Отрадно читать повесть Ю. Лощица "Послевоенное кино"
Повести о детстве – драгоценный жанр русской литературы. Все светлое, чистое, доброе начинается, рождается, расцветает в детской душе и в зрелом возрасте и в старости нет лучше воспоминаний, чем о годах открытия мира людей, человеческих взаимоотношений. И конечно, каждая эпоха накладывает свой отпечаток на содержание воспоминаний не только приметами быта или образа жизни, но и теми фундаментальными принципами бытия, которые определяли смысл жизни человека, общества, государства.
"Детские годы Багрова-внука" С. Аксакова потрясают мощью бытийной стихии, окружающей человека. Быт и человек – равно добрые и отзывчивые, текучие и незыблемые, – они столь же прекрасны, несокрушимы и абсолютны, сколь прекрасна, абсолютна и текуча душа взрослеющего ребенка, открытая любви и добру семьи и мира.
"Детство. Отрочество. Юность" Л. Толстого представляют жизнь ребенка, подростка, юноши в той дворянской сословной определенности, которая, естественно, не отменяет высших духовных качеств любого человека, но и не позволяет не заметить этой дворянской "особицы" в русском сословном обществе.
И трилогия М. Горького, рассказывающая о взрослении человека, тоже наполнена ароматом эпохи готовящегося всеобщего переустройства мира. И дело даже не в том, что показана мещанская среда, а в идеологическом обосновании проклятий "мерзости жизни", на котором строились революционный нигилизм и активизм. Великий пролетарский писатель не мог не проклинать "проклятый царизм" и он это делал с присущим ему талантом. Правда, видно и пролетарский писатель не мог преодолеть "зова детства" – образ бабушки получился столь ярким, добрым и человечным, что отступала идеологическая заданность и приходило понимание, что у Алеши Пешкова было свое счастливое детство.
Потрясающим событием в русской (значит и мировой) литературе стало появление книги "Лето Господне" И. Шмелева. Детство вписано в православный календарь, проверяется им и им же пронизано. И. Шмелев одухотворил время, что естественно для православного миросозерцания, он одухотворил и взросление человека. При том, что книга о детстве написана великолепным русским писателем, я не сомневаюсь, что именно "Лето Господне" вместе с "Тихим Доном" М. Шолохова были и останутся драгоценным приобретением русского национального самосознания ХХ века.
Крайне любопытно, что в советский период российской истории повести о детстве почти не появлялись. А т.н. детская литература, сама по себе интересная и поучительная, сразу бралась за октябрятское детство и пионерское отрочество, просто не замечая быта, сословий, духовного пробуждения, без которых детство становится всего лишь досадным прологом в прекрасный новый мир строителей коммунизма.
Тем отрадней было прочитать повесть Ю. Лощица "Послевоенное кино".
При всем том, что модернистская привязка к кинематографу, якобы превращенному в демиурга детей военного лихолетья и послевоенных лет, мало что объясняет в самом течении жизни и времени, повесть, наконец-то, описывает детство человека по-русски трогательно и чистосердечно. Это, безусловно, одна из лучших православно определенных повестей нашей литературы последних десятилетий, хотя о православии упоминается эпизодически, что вполне соответствует тому времени, когда гонения на церковь были временно же приостановлены, но сама церковь продолжала восприниматься политической системой как анахронизм или досадное идеологическое недоразумение. Сама интонация книги – светлая, добрая, обнадеживающая – наполняет читателя светом и добротой, на которые так скупа наша циничная и озлобленная повседневность.
А как прекрасно описан сибирский гарнизонный быт и русский солдат! Мне, покочевавшему в те же годы и в том же что у Ю. Лощица возрасте по военным гарнизонам вместе с отцом, офицером Советской Армии. Близки и понятны офицерская отеческая строгость, солдатская открытость и доброта. Офицерские жены тогда были точь-в-точь такими, какими их описывает автор – пережившими впроголодь войну вместе с детьми, устраивавшими быт даже в землянках и бараках, всегда готовыми к боевым тревогам, учениям, очередным переездам.
И воспоминания о лете на Украине у родственников: Степь, сады, грохот молотилки, людской смех и шутки во время страды. Многое заметили детские глаза, многое запомнила добрая душа ребенка, чтобы навсегда полюбить родную землю, родных людей. Всех, кто и составляет невидимое народное единство.
Ну конечно, конечно же, не кинофильмами скрепляли людей и крепили человеческое достоинство. Сама жизнь и все доброе, что было у людей воспитывали поколение и не его вина в том, что среди него вырастали чмокающие упыри, беспалая нежить, рыжие выродки, порушившие державу и нагло разорившие сами основы жизни. Видно, жила и взрастала эта нечисть по своим законам лжи и тьмы и сумела на время захватить просторы России. Именно на время, потому что добро в человеке они не уничтожили и здравомыслие народа победит любую ложь.
Здесь открывается одна из тайн нашей русской души и нашей российской истории. Воинствующие безбожники 20х и 30-х годов столько наворотили в борьбе с православием и православным русским народом, что, казалось, полностью выкорчевали духовность из человеческой жизни. Действительно, порушенные храмы, уничтоженное почти полностью духовное сословие могли зримо свидетельствовать о победе сатанинских сил. Но народ продолжал жить и жива была его душа, все еще взыскующая правды и праведности. И потому добрый мир добрых людей сохранил себя не смотря ни на что, потому и повесть Ю. Лощица не модернизирует прошлое с позиций авторского православного опыта, а восстанавливает в воспоминаниях тогдашнюю доброту людей и красоту мира, открывающегося маленькому человеку.
Повесть Ю. Лощица достойно продолжает традицию "детских воспоминаний" русской литературы. Мы живой народ, сколько бы нас не погребали общечеловеки и оплакивали "страдальцы за дело народное". И только у живого народа могла появиться такая повесть о детстве – добрая, глубокая, назидательная. И пусть ее читают не только взрослые. Нам ведь так нужно, чтобы дети и внуки сохранили и приумножили доброту, оставленную и завещанную всем нам предками.
В повести есть глава о брате героя, умершем во младенчестве. Завершается она словами, которые я здесь воспроизведу: "Ничего не осталось от тебя, Володя, на земле, кроме имени. Но даже имени твоего я не имею права вписать в поминальный лист, подаваемый в церкви к алтарю, потому что ты умер некрещеным. И до сих пор смущает меня строгость церковного запрета.
Ведь ты-то вспоминаешь меня, печешься обо мне, иначе, отчего бы в мою жизнь в разные десятилетия входили все новые и новые друзья и приятели, просто добрые знакомые, кто старше, кто моложе меня, – носящие твое, Володя, имя?
Это ты их пригребаешь ко мне, чтобы веселей было на свете твоему брату. Это ты из своей обители новой, где нет ни болезней, ни плача, ни воздыханий, посылаешь мне с каждым из них свои легкие неназойливые приветы.
Спасибо тебе, мой маленький чистый ангел".
А ведь и наше детство – такой же ангел-хранитель. Печется о нас, предостерегает от неверных шагов, помогает устоять среди бед и лишений. И всегда напоминает о доброте, без которой невозможно придти к Пути, Истине и Жизни.
Июль, 2000
Эдуард Володин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
