Яблоневый Сад

Поэт Федор Григорьевич Сухов (1922-1992 гг.)

Снежная зима, сугробы на главной улице города. Вижу вдалеке знакомую невысокую худощавую фигуру, ни с кем не спутаешь - поношенный овчинный тулуп, уютные подшитые валенки, в одной руке самодельный посох, в другой стопка книг. Идет себе как-то поперек улицы, радостно улыбается каждому встречному. Не часто приезжал Федор Григорьевич в город из родного села, где обосновался, купил небольшой домик и рассадил яблоневый сад.  Каждая наша встреча - незабываемое путешествие по городу. Однажды отправились к музею «Домик Каширина», где, как известно,  в семье деда прошли детские годы Алеши Пешкова, великого писателя Максима Горького.

Привелось, оказывается, и Ф.Г. Сухову одно время жить в этом доме. А  получилось так. Опубликовала областная газета «Горьковская коммуна» в первые послевоенные годы стихи бывшего боевого офицера-артиллериста, колхозника Федора Сухова. Николай Алексеевич Барсуков заведовал тогда отделом культуры в газете и всех начинающих писателей, в том числе сельских поэтов, знал в лицо, время от времени собирал в газете. Писательская организация находилась в небольшой комнатке напротив редакции. Здесь рядом с сейфом (сохранился до наших дней) восседала бессменная секретарша союза писателей Надежда Михайловна Харлова. Надежда Михайловна рассказала как-то, что были времена, месяцами никто из писателей не объявлялся, а она все равно приходила и садилась на свой стул около сейфа, в котором хранились личные дела писателей и прочее. Зарплату ей, надо заметить, исправно платили в райкоме партии. Писательские ряды некогда многочисленной краевой организации были усечены разделением Нижегородского края на области и автономии, войной, репрессиями. Добровольцем ушел на фронт руководитель союза писателей А.М. Муратов и погиб при обороне Севастополя, десятилетнюю ссылку отбывал ведущий нижегородский писатель Н.И. Кочин.  Закончилась война, в писательские ряды стали вливаться новые силы.

Молодой поэт Федор Сухов  подружился с добрейшим Михаилом Тимониным, он годом ранее приехал в город из Дивеевского района и уже несколько подборок  стихов вышли в «Горьковской коммуне». Помню, с каким упоением, прикрыв от удовольствия свои глубоко посаженные глаза, читал стихи М. Тимонина Федор Григорьевич: «Пробежал в серебряной рубашке // Шаловливым мальчиком ручей…», восхищался: «Какой образ, как точно передано чувство…»

Работал М. Тимонин истопником и сторожем в «Домике Каширина», здесь, в подсобном помещении, и жил. Конечно, на это место он устроился по рекомендации Н.А. Барсукова, который сразу разглядел в нем человека талантливого, бездомного, к тому же слабого здоровьем. Получилось так, что на некоторое время «Димик Каширина» приютил и Ф. Сухова. По вечерам два молодых поэта читали друг другу вслух свои сочинения и стихи, взятые в библиотеке поэта Бориса Пильника: Фета, Клюева, Корнилова, Гумилева… На вопрос, чем кроме духовной пищи они питались в ту пору, Федор Григорьевич не мог дать определенного ответа, видимо, кроме поэзии их мало что интересовало. Топилась печь, кипел чайник, варилась картошка, был кусок хлеба, - вот и хорошо. Непритязательность в быту у Федора Григорьевича оставалась всю жизнь.

Единственным внимательным и безмолвным зрителем и слушателем этих поэтических концертов был старый музейный кот, который, свернувшись калачиком, любил полежать на печке. Однажды М. Тимонин в поэтической рассеянности схватил кота вместо рядом лежащей шапки. Ну и шуму было, люди в соседнем доме всполошились… Кот стал прятаться. Впрочем, этот случай с поэтом-сторожем оброс деталями, давно стал анекдотом и передается нижегородскими музейщиками из поколения в поколение.

Неведомо, сколько бы продлилось доброе гостеприимство «Домика Каширина», если бы однажды утренняя экскурсия не застала двух поэтов спящими, причем не в подсобном помещении, а на музейных экспонатах – одного на кровати бабушки Акулины Ивановны, а второго  на  лавке, где дед сек розгами своего внука за непослушание. Сторожа тогда помиловали, а гостя выдворили. Ф. Сухов отправился возвращать Б. Пильнику книги и, засидевшись, заночевал у него. На следующий день в союзе писателей, бывает же такое, он встретился с Семеном Шуртаковым, тоже родом из Нижегородской области (с. Кузьминки Сергачского района), а тогда студентом Литературного института. Он то и решил судьбу Ф. Сухова. Ночным поездом они отправились в Москву.  Литинститут был недосягаемой мечтой, и вдруг мечта стала превращаться в реальность. Ф. Сухов вспоминал: «Направление в Литинститут мне дал сам руководитель писательской организации страны Александр Фадеев. Учебный год начался и для поступления требовалось поручительство. Семен Шуртаков  привел меня в кабинет Фадеева. Удивительно, но он без всякой волокиты приняли нас. Оглядел Фадеев  меня с ног до головы, спросил, на каком фронте воевал, давно ли стихи пишу и  позвонил в институт, а еще выписал материальную помощь. Глянул я на бумагу, а сумма такая, что стало страшно, столько корова в нашем селе тогда стоила. Семен помог мне  приодеться – купили плащ, костюм, ботинки, да еще на жизнь деньги остались. Так нежданно-негаданно я стал студентом».

Произведения Ф. Сухова - это взгляд на мир «очарованного странника», по воле судьбы пустившего корни в большом волжском селе,  откуда он, по сути, никогда не отлучался, только на войну уходил. Помню, рассказывал, как его, семилетнего, взяла мать в Нижний Новгород торговать яблоками. Отправились на барже, плыли всю ночь, а утром сквозь туманную дымку он увидел город-сказку с кремлем на склоне горы, сбегающими к Волге, словно ручьи, улицами, монастырем у самой воды. А к вечеру уже затосковал по дому. В одном из лирических вступлений к сборнику своих стихов поэт восторженно повествует: «Какой простор! Какая размашистая красота! Сдержанная, неторопливая Волга, упирается она своим царственным коленом в крутой, кой-где пронизанный кленовой желтизной да рябиновой краснотцой высокий берег... А на горе, похожей на перевернутую лодку, мой Красный Оселок. Весь он в яблоневых садах...»

У него всегда была юношеская жажда заявить о себе, выступить со стихами перед публикой, напечататься и совсем не важно, обещан или нет гонорар. Московские редакторы, критики и литературоведы регулярно получали  письма от поэта из Красного Оселка с засохшими веточками полыни, цветами ромашки. В неизменном тулупе и валенках или дорожном плаще, за плечами рюкзак с яблоками, в портфеле – стихи, так он время от времени появлялся в редакциях столичных журналов. Однажды приехал в журнал «Знамя», узнав из газет, что главным редактором стал однокурсник Григорий Бакланов. Занял очередь на прием и расположился в коридоре, на подоконнике, угощая  каждого встречного яблоками из рюкзака, восторженно восхваляя сорта. Конечно, слух о приехавшем из деревни поэте скоро дошел до главного редактора.

Есенинское «Я последний поэт деревни» - это  и про Ф. Сухова. Помню, как-то разговорились мы с писателем М. Шевченко о его однокурснике Ф. Сухове: «Он пришел на первый курс с уже сложившимся голосом, своей интонацией, богатым словарем. Все понимали, что это поэт, что в своих стихах он несет опыт крестьянской жизни. Кто-то завидовал, а что завидовать, путь большого поэта, а Сухов поэт милостью Божьей, это великие испытания. Тут уж, что на роду написано».

В Красном Оселке жили три семьи старообрядцев и когда его будущий отец овдовел (ему почти 30 и двое детей), то невесту «по вере» искал на левом, лесном керженском берегу, и нашел в селе Великовском. Марии Ивановне было всего 16 лет и пришлось ей нелегко в новой семье. Она очень любила своего первенца. Трогательное сыновнее сочувствие слышится в стихах поэта: «В дом чужой, волнуясь и робея, // По зиме пожаловала ты, // Ничего на свете не имея, // Кроме кареглазой красоты… // По одной ходила половице, // Чашу горя выпила до дна, // В проруби хотела утопиться…» О своем появлении на свет Ф. Сухов пишет с эпическим размахом: «Был явлен я на свет в средине марта, // По-старому в начальный день весны, // Когда Авдотья - Замочи Порог на вытканные за зиму холсты // От полноты душевной прослезилась...» Небольшой группой мы, помню, вместе с дочерью поэта Еленой Федоровной, в день его 60-летия добрались до Красного Оселка. Федор Григорьевич отказался от шумных юбилейных торжеств в Нижнем Новгороде, ждал нас в гости. Шли по заснеженной тропе, по зыбкому мостку через овраг. Вдруг из-под мостка, откуда-то, казалось, из самой земной глуби, послышался живой, звонкий голос родника. Мы невольно задержали шаг, словно поэт радостно приветствовал нас голосом родной земли.

Как бы далеко и надолго не уезжал из родного села Ф. Сухов, а путешествовать он любил, всегда возвращался домой. Посетил Украину, Белоруссию, где  с боями проходила его воинская часть, привез наброски романа «Ивница». Когда вышел правительственный Указ о бесплатном проезде фронтовиков в любой конец страны по железной дороге один раз в год, Федор Григорьевич использовал эту возможность. Однажды, было такое, спохватился в конце декабря, билеты только до Ужгорода, поехал туда. Бродил по улицам города с утра до вечера, в ночь обратным поездом – в  Москву. Свои впечатления выразил так: «Трое суток в один конец, ну и что. Какая ширь за окном, а попутчики какие хорошие, не заметил,  время и пролетело, так бы ехал и ехал…» Пускался в длительные путешествия вместе со своим неизменным спутником – дорожным посохом, побывал во многих городах, не задумываясь о гостинице, билетах и прочем. «Захожу в гостиницу Бухары, висит объявление «Мест нет», говорю: «С Волги-матушки я, приехал посмотреть на вашу красоту, одну ночь где-нибудь в коридоре, в уголке, пересплю», - и всегда какой-то диванчик и стакан горячего чая находились, нигде не отказывали».

Мне приходилось встречать деревенских старожилов-философов, к ним шли за советом, за сочувствием. Таким был и поэт Ф. Сухов, ведомый своей правотой, выверенной в годы грубого раскрестьянивания, военного лихолетья, послевоенной разрухи и нищеты деревни. Он не раз шел поперек общественного мнения, его поступки часто вызывали непонимание. Помню, как в писательской организации обсуждали его заявление о выходе из рядов КПСС (февраль1986 г.) Вот отрывки из писем, адресованных мне: «зачем разговоры, уговоры, я ведь не мальчик и заявление мое о выходе обдумано», «относительно моего заявления, предлагают, чтобы я приехал и выслушал членов бюро (союза писателей). Не понимаю, зачем мне их выслушивать. Выйти из той или иной организации – это мое право…»

Кому-то из стариков стало на этом собрании плохо,  кто-то призывал Ф. Сухова вспомнить, что он боевой офицер и в партию вступил на фронте. Это был первый массовый выход из КПСС в нашем городе – несколько десятков рабочих и один писатель. Он заранее приехал из своего села, чтобы заплатить партийные взносы, а деньги пришлось отдать немалые. Вскоре начался обвальный выход из рядов КПСС, но это было потом.

Свою правду он сверяет с мнением односельчан, учителя, пастуха, вдовы. Вот  присел на завалинку рядом со своими сверстниками и полилась беседа… Вроде бы ничего не добавил, не поправил поэт, так органична речь:

А как тут не сетовать, ежели

Работать-то некому стало!

Все завами, замами сделались,

Все стали у нас комсоставом.

Конторы да учреждения,

Главсбыты везде да главснабы.

А где оно, это снабжение?

Одни только кабы да кабы…

(«Ветераны»)

С явной иронией Ф. Сухов дает портрет одного из таких завов,  персонального пенсионера («Благодетель»), «дачных кущ володетеля», при общении с ним «Ледяной набегает холод // От стеклянного самомнения…» Поэт и себя не идеализирует: «Отходил, отступался от Бога, // Ну, а после прощенья просил…»

«Саратовские черноземы – это же богатство, там хлеба в урожайный год стеной стоят, сам видел, и вдруг – голод, мор, крестьяне семьями покидают дома, убегают, куда глаза глядят. Это следствие непонимания основ жизни, неправильной политики. Ученый ботаник Николай Вавилов не был политиком, он занимался сортами злаков, урожайностью, хотел весь мир, всех голодающих накормить хлебом. Арестован, бесславно погиб в лагере». Из реальных событий, памятных Ф. Сухову с детства (несколько семей саратовских беженцев нашли приют в Красном Оселке) появляется стихотворение «Голодари»:

 …А родимая матерь

Потеряла рассудок свой,

На чужой колотилась кровати

Неприкаянной головой.

Вдалеке от родного дома

Припадала к рудой сосне.

Боль Великого Перелома

И в моем колобродит сне.

Неутихшим пугает криком

У каких-то железных дверей,

Сумасшедшим хохочет ликом

Умирающих голодарей.

Небольшой купеческий особняк районного городка Лыскова отмечен скромной мемориальной доской с указанием, что здесь родился поэт Николай Глазков. Семья  перебралась в Москву еще в 1920-е годы, я не уверена, что Н. Глазков когда-нибудь сюда приезжал. Помню, к юбилею поэта в конце 1980-х вдова и сын покойного Н. Глазкова с группой поддержки приехали из Москвы и проявили бурную активность. В кинотеатрах г. Горького (Нижнего Новгорода) шли фильмы с участием Н. Глазкова, в институтах – обсуждения его книг. Творческая группа отправилась  в Лысково, состоялась встреча с лысковчанами, на которую был приглашен и Ф. Сухов. Кстати, ему больших литературных вечеров при жизни здесь, в районном центре, никто не устраивал. Как водится, дорогим гостям районное руководство организовало застолье. Многие из участников надолго запомнили приветственное слово Ф. Сухова. Приехав из деревни, из самой гущи народных забот и тревог, он говорил о наболевшем, возможно, не к месту, но другого случая высказаться не предвиделось. Говорил о назревающем всенародном возмущении безотрадной жизнью в деревне, о бесхозяйственности, и, указывая на изобильный стол, напомнил о пустых прилавках магазинов. Застолье быстро свернули.

Встречи, беседы, путешествия в окрестностях Красного Оселка. Тропинки здесь то круто взбираются по косогору, то резко обрываются. Неосторожный шаг — и тяжелый глинистый ком с шумом летит с обрыва, и ты едва успел удержаться за какой-нибудь куст, не рухнул вниз. Как сейчас вижу впереди легкую на ногу, сухощавую фигуру Федора Григорьевича, сучковатый посох в руке. Этот посох, выточенный из сухого сучка старой яблони, словно частица его Красного Оселка, побывал  в разных городах и весях.

Он, словно поводырь, уводил в мир природы, в стихию поэтических образов. Идет своей быстрой, уверенной походкой как главный знаток, поверенный смотритель, блюститель порядка в здешних полях и весях. Каждый приехавший к поэту гость вслед за ним, едва поспевая, спотыкаясь с непривычки, первым делом совершал это путешествие – вслед за поэтом взбирался по косогорам, спускался к озерам волжской поймы сквозь цепкие заросли шиповника. Да, не один каблук был сломан на этих косогорах… Если кто-то и брался спорить с Ф. Суховым, то вскоре сдавался под силой основательных аргументов, подкрепленных примерами из реальной жизни. Не один час провели мы в беседах в неприметном среди других, скромном сельском домике поэта, окруженном  яблоневым садом. Каждый саженец он выбирал в Лысковском плодопитомнике, о сортах рассказывал дивные истории.

Редкостный дар – услышать в глухом заросшем разнотравьем овраге родниковую жилу. Ценились среди сельчан такие знатоки, всего-то один, два человека на всю округу. Неспешно ступает искатель с посохом, остановится на склоне оврага, прислушается, спустится ниже, сорвет травку, понюхает… Вот она, здесь таится живая сила воды! В  движении к постижению словесных таинств Ф. Сухов, так мне кажется и сейчас, по истечении времени, неутомимо искал словесную родниковую жилу и в этом поиске никогда не уставал. Да что там говорить, великий знаток русского языка профессор Литературного института Реформатский высоко ценил его фольклорные познания.

Перечитывая записи бесед с ним,  вижу, что Федор Григорьевич, к середине 80-х годов уже известный, почитаемый автор трех десятков книг стихов и поэм,  повествования о войне, романа о коллективизации (его проза только сейчас начала издаваться) напряженно работал над словом (здесь приводятся в основном высказывания Ф.Г. Сухова о поэзии из моих записей 1985—1986 гг.)

Он не был сторонним наблюдателем, в стихах,  статьях, публицистических выступлениях обращал общественное внимание на непорядок, бесхозяйственность, падение нравственности. Например, окружали Красный Оселок некогда знаменитые на всю округу сады. Рассказывал не раз Федор Григорьевич, как в былые времена единоличных хозяйств, вооружившись мотыгами, сельчане от мала до велика поднимались по глинистым склонам, высаживая фруктовые деревья и кусты. Гибель садов началась давно, со времен колхозного обобществления. Только вокруг домов еще держатся плодоносящие деревья, а вот некогда цветущий берег превращается в голый глинистый, осыпающийся откос: «Стало выгоднее выращивать огурцы в теплицах. Это хорошо, только огурца в урожайный год у нас не выпросишь, все на продажу. Трудятся в теплице родители, а молодежь охватили тунеядство, пьянка. По-доброму, открыто жило село до войны». Вспоминал Федор Григорьевич деда-старообрядца, его великое трудолюбие, почтительное отношение  ко всем от мала до велика, его безграничную доброту, религиозность. Рассказывал об отце - колхозном  кузнеце, великом труженике, у которого на руках «Стекленели мозоли, // В горле сипли перепела...»

В ранней юности озарением были для Ф. Сухова стихи С. Есенина. Прочитал за одну ночь, переписал весь сборник в тетрадку, заучил наизусть: «Ударило в самое сердце сокровенное слово Есенина, и по сей день его стихи не отпускают, задевают за живое: «Режет серп тяжелые колосья, // Как под горло режут лебедей...» Что главное в стихе? Народный язык, музыка, религиозность. Надо выдерживать свою эмоцию, а еще — весомость строки. Тебе грустно — передай, весело — вырази. Разница между поэзией Есенина и Исаковского? Есенин себя выкладывал без остатка, Исаковский часто пишет за кого-то, за девушку, за солдата... Поэт ценен  своей эмоцией. К примеру, доверчивая интонация и музыкальность Афанасия Фета создают и твой душевный настрой, это неподвластные времени стихи. Главное, воспитывать в себе доброту, честность – это выльется в стихах». А. Фета высоко ценил почитаемый Ф. Суховым поэт Н. Клюев: «Кто Фета не чувствует да не любит, тот не поэт» ( из записей Н. Клюева 1924-1925 гг.)

Как начал сочинять, когда появились первые опыты? «Переписывал деревенские частушки, потом стал сам выдумывать». Дочь поэта Елена Федоровна рассказывала, что тетрадки с этими первыми опытами хранились в Красном Оселке, в доме его матери Марии Ивановны (сейчас этот дом принадлежит дочери, он отмечен мемориальной доской), точнее, в старой келье, которая служила Федору Григорьевичу рабочим кабинетом, но келья сгорела и, видимо, тетрадки сгорели.

Толковый словарь Владимира Даля писатель Ф. Сухов всегда держал под рукой. И еще романы П.И. Мельникова-Печерского. «Как родилось, говоришь, название моего сборника «Лешева дудка»? Конечно, услышано в детстве. Открываем словарь В. Даля. Лешева дудка — одно из колен соловьиного свиста, а этих колен и коленец десятки, в словаре приводится только восемь, я знаю больше десяти. Название книги — это объемный образ, например, мое название «Сладкая полынь». Чтение классики для меня радость, духовное обогащение. Кстати, почему-то у нас издают и изучают Аксакова гораздо больше, чем Мельникова-Печерского. Последний значительнее, интереснее в отношении языка, а какие потрясающие женские образы! Мельников-Печерский и Лесков органично впитали русский язык, Пушкин и Лев Толстой ему усердно всю жизнь учились. Время нашего великого земляка Мельникова-Печерского придет».

Первая книга стихов Ф.Г. Сухова вышла в1954 г., когда автору было 32 года. Провинциальные издания (Волгоград, Горький) выпускают скромные, малотиражные сборники («Поспевают ягоды», 1956; «Половодье», 1958; «Дождь сквозь солнце, 1961...) В1957 г. становится членом Союза писателей СССР. Только в середине 70-х в Москве начинают выходить солидные издания, большие журнальные подборки стихов, Ф.Г. Сухов отмечен литературной премией имени А. Фадеева («Былина о неизвестном солдате»).

Поэт Ф. Сухов никогда не был лишь воздыхателем на лоне природы. Он и живописец, и заступник, и охранитель святынь, национальной первородности слова, самой стихии живописания словом. Как никто умел слышать музыку природы, превращая ее в свои удивительные напевы, обогащая глубокой мыслью и душевной тонкостью. Его пейзажная лирика осязаема, вчитываясь, чувствуешь, как освещают округу «сияющие ландыши росы...», как «мятно холодеют луговины...» и «начинает слышней сентябрить...»

Известный литературовед А. Михайлов точно отмечает суть его пейзажной лирики (статья-предисловие к сборнику стихов «Подзимь», Москва, «Молодая гвардия»,1985 г.): «Если бы Сухов всегда и во всем не придерживался позиции, что поэт — голос природы, стихийное ее выражение, очевидно, мы не имели бы сегодня такого замечательного явления поэзии, как его лирика»:

Гляжу на зайца и – не нагляжусь,

А заяц на меня не наглядится,-

Есть в проявленье наших дум и чувств

Какое-то великое единство!

Единство есть в благоуханье рек,

Единые благоухают воды,

И заяц, он такой же человек,

Дитя единой матери-природы. (1978 г.)

Откроем сборник С. Клычкова «Домашние песни» (1923 г.), остановимся  на  стихотворении «В лесу на проталой полянке…»:

И зайцы по-заячьи пели,

Водили за лапки зайчих…

И радостно сосны шумели,

И звезды качались на них…

Всю ночь я бродил все и слушал,

Ах, друг мой, открою тебе:

За бедную заячью душу

Я так благодарен судьбе!

В стихах поэта другого поколения Н. Рубцова также рядом с людьми соседствует богатый мир живой природы, чаще всего встречаются ласточка, корова, коза, медведь, заяц. В стихотворении «Про зайца» (сравним с С. Клычковым, Ф. Суховым) говорится о беззащитности природы, братьев наших меньших, причем заяц у Н. Рубцова совсем как человек «думает», «горестно вздыхает»:

Думал, горестно вздыхая,

Что друзей-то у него

После дедушки Мазая

Не осталось никого.

Несомненно, пейзажная лирика это одно из достоинств и отличительных качеств русской поэзии и в  преемственности видится ее жизнестойкость. Сам Федор Григорьевич так говорит о своей лирике: «Мои стихи, знаю, считают чисто пейзажными. Не согласен. По своей сути мои стихи социальны, но эта, для меня очевидная, социальность, видимо, не всегда доходит».

В еженедельнике «Литературная Россия» (1991 г.) уже тяжело больной Ф. Сухов выступает со статьей в защиту русского языка, которая вызвала бурную дискуссию. На эту тему он писал не однажды и в областных газетах. В поле его внимания были вопросы ответственности писателя, журналиста, актера, диктора за свое слово, засоренности, оскудения повседневной разговорной речи, надвигающейся англомании... Он часто повторял на писательских встречах, в своих статьях, нет, не просто говорил, бил тревогу: «Литература призвана охранять памятник — язык, потеря языковой культуры это экологическая проблема». Но одно дело говорить, гораздо сложнее следовать сказанному. Поэт Ф. Сухов не отступал от своих убеждений и, участвуя в дискуссиях, как солдат вескими аргументами держал оборону. В сборнике стихов «Сладкая полынь» (г.Горький, Волго-Вятское книжное издательство,1978 г.) есть восьмистрочное стихотворение очень глубокого, гражданского, величавого смысла:

Верую, вовек не оскудеет

Та рука, что раннею весной

Освещает пасмурные дебри

Ландышевой влажной белизной.

Возвышает зябликовый голос,

К солнечным возносит небесам.

Соловьиное дарует горло

Всем обезголосевшим лесам.

«Соловьиное горло» — ярче, точнее и не скажешь о поэте Ф. Сухове. Именно «верую», так молитвенно, коленопреклоненно признается он в своей преданности Отечеству, родному слову, селу, природе.

В последние годы увидели свет несколько московских журнальных публикаций, сборник стихов «Посох» (Нижний Новгород), книга для детей (Нижний Новгород), два тома прозаического повествования о войне «Ивница» и объемный сборник стихов «Вербное воскресенье» (Волгоград). В Волгограде ежегодно лучшее литературное произведение года отмечается премией имени Ф.Г. Сухова (здесь, как и в Нижнем Новгороде, он воспитал немало талантливых учеников). Изданное за последние 20 лет, конечно же, недостаточно для памяти такой величины как писатель, публицист, литературный наставник Ф. Сухов. К тому же в архиве дочери Е.Ф. Суховой хранится немало неопубликованных произведений отца. К 90-летию Ф. Сухова в Красном Оселке в здании местной школы открылась музейная экспозиция, посвященная жизни и творчеству писателя. Школа, к сожалению, пустует, некому учиться, нет детей в селе. У районного руководства пока нет четкого представления о работе этого сельского музея, который вместе с селом, его людьми, окрестной природой является неисчерпаемым кладезем духовности, обогащенной творчеством поэта-фронтовика Ф. Сухова. Совместно с Нижегородской писательской организацией  в районном центре Лыскове прошли презентации книг Ф. Сухова, встречи читателей с нижегородскими писателями, работа началась.

Помню, как в крещенский мороз хоронили Ф. Сухова. По завещанию его упокоили на заброшенном старообрядческом кладбище рядом с дедом и бабушкой. Как зримо, с такой любовью показал писатель любимых стариков в рассказе «Рождественская звезда». И после ухода поэт утверждает свои убеждения, привязанности, память о небольшой старообрядческой общине, с которой связано детство. 

На высокой горе, под старыми развесистыми яблонями сегодня возвышается гранитный крест, не смотря на крутой спуск и  густые заросли кустарника, от села к нему упрямо тянется тропинка. Всякий раз, когда я прихожу сюда, отдаю низкий поклон поэту Ф. Сухову, всей округе, взрастившей  большого мастера слова. На память приходят наши встречи, беседы, его письма: «Эх, если б ты знала, как у нас поют соловьи! Можно всю ночь слушать и не сдвинуться с места, с каждого куста поют Шаляпин или Нежданова. Мне давно уже кажется, что стихи не должны писаться, поэзии нужен такой же голос как соловью или иволге. Вот у этих особей нужно учиться искусству поэтического слова».

В низине, вокруг Красного Оселка, широко разливаются озера, развесистые кроны старых яблонь рассыпают птичьи трели. Природа даровала этим благословенным местам и своему поэту неповторимое «соловьиное горло».

Людмила Калинина

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"