1 июля 2008 года исполнилось бы 70 лет поэту Борису Примерову
В 60-х годах один амурский стихотворец (тогда я жил в Благовещенске) ездил в Москву поступать в Литературный институт им. А.М. Горького. Вернувшись, он рассказал, как в один из дней во время ливня во двор общежития института выбежал студент, поэт Борис Примеров, и давай скакать босиком по лужам. Рассказанное накрепко засело в моей памяти, и когда позже я приобрёл сборник этого поэта «Некошеный дождь», то был поражён, насколько образ поэта, нарисованный моим воображением, и его стихи совпадают.
Каждому своё земное небо
С розовой избушкой соловья,
Кроме золотой краюхи хлеба
И ручного верного ручья,
Чтобы слушать, как желтеют травы,
В каждую травиночку войдя
Бесконечной зыбкой и усталой
Маленькою каплею дождя.
После первого же прочтения запомнились и другие:
До самого рассвета,
Как яблоки, круглы,
На чёрных-чёрных ветках
Качались воробьи.
С тех пор «Некошеный дождь» стал часто читаемым мной сборником. Кстати, Б. Примеров в предисловии к своему «Избранному» называет его «главной и любимой книгой». Стоит отметить, что редактировал её поэт Владимир Соколов, ныне признанный классиком русской поэзии ХХ века.
В начале октября 1991 года я оказался в Доме творчества писателей в Малеевке. У входа в административное здание стоял невысокий человек с всклокоченной шевелюрой, густой неприбранной чёрной бородой, его глаза смотрели внимательно, по-доброму и как-то ласково, что ли
– Откуда? – спросил он.
– Из Белгорода.
– А как звать?
Я ответил. И каково же было моё удивление, когда новый знакомый прочитал: «А что под небом? – Поле. – А что за полем? – Поле. – А там, за полем? – Поле. Одно – на всей земле» – это строки моего стихотворения, которое было опубликовано несколько лет назад в московском альманахе «Поэзия».
Подождав, пока я отойду от изумления, человек сказал: «Я Борис Примеров» и протянул мне руку.
Так мы познакомились. Позже я часто слышал от Бориса строки самых разных поэтов, известных и не очень, столичных и провинциальных – он был настоящим ходячим цитатником, прекрасно знал русскую историю, философию, искусство.
Мы встречались почти каждый день, обедали за одним столом; вместе с нами сидел критик Юрий Болдырев. Я жил в благоустроенном корпусе, они – в коттедже. Перед завтраком, обедом и ужином я обычно заходил за ними, мы прогуливались, говорили о литературе и жизни. Союз писателей тогда уже раскололся, я и Примеров были в одном, Болдырев – в другом, но это не мешало нам слушать и слышать друг друга, до ожесточённых споров и обидных слов не доходило.
Вообще Борис был мягким человеком. К собеседнику он часто обращался «милый мой», подчёркивая свою миролюбивость, никогда, ни на что, ни на кого не жаловался, хотя было понятно: живётся ему нелегко, в том числе и материально. «У нас в семье три Союза писателей: я – в одном, жена – в другом, сын – в третьем», – говорил Борис.
В Малеевке он много работал, писал стихи, а также статьи по истории, культуре, искусству дореволюционной России. Мне нравились наши вечерние беседы, когда Борис рассказывал о встречах с поэтами, стихи которых я читал и любил, – Ярославом Смеляковым, Сергеем Марковым, Александром Прокофьевым, Владимиром Соколовым. С Александром Вампиловым, Анатолием Передреевым, Николаем Рубцовым он дружил. С последним долгое время жил в одной комнате в общежитии.
«Я говорил Коле, – рассказывал Примеров, – как это «В горнице моей светло. Это от ночной звезды. Матушка возьмёт ведро, молча принесёт воды...»? Что же мать ночью за водой ходит? Или «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...» – На чём ты будешь скакать? На палочке верхом?»
Сейчас, когда эти рубцовские стихи признаны шедеврами, можно говорить о чрезмерной придирчивости Примерова к творчеству товарища. А может быть, о его необыкновенной чуткости к слову?
И ещё один эпизод.
Будучи в Малеевке, я получил новенький билет члена Союза писателей СССР. Показал его Примерову.
– А у меня билета нет, – сказал он.
– ?!
– Да мы его однажды с Колей Рубцовым загнали за пять бутылок «Старки», а новый никак не получу.
Правду говорил Борис или выдумал – этого у него уже не спросить.
В облике и поведении Бориса было что-то как от пророка, так и от юродивого. Он говорил ясно о жизненных истинах и высоких материях, в то же время мог сбиться на невнятное бормотание, нелепо размахивая руками и покачивая головой; ездил без билета в общественном транспорте, в том числе и на электричке, хотя я не уверен, что он пользовался какими-то льготами. Причём если я при приближении контролёров суетливо доставал билет, то он отворачивался от них, и ни один никогда не спросил с него плату за проезд.
Ходил Примеров в трофейном немецком кожане, который, как он говорил, чуть ли ещё не в студенчестве купил на толчке и сожалел, что когда-то по молодости и дурости укоротил одёжку. Говорил: «Да мне этот кожан до смерти не износить».
В один из дней мы поехали в Москву вдвоём. В Книжной лавке писателей я приобрёл «Избранное» Бориса. Тут же на титульном листе книги он написал: «Таланту из провинции, без которой нет России – Черкесову – на память. Твой читатель – Борис Примеров. 1991 г.»
До этого талантом меня никто из признанных мастеров не называл.
Когда я уезжал, Борис меня провожал. Уже выпал снег, и он помогал мне тащить сумки, нагруженные книгами. Одними из последних его слов были: «Запомни: надвигается страшное время. Демократии поэзия не будет нужна, и мы, поэты, тоже».
Из Белгорода я послал Борису вышедший сборник стихотворений поэтов белгородской студии «Слово». Вскоре пришёл ответ, написанный скачущими буквами на тетрадном листе в линейку. В нём, в частности, были такие слова:
«Милый мой поэт, здравствуй!
Вот уже два месяца, как ты уехал, а я всё в любимой Малеевке, по-моему, навечно.
…Не надо писать о моём сборнике, напиши о поэме «Лебединое иго» на имя Владимира Ерёменко (главного редактора. – В.Ч.) в «Лит. Россию». Мне кажется, у тебя выйдет.
Погода в Малеевке чудесная. Степенный снег русской природы».
Я написал рецензию на «Лебединое иго», послал её в редакцию. Материал был подготовлен к печати, даже стоял в полосе, но почему-то был снят.
У меня сохранился экземпляр рецензии. Приведу фрагменты:
«В который раз беру журнал с новой поэмой Бориса Примерова, читаю и перечитываю её, – повторяю вновь и вновь многие полюбившиеся, проникающие в глубины души строки, которые сами собой запоминаются. И наверняка останутся надолго в памяти, если не навсегда.
Я русский по духу и крови.
В первоначальной затее
Я, словно Кольцов, окольцован
Берёзовой млечной аллеей,
Чтo белого света белее,
В котором родиться успели.
…«Лебединое иго» подготовлено всем творчеством Примерова. Поэт, горячо любящий Россию, Родину, уже в поэме «Ау!», написанной более десяти лет назад, предвидел и предощущал многие напасти, навалившиеся сегодня на нашу страну. Тогда он написал трагически пророческие предостерегающие строки:
Не допусти, Россия,
Безумью вопреки,
Тупой топор насилья
Над головой строки...
Жаль, что народы, власти и правители мало прислушиваются к пророчеству своих поэтов».
В октябре 1992 года днём захожу в Центральный Дом литераторов, спускаюсь в подвальчик. За крайним столиком – Борис Примеров.
Поздоровались. Обнялись. Я взял кофе, что-то ещё. От спиртного он отказался и вообще был в каком-то подавленном настроении. Говорил о надвигающемся рваческом, страшном времени, и несмотря на то, что я идеалист по натуре и искренне верю в торжество добра над злом, пророчества Бориса воспринимались как близкая ужасная явь, что впоследствии, уже через год, в октябре 1993 года, при расстреле Дома Советов и произошло. Как я узнал после, Примеров был в числе защитников парламента.
К нашему столику подходили московские поэты, здоровались, кто-то ненадолго присаживался. Помню Игоря Ляпина, который взял Борису ещё кофе, бутерброды, положил около него пачку сигарет, видимо, знал, что тому, может быть, как никому другому, приходится материально трудно: он нигде не служил, жил только на гонорары, но они становились всё скуднее, да и публикаций было немного.
Через какое-то время я собрался уйти. Борис же сказал: «Я ещё побуду». Чувствовалось, что ему не хочется уходить, а может быть, и некуда. Так и остался он в моей памяти – сидящий одиноко за столиком с ликом неприкаянного юродивого и взором русского пророка.
Известие о смерти Бориса ударило болью.
Уже после его ухода я прочитал поэму «Молитва», в которой он говорил, кричал, что настали времена, когда «русское имя покрылось позором», просил:
Каемся мы в эти горькие дни.
Боже, державу былую верни!
Молим, избавь нас от искушенья
И укажи нам пути избавленья.
Были и прощальные стихи с проникновенными строками:
Ещё немного слов – и парус белый
Умчит ладью мою от берегов.
То будет час – паду я онемелый...
Ещё, ещё, ещё немного слов.
Была ли услышана его поэтическая молитва там, на небесах, нам, увы, не узнать. Но его поэзия на земле осталась.
Валерий Черкесов (Белгород)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
