Власть и общество: поиск компромисса

О работе С.Г. Пушкарева "Россия 1801-1917:власть и общество" Москва. Посев 2001

Пушкарев С.Г. Писать о работах Сергея Германовича Пушкарева не только удовольствие, но и весьма благодарное занятие. Великолепный русский язык, совершенно свободный от мусора канцеляризмов, отсутствие обязательной идеологической установки, свойственной советской исторической школе, не важно, “красной” или “белой”: любая позиция для профессионального историка неприемлема; объективность и достоверность в изложении фактов — вот только те из некоторых черт, отличающих представляемую книгу от подавляющего большинства казенных изданий. “Я стремлюсь быть объективным докладчиком, но не прокурором и не адвокатом нашего прошлого: я не окрашиваю его ни в черный, ни в нежно-розовый цвет. Я не стараюсь втиснуть факты нашей истории в рамки какой-либо исторической или идеологической схемы” — определял автор свою позицию, которая, однако, ничего общего не имеет с расчетливым равнодушием “штатных” историков, которые, основываясь на вере в законы исторического развития, пытались доказать неизбежность того либо иного события, определяющего жизнь народа на долгое время. Однако, историю делают не марксовы “законы развития”, а совокупная воля и решения живых людей с их чувствами, страстями, верой и предрассудками, с их групповыми и частными интересами, понимаемыми верно либо ошибочно. Это и есть общество, вынужденное находить компромисс с государством, верховной властью, с которой народ никогда себя не отождествляет. И не только потому, что она очень редко напрямую воздействует на конкретную личную жизнь конкретного человека или общины, но, прежде всего, оттого, что она выступает на стороне неких общих национальных интересов, зачастую идущих вразрез с интересами обыкновенного живого человека, общины и даже целого сословия.

Для вдумчивого исследователя прошлого самые увлекательные книги — статистические отчеты. Но вот что удивительно: один и тот же исходный материал зачастую приводит к самым противоположным выводам. Так наука история или искусство? По науке дом Романовых, уже к началу XIXв. на сто процентов немецкой крови, должен был быть отторгнут русским обществом, однако еще в XX веке, через сто лет, представлял собой довольно внушительную силу. Державный сын дворянской “благодетельницы” столь ретиво взялся возвращать на службу “опору” трона, отпущенного матушкой на “беспривязное” содержание, что поплатился головой. Не мог позволить себе своевольничать и победитель Европы: реформы Сперанского коснулись только самой верховной власти, впрочем, значительно упорядочив ее структуру. И царь Николай Павлович высказывал свое отношение к крепостному праву совершенно однозначно еще в начале сороковых годов: “Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его у нас положении, есть зло для всех ощутительное и очевидное. Но прикасаться к оному теперь было бы злом, конечно, еще более гибельным. Однако всякому благоразумному наблюдателю ясно, что теперешнее положение не может продлиться навсегда. Необходимо ныне приуготовить средства для постепенного перехода к иному порядку вещей”. И средства были “приуготовлены”. Существенно ограничили приток свежих сил: если в начале века любой счастливец, правдами и неправдами добившийся офицерского чина становился дворянином, то по указу 1856 года дворянство жаловалось по получении чина полковника, для чего в то время родиться надо было уже корнетом. Зато проще простого можно было стать почетным гражданином, купцом и т.д. Льготы и права “дарованные” этим сословиям, мало чем отличались от наследственных привилегий дворянства. На грамотного крестьянина, особенно из казенных, уже давно не смотрели как на говорящую лошадь: в народных школах одновременно училось почти сто пятьдесят тысяч крестьянских детишек. Но даже в этих условиях верховная власть еще не решалась освободить две пятых своих подданных. И дело было не столько в ожесточенном сопротивлении уже обнищавшего и обессиленного дворянства, сколько в непонимании “податными” сословиями разницы между понятиями свободы и воли.

Книга “Россия 1801-1917: власть и общество” уже одним своим названием очерчивает круг интересов автора на протяжении многих лет. Будучи активным участником событий, свидетелем развала и крушения еще так недавно блестящей и могущественной империи, С.Г.Пушкарев, уже в эмиграции, отходит от белого движения и занимается поиском материалов, размышления над которыми могли бы осветить вопросы развития власти и общества. Важнейшими этапами в этой работе были книги “Обзор русской истории” — Нью-Йорк 1953, “Россия в XIX в.” — 1956. Ряд статей и очерков, в которых методично, научно обоснованно опровергает расхожие кривотолки официальных американских русофобов (конечно, не стоит забывать, что это было время разгара “холодной” войны, атомного противостояния двух сверхдержав). Историка интересует прежде всего развитие гражданского самосознания самого многочисленного в имперскую эпоху России сословия — крестьянства. Надо признать, что путь от свободного землевладельца, предпринимателя, до колхозника, оказался значительно короче, чем от крепостного землепашца, мечтавшего о “правильном мужицком” царе до “столыпинского помещика”. Отсюда общепринятый на Западе тезис о “национальной специфике” России, приоритет власти тоталитарной, будь то самодержавие или диктатура большевиков. Однако С.Г. Пушкарев последовательно, этап за этапом, показывает развитие демократических структур от крестьянского “мира” к земскому самоуправлению, кооперативному движению, элементам политической свободы, самоорганизации крестьянского общества. Но нтересы государства, призванного выражать интересы нации в целом и интерес частных лиц или отдельных прослоек общества, совпадают далеко не всегда. Так было с проблемой крепостничества, когда верховная власть, монархия пришла к пониманию необходимости освобождения крестьянства, но не могла преодолеть ожесточенного сопротивления основной массы дворян, шедших до конца, вплоть до физического устранения неугодных властителей. На этом фоне становится понятен интерес к сильной центральной власти со стороны крестьянства, как гаранту от произвола дворян, чиновников на местах, судейской власти. В итоге развитие России в первой половине XIX века представляет собой смешанную картину медленной модернизации и жестких ограничений, сдерживавших поступательное движение.

Эпоха великих реформ не только дала толчок, открыв самые широкие возможности для развития всех сословий, но и возбудила великие аппетиты. Наиболее горячие головы уже не удовлетворялись поступательным движением, им казалось, что стоит только сбросить “последние оковы” и сами собой потекут молочные реки. Призывы к революции слышались все чаще, хор становился все стройнее, но запевалы понимали, что государство в целом еще слишком стабильно. Революционная агитация, хождение в народ и, особенно, террор сделались орудиями “раскачивания устоев”. Правительство тщетно обращалось к обществу с просьбами о поддержке, утверждая, что тайные злоумышленники стремятся под влиянием “социально-революционных и других разрушительных учений к ниспровержению всего государственного строя и не останавливаются ни перед какими средствами для достижения своих целей”. Общество и народ, как мы знаем, остались безмолвными, сторонними наблюдателями. Полиция была вынуждена производить многочисленные аресты причастных как к терроризму, так и другим противогосударсвенным движениям лиц. В ответ на ограничительные меры революционеры стали организовывать подпольные типографии, оказывать вооруженное сопротивление при аресте и чаще убивать представителей власти. Пришлось учиться стрелять и жандармам. Но ожесточенные перестрелки появились позднее, когда на историческую сцену вышел пролетариат, а пока же, в разночинный период 1861-1893гг., о вооруженной борьбе можно говорить как о единичных случаях насилия. Военные суды выносили пока еще редкие смертные приговоры, значительно чаще ограничиваясь ссылкой на каторжные работы. Но и число таких приговоров в литературе часто слишком преувеличено: достоверно известно всего 403 приговора к каторге, почти половина которых приходится на начало восьмидесятых годов, как ответная реакция на убийство царя. В подавляющем большинстве это были молодые люди, как правило студенты и “профессиональные революционеры”, члены различных революционных организаций. Кстати, действительно разночинцев среди осужденных было чуть более 7%, тогда как дворян —- 36,5, мещан — 22,6, духовенства — 9,9, крестьян — 9,4. Таким образом, политическая активность разночинцев вполне соизмерима с купечеством — 6,7%. Конечно, осужденных к высылке “популистов из столиц” было значительно больше, но и условия административной ссылки были принципиально иными даже в Сибири, нежели ссыльных-каторжан. О числе таких приговоров можно судить по тому факту, что даже в “мрачные” восьмидесятые, момент наиболее острой борьбы, за Урал было выслано под надзор полиции менее семисот человек.

С.Г. Пушкарев удачно приводит выдержки из “революционных” текстов: “...Если для осуществления наших стремлений, для раздела земли между народом, пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно”. Автор обращения “К молодому поколению” известный прогрессист М.П. Михайлов. Ему вторят авторы агитки “Молодая Россия”, в которой население делилось на “императорскую партию” угнетателей и кровопийц и партию “народную” — неимущих и угнетенных. Революция должна была начаться штурмом Зимнего дворца дабы “истребить живущих там”, а если императорская партия “встанет за государя” то “в топоры” и махать ими, пока вся она не будет истреблена “всеми способами”. Отметим, вождь мирового пролетариата еще не родился, но не только идея, но и самый конкретный план восстания уже витал в воздухе.

На всех знаменах поднятых против правительства, от самых умеренных либералов до радикалов с револьверами, основным лозунгом был передел земли в пользу крестьянства. Предлагалось отобрать “лишнее” у лентяев-помещиков и отдать тем, кто поливает пашню своим потом. Но никто не хотел видеть, что урожайность на крестьянских делянках заметно ниже, и, хотя есть общий рост продукции, но он значительно отстает от роста населения. С.Г.Пушкарев собрал убедительный материал о том, что земли у крестьян на самом деле было намного больше, чем у помещиков, конечно не в пересчете на “душу”, а в абсолютных цифрах, и раздел имений не дал бы возможность принципиально изменить уровень жизни. При этом земли у каждого “среднего” российского крестьянина уже в девяностых годах, без всякого передела, было почти в два раза больше, чем у крестьянина немецкого и три - итальянского. Однако культура земледелия и, как следствие, урожайность, не шли ни в какое сравнение. Тем более, что по-настоящему товарное производство можно развернуть только на крупных площадях. Автор замечает, что ни в одной европейской стране не было такого преобладания мелкого крестьянского хозяйства. Россия была страной “где большие имения выглядели островками в сером крестьянском море”. Напротив, в Англии, в которой давно не слышали о массовом голоде, почти вся земля принадлежала крупным собственникам. В России же, в 1891 - 1892 годах не где-нибудь, а только в 16 губерниях Поволжья и черноземья погибло от голода около 375 тысяч человек. Очевидную нерентабельность крестьянского хозяйства понимали и в обществе и в правительстве. По случаю коронации все недоимки в 1896 году были прощены, но в 1900 году их сумма опять состовляла 119 млн. из 184 обязательных к уплате налогов. И это несмотря на то, что в восьмидесятых годах была отменена подушная подать, которая действительно тормозила развитие хозяйства. Сумма всех оставшихся прямых сборов с земли (казенных, земских, мирских и т.д.) составляла примерно 1,5 рубля с десятины — стоимость двух пудов ржи. При среднем урожае 30-35 пудов, это было заметно, но для культурных хозяйств на тех же землях и климате, с урожаем 70-80 пудов, такая сумма не могла быть обременительной. В отличие от горластых представителей “всего прогрессивного человечества”, “ретрограды” из правительства видели свою задачу в обеспечении условий перехода от малоэффективного, непроизводительного труда на общинной черезполосице к культурному, высокопродуктивному хозяйствованию на собственном, наследственном наделе. Целая система мер, политических, социальных и, прежде всего, экономических, подробнейше исследованная С.Г. Пушкаревым, позволила подготовить почву для коренных преобразований в деревне, которые суждено было провести уже П.А.Столыпину.

Увы, исторический опыт нации — опыт верховной власти — ответственная политическая деятельность, умение находить компромисс между сословными интересами различных слоев населения, не забывать считаться с национальными интересами других народов; и исторический опыт общества — возможность погрозить революцией, подвигнуть власть к принятию принципиальных решений, зачастую в пользу какого-то одного, экономически более сильного сословия — обыкновенно противоположные полюса жизни страны. Трудно вообразить, чтобы в условиях того времени можно было сделать больше, чем сделало правительство С.Ю. Витте, но учреждение народного представительства произошло не по воле монарха, а под нажимом стремительно политизировавшихся масс. Дума ни в одном своем составе никогда не была способной к ответственной политической деятельности, что сначало сглаживалось такой масштабной фигурой как П.А. Столыпин, но позднее привело к падению власти, когда у общества сложилась иллюзия ее несостоятельности.

Жандармские офицеры и даже члены императорской фамилии, опьянев от общего брожения и нацепив красные банты в петлицы, вряд ли представляли себе последствия такого, казалось бы, закономерного шага: власть досталась тому, кто ради этого оказался способным предать национальные интересы, уничтожить государственность, растоптать собственный народ...

М.Ю.Килундин

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"