Поэзия в пушкинско-тютческой традиции есть пронзающая душу глубина и пленяющее сердце совершенство поэтического образа.
Совершенны ли стихи Фёдора Григорьева? По заявленным классическим меркам не могу назвать их вполне совершенными: есть в них и ритмические сбои, и смысловые зазоры-пустоты, и избыточная, провисающая в разреженном поэтическом воздухе метафоричность.
Но у этих строк, объединивших в себе все сто дорог авторского мироощущения, есть одно, но существенное оправдание: это действительно стихи. Не «сделанные», не высосанные из пальца, не изукрашенные, как суровая лесная хвоя, псевдопоэтической, якобы праздничной мишурой. Бледная рифмованная немочь пусть висит над болотами эпигонства и всякого рода «постмодернизмов». А эта книга – вся – порыв ветра.
Этот порыв – может ли он быть совершенен?
Ведь это – ветер… «Одной рукой он гладил твои волосы//Другой – топил на море корабли» ( Ю. Кузнецов).
Он рвет из рук гусиное перо, уносит в темень зимнюю степь как случайно оброненный листок бумаги.
Он – не инструмент познания, но сама жизнь: несовершенная, вся состоящая из случайностей, порой невыносимо горькая – и неповторимая, влекущая, всегда дающая надежду сердцу.
С ним, с ветром, тревожно, порой страшновато, но без него, если подступит зной, можно задохнуться. Поэт, давно уже не юный, подошедший в непростому для себя жизненному рубежу, остро чувствует это:
«Наш день не закончится в вечер:
Под небом и на небесах –
Любовь моя, жизнь моя, ветер
В заштиленные паруса!»
Тема парусов, ветра, полета, устремленного движения – сквозная, доминирующая в рецензируемой книге. Она ведет, она нашептывает светлые, юношески-упругие строки, являет удивительные образы.
«Я так скучаю по живым туманам:
В них воздух свеж, в них нет болотной мглы –
Что в сорок лет готов стать капитаном
Летящей к цели компасной стрелы!»
Согласитесь, образ этот – «капитан компасной стрелы» – сам по себе запоминающийся, редкий. Но автору этого мало, и с ним трудно спорить: стрела эта должна быть непременно «летящей к цели». Это определение в полной мере соответствует логике открытого автором поэтического образа: застывшей, покрытой пылью компасной стреле не капитан нужен, а скорее смотритель…
Романтические мотивы, которых «серьезная» поэзия последнего времени как-то неловко пытается сторониться, звучат и в любовной лирике Фёдора Григорьева. Причем звучат органично и чисто, объясняя и оправдывая все «неправильности», «вольности» поэтической речи.
«Обещай мне, что утром ранним,
Распахнув окно на восток,
Мог я трогать своим дыханьем
Нежных локонов завиток.
Через близкие дни – не годы! –
Обещай мне забрать тебя
В мир, где сонные пароходы,
Словно в раковины, трубят…»
Формальная логика строго скажет нам, что так просить, даже говорить так – «обещай мне забрать тебя» – нельзя; но много ли найдется читателей, готовых ее слушать? Ведь есть ещё так хорошо знакомая каждому из нас странная логика любви, которой холодно и точно, «правильно» расставленные слова никогда не вышептать шершавыми горячими губами. В этих строках, будто бы косноязычных, скрыто необъяснимое, непереложимое на обычную речь волшебство, которое и отличает поэзию от всякого рода рифмованных ремесленнических поделок.
Фёдор Григорьев вовсе не смотрит на мир сквозь розовые очки, и там, где речь идет о несовершенстве мира, о трагичности существования одинокого, брошенного, уставшего противостоять «свинцовым мерзостям жизни» человека, поэт не пытается отвести взгляд в сторону. В стихотворении, помеченном «рыночная площадь, ночь», звучит уже совсем иная просьба:
«Спился мой Володька, спился мой Серёга,
Спившись – удавился друг мой, Игорёк…
Не гони, товарищ, псинку от порога.
И не плюй в кострище, целясь в уголёк.
…В темноте кромешной бродим по России:
Сколько ж для рассвета нужно фонарей!
Можно мы, товарищ, ноженьки босые
Вытянем в могилке? Можно – поскорей?..»
От этой просьбы – мороз по коже. И усиливает это ощущение еще не забытое, бывшее прежде таким привычным обращение «товарищ». Тут и понимаешь, что это к нам обращается «бредущий в темноте кромешной» – не к ним. К ним принято обращаться по-другому…
Но в русской поэзии надежда на избавление, на лучшую долю остается всегда. Стихотворение Ф. Григорьева «Чайная вечеря» на первый взгляд может показаться поверхностным, даже декларативно-лубочным.
«Встречает угощенье
Ступивших на порог:
Вишнёвое варенье
Да яблочный пирог.
В бадейке – квас свекольный…
А в центре – как пожар,
Как чудо-колокольня,
Сияет самовар…»
Идиллия? Очень похоже. Однако на самом деле жизнь обычной русской семьи, собравшейся у самовара «в дождливый год, по лету», от идиллии далека. И вот уже, следуя сюжету – честному, жизненному – мы узнаем, что «горящая» на работе «Мария (дочка сына, //что забрала Чечня»,
«С утра до ночи в клубе,
Как будто в нем живут!
И все-то ее любят,
А замуж не зовут…»
Как говорится, весело, до не слишком. А тут еще и в семье «нет года без потери…» Но в том-то и дело, что сама естественно возникшая во время «чайной вечери» атмосфера единения, кровной и духовной близости этой распыленной по миру частицы общества дает каждому надежду: мы – вместе, мы – семья, мы не дадим никому пропасть, чтобы в этой жизни не случилось. «Но чайные вечери// возобновляют нас!» – восклицает поэт, и ему, несмотря на восклицание, веришь. Наверное, еще и потому, что вспоминается в эту минуту свое – давнее, но не погасшее, и через годы греющее душу.
Читая позднюю первую книгу поэта, мы невольно ищем, пытаемся угадать в стихах отголоски классических строк, давших первотолчок, позвавших автора в поэзию. Фёдор Григорьев, казалось бы, делает эту задачу предельно простой:
«Ведь было же, чёрт возьми, было:
«Хрущёвка» в обычном дворе,
Сухая позёмка вполсилы,
Рассеянный свет фонарей.
…И долгие, долгие годы,
Как Богом поверенный знак
Судьбы и небесной свободы
Для нас с тобой был Пастернак!»
Да, наверное, Пастернак присутствует в этой книге – как присутствует, например, ясно различимое стремление, движение автора от избыточной метафоричности к божественной простоте. Но не стоит преувеличивать значение этого имени – равно как и любого другого. Творчество Фёдора Григорьева сродни ветру, нашему вольному степному ветру – хопёрскому ли, донскому. А разве ветры могут быть похожими друг на друга?
Село Петропавловка, Воронежская область
[*] Фёдор Григорьев. «Все сто дорог», ООО «Пресса ИПФ», Воронеж, 2009
Александр Нестругин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
