«Талант – единственная новость, которая всегда нова». - Лишний раз убедился в сермяжной правоте этой истины, когда прочёл книгу избранных стихотворений Василия Попова (М.: «Золотой Витязь», 2013). Последний раз с таким счастливым изумлением перед новым талантом я читал только посмертную книгу трагически погибшего архангельского поэта Александра Роскова (М.: «Сибирская Благозвонница», 2012). И вот новые именины сердца, такие радостные и неожиданные. Давным-давно, лет сто тому назад лучший критик эмиграции Георгий Адамович в статье о «Лейтенанте Шмидте» Бориса Пастернака посетовал: «В наши дни поэзией можно назвать решительно всё, что угодно, – и никто не удивится». Слава Богу, не дожил Георгий Викторович до дней нынешних, когда на одной только интернетской «Стихире» резвится полмиллиона графоманов, и каждый день число их катастрофически растёт. Ныне, оказывается, душещипательные стишки, посвящённые своему суженому, пописывает даже томящаяся под домашним арестом в тринадцатикомнатной квартире фигурантка дела «Оборонсервиса» Евгения Васильева…
Некогда непереходимая граница между талантливостью, самобытностью и грубой кустарной халтурой стёрта напрочь. Во времена Серебряного века каждый мало-мальски грамотный гимназист отлично знал разницу между полуграфоманским, утомительным нытьём Надсона и чеканной поэтической поступью петербургского «каменного гостя» – Александра Блока. Однако «тяжёлое пожатье» его «каменной десницы» настолько с тех пор напугало новоявленных литературных альфонсов (вотще пытающихся разжиться за счёт щедрости своенравной Музы), что им даже в голову не приходят вечно живые заветы классиков: «Глаголом жги сердца людей» или «Твой стих, как Божий дух, / Должен носиться над толпой, / А отзыв мыслей благородных / – Звучать, как колокол на башне вечевой / Во дни торжеств и бед народных».
Теперь критерии подлинности таланта не просто размыты и опутаны паутинной, интернетовской сетью графомании – они попросту исчезли, канули в нети. Если на родине Гумилёва, Цветаевой, Мандельштама, Заболоцкого, Рубцова «знаменитыми поэтами» считаются Рубальская, Резник и Степанцов, значит когда-то бывшая магической и пьянящей наша «изящная словесность» похоронена, а ставшая невосприимчивой к истинной культуре слова душа современного читателя неисцелимо больна.
По образованию я филолог (даже кандидат пресловутых наук) и за многие годы литературной работы убедился: самое трудное и неблагодарное дело писать критику о стихах. Хорошая проза, особенно классика, даёт невообразимый простор мыслям и чувствам. Об одних только «Вечерах на хуторе близ Диканьки» или «Братьях Карамазовых» можно, помимо уже сказанного о них, написать ещё тысячи страниц, потому что, перечитывая текст, каждый раз открываешь для себя что-то новое, чего раньше не заметил, прошляпил, упустил из виду. А о стихах что же говорить всуе, когда всё в них уже сказано, акцентировано, разрешено? Взять хотя бы вот эти, одни из моих любимых: «Пора мой друг, пора! Покоя сердце просит…», или «Выхожу один я на дорогу…», или «Заблудившийся трамвай» Гумилёва. Что в них «критиковать»? Для чего пережёвывать давно потерявшую вкус филологическую жвачку? Сто раз в своей жизни от глухих к словесной музыке, равнодушных к поэзии людей я слышал: «Ничего не понимаю в стихах. Неинтересно мне их читать, скучно». Говорили мне так совсем не невежественные или плохие люди, а вполне себе образованные, состоявшиеся в профессии врачи, экономисты, психологи, инженеры, спортсмены, финансисты, бизнесмены. Что же, как говорится, из этого вытекает? Что они глупее, жестокосерднее и хладнокровнее, чем я? Отнюдь нет. Просто у них в душе по непонятной причине отсутствует тот загадочный и необъяснимый орган, которым воспринимается словесная музыка. Один послушает Шестую симфонию Чайковского, этюды Шопена или Лунную сонату Бетховена, и едва не заплачет от потаённой боли, восторга, светлой печали. А другому хоть живого Рахманинова за рояль усади и дай послушать – через пару минут заёрзает на стуле, зевнёт и предпочтёт лучше канаву стометровую копать, чем мучиться от зелёной скуки.
С Василием Поповым я познакомился и (надеюсь) подружился в 2011 году в Туле, на литературном фестивале «Золотой Витязь». Первое, что бросилось в глаза – его чисто русская скромность, обаяние и необыкновенное (далеко не буквальное) сходство с Есениным. Понятное дело, Есенина я никогда не видел (кроме как на портретах и в обрывках кинохроники), но мне кажется, именно так, как Попов в кулуарах фестиваля, он выглядел, когда впервые, в нарочито деревенских валенках попал в петербургский литературный салон и Зинаида Гиппиус, наведя на него свой беспощадный лорнет, будто бы между прочим спросила: «Что это за гетры на вас надеты?» Наверняка, Есенин тогда покраснел от смущения точно так же, как Попов, когда я поначалу, забыв его имя, обратился к нему: «Сергей, привет!» Ей-Богу, мне на самом деле померещилось, что передо мной воскресший из небытия любимый поэт.
Не буду больше растекаться мыслью по древу. Скажу о главном – о том, чем близко и дорого мне творчество Василия Попова. Сам я тоже когда-то, во времена Литинститутской молодости, пытался кропать стишки, но они получались другие. Больше от ума, чем от души. Больше от «литературщины», чем от сердца. У Василия Николаевича всё совсем по-другому. На одном из фестивальных вечеров он прочёл стих, который сразу, с первого слова и с первой интонации, запал мне в душу. И с тех пор не отпускает. Стих этот называется «Первый снег»:
Снег пошёл, и ветер тихий...
Ветка щёлкнула в горах –
Лось несёт своей лосихе
Жёлтый листик на рогах.
По реке вода искрится,
Солнце яблоком висит.
Как серебряные птицы,
Вылетают караси.
Глубоко в норе так сладко
На сухой траве вокруг,
Чуть подёргивая лапкой,
Спит калачиком барсук.
И бежит, бежит вприпрыжку
Муравей, бежит, лихой,
Мимо веточек и шишек –
Он торопится домой.
Вроде бы, ничего особенного, правда? Но в том-то и чудо искусства слова, что это «особенное» распознаёшь не сразу. Надо обязательно забыть всё, прочитанное раньше, смиренно помолчать, прислушаться. И тогда приходит понимание, что среди оголтелой эстрадной «попсы» (там ведь тоже песенные тексты называются «стихами»), среди сплошной постмодернистской абракадабры, наконец дышишь свежим воздухом жизни и, к забытому восторгу своему, слышишь, как в траве бойко застрекотал кузнечик, где-то в лесном овраге забормотал льдистый лесной ручей, плеснул хвостом в речке налим, хрустнула ветка – и вдалеке, за деревьями, появилась фундаментальная фигура таёжного лося… Волшебные пейзажи заповедной Сибири и картины деревенского быта получаются у Попова лучше всего:
Когда в ночь уходила заря,
Просыпались ленивые совы
И о чём-то своём втихаря
Скрежетали дверные засовы.
«Ты почто ещё здесь, котофей?
Ну-ка дуй на охоту к амбарам, –
Пнул под зад его дед у дверей, –
Это что же, кормить его даром?»
И старуха в постели под нос
Неразборчиво так причитала:
«Стороною бы ветер пронёс,
Непогоды ещё не хватало».
Под навесом у новой дуги
Мыши грызли древесные сушки,
А далече, один за другим,
Потухали огни деревушки.
Вот такие стихи (я в это по наивности верю) и будут когда-то в наших учебниках по литературе, а не вымученные из последних творческих сил словопрения Бродского или велеречивая графомания Евтушенко. По крайней мере, каждому школяру (неважно, в какую эпоху жить – в годы моего полуголодного детства, или в эпоху интернета) гораздо ближе по духу не нынешняя «постмодернистская», шифрованная макулатура, а те же чувства, которые пережил в босоногом детстве Василий Попов (пережил их когда-то и я, только вместо отца «прутиком малины» за первую сигарету меня больно стеганула мать).
Когда-то я (ещё не зная,
Что буду сочинять стихи)
На крыше нашего сарая
Сушил на солнце лопухи.
И думал, что листочки эти
Я закурю, как курит дед.
И накрутил я из газеты,
Как мне казалось, сигарет...
Прошли года, прошло и детство,
Теперь я в комнате один.
Я не курю, но хочет сердце
Почуять этот сладкий дым.
Стихов не надо, нет, не надо,
От них кружится голова.
Но всё равно летят куда-то,
Как дым, летят мои слова…
И вот он, мальчик соловьиный,
На сеновале спички жжёт,
И с длинным прутиком малины
Из-за угла отец идёт.
Жаль, конечно, что на школьных уроках по литературе внушили нам весьма стойкую аллергию к так называемой «гражданской» – некрасовской, есенинской и «маяковской» – лирике. А Попов, молодчина, не боится касаться острых социальных тем и говорит о них без пафоса, с искренней горечью:
Отгуляла Русь, Россия отгуляла,
Всё продали, пропили вчиста.
Что осталось – только честь и слава,
Да и те у пыльного куста.
Чувствуете, какой глубинной русской традиции это отзвук и эхо? Вспомните хотя бы Ахматову:
Всё расхищено, предано, продано,
Чёрной смерти мелькало крыло.
Всё голодной тоскою изглодано.
Отчего же нам стало светло?..
Мало кто из нынешних (молодых, да ранних) стихописателей возьмёт на себя смелость перекликаться с увенчанными бессмертной славой классиками. А Попову это уже под силу, когда он пишет:
Я знаю, что страна опомнится,
Но поздно – не сдержать коней,
И необузданная конница
Промчится с грохотом по ней.
Как тут не вспомнить Есенина:
Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист.
А теперь вот в лесной обители
Даже слышно, как падает лист…
Следование традиции (не слепое, а творческое), должен вам сказать, – великое дело. Ну, представьте себе на секунду, что (по примеру католиков и протестантов) в наших деревенских церквах на глазах изумлённых старушек вместо молебнов Иоанна Златоуста зазвучат слезливые «попсовые» песенки и начнут венчать «однополые браки»… Конец православным богослужениям, гибель церкви. Но ведь точно так же и в литературе, ведь, по свидетельству Иоанна Богослова, «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё через него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1: 1—3). Самонадеянный, злонамеренный уход от традиции – гибель искусства. Помню, как в годы моей литинститутской молодости нашумели на всю филологическую Москву так называемые «мета-метафористы» – Ерёменко, Парщиков, Кутик, Жданов. Шума и пыли было столько, будто появилась такая же авторитетная поэтическая школа, как когда-то символисты или акмеисты. Но вот прошло каких-то двадцать лет. И где, спрашивается, они, эти самые литературные «мета-метеоризмы»? Кто помнит хотя бы строчку из их вымученных, заумных стихов? Потом вовсю разгулялись «куртуазные маньеристы» под командой по-провинциальному развязного Степанцова. Ну, и где они теперь? Из всей ихней графомании, вызывавшей бешеный восторг прыщавых курсисток, осталась единственная, до сих пор любимая таксистами и кассиршами универсамов (действительно неплохая) песня на стихи В.Пеленягрэ «Как упоительны в России вечера».
Только чересчур мало русской душе, чтобы «развернуться-разгуляться», этой покрывшейся плесенью литературщины. Я, когда тошно на душе, предпочту прочесть, чтобы хоть немного прийти в себя, ностальгические (кто из нас не ностальгирует по детству?), искренние, без выпендрёжа, стихи Василия Попова:
Между лесом и полем дорога
убегает в деревню мою,
где когда-то мальчишкою трогал
за огромные уши свинью,
где под вечер мычали коровы
и лениво шагали в загон…
а за печкой томился кедровый,
дожидаясь гостей, самогон.
«Лети, лети, душа моя, на свет. / Не прикасайся ни к чему земному», – взмолился Василий в одном из своих стихов. Только вы ему не слишком верьте.
Это он, как всякий деревенский мужик, лукавит, по-доброму хитрит. Как раз самое дорогое в его стихах – именно земное, – не приземлённое – а земное, пахнущее свежескошенной травой и лесной земляникою.
В его стихах очень пришлось мне по душе почтительное (унаследованное от Есенина, Мандельштама, Заболоцкого, Пастернака, Рубцова) внимание к почерпнутой из жизни поэтической (и поэтичной) детали. Смотрите, какой изумительно зоркий глаз художника, живописца: «Щёлкает старуха-печь во рту орехи»; «Будто рукой машет дымом изба»; «Гуси сугробом лежат на земле»; «Собака с кривым языком на боку»; «Порыв налетевшего ветра, как за руку, штору ведёт»; «Как медведи, избы деревень память сжали в деревянных лапах»; «На лице моём веснушки в лес по ягоды спешат»; «По коре сосны шершавой муравей ползёт на небо»; «Ветер волны моря выдувает из травы»; «Cпи, деревня, спи, не умирай. / День придёт, и я приду – открою / И амбар твой низкий, и сарай, / И глаза, забитые доскою». Таких замечательных, трогательных подробностей бытия по стихам Попова рассыпано множество – только успевай любоваться.
Чуть не забыл сказать ещё об одном редком в наше время качестве его творчества – философских раздумьях. Я уж, честно говоря, решил, что так называемая «философская лирика» осталась в далёком прошлом – в запылившихся на книжной полке сборниках Лермонтова, Боратынского, Тютчева. Ан нет! Василий Николаевич не без успеха возрождает и эту, чудесную по своей скромности и глубине, русскую традицию:
Как мудро и просто устроена жизнь,
И всё мне понятно и ясно.
Листва на деревьях от ветра дрожит
И солнце горит не напрасно.
Ты мне говоришь, что проходят года,
И веришь в разлуку сердечно.
А я говорю: никогда, никогда
Ничто не исчезнет навечно.
По небу летят высоко облака
И птицы летают высоко.
И так же река на земле глубока
И рыба гуляет глубоко.
А если и вправду исчезнет земля
И солнце над миром погаснет,
То прежде вернётся пророк Илия
И всех позовёт нас на праздник.
Не сомневаюсь, что кое-кто, приверженный надуманным, «постмодернистским», вымученным за компьютером новомодным стихам скажет: «Ну, и что тут особенного?» Не сомневаюсь, что этих «кое-кого» будет много. Ну, так и что из этого? В литературе время от времени что-то модно. Что-то навсегда вышло из моды. А что-то навсегда. Творчество Василия Попова – это всегдашняя, нечаянная радость жизни и саднящая душу скорбь по родной земле, которая была ведь (ради Бога, не спорьте), была когда-то великой и могучей, а теперь превратилась в «бесплатное приложение» к мировому торговому рынку по кличке «ВэТэО».
Слышу гул – как будто ветер сильный,
За окном пустая болтовня...
Всё шумит, шумит моя Россия,
Серебром и золотом звеня.
По земле поплыли пароходы,
Берегов не чувствует река.
Для хорошей, праздничной погоды
Расстреляли в небе облака.
Блики, стёкла, звёздная реклама,
Витражи, витрины, зеркала.
Всё блестит кругом, а света мало,
Всё горит огнём, но нет тепла.
Эй, ребята, запевайте песню!
Надоело слушать дураков.
Каблуком четыре раза тресну
И пойду плясать без каблуков.
Помоги мне, русская гармошка,
Что нам их заморский дивиденд?!
С нашею смекалкой даже ложка
Тоже музыкальный инструмент.
Многое от нас уже уплыло,
Многое земля себе взяла.
Пой, душа, ведь ты не позабыла
Родину, которая была.
Нет у меня, земляки-компатриоты, никакого сомнения в том, что открыв скромный, немногословный, изданный крохотным тиражом сборник избранных стихов Василия Попова, вам выпадет счастье приобщения к настоящей поэзии, к чистому, не замутнённому всяческими «измами», роднику русского слова. Напоследок (в качестве «резюме») даже говорить ничего от себя не буду. Просто процитирую ещё один любимый стих из этой книги.
Да, я знаю, Россия: всё плохо,
Но я верю, что это – судьба.
До последнего нашего вздоха
Будет длиться святая борьба.
Но не меч мы готовим для битвы,
Не ружьё заряжаем свинцом –
Мы читаем Исусу молитвы,
Осеняя дорогу крестом.
Мы сажаем деревья на поле,
Чтобы вырос, как воины, лес,
Чтобы враг заблудился и понял:
Не бывает на свете чудес.
Это наши заплакали лица
На иконах, на небе, на дне.
И никто из нас не побоится
Сделать шаг и пойти по воде.
Вот что, оказывается, самое главное в вере и в Божий промысел, и в свои творческие силы: сделать шаг и пойти по воде. Василий Попов этот шаг уже сделал. Бог в помощь тебе, мой любимый поэт и товарищ.
Дмитрий Нечаенко
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
