Предтечи и наследники

Задача настоящего издания проста и понятна — дать своеобраз­ный биобиблиографический портрет каждого члена Союза пи­сателей на Алтае. Но в простоте всегда таятся сложности. В природе любого явления есть период изначальный. Значит, надо говорить, хотя бы кратко, о предшественниках тех литера­торов, которые в 1951 году составили зародышевое ядро писа­тельского союза. Предшественники — это изначальный субстрат, слой человеческой природы и породы с золотыми зернами са­мородков различной величины и весомости.

Организационно барнаульские писатели в 1920 году сформи­ровали так называемое ЛИТО — объединение местных литера­торов, в состав которого вошло более тридцати авторов.

Шестью годами позже поэт и публицист Порфирий Казан­ский представлял на I Общесибирском съезде писателей Барна­ульскую писательскую организацию. До формирования Союза писателей СССР еще было более десяти лет, и это всесоюзное событие результативно отзовется на Алтае только после Вели­кой Отечественной войны.

Сложность вторая: как быть с теми писателями, которые начинали свой творческий путь на Алтае, но покинули его? Или — родился человек на Алтае, а как писатель проявился за его пределами. И вот здесь не обойтись без уточнения — в каких условиях, в какой среде может жить-быть писатель, какова стар­товая площадка, с которой он является городу и миру.

Сегодня ни у кого нет сомнения, что в XIX веке Барнаул — это один из образованнейших городов Сибири. Достаточно сказать, что автор первого сибирского романа В. Соколовский «Одна и двое, или Любовь поэта» (издан в 1834 году) долгое время жил на Алтае. Согласитесь, не каждый сибирский город посылает в Петербург ежегодно множество своих отроков для продолже­ния образования, которые затем, умудренные науками, возвра­щаются в Барнаул. И многие горные инженеры, получив долю столичного миропонимания, могут написать и очерк, и стихот­ворение, как это делал, например, Алексей Таскин, но литера­турным фактом его творчество не становится и ныне известно нам только по архивным находкам.

Иван Кущевский (1847-1876), проведя молодые годы в Барна­уле, в Петербург уезжает для «похищения знаний». Начинающий литератор, он оглянулся и прозрел — в Барнауле негде печатать свои произведения, нет выхода на публичное обозрение. Это и есть вторая часть сложности периода предшественников — писателю необходимо, чтобы его услышали. И. Кущевского через петербургские газеты и журналы услышали. Свой роман «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» он опублико­вал в Петербурге (1871).

Осмелюсь предположить, что если бы И. Кущевский остался в Барнауле и опубликовал свой роман здесь, вряд ли он получил бы всероссийскую известность. Для писателя нужна высота, на которой его видно издалека.

И вот поэтому именно в Петербург шлет в различные изда­ния свои собрания фольклора барнаулец Степан Иванович Гуля­ев (1805-1888). Правомерен вопрос — надо ли считать С. Гуляева писателем? Ведь он собирает народные песни, песни истори­ческие и былины, бытующие в устном варианте. Не С. Гуляев их сочинил. Он собрал. Но ведь эпос — это форма бытования в русском сознании литературы высокого закала. Материал иной прочности столько веков не пронзит и до потомков рус­ской эпической мысли не долетит. И в этом смысле собиратель фольклора — соучастник творчества, литератор особого покроя и характера, сохранивший устную форму народного художест­венного слова. И степень его участия в народном художест­венном творчестве заключается в сбережении национального предания. Равнодушным такого состояния не дано, а С.И. Гу­ляев всей своей жизнью и своим собиранием драгоценных крупиц — песен Южной Сибири подтвердил — он в одном ряду с писателями, созидающими, создающими картину мира рус­ского человека на Алтае.

Современник С.И. Гуляева Барнаульский городской голова Александр Александрович Черкасов (1834-1895) тоже не пу­бликует на Алтае своих произведений — шлет их в Петербург. Прослужив в Забайкалье 16 лет и очарованный его сдержан­ной, как бы затаенной красотой, А. Черкасов появился в Бар­науле в 1871 году уже как автор известного произведения «За­писки Охотника Восточной Сибири» (1867). Они были рождены с покоряющей любовью к сибирскому краю, и современники ставили А. Черкасова в один ряд с С. Аксаковым. На Алтае вы­шедший в отставку горный инженер А. Черкасов не свернул с литературной тропы и главные свои алтайские впечатления предъявил читателю в форме «Записок сибирского охотника» (1890). По жанру «Записки...» вроде бы должны фиксировать разные события, таежные сюжеты, встречи на охоте, да так оно и есть — А. Черкасов делает малоприметный промысло­вый перекресток живописным событием — настолько точно выхвачены из повседневности и характеры, и серая, на первый взгляд, природа. А какие закрома словесные, какие жемчужи­ны народных речений открыл нам этот человек с ружьем! Он был не просто охотником, он был охотником за словом.

К середине XIX века в общественной жизни Сибири что- то стронулось, что-то сдвинулось, и сибирские авторы один за другим публикуют свои статьи и очерки в столичных из­даниях. Можно назвать этот период — периодом обретения писательского голоса, и первой ласточкой здесь, несомненно, надо назвать Григория Николаевича Потанина (1835-1920). Строго говоря, Григория Николаевича с долей приближения к правде можно отнести к алтайским писателям — он доволь­но точно определил личную причастность к нашему краю, на­звав свой очерк «Полгода на Алтае». Здесь немаловажно, что о наших краях читающей России поведал журнал «Русское сло­во» уже в 1859 году. До этого Алтай был известен и в России, и в европейских странах только благодаря научным статьям и Дневникам путешественников. Потанинская публикация — первое литературное слово о нашем крае. Вот как просто он излагает свое отношение к казачьей службе на Бийской линии: «Жизнь в Чарышской станице поставила меня близко и к алтай­ской природе, и к населению казачьих станиц. Алтай привел меня в Восхищение...»

Имя Потанина и его связь с Алтаем неизбежно вовлекают в оборот разговора еще одного писателя — предтечу професси­онального творческого союза. Это Николай Михайлович Ядрин- цев (1842-1894). Нет никакого сомнения в его причастности к литературному делу на Алтае — Н. Ядринцев жил в Барнауле, в Барнауле и похоронен. Основные его сочинения: «Сибирь как колония» (1882) и «Сибирские инородцы...» (1891). Но, кроме того — это автор многих статей, как теперь говорят — проблем­ных. В лице Н. Ядринцева сибирская литература получила не­обыкновенно острого публициста, ревнующего со страстью сына о судьбе матери — Сибири.

У Н.М. Ядринцева в 1881 году появился в печати очерк «Си­бирская Швейцария». Называя Алтай Швейцарией, Н. Ядринцев тем самым сверил наш горный край с эталоном европейской красоты, но содержание записок Николая Михайловича недву­смысленно убеждает и по сей день — Алтай неповторим в своей первородности.

В 1911 году в Барнауле наконец-то появилась та самая пло­щадка, которая так необходима для явления писателя публике. Это была газета «Жизнь Алтая». Литературный отдел в ней ве­дет Георгий Дмитриевич Гребенщиков (1883-1964). Он заявил о себе пять лет назад первой публикацией в «Семипалатинском листке», но за это время стремительно развился, вошел в круг томских литераторов, напечатал первые рассказы, на повесть замахнулся. И вот дедушка Потанин советует ему — надо вер­нуться на Алтай: там корни, а значит, есть что осмыслить творче­ски. Г. Гребенщиков редактировал газету около года и публико­вал людей талантливых: В. Бахметьева, С. Исакова, В. Шишкова, П. Казанского, И. Тачалова, И. Модзалевского, А. Пиотровского. Но только городская жизнь — не для Г. Гребенщикова. Он остав­ляет газету и предпринимает путешествия в глубь Алтая, как он делал это до отъезда в Томск. Алтай — необъятен, но Г. Гребенщи­ков выбирает дороги и тропы в уголки самые потаенные, даже до староверческих скитов на Убе. Зачем ему эти мытарства до­рожные? Он как будто предвидел, что судьба разлучит его с Ро­диной. И когда наступил 1920 год, так оно и сталось. Оказавшись в Париже, он все еще перебирал в памяти картины родных мест, в душе звучало слово алтайского земледельца-трудника. Еще через четыре года Г. Гребенщиков уехал в Америку, но туда он уезжал уже европейски признанным писателем, как автор «Бы­лины о Микуле Буяновиче», где алтайская действительность вре­мен гражданской смуты предстала во всей своей беспощадности, а над народом нависает апокалиптическими тучами кровавый пар. Со страниц гребенщиковской «Былины...» на европейского читателя дохнул русский эпос минувшего дня. Это о «Былине...» профессор Сорбонны Поль Буайе сказал: «В трилогии «Микула» Гребенщиков — сразу классик». Но меня не покидает вопрос — за­чем же Георгий Гребенщиков раз за разом, год за годом выезжал в милый его сердцу Рудный Алтай к староверам, к подножию Бе­лухи и даже в монгольские края, где с трудолюбием пчелы при­никал к соцветию человеческому душой?

На Алтае Г. Гребенщиков не успел полномерно, полноцветно, полнословно раскрыться. Он увез в Америку золотой душевный улей чувства и мысли, и там, в чужой стране, это превратилось в прозу медовой естественности и неподдельности — это эпопея «Чураевы».

Опытные пчеловоды рассказывают: когда переливают мед из медогонки в иные сосуды, мед поет! Слово Георгия Гребен­щикова, переливаясь из сказания в сказание — тоже поет! Вслу­шайтесь: «...Руки размахнулись вправо, и коса умело уложила на земь широкую ленту скошенной травы с веселыми, еще не успевшими заметить свою смерть цветами». Это стоит в одном ряду с толстовским: «Что слышно и видно, как трава растет...» Великий Голос российский — Федор Шаляпин, проникаясь твор­чеством Г. Гребенщикова, восклицал в свое время: «Это золото-рокотные сказания о Матери-России. Когда я читаю «Чураевых», я горжусь, что я Русский, и завидую, что не сибиряк».

Но не забудем и того, что сказал о Г.Д. Гребенщикове наш проницательнейший современник писатель Валентин Рас­путин: «Русская литература велика и обильна, как и Русская земля, но без Гребенщикова, автора многотомной эпопеи «Ва­силий Чураев» (Эпопея «Чураевы»), без автобиографической «Егоркиной жизни» и «Былины о Микуле Буяновиче» она была бы неполной».

Ни Первая мировая война, ни две последовавшие за ней русские революции не вызвали какого-то заметного оживле­ния на алтайском литературном фронте. И тем не менее, лите­ратурный потенциал в Барнауле существовал, что и показал выход книжечек библиотеки «Сибирский рассвет» (1917-1918), а затем и журнала под таким же названием (1917). В журнале, который редактировал Степан Ильич Исаков (1884-1921) — че­ловек, познавший тяготы армейской службы, публиковались в основном произведения малого жанра. Это были рассказы и очерки А. Жилякова, А. Ершова, П. Казанского, Г. Пушкарева, стихи П. Драверта, А. Пиотровского и Г. Вяткина.

Есть еще одно имя, ныне на Алтае мало вспоминае­мое. Это Павел Григорьевич Низовой (1882-1940). В сво­ей автобиографии он так охарактеризовал барнаульский период своего творчества; «Самая лучшая глава вписана в мою жизнь Алтаем». Именно в нашем крае и не всегда в Барнауле, а в прителецкой тайге написаны П. Низовым такие произведения, как «В горах Алтая» (1925), «В гор­ных долинах» (1924), «Язычники» и «Черноземье» (1923). П. Низовой был одним из активных авторов журнала «Си­бирский рассвет», что само по себе закономерно — он не терял возможности представить читающей публике свое творчество.

В значительной мере совершенствованию литературно­го уровня способствовали публикации в журнале рассказов Алексея Силыча Новикова-Прибоя (1877-1944), заброшенного в Барнаул непредрекаемыми потоками Гражданской войны.

Но наступивший 1920 год — в Барнауле окончательно утвер­дились Советы — навсегда и бесповоротно прекратил выход ли­тературного журнала.

В последующие пятнадцать лет заметных, ярких по мастеро­витому слову произведений в газете «Красный Алтай» не появи­лось.

Барнаул никогда не жил отдельно-отстраненно от Сибири и от России в целом. Сам статус горнозаводского центра да­вал ему выход в столицу империи, в губернский центр Томск, где к началу XX века были сосредоточены значительные лите­ратурные силы. Но сибирская действительность вносила свои поправки в расположение литературных центров. И это связа­но в первую очередь с бурным ростом Сиб-Чикаго — Новониколаевска-Новосибирска. В 1922 году в Новосибирске выходит первый номер журнала «Сибирские огни». Это было событием, знаменующим начало нового этапа литературного творчества, — появилась та самая всесибирская площадка, на которой писате­ля видно издалека. А в Барнауле таковой стартовой точки нет, он стоит в стороне от трансконтинентальных потоков, представляя собой уже бывший центр горнозаводского дела. В те годы Алтай из бывшего золотого кармана империи превращался в хлебный карман страны Советов. Но поскольку общественно-литератур­ная жизнь на Алтае пребывает в безрезультативной стагнации — негде публиковаться! — писатели неумолимо перемещаются в шумно-суетливый, кипящий новыми литературными идеями и проектами Новосибирск.

Литературная погода на Алтае после 1920 года безоблач­на — небо вроде бы чистое, нет никакой тучки, из которой бы на землю пролилась благодать дождя. Барнаул покинул А. Нови- ков-Прибой, Г. Гребенщиков уже узнал, что такое пыль европей­ских дорог, В. Шишков давно покинул Сибирь и на Алтай уже не вернется. Приобретенная в армейский период болезнь доконала Степана Исакова — он умер в Москве в 1921 году от туберкуле­за. На какое-то время автор нескольких поэтических сборников, пьес и забористых фельетонов соратник Г. Гребенщикова Порфирий Казанский, имеющий юридическое образование, уходит

в тень общественной жизни и преподает географию в губсовпартшколе. Перестал появляться в Барнауле В. Зазубрин, создав­ший сибирский революционно окрашенный роман «Два мира». Из Барнаула никуда не уехал автор книги рассказов «В тихих лесах» Арсений Жиляков, но и он умер в один год со Степаном Исаковым. Промелькнула столичной звездой в Барнауле Анна Александровна Караваева (1893-1979) и вернулась на небосклон московский. Небесследно она побывала на Алтае — вскоре по­явится ее «Золотой клюв» (1925), тенденциозное предназначе­ние которого — клевать пороки Российской империи и Алтай­ского горного округа.

Но о литературных событиях, связанных с Алтаем, надо судить не по глухим долинам и ущельям, а по вершинам, хотя второе от первого отдельно не существует, а вместе то и другое составляют единый литературный ландшафт.

В 1920-1923 годах с удивительной одновременностью два далеко разъехавшихся друг от друга писателя принимаются за произведения, в которых высветится внутреннее сходство, а да­леко от Алтая — в Висбадене Георгий Гребенщиков буквально надиктовывает своей спутнице второе и третье сказание «Были­ны о Микуле...» Первое — «Из песни слово...» — он написал на озе­ре Белом под Колыванью еще в 1913 году. Но все произошедшее на Алтае позже, пропущенное через сердце писателя, требует выхода. И вот далеко от Алтая, но рожденное его природой, его людьми, появляется трагическое, венчающее «Былину...» сказа­ние «Царь Буян».

Одновременно, но тоже далеко от Алтая, в Ленинграде Вяче­слав Яковлевич Шишков (1873-1945) принимается за рукопись романа «Ватага» (1923). Вот как оценивает «Ватагу» сам В. Шиш­ков: «Автор нашел возможным выключить историческую фак­тичность из плана своей работы и поставить в центре романа психологию масс, лишенных идейного руководства. Поэтому все описываемые события сдвинуты с исторического фоку­са, характеристики и характеры действующих лиц сгущены, и внешней стороне романа придана эпическая, полусказочная форма.

В романе «Ватага» показан лишь определенный слой вос­ставшего крестьянства, разбавленного бежавшей из тюрем уго­ловщиной, и притом — в моменты наибольшего разгула необу­зданных инстинктов».

Не секрет, что прототипом главного героя «Ватаги» — Зыкова для В.Я. Шишкова послужила фигура для Алтая реальная. Это партизан Рогов. Шишков никогда не оставлял Алтай своим вни­манием. И он соотносил то, что происходит в его любимом крае, с разрушительными событиями в стране. А земля и Россия уже хлебнули кровушки — подтвердилось черное пророчество о том, что ось колеса истории смазывается кровью. Буря, беда, траге­дия Гражданской войны взметнула, взвихрила, изломала жизнь всех людей: от старообрядцев до марксистов.

Роман «Ватага» В.Я. Шишкова менее известен, чем «Чуйские были» (1914) или знаменитая «Угрюм-река» (1933). Но значение его, по мнению известного сибирского ученого-литературоведа Н. Н. Яновского, для понимания трагедийности гражданской войны в Сибири, для проникновения в стихию русского характе­ра, несомненно, очень велико.

В те годы, когда Г. Гребенщиков пожинал европейские лав­ры и обустраивал свою американскую жизнь, а В. Шишков, отодвинув не понравившуюся партийным лидерам «Ватагу», вынашивал своего «Емельяна Пугачева» (1938-1945), на Алтае формировался неизвестный молодой писатель. Это был беглец из старообрядческой семьи Афанасий Лазаревич Коптелов (1903-1990). Он начинал как журналист в «Звезде Алтая», посе­лившись в Бийске. Но журналистике А. Коптелова и предшест­вовало, и сопутствовало непрерывно жадное самообразование. В Бийске он и повстречал своих будущих героев — алтайцев. А далее последовали глубокие командировки аж в заповедно за­мершую в своем развитии Улаганскую окраину, аж в незыблемо кержацкий Уймон. Очерк за очерком, рассказ за рассказом пу­бликовал Коптелов в родной газете, в «Алтайском крестьянине», эскизы, этюды к портретам будущих героев. Окружающим га­зетчикам и литераторам было невдомек, что молодой писатель, автор не очень-то удачного повествования «Светлая кровь», будто подбирает камешки для нового мозаичного полотна, где жизнь крестьянина-алтайца расцветет в новых красках, в новых устремлениях и смыслах. И вот читателю явился новый роман «Великое кочевье» (1934-1935). Один из героев романа выразил суть происходящего, когда сказал: «Теперь Алтай бедный чело­век последний раз кочует. От единоличный аил в колхоз кочует, избы строит... Великое кочевье».

Пусть в наши дни алтаец обратно в единоличный аил отко­чевал, все равно роман Афанасия Коптелова остается замеча­тельным произведением, отразившим характеры и судьбы наци­ональных окраин первых лет советской власти. Надо было иметь тонкий слух и редкое, выхватывающее мгновенья, зрение, что­бы результат работы писателя стал любимой книгой не только алтайцев, но и множества сибиряков. Творческой удаче автора в немалой степени способствовало его сближение с лучшими людьми Горного Алтая. Градус проникновения в национальный характер только крепчал, когда А. Коптелов встречался с худож­никами Г. Гуркиным и Н. Чевалковым, он часами слушал скази­теля Н. Улагашева, его собеседником был первый писатель сре­ди алтайцев П. Кучияк. А. Коптелов первым уловил искренность желания алтайцев кочевать в сторону единодушия. Это был древний зов общины — вместе мы сделаем больше, лучше, кра­сивее. Это ли не идеал любой социальной утопии! Своим глав­ным произведением А. Коптелов задал тему великого перехода народов Сибири к иному социально-цивилизационному образу пребывания в мире. Здесь мы имеем дело с рождением нового литературного вектора.

На литературном горизонте Алтая 1930-х годов есть еще одна личность примечательная. Илья Андреевич Мухачев (1896-1958) родился и возрастал, мужая, в Бийске. К тому времени, когда стало проявляться поэтическое дарование, И. Мухачев успел по­знать труд лесоруба, печника, кожевника, плотника и землекопа. Казалось бы, участник Первой мировой войны, доброволец в 5-й Красной Армии на Гражданской, И. Мухачев должен был писать о победителях, о сражениях. Но натурщицей И. Мухачева стала не война, а Природа.

С давних пор, как вешние цветы,

Полюбил Алтай я беззаветно.

Дорогая, полюби и ты

Этот край таежный и рассветный.

Да, Мухачев пытался писать и о партизанских деяниях, и о колхозном строительстве, он подобно Коптелову погружал­ся в стихию жизни небольшого народа — «Повесть о Демжае-алтайце» (1939-1950) — это одна из лучших его поэм, но глуби­ны лирического проникновения в предмет он достиг, смиренно рисуя Природу. Слово «смиренный» в старорусском написании при переводе с греческого означает «симметричный». Относя это слово к И. Мухачеву, можно говорить о его поиске своей личной симметрии с миром. Вот поэтому-то главная героиня его стихов — таежная, луговая, горно-долинная земля.

Из литературных явлений тех лет заметными для Алтая были еще повести Ефима Николаевича Пермитина (1896-1971) «Кап­кан» (1930) и «Когти» (1931). Но срабатывает неумолимо условие — писателю необходима печатная площадка, этакий полиграфи­ческий подиум. А в Новосибирске с 1922 года выходит журнал «Сибирские огни». Теперь это старейший толстый журнал России. На свет «Огней...» и слетается из окраинных городов сибирских пишущий народ. И этого пути не миновали ни А. Коптелов, ни И. Мухачев, ни Е. Пермитин. Они перебираются в Новосибирск и, как отмечено в брошюре «Алтайское Беловодье» (Барнаул, 2001): «...в начале сороковых годов, точнее, к началу Великой Отечественной войны, на Алтае не было ни одного литературно­го издания и ни одного профессионального литератора».

Литературное затишье на Алтае, связанное с войной 1941— 1945 годов, прервалось только к 1947 году, когда писатели-фрон­товики Николай Дворцов, Петр Бородкин, Георгий Егоров, Петр Старцев и Марк Юдалевич добились издания ежегодного аль­манаха «Алтай». Еще через год открылось Алтайское книжное издательство. Два этих события, близко стоящие друг к другу по времени, и явились консолидирующими для всех, кто уже пу­бликовал свои произведения в краевых газетах и за пределами Алтая. Наступил тот момент, когда рассол литературной жизни достаточно насыщен для кристаллизации.

Один из инициаторов создания альманаха «Алтай» — Елизар Юрьевич Мальцев (Пупко). За роман об алтайской деревне «От всего сердца» в 1949 году удостоен Сталинской премии.

Вернувшееся с фронта поколение тридцатипятилетних писа­телей, опубликовавших свои первые опыты в армейских газетах, не принялось тут же подвергать художественному исследова­нию свой военный опыт, обретенный волею судьбы и на Запад­ном фронте (Германия), и на Восточном (Япония).

Тем не менее, это был серьезный отряд литераторов, родив­шихся в 1918-1923 годах. Но не сразу после Великой Отечест­венной примется за «Книгу о разведчиках» Георгий Егоров, не сразу развернет в памяти картины тяжкого норвежского плена Николай Дворцов, а позже других вернувшийся на Алтай Вита­лий Шевченко за «Крах Контакуты» (впоследствии это повесть «Последний тайфун») примется только через сорок лет после окончания войны с Японией.

Что же происходило с поколением фронтовиков-писателей? Казалось бы, сердечные переживания еще горячи, пиши о войне, пока она в тебе не остыла, а у кого-то и засела осколком снаря­да. Но нет темы войны в творчестве алтайских писателей, кроме стихотворных восхищений русской силой и Победой.

Опытный металлообработчик однажды поведал мне се­креты поведения чугунного литья и вообще металла. Полуготовые изделия складируют под открытым небом, и они лежат на морозе и под летним солнцем. Что происходит при этом? В чугунной ли, в прокованной ли заготовке свершается старе­ние металла, отчего он не становится хуже, поскольку в нем постепенно день за днем, год за годом снижается внутреннее напряжение, возникшее в процессе кристаллизации. И после такой затяжной выдержки в металле при его обработке уже не возникает никаких деформаций, он жестко сохраняет за­данные размеры и форму. Невольно возникают аналогии — ли­тературное произведение должно отвечать единству формы и содержания.

Война отлила в душах фронтовиков столько заготовок с та­ким чудовищным внутренним напряжением, что требовался не­малый срок для его снятия. Надо было отдалиться от события, чтобы сгоряча не выдать торопливо рожденную однодневку. И повесть, и роман, и записки о своей или чьей-то судьбе — не биологический ребенок. Все вынашивается не девять месяцев, а иногда и не один десяток лет.

О чем же пишут рожденные в 1920-1925 годы? Они огля­нулись на прошлое Сибири и Алтая, как будто им необходимо было осмыслить — какую Родину они защищали, какое истори­ческое богатство было за их спиной на передовых всех западных фронтов. Марк Юдалевич в 1952 году выпускает в свет повесть в стихах «Ползунов». Десять лет спустя Петр Бородкин издает «Исторические рассказы о Барнауле». Чуть позже появляется знаменитая и неоднократно переизданная бородкинская «Тай­на Змеиной горы». Николай Дворцов обращал свое внимание на послевоенную мирную действительность — читатель открывает для себя новое имя — это повесть Н. Дворцова «Мы живем на Алтае» (1953). По отношению к современности с ним созвучен роман Н. Павлова «Конструкторы». Жизнь и в городских прояв­лениях — рассказы М. Юдалевича и Н. Павлова, и в окраинных — повесть Н. Дворцова «В долине Урсула» появляются на страни­цах краевых газет, публикуются в альманахе «Алтай», а потом выходят и отдельным изданием.

В жанре документального очерка известны многие писатели, но в историческом аспекте наиболее проявился как писатель- документалист В.Ф. Гришаев.

С творчеством названных авторов по тематике, по интересу к ряду происходящих на просторах Алтая событий переклика­ются рассказы Ивана Шумилова, изданные в канун освоения целинных земель.

И коль промелькнуло слово «простор», то нельзя не вспом­нить знаменитого стихотворения Ивана Фролова — «Кулунда», которое часто цитируют и по сей день:

Равнина. Равнина.

Ни яра, ни пади.

Равнина — на север,

Равнина — на юг.

Как будто гористую землю разгладил Гигантский горячий утюг.

Поэт И. Фролов, будучи корреспондентом «Алтайской прав­ды», исколесил просторы края вдоль и поперек. Он свидетель великого свершения — пахари и сеятели дают иную жизнь степ­ному раздолью. Поэзия, пожалуй, сравнима с легкой кавалери­ей литературы. Только И. Фролов увидел и соединил в своем творческом порыве и природу Кулунды, ее ресурс минеральный, и самый великий результат человеческого дела — взращенный хлеб. И все это сливается в единый образ — грохочут по желез­ной дороге составы, это Кулунда шлет Родине-матери алтайские, традиционно русские дары — хлеб-соль!

Иван Фролов стал первым членом Союза писателей СССР на Алтае и в 1951 году возглавил созданное в нашем крае Алтай­ское отделение Союза писателей.

В те же годы, совпавшие с волной целинной романтики в Барнауле, появляется новый писатель — Лев Квин. Квин для Алтая фигура аллохтонная — он родился и вырос в Прибалти­ке, в годы войны был членом подпольной организации, побы­вал в гитлеровских застенках, служил в секретных советских войсках в Венгрии. И вот на Алтае выходит его приключенче­ская повесть — следствие пребывания в Венгрии — «Экспресс следует в Будапешт» — в 1955 году Лев Квин очень увлеченно и плодотворно пишет для детей. Одна за другой выходят его повести и рассказы «В те дни», «Мальчишечьи тайны», «Озорни­ки». В продолжение каких-то пяти лет он становится кумиром ребятишек, они зачитывают его книжечки до полной непригод­ности, а библиотекари дарят ему эти залистанные экземпляры. И через десять, и через двадцать лет Лев Квин остался верен своему читателю: «Мы, которые оболтусы» (1969), «До шестнад­цати...» (1984). Не сторонится писатель работы и для взрослых, издает романы и пьесы, которые идут на сцене краевого драма­тического театра.

Детская литература — это не жанр, а способность писателя войти в простор и неожиданность беседы с ребенком, в которой есть потаенный интерес читателя к тому, о чем предлагает узнать ему повествователь или рассказчик. И в этом плане появление книг молодого Виктора Сидорова было, несомненно, литератур­ным событием. Первую книгу он издал в 1959 году. Это была по­весть «Тайна белого камня». А далее, с паузой в три-четыре года, следуют повести «Федька Сыч теряет кличку», «Я хочу жить», «Рука дьявола», «Сокровища древнего кургана». С особенным интересом встретили подростки «Повесть о красном орленке». Юный читатель получил возможность сопоставить, соизмерить свою судьбу с судьбой своего сверстника в годы Гражданской войны.

В самом начале шестидесятых на литературном горизонте Ал­тая одновременно появляются два новых автора: Иван Кудинов и Виктор Попов. Оба прошли хорошую школу журналистики — И. Кудинов в годы службы на Тихоокеанском флоте был газетчиком и на Алтае проявился как собкор «Комсомольской правды», В. По­пов долгие годы был сотрудником областной газеты на Колыме.

И. Кудинов в 1960-е годы работает более десяти лет на ал­тайском материале, книги его выходят, я бы сказал, густо, че­рез два-три года. В. Попов тоже вошел своими произведениями в жизнь края — он гроссмейстер очерка, выходят его «Алтай­ские были», «Земля и совесть». Но дает о себе знать и колым­ское прошлое — повесть «Экспедиция спускается по реке» (1972). В ряду алтайских повестей И. Кудинова неожиданно появляется герой из прошлого — повесть о художнике И. Шишкине «Сосны, освещенные солнцем». Это симптоматичный экскурс в XIX век, удачный по своему решению. На дворе 1973 год. Через семь лет издается роман — «Окраина», еще через семь — роман «Перево­рот». Герой — сибиряк, мятежный Николай Ядринцев и художник редкого дара — Чорос-Гуркин.

Книги И. Кудинова выходят в Барнауле, Новосибирске и Москве. Писатель не успокаивается в своем художническом анализе прошлого и идет глубже — в век XVIII. В 2003 году вы­ходит его повесть «Яблоко Невтона» — это о Ползунове. Иван Кудинов своим мастеровитым пером ввел алтайских, сибирских героев в контекст российской литературы.

И в то время, когда он выступает как писатель сформировав­шийся, Евгений Гущин только публикует первый сборник рас­сказов «Чепин, убивший орла». А далее последовали такие ли­тературные вехи, на которые Москва поглядывает с удивлением, и взгляд этот признателен. Е. Гущин в 1975 году за повесть «По сходной цене» становится лауреатом премии российского жур­нала «Наш современник», в 1984 году его повесть «Бабье поле» удостоена премии ВЦСПС и Союза писателей СССР за лучшее произведение о колхозном крестьянстве. Может быть, луч­ше всего творчество Евгения Гущина характеризует вот какая подробность — в школах и университетах Алтая по программе «Региональный компонент в образовании» предметом изучения стали произведения Е.Г. Гущина, к великой горечи моей, безвре­менно сошедшего с литературной стези.

Есть в области литературы на Алтае своя недостаточность. Это критика. Критики на Алтае нет. При этом не обходится без парадокса. Много лет в Барнауле жил и работал литературовед и критик Виктор Горн. Но предмет исследований — это книги не тех, кто его окружает на Алтае. Горн избрал предметом своих многолетних исследований творчество нашего великого земля­ка Василия Макаровича Шукшина (1929-1974). Скажут — легко исследовать знаменитость... Греться в отраженном свете славы... Но Высоцкий не зря прохрипел: «Все не так, ребята!» Горн, как никакой другой шукшиновед, проделал огромную текстологи­ческую работу, сверил с авторской правкой все тексты произве­дений Василия Макаровича и вместе с редактором В. Казаковым подготовил первое в России пятитомное собрание сочинений нашего замечательного земляка. Это ли не труд! Это не воздая­ние ли таланту редкому, пронзительному и до сих пор в полноте не прочитанному! Последнее относится к повести-сказке «До третьих петухов». Это, пожалуй, самое глубокое проникновение В. Шукшина в природу русской души, которую заморские витии вогнали в шаблон загадочных. Да, она загадочна для иноземца, но открыта для русского. Можно бесконечно разглядывать ее, но для В. Шукшина существовала великая разница между «гля­деть» и «видеть»!

Видеть и чувствовать — это лейтмотив его творчества.

Василий Макарович, начиная с первых рассказов, опублико­ванных в сборнике «Там вдали» (1968) ”, соединял два этих со­стояния, рисуя портреты земляков. Эту редкую одаренность — тонко соединять неожиданность взгляда и чувства, на самом раннем этапе творчества В.М. Шукшина и отметил писатель старшего поколения, тоже имеющий отношение к Алтаю, дол­голетний редактор журнала «Новый мир» Сергей Павлович За­лыгин, поставивший талант Шукшина-новеллиста в один ряд с А.П. Чеховым.

И еще одна область в творчестве нашего земляка, на которую пока мало обращают внимание исследователи. Это, разумеется, не только богатый запас русского просторечия, изобилующего образными находками, но еще и обращение к золотым кладо­вым русского фольклора, и даже более локально — тех сел, что прилегают к Чуйскому тракту. Вспомним фильм (и сценарий) «Живет такой парень». Эпизод беседы с пожилой хозяйкой — что означает женщина, вышедшая к дороге с белой тканью? — оза­дачен Пашка. В классическом фольклорном сюжете (он извес­тен и в Забайкалье) символика женщины у дороги и белой тка­ни — это судьба, смерть, война к тебе выходят... Но В. Шукшин бережно, не разрушая сюжета, в шоферском сне переплавляет знак судьбы и смерти в знак любви. Жаль, что фольклорную тему в произведениях В. Шукшина изучал москвич П.А. Гонча­ров, а не кто-то из алтайских шукшиноведов. Без обращения к величию русского народного предания нельзя представить себе ни романа «Я пришел дать вам волю» (1974), ни философ­ской драматической сказки «До третьих петухов». (Первый сборник рассказов В.М. Шукшина «Сельские жители» вышел в из­дательстве «Молодая гвардия» в 1963 году.)

Поэтический цех созданной в 1951 году писательской орга­низации проявил себя знаково и в соответствии с духом време­ни. И. Фролов известен читающей публике как певец Кулунды. Борис Кауров — выпускник Литературного института, много писал о войне, о пограничной службе — это его дань мужеству русского солдата. И когда начинается освоение целины, Б. Кау­ров находит это душевное качество в русском пахаре, сменив­шем винтовку на рычаги трактора, на проворный топор строи­теля. Целина у Б. Каурова ожила в его книгах стихов «Костры не гаснут», «Уходящим на восток», «Белые вербы», «Вдали и рядом». Высокое звучание обретает она и в поэмах Б. Каурова «Ильиче­ве Поле» и «Глубокий след». Один из сборников тех лет Марка Юдалевича — «Стихи, поэмы, басни» открывается стихотворе­нием, характерным для середины века — «С нами Сталин»:

А самым первым было слово — Сталин,

Оно нам открывало путь вперед,

Мы с этим словом крепли, вырастали Орлятами, готовыми в полет.

Но эта запевка патриотическая не определяла творческой энергии автора. Куда энергичнее и в полной мере своего талан­та М. Юдалевич проявился в поэме «Алтайский горный инже­нер». Марк Юдалевич написал, издал около ста книг, но одно из высших его достижений — это поэма о Ползунове.

Рядом с писателями «Первого призыва» проявилось по­коление поэтов, родившихся в 1930-1940 годы. Из этого ряда характерна судьба двух поэтов — И. Пантюхова и В. Сергеева. Оба они после учебы в столицах не сразу вернулись на Алтай. И. Пантюхов оказался в Калининграде, а В. Сергеев на другой окраине страны — в Магадане. Но и тот, и другой в своем твор­честве не забыли алтайской родины: И. Пантюхов верен из­бранной морской теме, но его вдохновляют и целинные годы в родном краю. В. Сергеев, отдав дань Северо-Востоку — пер­вый его сборник вышел в Магадане, тем не менее в 1962 году возвращается в Барнаул. И если на «северах» он занимался переводами чукотских поэтов В. Кеулькута и А. Кымытваль, первого эскимосского поэта Ю. Анко, то на родине он прини­мается за переводы поэтов-алтайцев и немецких поэтов. Твор­чество В. Сергеева замечено далеко видящим князем русской поэзии А.Т. Твардовским, он пишет ободряющие письма В. Сер­гееву в Магадан, и они впоследствии вошли в собрание сочине­ний Александра Трифоновича. Перу В. Сергеева принадлежит более десяти книг стихов и прозаическое повествование об отце, ушедшем на войну.

Леонид Мерзликин родился в то же предвоенное десяти­летие, что и два предыдущих поэта, но его натура, его судьба определили иные поэтические устремления. Мерзликин заявил о себе молодо и ярко — первый поэтический сборник его вы­шел в Москве в издательстве «Молодая гвардия», автору еще и тридцати нет, и назывался он не пафосно — просто «Купава» (1963). Выбор названия из богатейшей кладовой русского языка характеризует нацеленность поэта, казалось бы, на простореч­ный, обиходный язык, но богатство смыслов позволяет Мерзли- кину найти неповторимые оттенки языка в лирических произ­ведениях, взлетающих до пронзительных открытий состояния человеческой души. Из того же народного речевого арсенала черпает Л. Мерзликин слова для своих поэм: «Георгиевский ка­валер», «Таисья», «Островитяне» и других, и он находит в тех сло­вах подъемную силу, которая сродни подъемной силе орлиного крыла. Это обретенное и найденное только Л. Мерзликиным — им лично открытое качество слов, Их неожиданное соседство придает его творчеству эпическое звучание.

Мотивы стихотворений Николая Черкасова во многом пе­рекликаются с мерзликинским голосом, но это касается, глав­ным образом, предметного творческого осмысления — родной земли и человека на этой земле. Н. Черкасов нашел свою ноту и свой тон разговора о родном. Одна из его книг так и называ­ется «Милая моя Родина».

Какой поэт не мечтает о том, чтобы его стихотворение было песней. У Н. Черкасова есть строки, вошедшие в народное со­знание как песенная примета времени:

Грустит село по городу,

А город — по селу.

Редко кто на Алтае умел слушать и слышать деревню так, как Николай Черкасов.

Первая книга стихов Владимира Башунова «Поляна» вышла в 1970 году. Автору всего 24 года. Это важно, поскольку в те годы великовозрастность авторов первых книг — 30-40 лет — была некоей нормой — автор созрел для самостоятельного сборника стихов. Башунов созревал рано: от юношеских опытов до поэти­ческих открытий тонкого свойства, которые улавливала чувст­вительнейшая мембрана его души. Есть потрясения житейские, сродни мощным землетрясениям. Их улавливают все. Но есть и незримые сдвиги, изломы, изгибы общества и личности, кото­рые улавливает только поэт. Он, как тонко настроенный сейсмо­граф, денно и нощно на страже перемен в человеке. Сегодня это сравнимо с торсионными импульсами, о которых теперь много говорят и пишут. В. Башунов знал об этих новых открытиях, но своим творчеством он подтверждает, что занят был тонкими энергиями человеческой души задолго до того, как о них за­тараторили поборники всяческих новаций. Начиная как автор лирических стихов, он к завершению земного пути возвысился до красоты православного восприятия мира. При этом, находясь много лет рядом с Л. Мерзликиным, он преодолел искушение подражать ему даже в раннем творчестве. Даже в обыденной беседе В. Башунов, когда замолкал, подбирая нужное слово, а ему кто-то подсказывал его, не повторял подсказки, а через тайну молчанья находил слово свое. А уж когда доходит дело до благодатной ткани стиха — здесь Башунов остается поэтом неповторимым.

Литературный ровесник В. Башунова, прозаик Анатолий Кирилин заявил о себе как автор городских рассказов в 1980-е годы, и он, пожалуй, единственный сегодня на Алтае писатель, видящий не мимотекущую жизнь, а пропускающий ее сложный поток через чувства и сердце своих героев. Вчитываясь в его повести, вряд ли представишь себе мир «белым и пушистым».