов», «Е. Г. Мамонтова», «Заграничные впечатления», «Ф. И. Шаляпин», «Сашенька Кекишев», «Врубель и Серов» и др. Перепечатывались опубликованные ранее очерки и статьи о Яне Станиславском, «Девойд», «Памяти А. В. Прахова», «Ученый-педагог». Предлагаемые материалы увеличивали рукопись нового издания по сравнению с прежним почти вдвое, что повлекло ее перекомпановку , о чем К. В. Пигарев подробно сообщал читателям в своем предисловии. Он также обозначал там большие и малые вмешательства в нестеровские тексты, произведенные с согласия семьи. Можно предположить, что несмотря на тщательность проработки разнообразных вопросов новой книжной структуры, не все они были единогласно приняты. Видимо, какие-то свои соображения на этот счет были у Ирины Викторовны. Как художница она была убеждена, что книга ее деда заслуживает еще более широкого иллюстрирования, непременного введения в нее цвета.

Испытывая благодарность к тем, кто вложил свой труд в изучение биографии М. В. Нестерова, его искусства, его литературного наследия, продолжатели такой исследовательской работы, конечно, все внимательней будут изучать сделанное и стремиться проникать в новые глубины познания творческого пути выдающегося русского художника.

Тут опять возникает вопрос: какой же план задумывала еще недавно осуществить его внучка Ирина Викторовна Шретер, когда говорила о крайней желательности подготовки новых «Давних дней»?

Хоть и не осталось после нее конкретных письменных наметок, но, по имеющимся сведениям, а также по устным высказываниям Ирины Викторовны на сей счет, можно кое-что прояснить.

Владимир Семенович Кемёнов, внимательно читавший труд К. В. Пигарева, очевидно, мог и поспорить с ним как автором вступительной статьи и комментариев, составителем интереснейшего издания. Они были людьми примерно одного возраста, не старые (около 50), оба доктора наук. Но в чем они находили согласие, то это в том, что мемуары, вышедшие под эгидой Третьяковки и под редакцией В. С. Кемёнова в 1941 году можно было обогатить.

Ирина Викторовна Шретер, конечно, с этим была внутренне согласна. В 1986 году книга «Давние дни» вышла и в родном городе Нестерова – Уфе. Ее составитель А. П. Филиппов в основном уже опирался на издание «Воспоминаний» М. В. Нестерова, выпущенное «Советским художником» в 1985 году (второе издание выйдет позже – в 1989-м).Ирина Викторовна благожелательно оценивала уфимское издание, хотя оно растворило в себе нечто пока неизвестное. Подзаголовок гласил, что это «Воспоминания. Очерки. Письма». Ирине Викторовне понравилось, что здесь появилось новое качество, ведь подготовившая «Воспоминания», написанные автором в 1926 – 29 годах А. А. Русакова четко поставила акцент: «… Полное представление о Нестерове-человеке читатель может получить только из совокупности двух книг – «Воспоминаний» и «Давних дней». (Нестеров М. В. Воспоминания. М., 1989, с. 9).

Да, появившийся на горизонте энергичный конкурент «Давних дней» имел определенные преимущества. Если очерки «Давних дней» были нестеровской «портретной галереей», то «Воспоминания» – серия правдивых исповедей, не затушевывавших сложности его собственного характера, раскрывавших его чувства, думы, представления на большом отрезке жизненного пути. Есть немало пересечений в этих в какой-то степени разножанровых повествованиях. Но «Воспоминания», несомненно, привлекают субъективизмом оценок, контрастностью.

Откуда начинался поворот?

Что-то Нестеров взял из своего раннего «мемуарного» творчества в «Воспоминания», но затем, видимо, осознал, что 1930-е годы – это площадка именно для «Давних дней», которые не взволнуют разные ветви командиров-«товарищей», способных только морщиться, видя, что-то неординарно-человеческое – любовь, дружбу, работу по росписи храмов. Начав с честной мемуаристики, Нестеров понял, что эта «побочная» линия движения его творческой натуры может завести его в сумрак пренебрежительных оценок, намеков на его прошлое, а, следовательно, и последующих житейских невзгод, которые станут банальным препятствием для сносной пока жизни его немалой семьи. Только нескольким близким людям доверил маэстро для чтения свою рукопись, доведенную до 1917 года. По-видимому, замечания были для него весомы. Нестеров постепенно склоняется к стремлению отливать свои литературные эссе в законченные, четкие формы. В стиле «Давних дней» несомненно безопаснее выглядят мироощущения времен молодости, ранней зрелости. Отложив «Воспоминания» в сторону, Нестеров тем самым сохранял их для другой эпохи. Эпохи иных читателей и рецензентов, других властей.

И вот «Воспоминания» со второй половины 1980-х годов завоевывают аудиторию. Но их симбиоз с «Давними днями» отныне неизбежен. Каждый из потенциальных издателей пытается по-своему соединить эти разные вещи. Но чтобы в полном объеме «помирить» эти рукописи требовался более серьезный объем (к тому же с иллюстрациями!). Вот этот вопрос и мучил Ирину Викторовну. Она понимала, что ей самой пока еще не по силам определить, во что же выльется ее «глобальный» замысел…

Чего греха таить, ей были ближе родные с юных лет «Давние дни». Вокруг них вращались все ее мысли об усовершенствовании гипотетического тома или двухтомника, который способен будет полностью выполнять тяжелую миссию – всегда безупречно нести истину, выстраданную ее дедом. Истину творчества, истину высокопрофессионального подвижничества.

Однажды мы встретились у неё на Остоженке и родился важный для Ирины Викторовны текст письма в уважаемую «московскую инстанцию», которую возглавлял хорошо известный ей человек – сын академика О. Ю. Шмидта, действительный член Российской Академии образования, известнейший историк С. О. Шмидт (1922 – 2013).К слову сказать, ей было весьма памятно то подъемное настроение, с каким дед работав 1937 году на портретом легендрного полярника. Увлеченность художника своим героем отразилась и в его письмах к дочери В.М.Титовой (напечатаны издательством "Новый хронограф" в 2012 году, которое годом позже выпустило репринтное издание книги Н.Н.Евреинова "Нестеров"(1922) с очерком "Почти инкогнито на Арбате", написанным автором настоящей статьи-воспоминания).

Председателю Московской

экспертной комиссии книгоиздания

академику С. О. Шмидту

Глубокоуважаемый Сигурд Оттович!

С годами все с большей признательностью в Москве поминается имя моего деда – выдающегося русского художника Михаила Васильевича Нестерова. Достойное место его картины занимают в обновленной экспозиции Третьяковской галереи. В музеях городов, где он жил – Санкт-Петербурга, Уфы, Кисловодска и др. – его полотна висят на почетных местах, а рассказы о его творчестве – непременная часть экскурсионной работы местных учреждений культуры.

В нынешнем году исполняется 60 лет, как вышла книга его воспоминаний «Давние дни». В тяжелые годы войны в России нашли возможность отпечатать этот том, в котором дается широкая панорама развития русского реалистического искусства, содержатся живые характеристики многих его замечательных представителей.

Обращаюсь к Вам с просьбой обратить внимание на необходимость нового представления этого труда, создание которого протекало на моих глазах тогда, когда Михаил Васильевич, несмотря на свои преклонные годы, отдавал ему весьма много времени. Переиздание «Давних дней», не избалованных вниманием государственных структур в последующий период (они выходили в 1959 г. и один раз в Уфе) было бы благороднейшим делом на благо познания прошлого отечественного искусства, жизни и творчества его настоящих мастеров, многие из которых являются гордостью московской школы живописи и ваяния.

С глубоким уважением И. В. Шретер

6 ноября 2002 года

Я передал письмо в руки С. О. Шмидту. И, кажется, с его помощью что-то зашуршало в заржавленной машине книгоиздания. Скоро я прослышал, что, то ли одно, то ли два московских издательства озаботились вопросом подготовки нового тома «Давних дней» и воспоминаний. Кто были эти доброхоты и всерьез ли они занялись делом? Если им что-то пообещали (в смысле каких-то пиастров), то кто и сколько? До Ирины Викторовны такие сведения не доходили. А она уже была весьма нездорова (к 87-ми!) и месяц от месяца чувствовала себе хуже и хуже… Мысли ее были по-прежнему обращены к собственному негласному проекту. Естественно, его неизвестность для издателей сыграла свою роль.

В 2003 году свой проект двинуло вперед издательство «Молодая гвардия». В серию «Библиотека мемуаров» была включена книга М. В. Нестерова «О пережитом. 1862 – 1917 гг. Воспоминания». Сюда впервые включались воспоминания о росписи и освящении Владимирского собора в Киеве и храма Покрова Марфо-Мариинской обители милосердия в Москве. Составитель издания – известнейший специалист по Нестерову А. А. Русакова предложила обогатить книгу воспроизведением впечатлений автора от встреч с императором Николаем II и его окружением от общения с великой княгиней Елизаветой Федоровной в период создания ею обители. Подготовка книги к выпуску в свет очень затянулась – в набор ее сдали в марте 2004 , а в печать подписали – в мае 2006! Поразительно, что в это же время в серии «Русские мемуары», выпускаемой издательством «Русская книга» подготавливалась книга М. В. Нестерова «Давние дни. Встречи и воспоминания». К давней книге нестеровских мемуаров были при этом присоединены избранные письма художника 1888 – 1942 гг. Продукт «Русской книги» появился в книжных магазинах в 2005, опередив молодогвардейское издание и перехватив субсидию Правительства Москвы, потому что новое издание «Давних дней» успело попасть в нужный программный список городской издательской программы. Значит, дошло по назначению письмо И. В. Шретер и повлияло на неожиданное для нее появление «Давних дней»!

Сравнение книг 2005 и 2006 годов говорило в пользу «запоздавшего" издания «Молодой гвардии». Особенно трогало трепетное настроение этой книги, наиболее полно представлявшей воспоминания М. В. Нестерова и говорившей в специальном посвящении о роли друзей и родных великого художника, которые внесли неоценимый вклад в сохранение его живописного и литературного наследия. Книга эта стала достойным памятником преданным почитателям и самоотверженным хранителям замечательного нестеровского вклада в русскую и мировую культуру. Внучка Михаила Васильевича – Ирина Викторовна Шретер на излете своего жизненного пути не успела познакомиться с вышедшими томами. Но я верю, что она приняла бы их как должное развитие своих замыслов и порадовалась бы за тех, кто их увидел по-своему, кто тоже не забывал вместе с ней думать о ее деде.

/ 1./ Цит. по кн.: Дурылин С. Н. Нестеров в жизни и творчестве. М., 2004, 3-е изд. С. 522.

Николай Митрофанов, писатель, член редколлегии "Московской энциклопедии"

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"