«Снить» становится в ряд краткозвучных и архаичных по названиям книг Станислава Минакова: «Имярек», «Вервь», «Листобой», «Хожение», «Невма». Снить – невзрачная, с белёсыми венчиками трава, высоко волнующаяся по берегам русских рек. Пряная росным вечером и целебная от многих недугов. Это ею питался святой Серафим Саровский.
Книга «Снить» (2014), как и предыдущая, «Невма» (2011), выпущенная в свет в Поэтическом приложении к журналу «Сибирские огни», вобрала в себя произведения разных лет: лирические, философские, духовные стихи, так называемые «хожения», которые сложились в Чешский триптих, Карельский и Кавказский блокноты, Харьковский диптих, произведения об Оптиной пустыни, Киево-Печерской лавре, Русском Севере, святынях белгородской земли.
Книга эта написана человеком, оказавшимся на разломе Русского мiра, точнее, в той его части, которая утратила своё историческое предназначение, как верно сказал о нынешней Украине один православный батюшка. Строки поэта Станислава Минакова, чья судьба связана с Южной Русью – Белгородом и Харьковом – это крик раненого сердца:
…Ты дал мне Боже, пищу эту и в утреннюю новь воздвиг,
мои коснеющие лета продлив на непонятный миг.
Ты веришь мне, как будто Ною. И, значит, я не одинок.
Мне боязно, но я не ною. Я вслушиваюсь в твой манок,
хоть совесть, рвущаяся в рвоту, страшным-страшна себе самой.
Отправь меня в Шестую роту – десанту в помощь – в День седьмой!
Мне будет в радость та обновка. И станет память дорога,
как на Нередице церковка под артобстрелом у врага.
Взирающему на адскую ненависть ко всему русскому, на попрание наших духовных основ и отчей памяти на сегодняшней Украине, автору «Снити» видится наступление последних времён. И в своих строках он собирает, как крохи от сухариков святого Серафима, то, с чем все мы предстанем пред Господом: любовь и веру.
Нетрудно заметить, что Минаков пишет, не затворяясь от Бога, говоря именно Богу. Отрезвляет и тревожит требовательность автора и к себе, и к читателю. Возникает ощущение, что каждое стихотворение он пишет как последнее. Это перешедшее в христианство memento mori – память о смерти, то есть о времени Божьего Суда, и раньше прорастала в стихах Минакова – в частности, в его книге «Хожение» (2004). Но теперь эта тема пульсирует в его стихах вместе с расширяющимся (или сжимающимся?) трагедийным кругом.
Русский язык преткнётся, и наступит тотальный хутор.
И воцарится хам – в шароварах, с мобилой и ноутбуком.
…Мы уйдем, как с острова Русский – эскадра контр-адмирала Старка,
покидая Отчизну земную ради страны Небесной.
По-цветаевски точно и по-мужски жёстко Минаков говорит нам об опасности исчезновения русского языка, которая уже актуализована – с засильем тарабарщины в наших столицах, с сокращением часов русской литературы в школах, не говоря о реальной войне против русского языка на Окраине – Украине. И как просто сказал один донбасский ополченец: «Мы жили и не думали о том, что мы русские, пока нас не стали за это убивать». Именно так – ради страны Небесной – уходят сегодня русские, сербские, украинские добровольцы сражаться за Русскiй мiр в Новороссии.
Стихи Минакова в своей динамике и глубине близки, думаю, любому рассуждающему человеку, поскольку автор не впадает в нытьё, в учительский тон, не отстраняется от читателя.
Не доведи меня до той черты,
где я
лишь грех на лицах человечьих
смогу читать
душой, уже увечной,
не замечая прочие черты;
и смаковать, дрожа, порок людской,
и, радуясь, копить все грязи мира.
Смени на гнев назначенную милость!
Прошу, избавь от радости такой!
Далеко не сиюминутным сочинением видится мне описанное Минаковым в стихотворении «Про Ульяну Дроздову» нерядовое событие столетней давности – прославление святителя Иоасафа Белгородского в1911 г.:
…«В час смерти моей, приими, Боже, странницу, мя!» –
шептала Ульяна, себя осеняя тремя
перстами и для нарочитый воскресный денёк.
И облачко ласково стлало Христовый тенёк.
…Я вспомню про всё: про Христа, про страдальца-Царя,
про Иоасафа, несомого в сень алтаря,
про Иулианью Дроздову, прабабку свою;
Ульяна, родная, и я там с тобою стою –
на Старом мосту, на посту белгородском, живой,
радея о главном безпутной своей головой,
вбирая целебный молебенный дух имбиря –
в кровавом столетье, четвертого дня сентября.
Здесь и сыновнее отношение автора к своей родине, к её истории, и неразрывная связь с людьми – ушедшими и грядущими – которые и составляют живую Церковь. Здесь и космическое видение Отечества земного, которое некогда пребывало на своей естественной орбите, потому что был Государь, были живы понятия служения, подвижничества, существовала слаженная иерархия в устроении земного бытия. А остались лишь осколки той трудной, но духовно богатой жизни, осталась память о предназначении России, неспроста названной Святой Русью, и горесть от тех бед, которые выпали русскому народу в XX и XXI веках.
Минакову слова подвластны, он знает их цену и вес. Будто держит их в крепкой горсти и мерно бросает в плодородную почву, как зёрна.
Поэзия Минакова устремлена к миру горнему. Еще в его переводах с английского мы читали: «Смерть – это радость, ей-Богу, // Божьего замысла часть!»
Поэт не расточает слова, не раздаривает чувства. И доверяется тишине. Потому что лишь в ней можно почувствовать дух, который «дышит, где хочет». Поэт разговаривает с Создателем как с Отцом, будто вторя Лермонтову: «в небесах я вижу Бога».
Ты дал мне дар: живое сердце,
вмещающее всё живое, –
мерцающую веры дверцу,
в любви участье долевое…
Это и есть современная духовная поэзия. Она приобрела иные, чем в XIX в. формы, и выражается с современной динамикой. Но суть её сегодня обострилась. Поэт имеет возможность и необходимость проповедовать евангельское слово. Поскольку и ему открыта высота горнего, и он жаждет приобщиться к Небесному, взыскует спасения.
Лежат отцы святые – как младенцы,
и тает воск, и ладанка дымится,
и чернецы стоят, что ополченцы.
Клонись, клонись на эти полотенцы –
устами, лбом и сердцем прислониться.
«Мощь победы исходит от этих мощей», и мы понимаем, что иного пути у нас нет, как только «русский, православный», как писал Пушкин Чаадаеву в письме, которое звучит в фильме Тарковского-младшего «Зеркало».
И вслед за старшим Тарковским, который малого кузнечика возводил в центр Вселенной, Минаков пишет в своём стихотворении «Кузнечик» о том, как на ладонь умирающему старцу спустился этот посланник Небес: «Как последняя весть на ладони моей, //так я весь на ладони Твоей…».
Минаков прикован к своей земле, к своему родному:
…а мне же всё грезится весь
в огне преподобный Парфений,
сожжённый татарами здесь
за то, что не дал им берёзы
валить в монастырском лесу.
Столетье – стоянье сквозь слёзы.
А я эту ношу – несу.
Поэт глядит на Небо с заботой о земле. Ноша народной исторической памяти в творчестве Минакова переходит к автору, нашему современнику, из наследия Пушкина и Тютчева, Клюева и Есенина. При этом он живёт словно вне времени, проникая в глубины исторических пластов, где слышна конница князя Игоря, где и сегодня сгорает и восстаёт преподобный Парфений.
Минаков дерзко, но органично каноническое православие вплетает в тесьму фольклора, колядок (чуть ли не с притопом), средневекового духовного стиха:
«Ай, пойду я вайю заломати!
Ай, пойду я, выйду я за тын!»
«Это кто там едет на осляти –
от ворот Овечьих к Золотым?
Чей Он, Галилеянин пригожий?
Загляни скорей в Его глаза!
Отчего, скажи-ка мне, прохожий,
вербная качается лоза?»
Так же легко вплетаются в вязь письмен Минакова стихи на библейскую тему, и возводят его «русскую песню», возможно, и в самый высокий ряд, где мне, например, слышатся близкие мотивы и стилистика Райнера Мария Рильке, сказавшего: «Все страны граничат друг с другом, и только Россия – с Богом».
«Новая походная песня Слободских полков» Минакова в моё сознание вошла как любимые с детства «На холмах Грузии», «Не жалею, не зову, не плачу», «Россия, Русь, храни себя, храни» – как то, что «в любых испытаньях у нас невозможно отнять». С 2005-го, оранжевого, года на Украине стихийно поётся эта «Новая походная песня…», написанная на Крещение Господне, и с тех пор многократно опубликованная в периодике и крупных антологиях. Энергия и топонимика этого сочинения будят нашу генетическую память.
…По Полтавскому Шляху – на Киев –
Командиры пехоту ведут.
Это наши полки Слободские
За победой на запад идут.
Наши жизни, солдат, не напрасны,
Потому что написан у нас
На хоругви родимой на красной
Образ Истинный – Харьковский Спас!
Преисполнена воли и стати,
Осененная с горних высот,
Озерянскую Божию Матерь
Мерефянская рота несет.
А за ней – с чудотворной Песчанской –
Выступает Изюмский отряд,
Чтобы нечисти ханской и панской
Прекратить непотребный парад…
Слушая этот марш, понимаешь, что если ты не постоишь «за Луганск и Полтаву, // За поруганный Киев святой», то лучше и не жить тебе на отчей земле, не срамить её. Эту песню я, естественно, проецирую и на своё прадедовское село Спас-Берёза, что на западной окраине России и далее, далее: Ржев, Белый, Смоленск... Там мои предки веками защищали свою землю. Так же, как и предки автора этого марша, – южные рубежи России.
Было время, когда мы, точнее, поколение моих родителей, шли за бардами, поэтами-песенниками. Но, как оказалось на поверку, – это была преимущественно душевная приязнь. Сегодня мы ищем в поэзии более глубоких основ и смыслов. В стихах поэта Станислава Минакова – они явлены.
Ирина Ушакова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
