Таинственно, прозрачно небо над безмолвной землёй. Дремлют в окружении леса — тёмные, неподвижные. Не потухающая ни на минуту заря золотит их остроконечные пики на востоке.
Сон и явь путаются в глазах. Бредёшь по селенью — и дома, и деревья будто тают и зыбятся слегка, да и сам вдруг перестаёшь ощущать тяжесть собственного тела, и тебе уже кажется, что ты не идёшь, а плывёшь над притихшей деревней..."
На страду с того света
Который уже раз снится всё один и тот же сон: с того света возвращается брат Михаил. Возвращается в страду, чтобы помочь своим и колхозу с заготовкой сена.
Это невероятно, невероятно даже во сне, и я даже во сне удивляюсь:
– Да как же тебя отпустили? Ведь оттуда, как земля стоит, ещё никто не возвращался.
– Худо просят. А ежели хорошенько попросить, отпустят.
И я верю брату. У него был особый дар на ласковое слово. Да и сено для него, мученика послевоенного лихолетья, было – всё. Ведь он и умер-то оттого, что, вернувшись по весне из больницы, отправился трушничать, то есть собирать по оттаявшим дорогам сенную труху, и простудился.
Вкус победы
– Я долго, до восьми лет, хлеб победой называла.
Как сейчас, помню. Бегаем, играем с девочешками возле нашего дома, и вдруг: «Санко, Санко приехал!» А Санко – старший брат Маньки, моей подружки из соседнего дома. Вот мы и чесанули к Маньке.
Солдат. Медали во всю грудь. С каждой за руку здоровается, у каждой спрашивает, как звать, каждую по головке гладит. А потом и говорит: «Я, говорит, Победу вам, девки, привёз».
А мы что понимаем? Вылупили на него глаза как баран на ворота. Нам бы Победу-то в брюхо запихать, вот тогда бы до нас дошло.
Ну, догадался Санко, что у нас на уме. Достаёт из мешка буханку хлеба. «Вот, говорит, девки, так Победа-то выглядит». Да давай эту буханку на всех резать.
Долго я после того капризила. За стол садимся, мама даст кусок, скатанный из моха да картошки, а я в слёзы: «Победы хочу…»
Надежда и страх
Старуха долго болела и однажды почувствовала, что не сегодня-завтра умрёт.
Небывалая радость охватила её, но и страх. Радость оттого, что скоро в загробном мире – старуха была верующая – встретится с мужем, которого сорок лет назад молодым убили на войне, а страх от того, как встретит её муж? Признает ли? Не отвернётся ли он, молодой, от неё, старухи?
И старуха приказала дочери:
– В амбаре платье красное на дне лукошка лежит, как умру – в него оденьте.
– Что ты, мама, разве старух обряжают в красные платья?
– Ничего, с отцом там встречусь, может, так не признает – вся высохла да остарела, дак хоть по платью признает. Я в этом платье в день нашей свадьбы была. Все голодовки, все ужасти пережила, а его не продала.
Как Нина вылечила сына от жестокости
Алёшка рос жестоким смалу. Отрывал крылышки у бабочек, подбивал камнями голубей, давил гусениц. Нина увещевала, совестила — бесполезно. И так было до тех пор, пока однажды Алёшка не раздавил большого муравья.
— Что ты наделал?
— А что?
— Да ведь ты муравья погубил.
— Ну и что. Разве их мало?
— Дело не в количестве. А вот твою маму бы раздавили, как бы ты к этому отнёсся?
— Так ведь то мама.
— А у муравья-то тоже есть дети. И представляешь, как они сейчас плачут, какое у них горе?
— Муравьи плачут?
— А как? Убили папу, их кормильца. И может, они сейчас где-то умирают от голоду.
— Муравьи от голоду?
— Неужели это неясно? Отец-муравей пошёл за хлебом, за букашками, чтобы накормить деток, а ты его раздавил. Понимаешь, что будет теперь с ними? Они погибнут от голода.
— А мама?
— А мамы, может, у них нет. Мама, может, умерла ещё раньше.
Алёшку это потрясло (заревел).
— А как же теперь быть? Где их разыскать?
— Как же ты их разыщешь? Они не люди. Вот потому-то и надо хорошо относиться ко всяким букашкам, зверькам. Все они такие же живые существа, как ты. И всем им больно. И все они хотят есть. И у всех у них есть папы и мамы. А когда умирает папа или убивают его, умирают и они.
— А другие муравьи им не помогут?
— У них свои дети.
После молчания:
— Мама, что я наделал?
С тех пор Алёшка — защитник и друг всего живого.
Июньский полдень
Старая дуплистая ива росла на самой развилке дорог. Над жёлтыми мохнатыми серёжками, которыми были сплошь облеплены чёрные крючковатые ветки дряхлеющего дерева, огромным роем трудились неповоротливые, видимо, первый раз вылетевшие из дупла дикие пчёлы, или, по-местному, медуницы. Тут же под ивой, пригретые солнцем, весело копошились вечные работяги-муравьи.
Дохнул ветерок, две-три серёжки упали в самую гущу муравейника. Переполох поднялся в муравьином царстве. На помощь смельчакам, первыми вступившими в бой, со всех сторон, карабкаясь, спешили всё новые и новые полчища муравьиного люда — и скоро обглоданные остовы серёжек были надёжно уложены в муравьиное здание.
Фёдор Абрамов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
