Грядет юбилей у нашего земляка – писателя Василия Юровских. Ему исполняется семьдесят лет. Наступает время итогов. Впрочем, слово итоги к настоящему писателю вряд ли подходит. Здесь уместнее другие слова, другие обозначения. К тому же часто жизнь такого писателя складывается совсем по другим законам, чем жизнь обыкновенных людей. Да что говорить. У человека бытового и заурядного всегда присутствует тяжелый груз лет, который приносит болезни и усталость, мучительные депрессии и разочарования. У человека же, осененного Божьим даром, наоборот, тот же груз лет переливается в мудрость и жизнелюбие, – и они-то потом и рождают те прекрасные книги, которые учат нас добру и любви и дарят нам самые высокие уроки нравственности и красоты. А потом уж красота эта спасает мир... И все же в самом начале всегда стоят Божий дар, Божья искра. Назовем все это попроще – Талант. Конечно же, талантливые люди всегда редкость, всегда какое-то исключение из правил. Недаром же однажды о таких так хорошо сказал классик, что «мало их, но ими расцветает жизнь всех... Они в ней – букет в благородном вине; от них ее сила и аромат». Все эти слова, безусловно, относятся и к судьбе Василия Ивановича Юровских. Таких писателей мы относим к когорте настоящих людей и настоящих писателей, на таких всегда хочется равняться, им хочется подражать...
И вот теперь признаюсь, сам я тоже еще с ранней юности стремился как-то сблизиться с такими людьми, мечтал о них. Мне даже казалось, что писатели -это какая-то особая, высшая каста, и если ты познакомился с ними, то это уже подарок судьбы.
Да, это правда. К примеру, я хорошо помню, как я приехал в Москву поступать в Литературный институт имени М.Горького. Я тогда ужасно волновался, просто заболел от волнения...
Как сейчас вижу: перед зданием института располагался маленький скверик, в котором росли могучие тополя, а между деревьев стояли скамейки. А на тех скамейках сидело много людей. Конечно же, это были просто прохожие, обыкновенные москвичи. Мне же в каждом из них чудился писатель. Какой-нибудь известный, огромный писатель... И я начал с ними раскланиваться, т. е. сказать по-простому – здороваться. Почему? Ведь я этих людей видел впервые? Боюсь, что на эти вопросы мне и сейчас не ответить. Могу только снова сослаться на свое волнение и на то, что писателей я считал самыми главными людьми в нашей жизни... А еще помню, как я выполнял свое первое в жизни студенческое пору чение. Учился я тогда на первом курсе Курганского пединститута, и мне дали задание – пригласить нашего писателя Николая Александровича Глебова на встречу с молодежью. Сейчас, наверно, любой бы паренек выполнил такое за дание, просто играючи, а тогда... Впрочем, расскажу все по порядку: тогда я це лых три дня ходил возле дома, где жил писатель, но зайти так и не решился. Только на четвертый день рискнул – поджимало время, отступать было некуда. И все же это было тяжелейшее испытание: заходил я в писательскую квартиру с гулко бьющимся сердцем и весь покрытый испариной. Голосишко мой дрожал и прерывался, как у какого-нибудь Родиона Раскольникова, а ноги никак не попа дали в домашние тапочки, которые предложил мне хозяин...
Николай Александрович принимал меня в своем кабинете, который казался мне огромным, волшебным. Эти чудеса шли от книг, от книжных стеллажей, от шкафов. Столько ярких книг, собранных в одном месте, я видел впервые. Такой же чудесный свет шел и от стен – они были оклеены голубоватыми обоями. Праз дничное голубое сияние наплывало и от настольной лампы. Она была зажжена, потому что за окнами уже поднимались сумерки. Абажур на лампе – тоже голу бой, и я засмотрелся на него, как на новогоднюю елочку, но в это время загово рил хозяин:
– Чай будем пить?
– Будем, будем! Конечно, будем! – Согласился я с необычайной поспешнос тью, потому что не знал, как избавиться от смущения. Но постепенно робость моя стала таять и истончаться, так же порой тает иней на подоконнике под самым первым апрельским лучиком. Да и хозяин оказался добрым, участливым. Многие мои слова и даже целые фразы он заставлял повторять дважды и трижды, потому что в ушах у него был слуховой аппарат. Помнится, я несколько раз повторил, что родился в селе Утятском Притобольного района. Это сообщение взволновало хозяина. Он начал вспоминать о родном Куртамыше, припомнил многие его улочки, переулки.
– А в Кургане ты как оказался? – Неожиданно спросил хозяин. Я ответил, что в Кургане мне пришлось заканчивать среднюю школу, потому что в моем селе есть только семилетка. А здесь, в городе, – продолжал я, – совсем другой свет. Есть даже художники и писатели.
– Значит, мечтаешь о писательстве? – Хитро прищурился Николай Александ рович. – Я замялся, не знал, что ответить, да и что было отвечать, ведь все происходящее напоминало счастливый сон. Ведь передо мной сидел живой пи сатель, автор широко известной тогда приключенческой повести «Карабарчик» и романа «В степях Зауралья»... Да, так все и было: мы сидели друг против друга и попивали чаек. Кофе тогда в курганских домах не подавали, редко его подают и сейчас. Но какая разница – чай или кофе, все равно я был рад и взволнован, как будто сидел и разговаривал с самим Юлием Цезарем.
Боже мой! Когда уже это было, а вот не забылось Вернуть бы сейчас те годы, те мысли, страдания... Но только зачем, для чего?– вдруг протестует душа. -Разве ты сейчас изменился, разве иначе относишься к этому слову – писатель!.. Нет, конечно, не изменился. Да и разве сейчас меньше страдаешь, волнуешься, когда разговариваешь в Москве или у себя дома с настоящим писателем или читаешь письмо от него. А сколько происходит волнений, когда распечатываешь письмо из Шадринска. Конечно же, у меня с моим другом большая переписка. И пишет Васи лий Юровских всегда очень подробно и обстоятельно, его письма невозможно пересказать – столько там юмора, теплой усмешки, сердечности. Но есть в этих письмах и главное, самое святое и сокровенное – это признание о том, о чем стра дает душа. А мучается она сильнее всего над белым листом, когда ускользает куда-то и прячется в далекие глубины – то единственное и неповторимое слово.
Слово – образ, слово – исповедь, слово – пророк. Впрочем, отчего бы так му читься и печалиться моему другу. Его книги уже известны всей России, ему вру чены дипломы многих престижных литературных премий, по его рассказам пишутся школьные сочинения. Да, все это правда: у книг его большая судьба Их читают и перечитывают, о них высказываются лучшие литературные критики, а самое главное, к ним бережно и свято относятся читатели. И самые преданные из них живут на курганской земле. И эта преданность легко объяснима, потому что в книгах Василия Юровских много любви к родной природе и к отчему дому – к той малой родине, где возник человек на свет. Скажу больше, я уверен, что у многих привязанность к родному месту, к нашим родным березкам и началась- то именно с книг нашего писателя-земляка. С таких, к примеру, как «Певучая речка», «Журавлиные корни», «Веснозапев», «Сыновний зов», «Материнское благословение», «Синие пташки-питушки» ...Все эти книги наполнены поэзией живой жизни и живой природы. Да что говорить – многие рассказы этого редкого писателя воспринимаются как стихотворения в прозе, как молитвы, как притчи, напоминающие по своей силе проникновенные пришвинские страницы. Такое преклонение перед природой, знание всех ее тайн и загадок прослеживается у Василия Юровских с самых первых юношеских публикаций. Конечно же, все это не может не удивлять, ведь обычно самые первые страницы бывают у писател ей очень робкие, неуверенные, но у моего друга все сложилось иначе. Уже в далекие шестидесятые годы наши областные газеты считали за честь опубликовать новеллы Василия Юровских. А потом, в 1972 году журнал «Новый мир» в одном из своих номеров поместил рассказы тогда еще совсем молодого журналиста из Шадринска. Эти рассказы сразу же обратили на себя внимание, а их автор получил множество читательских писем. А затем появились новые публикации в журналах «Урал», «Наш современник», в еженедельнике «Литературная Россия», в ряде детских изданий. Да, в ранних рассказах писателя много о детстве. Это замечается даже в самих названиях – «Голос детства», «За жар-птицей», «Сыновний зов», «Материнское благословение». Впрочем, эти рассказы в равной степени интересны как детям, так и взрослым. И это потому, что автор преподает нам подлинные уроки любви и доброты, душевной открытости и сострадания. Все эти качества так необходимы нам в нашей взрослой жизни, и все же сильнее всего они бывают востребованы в самом начале пути, потому что мир детства – самая сложная, самая тревожная пора... И все-таки что же такое – мир детства? То ли наши сказки и миражи, то ли это суровая живая реальность? Вопрос такой, согласитесь, не праздный. Ведь писатели смотрят на него из разных окон. Одному хочется увидеть в детстве только романтику, только солнечный свет и синее небо. Для другого мир этот полон элегической печали и сожалений – как жаль, мол, что время прошло для меня, миновало. И детство уже не вернешь – колокола все пробили. Но есть и другой взгляд, есть, к счастью, и другие писатели, которые пишут об этом без скидок на возраст. Они уверены, они утверждают, что мы все сидим в одной лодке – и дети, и взрослые. И если начинается шторм, приходит беда, то одинаково страдают и те, и другие. А если случается радость, то она тоже на всех одна – и для восьмилетнего мальчишки и для убеленного сединой человека. И все-таки детство есть, существует, как существует Эльдорадо, как существуют русалки и добрые феи! Но только не пытайтесь искать эту страну на глобусе – только потеряете время. Она – в каждом из нас, буквально в каждом Скажу больше: в хорошем и добром человеке эта страна живет до самого его последнего часа. Вчитайтесь хотя бы в эти слова из рассказа «Голос детства» Василия Юровских: « Плетемся мы, десятилетние ребятишки, санной 'дорогой, тащим в мешках мороженую картошку – сладость военных лет. Вот-вот свалимся на снег и останемся в потемках волкам на съедение. И вдруг с подгоры от Крутишки песня долетела. Матери наши везли солому на быках и затянули ее, горестно-печальную. Голоса у них простуженные, усталые, но как они душевно и ладно в протяжный русский мотив складывались.
О чем рассказывала песня – забылось. Одно помнится: о еде не думалось, морозец отошел, и в село, свою Юровку, незаметно пришагали. А когда засыпал я на полатях под тятькиной лопотиной, мне слышалось, как скрипели полозья и плыли над угором голоса матерей...» Об этой Юровке мы еще не раз прочитаем в других рассказах писателя, ведь это село для него – самое родное, самое дорогое место на земле. С этим селом – милой родиной – и связаны главные темы писателя. Впрочем, мне хочется оговориться. Порой мне кажется, что в творчестве не бывает тем облегченных и второстепенных, а все темы – главные, стержневые. Впрочем, и сам метод писателя – это не метод бухгалтера. Ведь для нашего брата все важно и все одинаково – жизнь какой-нибудь травинки-былинки и жизнь души человеческой. А если сказать еще точней, откровенней, то и сам писатель тоже напоминает живое растение. И он тоже всегда вырастает, поднимается на определенной почве, в определенных условиях. Иногда эти условия очень суровы: частые дожди и туманы, сильные ветра с ураганами. При менительно к человеческой судьбе – это тяжелое, голодное детство, к примеру, как у многих моих ровесников, как у моего друга Василия Юровских... Или долгая кровопролитная война, как у Виктора Астафьева или Евгения Носова... Но иног да эти условия бывают просто идеальны: хорошая ухоженная жизнь с развлече ниями, огромные личные библиотеки и университетские аудитории и еще много, много всего остального, что связано со словами «комфорт» и «благополучие». В последнее время такие понятия обычно связаны с новыми русскими. Кстати, вместе с новыми русскими появились у нас и новые писатели. Появились и сра зу же присвоили себе кодекс правил – писать можно о чем угодно, но только не о судьбе своего народа. Впрочем, я их не осуждаю. В конце концов, трудности у всех без исключения писателей всегда одинаковы – это трудности самого твор чества, да и судят о нашем брате только по результатам. К тому же в творчестве случаются чудеса, исключения – порой цветок, выросший в оранжерее, ничем не хуже полевой ромашки или лугового лютика. А иногда даже и превосходит их – и расцветкой и запахом. И все же до недавнего прошлого всех наших писателей критика делила по тематическому принципу: на писателей-деревенщиков и на писателей, пишущих на рабочую и военную темы. К этим трем категориям до бавлялась четвертая – писатели-интеллектуалы. И пробиться в этот четвер тый разряд нам, писателям из российской глубинки, было просто немыслимо, потому что на дверях, через которые нужно было пройти, стояли отпугивающие слова: «Здесь живет элита». А что такое элита? Это не только и не столько кни ги, это скорее навыки литературной жизни и поведения, за которыми стоят и материальные связи, и семейные традиции, и большие посты в разных ведом ствах. И, наконец, сами круги коммерческих возможностей у таких писателей тоже были другие, часто даже немыслимые для воображения. Да что тут дока зывать: элита для нас, писателей– провинциалов, – это как чудесные Канарские острова, затерянные под синей океанской волной. И ты порой грустишь о них, представляешь, они даже снятся ночами, но вот просыпаешься и говоришь сам себе: успокойся, миленький, все это не про тебя. И ты успокаиваешься, особен но когда едешь в свою родную деревню. И уж совсем успокаиваешься, когда открываешь в комнате створочку и к тебе заходят голоса и сокровенные звуки из ближнего переулка или даже с завалинки. Вот моя бабушка Катерина рассказывает, что наша корова Буянка вдруг прибавила молока. Не ждали – не ведали, а она взяла и прибавила. Или сообщает, что у внучка, то есть у меня, палец на ноге разболелся. И врачи-бесстыдники в один голос: надо отнимать, отнимать! А она пошла в борок, пособирала там своей травки, а потом заварила ее в тазике, да и ногу мою туда, да целый час продержала, – и сразу прошла болячка, как ни бывало. Но тут бабушку перебивают подруги-старушки. Они сидят с ней ряд ком на лавочке, и бабушка слушает их, что-то хмыкает, а они ей сообщают то одно, то другое. И какой язык! Какие сюжеты! – и замирает душа. А потом стано вится грустно. Вот и сейчас тоже грустно, ведь давно уже нет на свете моей бабушки Катерины, нет и тех ее подружек-старушек, да и бор-то наш утятскии совсем облысел – повырубили его, покалечили за последние годы. И все же... все же живая память о тех далеких годах осталась. А самое главное – язык наш родной тоже остался. Только откроешь створочку – и сразу зайдет он в гости, потому что находится от тебя на расстоянии дыхания. Думаю, такое же короткое расстояние между моей деревней и его родной Юровкой. И потому пишет мой друг свои страницы так, что хочется подписаться под каждым его словом. Да что словом – под каждой буквой. Но почему так? Думаю, я уже ответил на этот воп рос. И все же хочу еще раз повторить, что каждый писатель силен своими корнями, теми истоками, которые питали детство и юность. Да, теми истоками... Неда ром же одна из новелл Василия Юровских так и называется – «На своей тропе». В таком заглавии много смыслов, но есть и такой: у каждого писателя на этой земле есть своя заветная и единственная тропа. И если хорошо освоена эта тропа, то и книги такого писателя становятся событием, откровением, получают долгую жизнь. И очень важно, чтобы подобное с пишущим случилось в самом начале пути. Правда, литературная молодость всегда быстро проходит, ведь время неумолимо. Зато потом к писателю приходит зрелость, а с нею мудрость, и сам он теперь становится все строже, точнее в признаниях. Мудрое сердце все теперь слышит и окончательно понимает. Ему не нужно камертонов, оно само – камертон. И все же бывает, что писатель набрал свою лучшую форму, а его литературная жизнь находится в самом расцвете, – и вдруг в это время при ходит чувство какой-то вины. Да, вины перед совестью, перед отцом, перед ма терью, перед своей незабвенной Юровкой. Давайте откроем одну из его книг «Материнское благословение» и прочитаем: «Зимой в суете городской нет-нет, да и припомнится мне Ягодная падь. Потолстели снегом зальдевшие плеса, выстудились насквозь продутые и помятые буранами камыши. А из них вдруг глянут на меня отцовские глаза... И тогда заноет в груди, кольнет-ворохнется сердце, и пойму я, что вместе с гусями простился там с чем-то самым невоз вратным». Это отрывок из рассказа «Вожаки». Кстати сказать, большинство рас сказов, представленных в этом сборнике, как раз и написаны о малой родине и ее жителях из деревни Юровка. Эта тема становится основополагающей и в других книгах писателя, и все книги потом сливаются как бы в единое повество вание. Такое часто бывает у многих писателей. И это правда. Как, правда и то, что всех пишущих, условно говоря, можно разделить на две категории: одни каж дую свою следующую книгу начинают как бы с ноля, с чистого листа. Другие же всю свою сознательную жизнь пишут как бы одну самую-самую главную книгу. У этой книги множество оттенков и множество глав, но лицо – все же одно и при надлежит оно центральному герою, который является лирическим двойником автора. Думается, именно так или почти так выстраивает свои сюжеты Василий Юровских. Ведь он часто прибегает к письму от первого лица, обращается к исповеди. Писать такую исповедь необычайно трудно. Но зато, если найдены верный ключ и тональность, если автор обладает доскональным знанием народной жизни, то все повествование наполняется сразу же живым чувством. Именно такое чувство и согревает многие страницы прозы Василия Юровских. Читая эти страницы, не можешь не заметить, что каждый свой рассказ или ко роткую повесть писатель пишет на полном психологическом накале, не ослаб ляя напряжения ни на минуту. Но помимо прямых, открытых конфликтов, где перед нами проходят интересные судьбы, развертываются целые драмы, в этой прозе мы находим и много плавных, элегических раздумий о человеке, о добре и зле, о молодом поколении. Автор этих рассказов – превосходный знаток народ ных обрядов, привычек, но бытописателем его не назовешь. Василия Юровских интересует, прежде всего, внутренний мир человека, его душевные порывы, его совесть. Скажем больше: у писателя особое чутье на все доброе в человеке. В его книгах мы часто встречаем образ бабушки, очень живой и легко узнаваемый. В этом видна дань и нашим классическим традициям, давайте вспомним Горь кого или того же Астафьева. Но у Василия Юровских этот образ сливается с образом родины, несет в себе начало всех начал Такие страницы просто невоз можно читать без волнения, без трепета: «Наша, наша родимая землица... -дрог нула голосом бабушка, протянула руку от березы и под струями дождя долго гладила ладонью мокрые травы, где наливалась сытная ягода – глубянка...» / повесть «Журавлиные корни»/.
Много в прозе Василия Юровских и прямых авторских обращений к родите лям и прародителям, особенно много внутренних диалогов с родным отцом: «Пытаюсь вызвать в памяти, каким он был, мой отец, о чем думал, когда ссыпал горстями ягоды в подол домотканой рубахи, что сказал ему мой дед Василий Алексеевич, умерший еще до моего появления на свет... Пытаюсь заглянуть че рез себя и снова вспоминаю ночь у озера на второй день самой кровавой войны. И сердцем понимаю, почему не сомкнул отец глаз у огнища, почему не забыва лась ему клюква на болотах под германскими бомбами и снарядами...» /рассказ «Тятины ягоды»/.
Конечно, нельзя читать без волнения такую прозу. Но зато это волнение очищает нашу душу, делая ее возвышенней и благородней. Скажем больше, насто ящий педагог-воспитатель всегда может взять себе в союзники эти страницы, потому что от них исходит высокий нравственный свет. Да, свет и надежда... А в доказательство давайте снова откроем одну из книг писателя, ну хотя бы «Сы новний зов»: «Здесь было просторно и шумно. Вроде, не гостил два дня назад у матери, не искал исток когда-то крутонравной речки. Но стоило оглянуться, и я снова видел родительский дом, у ворот мать и отца. Они провожали сына в путь-дорогу, думали, конечно, и обо мне, и о своей невозвратимой поре. Отец с тихой грустью вздыхал и еще пуще опирался на трость. Ему уже не откинуть ее и не пойти так ходко и твердо, как когда-то, никогда не бывать больше у Крутишки. И седая согбенная мать тоже никогда не побежит к прозрачно-холодному ключу в Согре, не принесет оттуда попить Ивану под черемуховый куст.
Мне жаль оставлять родителей, но я не могу повернуть обратно. И с каждым шагом все дальше и дальше от них, все ниже и ниже становятся одинокие фигур ки у ворот. И только долго звучат-живут во мне заботливые напутствия матери и отцовские наказы. И мне все время кажется: где-то по Крутишке встречу молодую здоровую пару и сердцем признаю в ней родную кровь» /рассказ «Истоки»/.
Думаю, вы согласитесь с тем, что в этом последнем отрывочке отчетливо прослеживается авторская задача – уловить живую связь поколений на примере собственной жизни. И все же писатель Василий Юровских еще более широкий, чем мы о нем говорим. К примеру, многие его читатели-земляки ценят его преж де всего за то, что он большой друг и защитник природы и одновременно ее летописец. И эти читатели правы, ведь Василий Юровских постоянно очеловечивает и обожествляет природу, и потому невозможно не согласиться с критиком Юрием Селезневым, который пишет в своем предисловии к книге «Родное гнездовье» буквально следующее: большая часть рассказов этого писателя «на писана в жанре, напоминающем либо тургневские «Стихотворения в прозе» либо пришвинские «Незабудки». Некоторые, лучшие из них, я рискнул бы назвать песнями в прозе; поэтика таланта Василия Юровских действительно во многом срод ни поэтике именно русской народной лирической песни». Да, прав критик, ведь во всех книгах писателя, в том числе и в недавно изданном сборнике рассказов «Родные», множество пришвинских истоков -тех страниц, которые посвящены русской природе и всему живому в ней. Часто автор оставляет своего лиричес кого героя наедине с лесной тишиной, и эти свидания окрашены в повествова нии особой поэтичностью и какой-то особой горькой пронзительностью. Горькой потому, что у природы есть не только друзья, но и враги, и дыхание зла часто слышится совсем рядом. Но автор не бывает в таких случаях равнодушным. Он – защитник, ценитель и друг природы. Но он и проповедник красоты, как высшей
гармонии в мире и в душе человеческой. Об этом – новеллы «Вожаки», «Живая вода», «Черемуховая ночь», «Перепела», «По песни» и многие-многие другие. Перечисление могло бы стать бесконечным...
Писатель Василий Юровских выпустил уже немало книг, а о его творчестве писали многие ведущие литературные критики, среди которых М.Лобанов, Н.Ку зин, Ю.Селезнев, писатели Виктор Астафьев, Евгений Носов, Владислав Бах ревский... Прожита в литературе большая и насыщенная жизнь. И теперь перед нами уже сложившийся зрелый мастер. Все его лучшие рассказы и повести на полнены живыми глубинными характерами, живой народной речью. И все же, как правило, этот писатель очень экономен на слова, на краски, хотя у него есть страницы, напоминающие пышный букет из полевых многоцветий. И все же при близком рассмотрении даже здесь обнаруживаешь старое доброе правило – каж дое слово на своем месте, а на странице ничего не прибавишь и не убавишь. Многие его новеллы напоминают добротный дом-крестовик, у которого хороший фундамент и крепкие стены. Причина такой прочности и надежности кроется еще и в том, что в авторской речи, как и в речи героев, мы находим много давних, исконно русских слов, которые сливаются в книгах писателя в живительный и благодатный ручеек-родничок с благословенной родниковой водой Об этом хо рошо сказал в своем напутствии к книге «Материнское благословение» Евгений Носов: «Василий Юровских не хочет оставаться только потребителем уже усто явшегося литературного языка – он его активный творец и исполнитель. И рес тавратор одновременно. Любовно и бережно он очищает от архивной пыли незаслуженно забытые в суете слова и, вписывая их к месту, заставляет сызнова звучать веско и молодо...» Уверен, что здесь, кроме высокой оценки стилистических достоинств письма нашего писателя-земляка, кроется и надежда на то, что и в будущем Василий Юровских сохранит в себе этот дар – творить и попол нять наш великий язык. Остается добавить, что Василий Юровских свято выпол няет наказ недавно ушедшего от нас прекрасного русского писателя. Все его книги и публикации, в том числе и те, которые вышли к читателю в последние годы, убедительно говорят о том, что перед нами сформировавшийся художник со своим неповторимым творческим лицом, со своими темами, со своими радо стями и тревогами И хорошо, и отрадно, что он удивительно зорок на все доброе и солнечное в природе и в человеке. Вот на этом бы и закончить мой моно лог о друге-писателе, но ладонь моя снова дотрагивается до обложки, на кото рой красивой вязью начертано – «Веснозапев». Открываю наугад и читаю: «Где- то и у меня есть село, и родительское гнездовье с давным-давно оглохшей из бенкой. И тополь стареет на задах. В той деревушке, в доме родном на верхнем его голбце открылись глаза мои...» Дочитал до последних слов, и перехватило горло от спазмы – как хорошо-то, чудесно – «открылись глаза мои...». Да, открылись они, чтоб принять в себя и небо, и солнышко, и всю красоту поднебесную, и родное наше слово, дороже которого и нет ничего. И слово это – Божий дар - благословило потом многие и многие книги моего друга, замечательного писате ля Василия Ивановича Юровских, и стало имя это гордостью зауральской зем ли, ее славой и духовным богатством.
Виктор Потанин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
