Этим летом на популярном Катунском фестивале в Горном Алтае средь двух десятков своих песен я спел и песню Виктора Верстакова «Девятая рота». Спел потому, что не мог не спеть. Потому, что считаю ее в ряду выдающихся песен о русских войнах и воинском долге. Еще потому, что фестивали авторской песни словно бы только для того и созданы, чтобы обходить песни на тему державной боли. Пацифизм – будьте любезны! Свечи с роялем – да за милую душу! Россия дебильная – бис! Ирония по ее адресу – браво! Россия державная – увольте, это – моветон!..
Напомню анекдот о мобилизованном еврее, который сидит в окопе под артобстрелом. Когда наступает затишье, он высовывается из ложемента и кричит в сторону врага:
– Эй, вы что там с ума посходили?! Здесь, таки, живые люди!
Его позиция напоминает мне позицию огромной части россиянцев, которая сидит в глубоком тылу и всех, кто добровольно идет на передовую считает экстремистами и националистами, и нелюдями. Я уж не говорю о талмудической трактовке понятия «люди». Они, глупые русаки, боль оскорбленной мэнэсами страны считают своей болью, а себя, умников, людьми чести.
И я – Шипилов, и он – Верстаков, и те молодые люди ( для их безопасности не называю фамилий), которые наивно пытаются прорваться на тусовочные фестивали и покорить фестивальную публику песнями о трагической судьбе взнузданной казнокрадами Родины – они фашисты и националисты.
Они поют не о собачке с рыженькой бородкой – вечная память Николаю Заболоцкому! – и не о ежике с дырочкой в боку, а об исчезающей с лица прекрасной земли нации, об истребленных политическими гешефтмахерами поколениях русских людей – экстремисты. Ладно, мы – экстремисты по национальной принадлежности. Мы – народ-изгой. Ослепленные ненавистью, мы не замечаем, что процветает под ложным солнцем долларовой демократии. Вот-вот засохнем, если паленой водкой не поливать. Мы лишены слова.
Не скрою: иногда, по младости лет я даже и не досадовал на этот препечальный факт фестивальной негласной цензуры. И назову причины.
Первая – не думал, что песни имеют столь высокую духоподъемную или угнетающую силу;
Вторая – никогда не относил себя к бардам в силу то ли легкого пренебрежения жанром как таковым, то ли – прозаического самоуважения, то ли, интуитивно боясь прийти к выводам о блокаде национального начала в авторской песне, которые делаю сегодня.
Что же это за выводы, я постараюсь сказать ниже, а сначала скажу, что песню Виктора Верстакова меня просили повторить неоднократно. Просили многие из той публики, которая привыкла к блеянию о мастере Грише, о вуалях на роялях – всяк из грязи метит в князи! – о страшных бесчеловечных войнах, на которых – вы слыхали? – оказывается, убивают! Денежная публика, которая приехала подразвлечься, как я думал, отозвалась на « Девятую роту» мощной овацией. Потом я пел Верстакова у костров и далее везде.
Что же изменилось: публичный спрос, я, Россия? На этот вопрос ответить объективно я не смогу. Моя интуиция вечного нелегала отвечает, что люди России злоумышленно лишены возможностей, слышать истинные «песни о главном». Одно то обстоятельство, что их авторы лишены выхода в силовое поле современности, обходится будущему страны не дешевле потери естественных монополий. Сначала мы теряем представление о назначении высокой поэзии и ее вытесняет сортирная. Потом теряем поэтов – их вытесняют записные остроумцы, а потом уже теряем родную землю и естественные монополии. Так получается, леди и джентльмены с дырочками в карманах визиток и заплатами на вечерних туалетах.
На днях прочел в Интернете, что был автор-исполнитель Н. Шипилов, но где-то потерялся со своими державными песнями. А вот интернациональные идеологи и критики со своими знакомыми с двадцатых годов песнями – тут как тут. Их пострел везде поспел. Точно так же замалчивается, вброшенный в «демпресс-хату», Виктор Верстаков. И они думают «сим победити»! Нет, господа: победа будет за нами. Знаете почему? Не знаете. А я и не скажу – это не военная тайна, и не государственная, а круче – это национальная тайна. И песни, которые пишет Виктор Верстаков – они ведь не на продажу. Это песни его военной судьбы, неотличимой от судьбы матери честной – Родины. И нужна ль ему слава в вашем рыночном понимании? Нужна ли она ценой предательства собственной души – частички русского космоса?
Потому он и работает в бездоходной области – в области духа.
Он был комсомольцем и коммунистом, как всякий военный. Я – не состоял ни в одной партии как пария. Но Родина – беспартийна. Она у нас одна и единственная, та, где жили в интернациональной кабале наши честные родители, которую защищаем мы, пытавшиеся разорвать «пролетарские» цепи этой кабалы и та, где будут жить русские люди впредь. Не мы, так другие. Нас ведь тоже верности своей Родине не в ВПШах учили – она у нас на месте сожженных кое-кем партбилетов.
Снежные склоны хребтов Гиндукуша
В красных заплатах солдатской крови.
Я под огнем перекрестным не струшу
Ради твоей неизвестной любви…
(«Неизвестная любовь»)
Что скажете, господа полковник Жириновский и генерал-полковник Шойгу? Может быть, это ваши дети погибают в Чечне? Может быть, господа генералы не знают, что император Николай Второй имел чин полковника? Может быть, они не в курсе молодого бойца – эти картонные генералы? И кому доверился бы полк в бою – полковнику Верстакову или генерал-полковнику Шойгу – «однозначно». Я вам скажу, господа с политических подмостков, что в новой России, мужчины, не служившие срочной службы, не будут допускаться к государственным должностям. И эта Россия грядет неуклонно. Бойтесь – она победит.
Не видно трехцветных знамен
Над пыльными броневиками.
Здесь даже московский ОМОН
Вернулся под красное знамя.
Попробуй сказать «господа», –
Ответят не пулей, так матом.
Здесь снова в почете звезда,
Как в майские дни в сорок пятом…
(«В Чечне»)
И неважно: масонская, не масонская ли символика была в обиходе при Советах – это было священное красное знамя великой страны. Это его край целовали генерал – иуды. Отставной же полковник Верстаков и посель служит в тех войсках, которые дерутся в окружении.
За нами Герат и за нами Кундуз,
Нам завтра лететь в край родной,
Где встретит у трапа Советский Союз
Последнею в жизни войной.
…Над гладью могил ни крестов и ни звезд,
Не нужен душе этот груз,
Мы просто спасли офицерский погост:
Россию – Советский Союз.
(«Офицерский погост»)
Он пишет так потому, что знает то, чего и представить-то пацифисту мудрено: гладь могил. Не бугорки даже – гладь, подобная морской, куда бросили кочегара, привязав к ногам колосник. Гладь, чтоб враги не нашли и не осквернили воинского праха. Это на войне. Но осквернена Россия, которой внушают, что никакая она не особая, а хуже даже, чем любая страна Европы, куда сами почему-то ехать не желают. Что еще сказать господам, блокирующим проявления русской духовности в России? Русским она нравится. И нерусским, смею заверить, тоже. Вона Москва-то черно- желтой стала. Скажу еще, что довольно побыли мы, русские художники, в своей стране, « словно иностранцы», что у нас есть поэт Виктор Верстаков, чей прорыв в русскую поэзию великолепен. Сказать лучше, чем сказал он, у меня не получится:
Зачем же ты, глупая плачешь во сне,
И видишь нерусские лица?
Пока я воюю в далекой Чечне
С тобой ничего не случится.
Беда не придет в наш родной городок,
Я это тебе обещаю.
За слезы твои, за измятый платок
Я здесь никого не прощаю.
А после войны я друзей созову
И свадьбу с тобою сыграю,
И целую жизнь на земле проживу
За то, что я здесь умираю.
(«Любимой»)
Вот и все. Наступает время самовара.
30. 07. – 1. 10. 2002 г.
Николай Шипилов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
