Дом наш на Веселой разваливался на глазах. И даже городские власти, отличавшиеся по поводу коммунального жилья стойким оптимизмом, приняли решение выселить всех из опасного строения. Так
мы стали жить на улице Львовской. Здесь все оказалось другим: и квартира, и жизнь, и окружение. Мама была довольна: две комнаты, коридорчик свой двор и огород, и сарай. О таком богатстве мы и мечтать не могли. Правда, комнаты были совсем маленькие, причем, вторая служила нам зимой и кухней и столовой. Зато не протекала крыша, пол был деревянный, ровный, не дырявый. Помню, как однажды родители решили сделать ремонт: стены и потолок мама сама побелила, а папа покрасил пол. Три дня мы терпеливо ждали, когда он просохнет, и по нему можно будет ходить. Но, увы! Краска оказалась до такой степени стойкой и коварной, что на протяжении месяца мы проникали в дом через окна и передвигались по узким дощечкам, проложенным на сияющем коричневом полу. Время наступило для нас развеселое. Весь привычный порядок в доме нарушился, никаких замечаний по поводу разбросанных вещей не поступало, обедали за столом, стоящим под яблоней. Отдыхали там же на раскладушке. Конечно, мы с сестрой были разочарованы, когда полы, наконец, просохли и нашему бивуачному житью пришёл конец. Соседи, вначале пребывающие в недоумении от того, что семья живёт на улице. все это время нам сочувствовали, но ничем помочь не могли. Постепенно с ними у нас сложились хорошие отношения, хотя первоначально нашу семью приняли как чужаков. Да это и понятно. На Веселой мы находились в окружении таких же выходцев из восточных земель, как и мы. А здесь все были местные, правда, взрослые по каким-то известным только им признакам различали забужан,т.е. вернувшихся из-за Буга, и собственно местных. Между этими группами существовали натянутые отношения, они обвиняли друг друга в плохих свойствах характера, но нас это никак не коснулось. Я так до сих пор и не понимаю, чем одни отличались от других. Постепенно соседи примирились с нашим присутствием. Конечно же, благодаря родителям. Мама умела ладить с людьми, она никогда ни о ком не судачила, а ее умение шить привлекло к ней симпатии женской половины. Папа, будучи шофером, тоже был полезен в житейских нуждах: то кирпич, то торф, то дрова подвезти. Но о совместных праздниках и трапезах не было и речи. Все жили обособленно, отгородившись от соседа не только межой и забором, но и невидимой внутренней преградой. Правда, нам, детям, было намного проще. У нас сложилась довольно дружная ватага, ссор и драк не было. Зато были веселые кувыркания летом на роскошном лугу. Здесь мы плели причудливые шляпы из травы или венки из цветов, играли в детские игры и, лежа на спине через высокие стебли смотрели на бездонное небо. Луг благоухал и манил свежестью, хотелось, подобно корове или лошади, похрустеть зеленой сочной травой. Ноги шлёпали по тёплой воде, а из-под них веером разлетались в разные стороны зелёные лягушата. Зимой же мы все вместе барахтались в снегу, возили друг друга на санках и на них же летели с высоких горок. Приходили домой голодные, уставшие и мокрые. Набрасывались на что-нибудь вкусненькое у себя или у кого-то из подружек. В то время наши мамы пекли оладьи. Какими же восхитительно вкусными были они с вареньем и чаем после зимних забав. Мама любила зиму (она роскошно выглядела в пушистом пуховом платке, телячьем полушубке и румынках), но не любила наши санки. С ними в семье связана жутковатая история. Сделаны они были из металлических прутьев, а на основу клались для удобства две легкие дощечки. Когда мне было чуть больше года, мама везла меня на этих санках по старому деревянному мосту. После войны его еще не успели отремонтировать. Место было опасное, как и многое другое в те времена. Мама была очень осторожна, и это спасло мне жизнь. Вдруг одна из досок моста под тяжестью санок проломилась, санки вывернулись, и дощечки вместе со мной стали лететь в бездну. В долю секунды мама сообразила, что нужно держать не санки, а ребенка и успела схватить меня за шарф. Дощечки с плеском упали в черную воду, а моя мамочка устроилась вместе со мной на деревянном брусе и плакала, уткнувшись лицом в мою шубку. После этого случая она возненавидела «эти проклятые санки, смотреть на них не могу», и была очень недовольна, когда мы раскопали их в сарае для зимних нужд. Правда, другие купить было не на что. В нашу жизнь постепенно вошли украинский язык, местные обычаи, порядки и верования. Православные праздники стали неотъемлемой частью нашей жизни, хотя мы не понимали тогда их духовного значения. Мама вспомнила, как печь куличи и красить яйца. Она делала это, используя луковую шелуху. И я всю жизнь так крашу яйца, считая, что лучше и благороднее этого естественного красителя ничего нет. А вот наша соседка по дому Лида, ее на польский манер все звали Лёдзей, была искусным мастером по расписке пасхальных яиц. Затаив дыхание, наблюдали мы, как она с помощью воска, красок и деревянных палочек священнодействует над скорлупой, как из-под ее перепачканных красками пальцев выходят дивные «писанки», разрисованные великолепными узорами. Более красивых писанок я так ни у кого и не видела. Лёдзя и ее муж Петро Федорович, классный закройщик, стали нашими самыми близкими людьми на улице Львовской. Они были очень порядочными, честными, скромными, трудолюбивыми. Соседка, как и наша мама, никогда не сидела без дела и не сплетничала. Они так сдружились, что даже квартирный вопрос их не рассорил. Мои родители благодушно решили отдать соседям комнатенку, на которую могли претендовать и мы. Мама пожалела молодую пару, пережившую страшную трагедию. У них умерла от туберкулезного менингита девятилетняя дочь, моя ровесница. Помню это время как самое тяжелое на улице Львовской. Когда Лёдзя смотрела на меня, ее прекрасные карие глаза наполнялись слезами. Представляю, как больно ей было наблюдать за мной, постоянно вспоминая дочь. Но она любила меня и даже позже попросила стать крестной матерью для младшего сына Саши. Думаю сейчас, что в их среде это был поступок. Мы, дети, очень жалели молодую несчастную мать. Нам так хотелось, чтобы она смеялась, подкрашивала губы и пользовалась духами. Но прошли годы, пока печальная Лёдзя после рождения двух сыновей немного ожила и даже иногда с мамой обсуждала какой-нибудь новый наряд. Зато другая соседка по дому Татьяна Даниловна вполне соответствовала нашему представлению о женском очаровании. У нее был вздернутый носик, кудри и фигура, отвечавшие духу времени. Она была кокетливой и веселой, несмотря на то, что недавно овдовела. Это произошло уже при нас, и Татьяна Даниловна, всерьёз задумавшись о средствах для своего существования, выбрала для себя ставшую востребованной профессию маникюрши. Для нас ее выбор значил то, что мама стала делать маникюр. Это ввело ее в круг милых дам, посещавших с дружескими визитами нашу соседку. Нет, Татьяна Даниловна была непростой веселой вдовушкой, глупой и недалекой. Ее квартира сияла чистотой, у нее была (подумать только!) газовая плита, стояла красивая мебель, в том числе и славный диванчик, который она называла козеткой. Она охотно показывала нам всякие хорошенькие вещицы и рассказывала их и свою историю. А со стены за этим наблюдал прелестный портрет юной Тани, от которого глаз нельзя было оторвать. Так мы узнали, что у ее покойного супруга в Америке живут близкие родственники, время от времени радующие Татьяну Даниловну посылками с вещами. Часть их она продает, и живет на эти деньги, а что-то оставляет себе. Конечною выглядела она прекрасно, всегда ухоженная и надушенная. Мама ей не завидовала, ведь у соседки, по ее мнению, не было главного — детей. Мы дружили с нею. Как-то, когда я заболела, она пыталась рассказать мне о Боге, я помню этот случай. Потом он заставлял меня не раз задуматься над своими поступками. А сейчас Татьяну Даниловну окружало изысканное общество. Это не ирония. Это правда. Наш восторг вызывала баронесса Нина Николаевна. Высокая роскошная дама с глубоким голосом и манерами истинной аристократки. Она полюбила нашу маму, охотно заходила к нам во двор, царственно садилась на убогую скамейку под яблоней, закидывала ногу на ногу, тонкими пальцами, унизанными драгоценными кольцами, доставала из серебряного портсигара сигарету, вставляла в янтарный мундштук и выпускала маленькие облачка дыма из накрашенного рта. Дивное видение для маленьких девочек, не знавших, что такое роскошь. Ее манеры, движения рук и ног были так гармоничны, что поневоле заставляли любоваться нею, хотя, по тогдашним нашим меркам, она была большой и в теле. Говорили, что до войны Нина Николаевна была сказочно богата, могла уехать в Америку, но не захотела, осталась на родине. Иногда с нею приходила маленькая тоненькая графиня, в шляпке с вуалью, и всегда в перчатках. Нужно было видеть, с каким изяществом держала она в руках предложенную мамой чашечку с чаем. На какое-то время наш чисто выметенный дворик превращался в аристократический салон, а мы были не прислугой, а его хозяйками, так вели себя наши гостьи. Это была настоящая жизненная школы благородного воспитания и прекрасных манер. Через какое-то время у Татьяны Даниловны поселилась очаровательная дама по имени Валечка. Ямочки на щеках, светлые кудряшки, ярко-голубые глаза, маленький ротик и постоянно дружелюбное выражение лица сделали ее всеобщей любимицей. С нею мы тоже подружились. По прошествии многих лет, встречаясь случайно, радовались друг другу. Валечка настойчиво приглашала в гости. Однажды я пошла к ней. Мы так славно провели время. Она достала подшивку довоенных польских газет (музейная редкость), а потом мы стали с ней рассматривать ее фотографии. Я чуть не упала со стула, когда взяла в руки одну из них. На фоне далеких гор сидели, обнявшись и склонив головы друг к другу, молодые люди: Валечка и наш генсек Леонид Ильич. Я подняла глаза на Валечку, она смущенно засмеялась и сказала: «Да, это он. Прошло уже много лет». Обведя глазами убогое жилище без удобств, я спросила: «И Вы вот так живете, имея такое прошлое?!». Она ответила, что никогда и ни за что не воспользовалась бы возможностью улучшить свою жизнь таким способом. Это был для меня хороший урок.
Ни мы, ни мама, отличавшаяся деликатностью, никогда не расспрашивали этих людей об их прошлом. И так было очевидно, что оно ушло, никогда не вернется, и нужно приспосабливаться к новой жизни. Радовало то, что они не озлобились и никого не обвиняли в случившемся. Этого было достаточно , чтобы мы уважали и понимали друг друга. И в те совсем непростые времена такие отношения ценились.
Все наши соседи в округе трудились с утра и до ночи. Поблизости не было пьяниц или бездельников. Везде кипела работа: огород, сад, разная живность требовали и сил и времени. Мы с сестрой тоже жили в трудах и заботах. Я обожала мести дворик, лазать по деревьям (а у нас было две яблони и одна вишня), ходить за покупками на рынок или в магазин, мама с сестрой занимались клумбами и огородом, стиркой, уборкой, приготовлением еды. Мама уже в раннем отрочестве научила нас готовить, за что мы ей обе благодарны. Так что времени на всякие детские глупости оставалось немного, и мы уже больше не доставляли таких хлопот своим родителям, как на улице Веселой. Повзрослели.
В нашем дому всегда обретались собаки. Мы любили их со всей пылкостью детской души, а они отвечали нам со всей привязанностью души собачьей. Первым у нас появился рыжий шпиц, которому мы дали оригинальное имя Пушок. Привела его сестра. Она поделилась с явно бездомной грязной собакой своим завтраком, и он последовал за ней. Это был единственный представитель аристократической породы в стае наших четвероногих любимцев, остальные были явно неблагородных кровей. Но это никого не смущало. Через некоторое время пес ожил: набрал в теле, вымытая и вычесанная рыжая шерсть искрилась. Нас умиляли его деликатные лапки и красивые черные глазки. Мордочка у него была умная, а поскольку он прибился уже в среднем собачьем возрасте, то чувствовал себя нашим старшим товарищем и не терпел никаких вольностей, как то тисканья, чмоканья, таскания по постелям. Маму очень уважал, папу любил и выказывал им всяческие знаки привязанности: танцевал на задних лапках, сидел по команде, поджав передние лапы, и в личной гигиене был образцовым. Ел очень деликатно, по маленькому кусочку, даже когда был совсем отощавшим. Как-то мы обнаружили случайно, что он терпеть не может, когда ему показывают фигу. Он начинал косить глазом, показывал в оскале мелкие белейшие красивейшие зубки и мог цапнуть обидчика, если зазеваешься. Папа наш, будучи врожденным интеллигентом, никогда себе таких вольностей по отношению к Пушку не позволял. Мама как-то поддалась на наши уговоры, и мы с изумлением обнаружили, что собака, вместо угрозы, отвела глаза в сторону и лапой прикрыла оскорбляющую ее комбинацию из трех пальцев. Мама очень гордилась таким отношением к себе породистого пса, уважала и всячески его баловала. Но вскоре она убедилась, что не она занимает главное место в его сердце. Финансовые отношения между супругами были таковы, что папа, сдав основную кассу жене, втайне оставлял себе маленькую заначку. Мама ее находила, что очень огорчало отца. Когда в доме обосновался Пушок, папа мог быть спокоен за свой банк: деньги лежали в кармане его рабочих брюк, брюки лежали у кровати, где спал отец, а на брюках неизменно лежал Пушок. И если мама делала слабую попытку протянуть руку к одежде, пес немедленно начинал рычать, хозяин просыпался, и о финансовой проверке речи быть не могло. Вольной птицей жил Пушок в нашей семье: гулял, когда хотел, гоняя черного зеленоглазого кота Ваську, разделял с нами забавы на снегу. Однажды я поплатилась за свою невоспитанность. Пушок хватил меня за указательный палец из ненавистной ему фигуры, в ранку попала инфекция, образовался нарыв. Я не спала по ночам, мама лечила меня припарками и примазками, в школе я не могла писать, и сидела на уроках с огромным в бинтах пальцем. Но помню, собаку никто не винил и я тоже, ведь заслужила. Через какое-то время Пушок исчез. Родители говорили, что он, обладая благородной натурой, ушел из дому, не желая огорчать нас своей кончиной. Так в нашу жизнь вошла Мушка, пучеглазая, маленькая, черная, гладкошерстная. Видя, что мы тоскуем по Пушку, мама принесла щенка в дом. Терпеливее этого существа я не встречала. Собачонка стала нашей куклой: я не только шила ей наряды, но и надевала их на нее, поила и кормила с ложечки, укладывала спать в детскую кроватку, головой на подушечку. Все сносила Мушка, только тихонечко покряхтывала и облизывала свою мучительницу шершавым язычком. Она так славно пахла чистым щенком, была веселой и заводной, а лай ее был похож на звон колокольчика. Когда меня с ревмокардитом уложили на месяц в больницу, я страшно скучала по своей четвероногой подружке, и родители, навещая меня, приносили и Мушку. Вот радость была! Потом случилось несчастье: во время прогулки соседская овчарка набросилась на нашу малышку. Спасти ее не удалось. Вся семья рыдала, а у меня наметилось ухудшение здоровья. И тогда мама, пойдя на невероятные затраты, купила нам Лялю. Она вполне соответствовала своему легкомысленному имени, что еще раз подтвердило известную мудрость: как корабль назовешь, так он и поплывет. Это было белое лохматое существо, явно беспородное, взбалмошное и эмоциональное, но беспредельно ласковое. Всех людей и своих и чужих Ляля считала родными, облизывала их и никогда не лаяла на непрошеных гостей. Больше всего на свете она любила свободу, но пользовалась ею исключительно в ущерб своему внешнему виду и здоровью. Стоило только вымыть и причесать ее роскошные белые кудри, как она, улучив удобный момент, срывалась и убегала, буквально, куда глаза глядят. А поскольку в ее очаровательной головке с большими черными глазами никогда не было порядка, то мчалась наша псина по болотам и лугам, по дороге и чужим огородам. Через два дня ее отсутствия мы уже мысленно с нею прощались, но к вечеру она являлась до такой степени грязная, в колючках репейника, голодная и покорная, что мы ей все прощали. Опять купали, вычесывали, залечивали раны. Вскоре маме надоела эта возня с еще одним ребенком, и она посадила вертихвостку на поводок. Плохо мы знали ее характер! Не прошло и недели, как поводок был перегрызен крепкими зубами, и Ляля опять пустилась в бега. В следующий раз поводок был гораздо крепче. Но ничто не могло удержать собаку дома. Началось своеобразное состязание, кто кого одолеет: мамина любовь к дисциплине или Лялин порыв к свободе. Закончилось противостояние тем, что непокорную посадили на цепь. Люди, видя собаку на цепи, обходили ее с опаской. Знали бы они, какое добрейшее существо страдает на другом конце оков. Собака успокаивалась только на тот период, когда ожидала щенков. Каких невероятных по окрасу и размеру детей она производила на свет! Принимая роды, мама с каждым новым появившимся детенышем комментировала собачью неразборчивость в мужьях. Правда, как ни странно, но детей этих у нас быстро разбирали. Ляля при этом выглядела невинно и даже благородно: в облаке из снежно-белых колец, были видны ее дивные черные глаза. Некоторые из ее отпрысков оставили память в нашей семье или стали большой радостью в позднейшие трудные годы. Например, Топа. Неуклюжий, большелапый, самого заурядного собачьего цвета, он был похож на медвежонка. Все, что он делал, было смешным. Поэтому мы решили оставить его себе. Ведь не сегодня-завтра Ляля могла исчезнуть навсегда, а жизнь без собаки представлялась нам немыслимой. К родителям довольно часто приходили их давние друзья: небольшое застолье, игра в карты и дружное пение доставляли всем удовольствие. В какой-то момент хорового пения мама глянула на свою подругу Пашу, а звала ее ласково Параней, и сказала, что она не туда тянет. Нужно слушать, как поют другие, поучала мама. Запели снова. Опять облом. Замолчали, но голос ещё долетал, уже не из уст Парани, а из-под стола у ее ног. Заглядываем под скатерть: наш Топа в упоении выводит ноты. Сколько было смеху, не рассказать. Компания стала нарочно петь с подвываниями, а уж как старался Топа! Он стал у нас героем. Мы охотно демонстрировали всем желающим его певческие способности, теперь ни одна песня не обходилась без его участия. Шапито да и только! Теперь понимаю, почему соседи с нами дружили. Ведь такого цирка, как у нас, ни у кого больше не было. И дети и собаки и домашняя птица, помимо воли, принимали в этом живейшее участие. Помню утку, которая преданно ковыляла за папой по двору и, если он останавливался, она садилась, терпеливо ожидая, когда ее любимый повелитель двинется снова. За ним она храбро следовала и в комнаты, откуда её бесцеремонно выталкивали. Но вернемся к собачьему племени. Действительно, прежде чем растаять в сиреневой дали свободы, Ляля подарила нам Евушку. Это самое любимое, самое трогательное воспоминание в нашей собачьей эпопее. Евушка появилась у нас в детстве и прожила с нами очень трудные и долгие годы. Она унаследовала красоту матери и ум неведомого отца. Одна шерстина у нее была белая, а другая черная, так что уже в юном возрасте она выглядела седой, при этом кудрявой и очень красивой. У нее был замечательный характер, спокойный и ласковый, она ценила домашний уют и никогда не покидала сама пределы двора. Настоящее чудо, после всех лялиных кульбитов. Вся семья ее обожала, а она отвечала такой любовью и преданностью, что невозможно вспоминать без слез. Наш папа серьезно заболел и почти год находился в больнице. Как-то он попросил, чтобы мы взяли с собой Евушку. От ворот больницы до скамейки, где он нас ждал, было не менее 50 метров. Не успели мы подойти с собакой ко входу, как она с визгом бросилась на отца, и прыгала и лизала его, и по-своему кричала. Видя эту встречу, плакали все: и мы, и больные, и санитарки в белых халатах. Уходя домой, мы не могли оторвать ее от отца — она скулила и плакала у нас на руках. А потом, когда папа навсегда ушел от нас, она делила с нами все тяготы нищенской жизни на пенсию вдовы и две стипендии. Привыкшая к мясу и молочным продуктам, она покорно ела картошку во всех видах. Но в ее славной головке как-то созрел план, как нас накормить. Недалеко от нашего дома находился гастроном. Евушка приходила туда, садилась на задние лапки перед колбасным отделом, преданно смотрела на продавцов за прилавком, для убедительности раскачиваясь, выпрашивая подачку. Перед таким атракционом долго устоять не могли. Она получала свой кусок колбасы, не ела его, хотя ей очень хотелось, а приносила нам. Клала кусок на пороге перед дверью, громко тявкала несколько раз, а когда мы открывали, радостно виляла хвостом, показывая носом на колбасу. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, у меня начинает щемить сердце, Трудно сравнить по человеческим качествам с кем-нибудь нашу собаку. Это вам не просто исполнять всякие трюки по команде хозяина.
Позже мне рассказали еще одну удивительную историю о собачьей любви и преданности. Пожилой хозяин и его колли Дик пошли в лес за грибами. День выдался удачный, грибов собрали много, оба притомились и решили перекусить. После завтрака хозяин снял зубные протезы, чтобы прополоскать рот, положил их на пенек — и забыл. Еще немного покружив в лесу, грибники добрались до автобуса и уже, подъезжая к дому, старик обнаружил потерю. Что такое остаться без зубов, знает каждый человек в определенном возрасте. Горю его не было предела. Бедняга стенал и охал, пока они с собакой добирались до квартиры. Дик, как думал хозяин, сочувственно молчал, труся рядом. Дома горемыка дал волю своим чувствам: «Дик, — закричал он, — что делать?!» И тут Дик выплюнул к его ногам забытые челюсти. Видимо, зная о склерозе своего друга, собака строго блюла его интересы и присматривала за ним. Заметив, что тот оставил свое добро, пес добросовестно проносил в пасти протезы на протяжении всей прогулки.
Наш двор требовал заботы. Мама любовно обустроила цветники под окнами, выложив их по краю кирпичами углом вверх. Получилось своеобразное кружевное оформление клумб. На Пасху и первомайские праздники мы не только белили известью стволы плодовых деревьев, но и кирпичи, так что кружево сияло белизной, было нарядно, празднично и весело. Я обожала мести двор, и каждое утро со всем старанием приступала к процедуре. В теплое время года под яблоней стоял стол, это была наша столовая. Правда, было очень здорово обедать здесь в окружении деревьев, цветов и собак. А цветов у нас было много. Мамиными стараниями и с нашей помощью клумбы с ранней весны и до начала зимы радовали всех. В середине апреля появлялись нарциссы. Они удивлённо смотрели на мир большими глазами и источали сильный аромат. Затем звенели белые колокольчики ландыша. Гордо подымали свои стебли-свечи бледно-лиловые ирисы. Белые, голубые, розовые, желтые цветы самые разные, причудливой формы, называемые мамой по-своему, украшали наш цветник. Но самыми роскошными, самыми прекрасными были бледно-розовые пионы. Кусты были усыпаны прелестными, слегка растрепанными цветами, они нежно пахли и манили прикоснуться лицом к прохладным нежным лепесткам. Осенью зацветали сиреневый мороз и хризантемы. Белые, мелкие. И огненно-рыжие. Куст пылал под окном, выделяясь ярким пятном на фоне темной осенней земли и замшелых камней. Первый снег утяжелял ветки, его белизна еще больше подчеркивала насыщенный колер цветов. Я и сейчас считаю, что никакие диковинные голландские цветы не могут по красоте и прелести сравниться с бесхитростными, но такими прекрасными цветами моего детства. Наш отец, как это ни странно для мужчины и человека его профессии, не только замечал, но и очень любил и цветы и растения. Придя уставшим с работы, он срывал листок мяты, садился на лавочку под яблоней и вдыхал его аромат, а к вечеру наклонялся над веточкой распустившейся маттиолы, и дышал ее запахом. А то сорвет молодой побег огурца, разотрет в ладонях и уткнет в них лицо. Помню, мама приобрела появившийся в продаже огуречный лосьон для лица. Понюхав бутылочку, отец решил, что это самый подходящий для него аромат и вылил на себя часть флакона: «Маруся, сказал он, — какие ты купила замечательные духи». Да, в духах он был явный профан, и когда принес маме к празднику в очередной раз «Пиковую даму» (она ее терпеть не могла), супруга решила направить процесс в нужную сторону. Она познакомилась с продавщицей парфюмерного ларька, где отоваривался отец, и попросила ее советовать мужу только желаемые духи. Когда мы немного повзрослели, отец стал и нам с сестрой покупать очаровательно оформленные пробнички рижской фабрики «Дзинтарс». То в виде белой башни с чёрным слоником наверху или стеклянных желудей с дубовым листочком. Чудесное это было время!
Но сейчас мы еще дети, иногда с радостью, иногда по принуждению копаемся в цветнике или на огороде, слушая при этом поучения мамы в садово-огородном деле. Как позже в жизни помогли нам эти полученные в детстве знания, как отличались мы в этом отношении от наших сверстников-горожан, не умевших распознать одно растение от другого. В окружении цветов и деревьев, направляемые нашими родителями, мы получали бесценное образование, которое сейчас в школах зовется эстетическим и редко достигает своих результатов. Ведь важен пример. Да и как же иначе, когда отец, взяв кого-нибудь из нас с собой в поездку, вдруг останавливал машину, мы выходили из кабинки, а он говорил: «Посмотри, дочь, какая красота! Как цветут маки!». Много ли найдется в жизни отцов, так понимающих и любящих природу? Какое же счастье, что Господь дал нам таких родителей. Когда отца не стало, мы посадили возле его могилы любимые им ландыши и тот роскошный куст бледно-розовых пионов. Каждый год он радует нас своим дивным цветением. Надеюсь, что и душа моего дорогого отца тоже радуется ему.
Весной наш двор превращался в настоящий рай. Над облитой белым цветом высокой вишней жужжали пчелы. Дерево стояло такое дивно красивое, что дух захватывало. Куст сирени с лиловыми гроздьями живой ширмой отгораживал двор от улицы. А цветущие розовыми соцветиями две яблони были сказочно прекрасными. Утром, выходя после сна во двор, полной грудью вдыхали изысканный аромат весеннего сада. Жизнь казалась удивительной прекрасной и бесконечной. Лето приносило свои радости: тепло, ажур ветвей, свежие маленькие в пупырчиках огурчики, петрушка и укроп, вырванная и съеденная прямо с грядки оранжевая морковка с зеленым кружевным хвостом. Все пахло солнцем, домом, нагретой землей. Мама трудилась, не покладая рук. Я не помню ее праздной, лежащей или сидящей без дела. Видя ее работящей с утра и до ночи, как пчела, я даже обещала ей, что когда вырасту, куплю ей бархатное платье, посажу на диван, чтобы она целыми днями отдыхала в этом роскошном наряде. К сожалению, слова своего не сдержала. Когда я серьезно заболела, маме пришлось взять на себя все заботы обо мне, моём сыне и доме. При этом она ни разу не вспомнила о моем обещании устроить ей сладкую жизнь. Все и везде у мамы ладилось, правда, не без нашей помощи. Как-то и папу она задействовала в полезном деле. У нас завелось много комнатных растений. Подоконников не хватало для всего изобилия. И тогда она стала уговаривать папу соорудить деревянный стол для вазонов. Он долго не поддавался, но домашняя пила все же победила, и отец взялся за работу. Он был водитель-асс, но не столяр и не плотник. Сооружение вышло несколько неуклюжее, даже слегка скособоченное. Но это никого не смущало. Труд был завершен. Стол накрыли салфеткой и водрузили на него керамические горшки с розами, фикусами, аспарагусами. Старались все. А затем, довольные, сели чайку попить. Не успели мы расслабиться, как новая мебель тихо застонала, кренясь вперед, а затем с громким треском рухнула, увлекая за собою все вазоны. Мы сначала онемели, замерли, не в силах подхватить плавно скользящие на пол горшки, а затем так захохотали, что соседи выскочили из своей квартиры. Смеялись до слез, до боли в животе. Только остановимся передохнуть, и вдруг взгляд натыкается на кучу черепков и растений в земле, затем на удрученного горе-мебельщика — и опять одолевает приступ хохота. Даже мама, сожалеющая о бесценных питомцах, веселилась от души. Видно, хорошо она знала ремесленные способности своего мужа. Время от времени мы возвращались к этому эпизоду, отец только благодушно улыбался, а чтобы навсегда похоронить свое злокозненное творение, он сжег в печке все доски. Иногда мы с сестрой видели в нашем отце большого ребенка, которого нужно опекать, заботиться о нем, подсказывать ему что-то. Прошедший всю войну, имевший награды за мужество под Сталинградом и на Курской дуге, он, когда это касалось его семьи, детей, проявлял такую глубину чувств, что становился слабым. Помню, как однажды я у него на глазах пыталась ножом открыть крышку на бутылочке с чернилами. Не успел он меня упредить, как нож соскользнул и ударил меня по пальцам левой руки, попав на кровеносный сосуд. Фонтанчиком брызнула кровь, я услышала за спиной тихий глубокий вздох и звук падения большого тела. Оборачиваюсь. Папа лежит в глубоком обмороке. Не знала, что раньше делать; пальцы завязывать или отца водой отливать. Открыв глаза, он повторял: «Дочь, дочь…» Я не чувствовала боли от пореза, у меня болело сердце, так было его жаль.
Не стало Пушка, верного папиного хранителя казны. Куда он только ни пытался спрятать свой личный нал, мама его находила. Стоило ему положить денежку под кирпич в стороне, как она обязательно спотыкалась о него и обнаруживала тайник. Он прятал, а неведомая сила вела ее к этому месту, причём выходило это без всякого умысла с её стороны, случайно. Оба подсмеивались друг над другом и делились с нами: отец — очередной неудачей, матушка — успехами. Отчаявшись оградить свой личный капитал от контроля, он решил обратиться за помощью к умной дочери, то бишь, ко мне. Задача была не из легких. Всей душой будучи на стороне отца, я продумывала всевозможные варианты, начиная от дупла на яблоне и кончая птичьим насестом в сарае. Но что-то мне подсказывало губительность таких идей. С яблоней было здорово, но как отец в 6 часов утра будет взбираться на дерево с его ростом и комплекцией? А соседи что подумают? А дождь? Нет, нужно что-то иное. Промаявшись какое-то время, я предложила ему спрятать деньги в нижнем белье, в потайной карман: близко к телу и не выпадет. Папа грустно посмотрел на меня и отклонил эту, как казалось мне, замечательную идею. Соревнование продолжалось долгое время, сыскные способности матушки скоро уже ни у кого не вызывали сомнения. В порыве досады папа даже предлагал ей пойти работать в милицию. Что удивительно; супруги никогда не ссорились из-за этих денег, а продолжали дразнить друг друга. Совсем не случайно, я предложила отцу тайник на яблоне, ибо лазание по деревьям было моим любимым занятием. Я знала все сучки и веточки, все развилки, на которых можно уютно устроиться и посидеть, глядя свысока на всех. Однажды это чуть не завершилось трагедией. Но Господь и мой Ангел Хранитель не допустили до беды. Пребывая на приличной высоте, я потянулась к висящему на ветке яблоку, сук подо мною обломился, и почему-то я полетела головой вниз. Будто в кино с замедленной съемкой, вижу приближающуюся землю. Закрываю глаза. Чувствую, как меня хватают сильные руки. Это отец. В одно мгновение он успел меня поймать. Теперь уже почти оба в обмороке мы сели на скамью под деревом и в молчании пробыли там какое-то время. Такое никогда не забудется. Дружба с отцом со временем принимает у нас новые формы. Будучи еще неразумными, мы не понимали истинного положения вещей и уверились в том, что отец нам ровня. Мы стали называть его Костей, не папой, а именно Костей. Нам нравилось новое обращение, а он не возражал. Только попросил деликатно, чтобы в присутствии посторонних мы все же обращались к нему, как положено. Это была игра, но потом, когда его не стало, как часто с горечью вспоминала я наше глупое поведение, как хотелось мне назвать его папой. Но увы… Его уже не было рядом.
Мама приучала нас с сестрой к ведению домашнего хозяйства. Она была твердо убеждена, что девочка, а потом жена и мать должна все уметь делать по дому. И знать всякие полезные секреты. Делилась она с нами этим щедро, сама многое умела и знала. Кстати, в младенческом возрасте она осталась без матери, а научила ее всем домашним познаниям свекровь, мать ее первого мужа, которую мама очень любила и вспоминала всегда добрым словом. Так под мудрым руководством родительницы к 9 годам я уже умела сама выбирать на рынке хорошие продукты и готовить из них некоторые блюда: борщ, разные супы, котлеты и жаркое. Когда мама получила печальную весть о смерти ее любимого брата Федора, то, забрав сестру, с легким сердцем оставила папу на мое попечение и уехала. Для нас с отцом началась прекрасная пора. Каждый занимался своим делом, не напрягая друг друга, получая от жизни максимум удовольствия без поучений и замечаний. Сладко было вырваться из-под строгого и бдительного ока. Вечером мы с папой составляли меню и смету на следующий день. Сюда входили: шоколадные конфеты, различные карамели, зефир, мороженое и обычный набор продуктов. Утром я бежала на рынок, а потом по дороге заходила в магазин за сладостями. Потом, подвязавшись фартуком, хлопотала у плиты. Когда папа приезжал на обед, на столе уже дымились и первое и второе и компот. Он получал полный отчет по расходам, смотрел на сладости и с сомнением спрашивал, не много ли этого. Но я со знанием дела убеждала его, что в самый раз. Как мы с ним были довольны друг другом, как счастливы! Но такое не может длиться вечно. Мама с сестрой нагрянули внезапно, я не успела выбросить коробки из - под конфет, она ужаснулась увиденному и не могла поверить, что девятилетняя девочка сама одолела эти килограммы шоколада, а потом долго упрекала отца за то, что я похудела. Это была не совсем правда. Похудеть я не могла, просто дальше было некуда худеть. Несмотря на хорошие продукты, еда для меня была сущим наказанием. Я придумывала всевозможные причины, по которым то или иное кушанье мне очень вредно (конечно же, кроме сладостей). Каких трудов стоило меня накормить, не сказать. Но она была строга, слезы и рыдания не помогали, в общем, сплошная мука. А поскольку я была очень подвижной, то малость еды сгорала в моем организме без следа. И длилось это долго, уже будучи взрослой, имея сына, я весила при росте 170 см 56 кг. Помню, как в ранней юности мы с племянницей вдруг обнаружили, что у нас страшно выпирают ключицы. Нас стали терзать сомнения, а вдруг это какая-то неведомая страшная болезнь. Решили пойти к хирургу, уж он-то знает правду. Пошли. Хирург, действительно оказался знающим. Осмотрев нас внимательно, сказал прямо и жестко: «Жрать надо!». Мы с позором удалились.
Научившись читать, мы с сестрой стали запойными читательницами. Глотали все, без разбора: приключения, сказки, русскую и зарубежную классику, фантастику и пр. Интересно, что книги манили не возможностью познания, а доставлял удовольствие сам процесс чтения. Теперь на одну из нас, погруженную в книгу, можно было наткнуться где угодно: и в доме, и за домом, и на яблоне. Родители, глядя на это, не очень-то радовались нашему усердию в этом деле. У них был свой, личный опыт общения с книгочеями. Как-то знакомые пригласили их к себе. Мама с папой, нарядные и в хорошем настроении, отправились в гости. Вошли в дом: в одном углу на стуле сидит дочь с книгой в руках, хозяин за письменным столом листает страницы, на диване сын с дедушкой тоже читают, хозяйка скрылась на кухне. В полном безмолвии вся группа просидела с полчаса, и тогда папа, всегда отличавшийся острым умом, попросил дать им с мамой по книжке, не годится им просто так сидеть, когда все в доме заняты. Кое-как попили чай, домой пришли удрученные. Им казалось, что люди, так много знающие, могли бы интересно общаться. Теперь мы с сестрой за страсть к книгам получили прозвище «семьи Рахмановых», так звали тех знакомых книголюбов. Ни одна из книг, прочитанных в отрочестве, не произвела на нас такого впечатления, как «Золотой ключик, или Приключения Буратино» Алексея Толстого. Попалась нам она в руки случайно, в украинском переводе. Какое же это талантливое произведение, имеющее мало общего с итальянской детской сказкой «Пиноккио». А.Толстой писал ее для взрослых. Как четко и рельефно обозначены характеры, как схвачена суть происходящего, какие блестящие характеристики даны персонажам! Это вневременное произведение. Конечно же, я не помню имени украинского переводчика, но то, что этот перевод оказался блестящим вне сомнения. Да и как определить иначе, когда вот уже столько лет мы с сестрой время от времени цитируем эту книгу. А тогда, в детстве, мы были захвачены ее настроением, ее прекрасной стилистикой, ее правдой жизни. Ведь рядом были убогая каморка и сам папа Карло, умненький Буратино и романтический Пьеро, кокетливая Мальвина и преданный пудель Артемон, старый мудрый сверчок и глупая летучая мышь, гнусный Дуремар и древняя Тортилла, и подлые обманщики лисица Алиса и кот Базилио. Кстати, мало ли и сейчас найдется людей, верящих в предлагаемую ими страну чудес? Замечательно то, что позже, во взрослой жизни, персонажи книги постоянно являли нам своих двойников. А глубокомысленное замечание доктора: «Либо пациент живой, либо он умер. Если он живой, то значит, он не умер, а если умер, то значит, не живой», — актуально в наши дни. И в каком еще произведении мировой художественной литературы можно найти такую глубокую характеристику человеческого общества в целом? « Буратино» стал нашей настольной книгой, мы почти выучили ее наизусть и затаскали до дыр. Все окрестные библиотеки были нашими, скоро они перестали меня удовлетворять, и я перебралась в частную коллекцию замечательного волынского художника Бориса Николаевича Карабулина. Здесь было на чем разгуляться. Там я прочитала «Тысячу и одну ночь». Восток захватил меня блеском и роскошью, но, если честно, не хватало динамики и остроты ситуаций, как в «Золотом ключике». Со временем родители изменили свое отношение к книгам. Впоследствии я частенько заставала маму в очках и с романом в руках. Она всегда сожалела о том, что получила недостаточное образование, всего 4 класса начальной школы, хотя по качеству их смело можно приравнять к нашей восьмилетке. Каждый год утром 1 Сентября она, принарядившись, выходила из двора к столбу на улице и любовалась потоком школьников в белых фартуках и бантах, сорочках и коричневых костюмах, который тянулся к находящейся по соседству школе. И первоклассники с большими букетами, идущие за ручку с родителями, и дети постарше, и старшеклассники — все вызывали в ней слезы умиления. Платочком вытирала она глаза и улыбалась, будучи совершенно счастливой от того, что дети идут в школу. И пока последний ученик не пройдет мимо, она не возвращалась в дом к привычным занятиям. Так и запомнился мне день 1 Сентября как праздничный и очень важный для всего народа. Гораздо позже, живя какое-то время в Германии, я не могла понять, как такая нация, рациональная, трезво мыслящая, не считает этот день для своих детей особенным. Более того, эмигранты-родители, отводя свое чадо в первый класс, были просто потрясены обыденностью происходящего с их детьми. Они наряжали первоклассников, брали цветы (как это было заведено в их стране в их годы), но это было никому не нужно. Праздника не было. Позже, присмотревшись к самим школам, я обратила внимание на то, что детям выделяются вовсе не лучшие здания, плохо обустраивается территория перед школой. Так, все попроще и посерее. В подобных условиях, видимо, легче растить послушные шеренги. Конечно, гимназии, где учатся отпрыски богачей и обеспеченных родителей, выглядят иначе.
Первые отроческие годы ознаменовались для меня обострением болячек. На коленях появились фурункулы, болезненные и затяжные. Бегать и лазать по деревьям невозможно. Колени забинтованы, повязка должна быть чистой. И какая же это тоска! До школы я добиралась на автобусе, таком небольшом пазике, где все сидели близко друг от друга. Возвращаюсь я однажды домой, прихрамывая, сажусь в автобус, нога плохо сгибается, больно. Настроение кислое. Сидящая напротив женщина с болью в глазах смотрит на худенькую девочку с больной лапкой. Что тогда пришло в мою тоже больную голову, сказать трудно, но мне захотелось еще большего сострадания, и я принялась за дело. Состроив невероятную рожу, я громко клацнула челюстью в сторону, а затем со стоном закрыла рот. Мне показалось, что пассажирка напротив онемела от неожиданности и продолжала смотреть на меня во все глаза. Человеком я была начитанным, поэтому для пущей убедительности решила имитировать нервный тик такого вида. До дома оставалось еще две остановки. Через равные промежутки времени (в уме я вела счет) я совершала движения челюстью, зубами и губами. Теперь уж можно было не сомневаться, мне сострадали от души. Тут наступила передышка. Чья-то спина закрыла меня от визави. Выйдя, еще напоследок щелкнула зубами и состроила гримасу. А затем с облегчением заковыляла к дому. Как я устала от этих движений, не рассказать. Болело все лицо. Прошло какое-то время. И однажды я увидела, как моя мама разговаривает с этой женщиной. Та о чем-то участливо спрашивает, а мама кивает головой. Оказалось, что это мамина знакомая медсестра. Живут они недалеко от нас. Родительница моя была озадачена тем участием, которое ее знакомая проявила к моему здоровью. Мама сказала, что мне уже гораздо лучше. А были ли мы у невропатолога? Нет, не были, да и зачем? На матушку странно посмотрели. Хорошо, что соседка оказалась не любопытной и воспитанной. Через несколько месяцев, когда мы с ней снова встретились, я хотела было по привычке клацнуть зубами, но потом вспомнила, что уже здорова. Так сказала моя мама.
Как только мы поселились в новом доме на Львовской, к нам во двор зашли две девочки нашего возраста и обратились к маме с вежливой просьбой разрешить им познакомиться с нами. Так мы обрели не только подруг детства, но и близких людей на всю жизнь. А тогда мы просто крепко подружились и все мероприятия планировали и совершали вместе. Во второй половине лета это были набеги на чужие сады. Если учесть, что у каждой из нас были свои фруктовые деревья, плоды которых и девать было некуда, то становится понятным весь авантюризм предприятия. Планировалось все: кто стоит на страже, кто за изгородью, кто лезет на дерево и собирает ворованное. Все держалось в секрете, брали мы немного, ветки не ломали, ведь часто в этих вылазках участвовали и дети хозяев вожделенных плодов. Перемазанные в земле и зелени являлись мы домой, мама недоумевала, как можно было так испачкаться, играя с подружками в «классики» или прыгая со скакалкой. Она так и не узнала, что мы промышляли садовым воровством. А подруг наших учила варить свой знаменитый борщ. Все в один голос признавали, что у нее он получался самым вкусным. К сожалению, никто из нас впоследствии так и не смог воспроизвести мамино творение. С нашими девочками у нас были и общие проблемы. Например, мы всей душой поддерживали Иру в ее домашней войне со старшим братом Игорем. Он был для нас грозой и наказанием. Мог запросто посадить в сугроб и затолкать за воротник снега, стукнуть по спине кулаком и что хуже всего, обозвать цаплей или длинноносой. Это было ужасное оскорбление, поэтому Игорь представлялся нам настоящим бандитом. Военные действия между братом и сестрой носили затяжной характер и принимали причудливые формы: мелкие пакости и громкие выступления. Однажды, когда Ира залила клеем его тетрадки, а он в отместку отстриг у спящего врага прядь волос, терпению всех пришел конец. Мы решили выступить единым фронтом, дружно, мужественно и, наконец, сразить противника. На фанерной лопате для уборки снега мелом написали «Долой Игоряку!» и под этим воодушевляющим лозунгом пошли на супостата. Чем ближе подходили мы к Игорю, тем меньше оставалось у нас решимости. Он же ожидал нас, улыбаясь. В один момент разогнал наш женский батальон, а лопату поломал и выбросил. Опять поле боя осталось за ним. Игорь закончил военное училище, служил, куда Родина посылала. Когда он в первый раз приехал на побывку, мы были сражены еще раз. Высокий, статный, мужественный, до невозможности, красивый в офицерской форме, он пленил наши сердца. А его галантному обхождению с нами не было предела. Тут бы и влюбиться, но стало известно, что его сердце уже отдано другой. Жил он далеко, приезжал редко. С сестрой его связывала нежная любовь. Игорь погиб, спасая собаку из-под колес автобуса. Мы с Ирой редко говорим о нем. Просто больно. В последние годы мы обязательно собираемся 9 Мая, приносим старые фотографии наших родителей, и фронтовые и домашние, где они молодые, гораздо моложе нас нынешних, вспоминаем всех с благодарностью и признательностью за наше счастливое детство. Теперь мы это уже хорошо понимаем.
Пролетели годы детства и отрочества на улице Львовской. Сейчас там все по-другому. А в душе по-прежнему живет теплый и светлый мир, открывшийся нам в нужное время и в нужном месте.
Ноябрь. 2012.
Алла Мардиева (Луцк)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
