В далёком 1988 году, на закате СССР, советское государство подобающе отметило сто двадцать пятую годовщину рождения Владимира Ивановича Вернадского, выдающегося нашего соотечественника, гениального учёного-натуралиста. И наилучшим среди всех юбилейных изданий, да пожалуй, и среди всей советской публицистики о Вернадском, следует признать альманах «Прометей», том 15-й серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия» (тираж 200.000 экз.). Статьи величальные, вполне заслуженные Академиком по его научным свершениям, соседствуют в этой богато иллюстрированной книге с документальными текстами и статьями серьёзными, вполне достойными памяти Владимира Ивановича, показывая егожизненный путь и его место в Науке, его предшественников и учителей, значение его научных постижений и предвидений. Обозначена и его общественно-демократическая деятельность; без комментариев. Эпоха всеобщейполитизациик тому сроку уже выдохлась,вглядываться в неё мало кому хотелось. В целом «Прометей» рисует личность Учёного-гуманиста, самодостаточную и непрогибаемую на пути служения Науке и Разуму Человечества.

Именно таким узнали академика Вернадского и мы, комсомольцы 50-х годов, где-то вблизи его столетнего юбилея; «делать жизнь с товарища Дзержинского», как советовал нам тов.Маяковский, никак не хотелосьотчего-то...

Пролетело полвека.Мир неузнаваем, притом уютнее не стал. Биосфера-Ноосфера Вернадского вошла в учебники и материалы СМИ, а образ Академика к 150-летнему юбилею закономерно побронзовел: «Академия Наук в одном лице...» Но престиж Науки, интерес к людям науки заметно понизился в перестроечной России. А мы, былые пылкие почитатели Академика, состарились, «успели десять тысяч разных книжек прочитать и узнали...»: Владимир Иванович Вернадский – крупнейший русский либеральный интеллигент, и потому Персона трагичнейшая в ХХ веке нашей истории.

«Науку движут иноходцы.

Нелеп им строй,

Как и табун».

Такой красивый полемичный эпиграф предваряет статью «Проспект Вернадского» в том советском «Прометее». Её автор И.М.Забелин, большой почитатель научного гения Академика, и сам тоже оригинальный учёный, жаль, не стал долгожителем (1927-1986). Иначе, быть может, развил бы эту свою тему об иноходцах...

Иноходь или «боковой ход» у лошадей, у других четвероногих наших братий меньших это врождённая особенность их походки, аллюра, весьма заметная и довольно редкостная; в остальном четвероногие иноходцы неотличимы от своих сородичей.

Иноходцами иногда называют и людей, идущих по жизни «другим путём», не в ногу с большинством и за пределами их горизонта. Люди иноходцами не родятся, а вырабатываются всем своим бытием, с колыбели начиная. В крестьянской стране, а Россия была такою совсем недавно, большинство народа живёт как неотъемлемая часть Природы, её годовых солнцеворотов, соучаствуя её умираниям-воскрешениям, преодолевая в меру сил непостоянства погоды, в поте лицасвоего совершает чудо рождения плодов земных. Знания-навыки, необходимые для безбедной сельской жизни (а то и просто для выживания), требуются земледельцу на каждом шагу; сколь ёмки и многообразны они, гласит народная мудрость – пословицы и поговорки.

Не та земля дорога, где медведь живёт, а та, где курица скребёт.

Хлеб на хлеб сеять – ни молотить, ни веять.

Земляника красна – не сей овса напрасно.

Бог на стене, хлеб на столе. Хлеб греет, не шуба.

Хлеб везде хорош, и у нас, и заморем.

С горя не убиться, хлеба не лишиться.

Сыта Улита, и хлеб цел.Эту беду можно с хлебом съесть.

Нет питья лучше воды, как перегонишь её на хлебе...

(И ещё, ещё мно-ого, по многим словам Словаря В.Даля).

Крестьянин, получающий знания и навыки сверх достаточных для деревенского Лада (В.Белов), даже местожительство не меняя, всё-таки жил уже иным образом.Подобного рода иноходцы разных личных достоинств и устремлений в крестьянской России год от году прибывали и прибывали, образуя некую новую общность – русскую интеллигенцию, воспитанную в Православии, человеколюбивую и совестливую; освобождение крестьянства от крепостного рабства было её настоятельной жизненной озабоченностью. Эту-то воплощённую Добродетель на исходе XVIII века и осеменил соблазном Всечеловечества масонский просветитель Н.И.Новиков, якобы добрый христианин. Проповедуя лестные приятности всеобщего братства, братской любви и помощи, масонство призывало соблазнённых освобождаться «от предрассудков их родины и религиозных заблуждений их предков», то есть уводило от рода-отечества, исподволь лепило под своё управление глобальный сиротский Интернационал.

Подробности новиковского посева, его первые всходы, их врастание тихою сапой в госаппарат России (и барабанною дробью – в Её «общественное мнение») достаточно освещает ныне переизданная книга «Русское масонство в царствование Екатерины II». Это магистерская диссертация историка Георгия Вернадского, родного сына Академика.

Когда отмена крепостного права «по манию царя» Александра II наконец-то свершилась и среди хлынувших перемен русской жизни обозначился скорый прирост новой разночинной интеллигенции, потомственная интеллигенция России разрослась уже до третьего-пятого поколения, нередко имея высокие гражданские-воинские чины, награды и оклады жалования; по выслуге ещё дедов и отцов многие потомственные интеллигенты были потомственными дворянами. Увы, родоначальниками иных заслуженных династий интеллигенции оказались новиковские саженцы и мужи, прельстившиеся Всечеловечеством, побывши в культурных Европах, также и некоторые выходцы оттуда. Их потомки могли не состоять ни в каких ложах, ни в партиях и вообще знать о масонстве лишь понаслышке, и однако всю свою сознательную жизнь горбить на эту компанию. Ибо неприятие предрассудка Самодержавия и заблуждений Православия было у иных интеллигентных семей давним респектабельным обычаем. Толпами подпадали этому соблазну и неискушённые разночинцы – слыть «лучшим-передовым» куда как лестно!

Притом все русские интеллигенты без разбору – знаменитые и неприкаянные, монархисты и социалисты – всегда чуяли-понимали полную зависимость своего бытия от трудов и податей крестьянства; только вот обеспечение самой возможности такого бытия текущим государственным строем разумел далеко не каждый. Преисполненные сердечной благодарности Народу и старшебратней жертвенной любовью к Народу, но отвергая Церковь, иные из них преступили Заповедь Божию и организовали охоту на людей, Царём Освободителем начиная, не щадили и «слуг самодержавия» – плохих вельмож, плохих чиновников, вплоть до почтовых служащих, плохих сельских учителей... Либеральное большинство интеллигенции России, бурно протестуя против казней террористов, революционный террор, однако, не осудило. После долгой вызывающей суетни-болтовни вокруг государственных устоев Самодержавной-Православной-Крестьянской страны – во имя Народной Свободы и Блага Народа! – успешно подменяя своим хитроумничаньем в умах множащейся образованщины Заповеди Православия, вконец распоясавшись посреди уже второй за десятилетие, тяжелейшей, военной страды, в феврале 1917-го либералы вдруг очутились– Временным правительством! – вместо Самодержавия! Получили неслыханную дотоле полноту Власти Всероссийской! Арестовали Царяи всю ЕгоСемью!..

И через два месяца нелепых попыток-шатаний построить разгулявшийся Табун, через два месяца едва скрываемой паники – от этой Власти они отшатнулись -(в знак очередного протеста против неправильных явлений российской действительности), сдали Власть социалистам, «Кремлёвскому мечтателю»; череда начатых ими потрясений России тянется уже столетие, достигая до наших дней... А одним из важных лидеров того погибельного помрачения множества порядочных людей, образованных весьма и вроде бы искренне доброжелательных, был Вернадский Владимир Иванович, студент-профессор-академик.

Просится возражение: не могло такого быть! На него ничуть не похоже!..

Вот и Н.В.Тимофеев-Ресовский («Зубр»), коротко с Владимир Иванычем знакомый, таким запомнил его: «Как-то вокруг Вернадского никогда не было никакого никрика, ни шума, терпеть не мог модничать, не занимался никакой политикой никогда, а вместе с тем был такой либерально-политической личностью, концентрировавшей вокруг себя соответствующих людей. Но не активно, а просто как совершенно замечательный человек». Однако публикаторы сего высказывания делают примечание: «В.И.Вернадский, как член ЦК Конституционно-демократической партии, занимался активной политической деятельностью с 1905 по 1918 год.»

Сам Академик, вспоминая накануне своего 80-летия пережитое, увезённый от московских бомбёжек вместе с другими академиками в Казахстан, зимой 1942/43 года напишет: «...Стал кадетом, с одной стороны – незаметно, жизненно через Братство, Союз освобождения, земская дружеская среда. Из этих хорий выросла моя партийность к.д. – незаметно, бытовым путём.Но сознательно – это из больших социально-политических течений единственная партия, которая стояла за максимальную свободу мысли».То есть в КД-партии он почти случайно, за компанию. Об этих «хориях» (хоровая, согласная деятельность), начавшихся ещё в 1883 году, речь у нас впереди. Пока же отметим: Владимир Иванович своими учёными трудами возможность случайности в явлениях живой и неживой Природы настойчиво отрицал. Настойчиво утверждая притом своей политической публицистикой свободную Науку, свободную Личность, вообще Свободную жизнь, никакими регламентами не стеснённую. То есть по сути Свободную Волю, способную на свой риск принимать или отвергать, вызывать или прекращать те или иные явления и обстоятельства, ей подсильные.А свободу мысли стеснить против воли человека вообще невозможно. Оттого-то «бытие определяет сознание» не всем одинаково, а всякий человек неповторим, и сам по себе и подробностями своей жизни.

С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА...

Будущий создатель новых отраслей Науки, он же и деятельный ниспровергатель Самодержавия, родился и рос в семейной среде, как сказали бы теперь, «заточенной» именно на эти направления; нет худа без добра, и глобальные подходы Науки тоже уходят своими корнями в масонскую традицию. В письмах к невесте Наталье Егоровне Старицкой (1860-1943) вчерашний студент рассказывает свои ранние годы и свою родословную, а 40 и 50 лет спустя стареющий Академик вновь касается тех же тем и факты-оценки его давних писем и мемуарных записей совпадают полностью.

Его дед Василий Иванович Вернадский (1769-1838), военный лекарь, «гуманная, мягкая натура», после наполеоновских войн вернулся из многолетнего французского плена в Россию «масоном и мистиком», «масон из кружка Пилецкого». Лелеял надежду, коли уж не привелось ему самому праздновать Свободу России и Конституцию, то уж сын Иван, единственный выживший из его детей, сподобится такому счастию непременно. Либеральное неприятие действительности могло быть вызвано у Василия Ивановича суровостью его жизненной стези – разрыв с отцом и бедственное студенчество, ужасы-страдания войны и неволя плена, кончины детей...

Деятельный либерализм его потомков, внука Владимира особенно, процвёл при завидной гладкости надёжно обеспеченной жизни. «...Под ним струя светлей лазури,// Над ним луч солнца золотой...//А он, мятежный, просит бури...»Отчего бы? Оттого, во-первых,что в бурях не бывал. А во-вторых, чаще оттого, что – «одинокий»...

Отец будущего академика Иван Васильевич Вернадский (1821-1884) «был очень горяч и вспыльчив, особенно в молодости, но был человеком ясного ума, замечательно нежной, мягкой души; ему недоставало только силы и настойчивости в характере». Он закончил Киевский университет и обучался в Берлинском, став едва ли не первым в России профессором политэкономии. Именно политэкономией началась тотальная политизация России, но тут возможно простое совпадение с запросами времени: «благородные девицы» середины XIX века ещё зачитывались французскими романами, а уже их дочери – Джоном Стюартом Миллем. Первой в России женщиной-экономистом была и его супруга Шигаева Мария Николаевна (1831-1860), умершая молодой, оставив сына Колю, болезненного ребёнка (1851-1874); вторично Иван Васильевич женился на её родственнице Константинович Анне Петровне (1837-1898). Масонства и мистицизма своего родителя Иван как бы не унаследовал. Лёгкость его служебных перемещений и предпринимательских починов вполне объяснима его личными достоинствами и слабой конкуренцией на поприщах его деятельности при некоторой благосклонности к нему госпожи Удачи. Тоже изавидная биографическая удачливость его сына Владимира, будущего академика, которого некоторые современники почитали масоном, он же, узнав об этом, лишь подивился пустойдосужей нелепице. Сыну Владимиру Иван Васильевич и передаст семейную мечту-надежду о российской Свободе и Конституции...

Известны ранние политические жесты 14-летнего петербургского гимназиста Володи Вернадского – на слухах основанные дневниковые записи февраля 1877 года – эхо антиправительственной демонстрации у Казанского собора 6 декабря 1876 года, первойтакой за несколько десятилетий, малочисленной, однако на самом пороге войны с Турцией ради свободы братушек-славян!

«...Время у нас теперь неблагоприятное. Недавно была Казанская история (...) устроили суд только с виду, им не позволяли себя оправдывать. Довольно странно и ужасно, что из них самому старшему 22 года, а есть и несовершеннолетние: они себя держали с достоинством. Перед приговором они сошлись в кучки и перецеловались, публика плакала».(«Это же дети!»).

«По рассказам о деятельности III отделения надо судить, что положение России скверно. Действия тайной полиции в Казанской истории; ссылка присяжных поверенных, говоривших по этому вопросу; затем недавнее закрытие Клуба художников, ссылки нескольких студентов, освиставших Толстого(Д.А. – министра!..)И в Турции ничего подобного не может быть, там по крайней мере есть какая-нибудь конституция, которая может развиться, а у нас и этого нет!»

С апреля 1877 по февраль 1878 года Россия победоносно воюет с Турцией, освобождая балканских славян; при заключении мира русские войска были в двенадцати верстах от Стамбула!..

24 января 1878 года В.Засулич стреляет в Петербургского градоначальника Трепова – на приёме им просителей; суд присяжных благородную террористку оправдывает. В семье Вернадских и у друзей их дома полное сочувствие героической девушке. «Славянская книгопечатня» И.В.Вернадского печатала газету «Северный вестник» В.Ф.и Е.В.Коршей, поместивших небольшое письмо Засулич, скрывшейся после суда; газету сразу закрыли, но типографию не тронули... Политическая оппозиция постепенно увлекает гимназиста, входит в круг повседневных интересов, становится привычкою.

Ближайшей роднёю Вернадских были Короленки: Владимир Галактионович (1853-1921), очень популярный в своё время писатель, редактор радикал-либерального журнала «Русское богатство» – троюродный брат Владимира Ивановича. «Близкая семья Короленок и масонская среда»,– вспоминая деда, отметит Академик в парижском дневнике 1924 года. Его двоюродный дядя Короленко Евграф Максимович (1810-1880), знаток природы, изрядно образованный и начитанный, много сердечного внимания отдал развитию одарённого любознательного племянника:

«Это был оригинальный и довольно сильный человек. Самолюбивый, в высшей степени остроумный и обидчивый, он в то же время был человеком глубокой доброты. (...) Он был самых либеральных убеждений, но в то же время был эгоистом и bonvivant, и я помню, как он говорил, что никак не понимает, как можно было давать сжигать себя, как хотя бы Гус или Джордано Бруно. Он ставил обыкновенно в пример Вольтера и признавался, что если бы к нему пристали попы, он двадцать раз перецелует крест, а не даст себя сжарить. Попов он не любил от глубины души. Глубоко уважал Фурье и Сен-Симона. (...)Мне иногда кажется, что не только за себя, но и за него я должен работать, что не только моя, но и его жизнь останется даром прожитой, если я ничего не сделаю. – Из письма к невесте, 6 июня 1886г.

Какие обязанности по жизни выполнял дядя Евграф и на какие средства он бонвиванил, нам неизвестно. Племянник Володя сторицею наработает и за него, и за себя, воздав притом сполна и семейному воспитанию, либерально-гуманному и мирскому:

«Жили мы хорошо, богато, все наши желания – детей – исполнялись очень скоро и даже слишком; никаких неприятностей нам испытывать не пришлось. (...) Книг было очень много у меня и у сестёр, с которыми я жил не очень дружно. Характеры у нас были разные, я был больше флегматик (вскоре, однако, переменился), они – живые. бойкие девочки, ужасно балованные.»

«В семье у нас царил полный религиозный индифферентизм; отец был деистом, мать была неверующая; я ни разу, например, в жизни не был на заутрене перед Светлым Воскресением...» – Из писем к Н.Е., июнь 1886г. Сёстры: Ольга (1864-1920) и Екатерина (1864-1910), близнецы.

Похоже, деистом был и дядя Евграф. Символ веры деистов сама святая простота: Создатель, сотворив и населив Мир, предоставил всем тварям, среди всех и Человеку Разумному, полную свободу устраивать своё бытие по своим способностям, не беспокоя Его суетными просьбами и праздными вопросами типа «что было раньше – яйцо или курица?» Всё было изначально. Творение непостижимо. Юдоль земная вполне пригодна для счастливой жизни в своё удовольствие... По сути таков мир благополучного ребёнка: я был(а) всегда, ведь я не помню своего появления, люди и остальное вокруг меня тоже были всегда, ведь завтра опять будет, как сегодня, как было вчера... (Академик Вернадский, утверждая всегдашность и повсюдность материи и жизни, по сути невольно припоминал отцовские настроения).

Между тем, уже в ранние годы мальчиком Володей властно овладевало «проклятие таланта», пробуждая глубокую впечатлительность, питаемую няниной простонародной истовой верою и ненасытным чтением Священного Писания вперемежку с чем попало и разговорами про домовых и чертей с детьми сторожей банка, управляемого отцом; размеренная картина семейных буден размывалась безудержными фантазиями-мечтаниями, неразрешимые вопросы толпились, перебивая, заслоняя один другого...

«...Я верил существованию рая и задумывался, где он находится, меня интересовали вопросы, как жили Адам и Ева, на каком они говорили языке etc. (...) Я создал себе какую-то религию, полную образов, то страшных, то нежных, но которые жили везде и всюду. Помню, как глубоко и сильно меня интересовали вопросы о том, что делается с душой после смерти, и рисовалось мне, что она долго (40, кажется, дней)летает вокруг тела, не может попасть туда, (...) слышал я, что и тело это ещё долго слышит, хоть и не видит... Я помню, как сильно на меня действовала смерть...»Из письма к невесте, июнь 1886г.

Вся эта большая внутренняя жизнь, явно неуместная в его семейном кругу, не одобряющем ни деток сторожей, ни его фантазий в духе гоголевских страшилок, и оттого скрываемая им, временами приоткрывалась, изумляя старших, радуя и тревожа их. И перед поступлением 10-летнего Володи в гимназию решено было съездить за границу, на Венскую международную выставку 1873 года, как-то познакомить подающего надежды сына с прогрессом современности, отвлечь его от пустых фантазий.

Поехали всею семьёй – с нянею, сёстрами и гувернанткой, обруселой швейцаркой. Кроме Вены посетили Венецию, Альпы, Дрезден, Прагу. В своей жизни В.И.Вернадский проживёт в Европе намного больше дней, чем в глубинках России, считая и два года эвакуации в Боровое, но первое знакомство с заграницей не впечатлило его, он смутно припомнит в 1942 году «некоторые мелочи» давние, как бы приметы будущих дел и забот его взрослой жизни...Мелкой речною галькой густо посыпана вся территория Выставки... Кристаллы кварца или горного хрусталя, счастливо найденные где-то вблизи Монблана... Мама на вокзале Венеции подняла шум, не желая садиться в гондолу и требуя извозчика; он и сёстры подолгу глазели из окон на залитые потопом улицы, гондолы и гондольеров...

«Очень помнится Прага. Но бытовые впечатления. Мы, дети, плелись в конце, шли с носильщиками пешком, должно быть, с вокзала, и вдруг я вижу, что няня Александра Семёновна разговаривает с носильщиком по-русски к большому обоюдному удовольствию. Отец много мне рассказывал о Чехии, я думаю, что у него уже здесь зародилась мысль поселиться в более свободной стране и издавать русскую газету. Нелюбовь матери к загранице сразу положила этому конец...»

Через два года, накануне переезда семьи из Харькова в Петербург Володя вдвоём с отцом опять побывают в Европе, но то будет уже совсем другой мальчик. Сильное влияние на него, кроме дяди Евграфа и отца, имел сводный брат Коля, Николай Вернадский, старший двенадцатью годами. И вот осенью 1874 года Коля – УМЕР... Живого, сердечного, умного, ласковогоКоли -НЕТ и никогда, НИ-КОГ-ДА-НЕ-БУ-ДЕТ?! Куда же его ЖИЗНЬ ушла?!.. Володя очутился с ЭТИМ один на один и никто, никто не умел как-то примирить его с ЭТИМ – ни чуждая ему церковь, ни семья – никто...

Спустя полвека Академик напишет:

«Смерть Коли при моей нервности – вызвала самозащиту: я старался забыть его и этим не допустить «нервных» проявлений и «потустороннего».

Здесь начало заглушения во мне отзвуков к чему-то необычному, которое во мне было – во мне, наследственном (?!) лунатике.

«Взял ли себя в руки» и жил нормально или же заглушил в себе способность понимать и чувствовать реальное, но не входящее в обыденную жизнь?»...

После этой утраты его воображением, вытесняя прежние сказки-фантазии, овладевают образы двух знаменитых на всю Россию людей сказочной судьбы:

Александр Гумбольдт, отважный путешественник, исследователь научного пути к счастию людей! (1769-1859). Джузеппе Гарибальди, пламенный борец со злыми силами угнетения и несправедливости! (1807-1882).Во второй раз Володя ехал в Европу начинающим гарибальдийцем и последователем Гумбольдта!..

В дальнейшем две трети своей долгой жизни он будет стремиться совместить оба эти подхода к бытию: познание мира и – его решительную переделку, пока заветная «русская революция» не отобьёт у него охоту гарибальдийствовать... А тогда, на первых порах, отец и сын читают, «кажется, в Милане», лондонскую газету «Вперёд» бывшего полковника-артиллериста Петра Лаврова (1823-1900), знакомившего Европу с революционной мыслью и хроникой освободительной борьбы в России.В Петербург гимназист Вернадский прибудет уже с некоторым политическим багажом, результатом чего и стали его дневниковые записи февраля 1877 года, приведённые выше.

Свои гимназические годы студент Вернадский сочтёт потерянными для себя, и будет неправ. Это очевидно из его же текстов:

«Наш гимназический класс был можно сказать блестящий. Учился я средне, отличался по сочинениям на уроках русского языка, когда интересовался, но и теперь жалею классические языки – латинский и греческий, в которых преобладала грамматика...»Из «Хронологии», без даты.

«...Совсем поворот произвело во мне увлечение историей – война сербов с турками и пр. – во все гимназические годы после 1876г. я ничему не научился; если не считать огромного, теперь большею частью забытого количества исторических фактов и некоторых взглядов и идей, порядочно, но раздельно продуманных...» Из письма к Н.Е., теперь Вернадской, жене. 1 августа 1888, Инсбрук.

Среди этих «забытых исторических фактов» – сохранившиеся его гимназические заметки и выписки из периодики, собранные по темам, поразительные своим обилием и разнообразием: «Общество при Николае I», «Сельскохозяйственные общества в России в 1878 году», «Должность генерал-викария в Далмации в XVIII веке», «Пётр Iо Европе», «Хорватские и словенские периодические журналы», «К биографии Грибоедова», «Украина и Русь», «Взяточничество полиции в Сибири в 1830-х годах», «Язык народный и язык литературный» и другие многие, порою с замечаниями в духе его записей 1877 года, тоном характерные вообще для набалованных вундеркиндов: «Был ли и есть ли теперь при всех жестокостях III Отделения стыд людского мнения у государей?»Эти заметки-выписки по темам – начало рабочего метода будущего академика.( И.И.Мочалов, «Вл.Ив.Вернадский», М.,1982. С.36-7.)

На склоне лет опять:«Университет имел для нас всех огромное значение. Он впервые дал свободный выход той огромной внутренней жизни, какая кипела среди нас и не могла проявляться в затхлых рамках гимназии. Выход в университет был для нас действительно духовным освобождением...» 7 августа 1942, Боровое.

И вскоре:«В гимназии я очень интересовался историей церкви, священник М.Соколов давал книги из своей библиотеки и из библиотеки гимназии». 21 ноября 1943, Москва;(в сентябре 1943 года в СССР восстановлено Патриаршество).

Разумеется, классическая гимназия не была лучшею школой всех времён и народов. Однако, гимназический курс давал возможность выпускникам самостоятельно освоить все индоевропейские языки, а там и другие; многие «классики», среди них и В.И.Вернадский, владели пятью-шестью языками и более. Из гимназии будущий академик вышел изрядным математиком, хотя и не жаловал этот предмет. А ещё в гимназии у Володи были друзья, с ними он выпускал рукописные журналы с иллюстрациями, «естественно-исторический» и «общий»; иные дружбы перешли за школьный порог (Е.И.Ремезов, А.Н.Краснов), длились до конца дней...Крупным минусом гимназий был отрыв преподавания от реальной жизни, хорошие хрестоматии по истории, географии, литературе лишь укрепляли книжное отношение гимназиста к бытию. Но как раз «рамки гимназии» – занятость и дисциплина – уберегли Владимира Вернадского от слишком ранней политической фронды.Ибо 70-е годы, начальные годы Второго Тысячелетия исторической России, поверх всех Её забот и добрых дел – освобождение славян, отмена крепостного права, отмена телесных наказаний – скандально отмечены массовой революционной пропагандой и террором, поставленными основательно.

К началу нашей перестройки Лениздат выпустил 50-тысячным тиражом двухтомник воспоминаний революционеров 70-х годов, то есть тех, кто подбивал к бунту поколение Володи Вернадского; нам подсказывали: «Гражданственность, служение высокой цели, присущая российской революционной молодёжи 1870-х годов – это традиция, завещанная ею молодому поколению годов 1980-х» (концовка предисловия). Но перестройка совершилась неожиданно скоро, и в наступившем управляемом хаосе хлопоты составителей затерялись.

Между тем, мемуары людей, назвавшихся «народниками», «народовольцами» – это единственное, что как-то объясняет их разбойную одержимость,убеждает, что их претензии на Высший суд и «народную расправу» не насмешка злодеев, а выстраданное глубокое заблуждение; и мемуары они кропали, невольно оплакивая свои убитые годы. Уход из семьи. Фиктивные браки, фальшивые паспорта. Явочные квартиры, младенцы, оставляемые родственникам. Высокие словеса, перемежаемые проклятиями царизму. Подпольные типографии, динамитные мастерские. Аресты, тюрьмы, ссылки, побеги. Эмиграции, шатания-расколы. Помешательства, самоубийства. «Безграничная усталость, от которой уже не отдохнуть»... Знакомство с их ущербным выспренним мирком, живущим воровскою моралью – сугубая честность между своими и сугубая «вынужденная!» лживость вовне – убеждает: разрушаемая ими Россия была страною сказочной личной свободы, а «пламенный революционер» – всё-таки диагноз.

Для ясности – пример из тех воспоминаний:«Точно какой-то могучий клик, исходивший неизвестно откуда, пронёсся по стране, призывая всех, в ком была живая душа, на великое дело спасения родины и человечества. И все, в ком была живая душа, отзывались и шли на этот клик, исполненные тоски и негодования на свою прошлую жизнь, и, оставляя родной кров, богатство, почести, семью, отдавались движению с тем восторженным энтузиазмом, с той горячей верой, которая не знает препятствий, не меряет жертв и для которой страдания и гибель являются самым жгучим, непреодолимым стимулом к деятельности».

Так автор этих «страстных, дышащих благородством строк», «выдающийсяписатель-народник» С.М.Кравчинский (Степняк; 1852-1895), зарезавший средь бела дня 4 августа 1878 года прилюдно на улице начальника Третьего отделения генерала Мезенцова Н.В. и скрывшийся (отнюдь не в степи), «знакомил европейскую общественность с русским революционным движением в книге «Подпольная Россия», впервые вышедшей отдельным изданием в 1882 году в Милане на итальянском языке и переведённой затем на многие другие языки».

Откуда шёл в Россию во все времена «какой-то могучий клик» было точно известно уже тогда: летом 1869 года на Петербургском почтамте задержано 560 пакетов прокламаций, отправленных из-за рубежа по 387 адресам; подобные пакеты обнаруживались на почтах и других городов России. А ещё «литературу» везли пудами грузо-багажом, старались печатать и внутри России. Благою целью было, взбунтовав крестьян, захватить власть, чтобы по-настоящему освободить, «поставить на ноги» бесправный тёмный народ – этакая импортная дворянская пугачёвщина...

«Первая битва была дана на почве религии. Но тут она была ни продолжительна, ни упорна. Победа досталась сразу, так как нет ни одной страны в мире, где бы религия имела так мало корней в среде образованных слоёв общества, как в России. (...) Атеизм превратился в религию своего рода, и ревнители этой новой веры разбрелись, подобно проповедникам, по всем путям и дорогам, разыскивая везде душу живую, чтобы спасти её от христианския скверны».

То было знаменитое «хождение в народ» 1874 года, провальное – мужики сдавали антихристов полиции. Но тактику соблазна поправили; вышеприведённая цитата заимствована уже из второго легального издания «Подпольной России» в России;СПБ,1906 г. Библиотека «Светоча» под редакцией С.А.Венгерова, С.2-3. А всех подпольных страниц в той книге 239.

«Спасать» тогда не получилось; к «спасителям» охотно шли уже готовые нехристи, но таких было ещё совсем немного. И атеисты пошли сеять своё «разумное, доброе, вечное» в народные школы – воскресные на рабочих окраинах, сельские земские, даже церковно-приходские (если удавалось), готовя читателей своих прокламаций, газет, брошюр, в конечном итоге – красногвардейцев. При обыске у одного такого учителя, бывшего студента-медика, нашли набросок стихотворения:

«Гей, работники! Несите// Топоры, ножи с собой// Смело, дружно выходите// Вы на волю в честный бой!// Мы, под звуки вольных песен,// Уничтожим подлецов,-// Палача царя повесим,// С ним дворянство и купцов!..»

Как известно, всё это почти удалось. Через два поколения после первых «народников» В.В.Розанов, анонсируя свой «Апокалипсис», напишет: «...в европейском (всём, и в том числе русском) человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустоты проваливается всё: троны, классы, сословия, труд, богатства».К 70-м годам по краю этих духовных пустот толпилось-разгуливало уже немало образованной беспечной молодёжи, иные, потерявши голову, принимались те пустоты расширять, порою срываясь в них, подобно генеральской дочери ПеровскойСоне (1853-1881): с 16 лет, сбежав из дома, курсистка, к 28 годам – цареубийца, казнена.

В либеральных кругах семьи Вернадских убийство Александра II ни слёз, ни возмущений привычного течения жизни не вызвало. Помрачнел, сник только Иван Васильевич, глава семьи, тайный советник; вероятно, тут и случился с ним «удар», второй, с первым, 1868 года, он справился, этот обрёк его на медленное трёхлетнее умирание. Володя, ухаживая вместе с матерью за немощным отцом, последние полгода перед выпуском гимназию не посещал; в госпитальных заботах им помогал друг дома офицер Николай Похитонов (1857-1897), участник Балканской войны, генеральский сын, идеалист-народоволец; его влияние на Володю сравнимо с дядей Евграфом и отцом... На таком историческом и семейном фоне Владимир благополучно выдержал экзамены на аттестат зрелости и поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета.

А в столичной almamaterуже прочно угнездилась политика...Ибо среди студентов год от году прибывало личностей типа «не хочу учиться, хочу жениться» при сомнительных способностях к учёбе,равно и возможностях женитьбы. Немало было и выбравших специальность без интереса-призвания, за компанию, ведь с аттестатом поступали без экзаменов. И кто же в тех неладах-нестыковках был повинен? Ясное дело – самодержавный строй отечества!.. Возросшее количество неприкаянных переходило в нехорошее качество: у прежнего «вечного студента», благодушного мямли, зачесались кулачки... Не избегнул и Владимир вступительных колебаний в сторону истории-философии-астрономии, да при его талантах и полной свободе студенту посещать любые интересующие лекции, а по избранной специальности только сдавать экзамены, те колебания сошли ему безболезненно.

Между студентами передавалось множество рукописных, типографских и гектографских недозволенных (и потому читаемых нарасхват) сочинений, начиная стихами Надсона и некрасовской «Кому на Руси жить хорошо», заграничных вроде «Парижская коммуна» и «Коммунистический манифест», до народовольческих «Сказка о мудрице Наумовне», «Чтой-то, братцы, как тяжело живётся нашему брату на русской земле» и многих подобных. Надсона и Некрасова Владимир не жаловал, бакунинскую «Революционную общину русских анархистов», как сторонник Лаврова, не одобрял, а народовольческие «народные» книжки удручали неуклюжей деланностью языка (до Некрасова, как до звёзд!) и смехотворностью содержания («Мудрица Наумовна» – катехизис марксова «Капитала»!); к тому же иные типографские были с подложными цензурными разрешениями и адресами типографий, а то и просто в обложках дозволенных народных книжек – всё вместе вызывало досаду и желание как-либо повлиять на это несуразное дело?.. Возможность явилась вскоре.

Учебное начальство, понимая бесплодность изъятий-запретов крамольной литературы и порицания возмутительных настроений студентов, подсказало идею Студенческого научно-литературного общества, с большим подъёмом в начале 1882 года и созданного. Возглавил Общество профессор историко-филологического факультета Миллер Орест Фёдорович (1833-1889), «благородный, чистый сердцем идеалист-славянофил». Тогдашний ректор Бекетов Андрей Николаевич (1825-1902), профессор-ботаник, предоставил занятиям Общества аудитории небольшого здания в ботаническом саду университета. Членами Общества могли быть студенты всех факультетов,а также окончившие курси оставленные для подготовки к профессорскому званию. Направлял деятельность Общества выборный Научный отдел; Владимир Вернадский был избран в его состав. Общество начало издавать сборники своих Трудов, составляло свою библиотеку; чтения студенческих докладов и рефератов собирали полные аудитории. Однако предотвратить организуемую народовольцамибольшую университетскую сходку, против которой Научный отделвозражал, Обществу не хватило авторитета. 10 ноября 1882 года Владимир, вопреки своим логичным выступлениям против сходки, вопреки горячим уговорам матери не ходить на сходку – пошёл...

«Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти»,– печаловался Ф.М.Достоевский, разумея: пойти к людям, к ближним;печаловался, когда Владимир едва успел появиться на свет, а одиночество, чреватое крайностями эгоизма, уже становилось повальным недугом образованной молодёжи. Верный путь к ближним начинается в родительском доме глубоким приятием, признанием над собою, над своей роднёю, над миром Благотворной Возвышенной Силы, народного «все под Богом ходим». Иначе – толпа, скопище одиночек, растерянных, раздражённых, рассерженных, жаждущих авторитета и повода к единению.В своей семье Владимир «с очень своей скрытой жизнью» был чужим среди своих, о чём жаловался не раз Дневнику: «...ни с матерью, ни с сёстрами не было настоящей близости». Мать целиком поглощена уходом за уходящим из жизни отцом, вокруг сестёр – кавалерийские юнкера, товарищи двоюродного брата А.Неёлова, вскоре гвардейского улана, с этой военной молодёжью нелады у друга дома Николая Похитонова, штабс-капитана, недавно отбывшего после Артакадемии к неблизкому месту службы... Оставалось «за компанию» пойти на сходку...

Сходка, затеянная как очередное жертвоприношение ради грядущей Свободы и Конституции, незамедлила обернуться скандальною бузой, вынудив учебное начальство вызвать полицию; последовали репрессалии. Грядущие хозяева России получилидля пропаганды свежую порцию пострадавшей «передовой молодёжи» и «реакционных чинуш», «царских жандармов», устроителей «зверских расправ»...

Научно-литературному обществу те завихренияурона не причинили, а даже подняли его престиж: в Общество потянулись одарённые студенты, удручённые пустой трескучей болтовнёй и бесчинствами сходок. Под конец 1883 года пришёл и первокурсник естественного отделения дворянин Ульянов Александр Ильич (1866-1887), в дальнейшем весьма прославленный, а тогда ставший вскоре секретарём Общества. Тем же годомв Обществе сложился дружеский кружок близких происхождением– воспитанием единомышленников, позднее сплотившись в Братство, взыскующее смысла жизни и путей служения роду людскому. Сперва вместе держались студенты из одной варшавскойгимназии: Александр Корнилов, историк (1862-1925), Сергей и Фёдор Ольденбурги, востоковед (1863-1934) и филолог (1861-1914). К ним пришли Владимир Вернадский и его гимназический друг Андрей Краснов, ботаник (1862-1915) и перевёлся из Московского университета варшавянин Дмитрий Шаховской, историк(1861-1939), позже пришёл историк Иван Гревс (1860-1941). Со временем Братство удвоится, но эти семеро сохранят дружбу до конца дней своих... Опять же, не бывает худа без добра, на злополучной сходке имели быть первые знакомства будущего Братства с девушками их круга: мнения о новинках искусства и литературы, мнения о новых течениях мысли, владение двумя-тремя языками; знакомые быстро подружатся, девушки примут горячее участие в работах Братства на благо угнетённого народа. И даже больше! Со временем четыре пары сочетаются браком! Владимир Вернадский – не первым ли в их ряду?!..

Кружок решительных юношей сложился в Обществе и вокруг Александра Ульянова; самому старшему из них Михаилу Новорусскому было 23 года, самому младшему Василию Генералову едва 17, годом старше был и Александр... Амбициозные кружки образованной публики были характерной приметой петровской России XIX века, заметно молодея и политизируясь к её закату. Европейский мечтательный гуманизм, порою сдобренный невинным цинизмом: Арзамас,Зелёная лампа, Приютино... Продолжился европейским мечтательным атеистическим либерализмом дамских книгоиздательств конца XIX века -Поповой, одной и другойВодовозовых, Женской издательской артели; наконец, мечтательным марксизмом издательств Калмыковой, Марии Малых... Параллельно утверждались, местами пересекаясь с гуманными мечтателями, европейские общественные утопии, научно оправдывающие террор: Союз благоденствия, Декабристы, Петрашевцы, Нечаевцы, Народовольцы...Террористической фракцией «Народной воли», Первомартовцами-2 станет и кружок Александра Ульянова, о чём никто – ни сами они! – ещё долго (почти три года) понятия не имели...

Всё это время Братство и кружок Ульянова тесно соприкасались в чтениях и Трудах Общества, отнюдь не сливаясь своей внутренней кружковой жизнью. Братство занялось было вплотную проблемою книг для народа...

«Необходимость народной литературычувствуется всеми нами. Только тогда, когда то, что добыто трудом немногих станет добычею всех, только тогда возможно наилучшее развитие масс». Из Дневника, 11.V.1884. Петербург.

В этих благих, слегка воинственных фразах одно из первых нечаянных упоминаний Вернадским живого вещества, притом в его наивысшей форме. Видеть миллионы народа «массой» начал, конечно, не он; «народные массы», «трудящиеся массы», «тёмные массы», позднее – «солдатские массы» замелькали к тому сроку на множестве «прогрессивных» печатных страниц; нечто такое как бы туманилось в воздухе... До открытия Академиком «живого вещества» – «совокупности организмов, участвующих в геохимических процессах» – оставалось более тридцати лет.А пока в обсуждениях просветительных планов Братства выяснялось, что «массы» это почти сто миллионов душ, живущих своими стародавними обычаями и совершенно не затронутых научными знаниями. Им не чужды проявления фанатизма, у них безотчётное пристрастие к одним предметам и темам и полное равнодушие к другим. Значит, полезные народу научные книги могут остаться вовсе без внимания, а едва ли ему полезные книги религиозного, мистического настроения часто находят в народе сбыт. Народные школы повсюду малочисленны... Народные библиотеки жалки...

Поприще открывалось неохватное, требующее уйти в него с головою, всеми силами, всеми днями... Нашёлся и достойный пример: харьковчанка Христина Даниловна Алчевская (1842-1920), уже выпускающая объёмистый указатель «Что читать народу», открывающая воскресные школы!.. Но ведь она располагает большими средствами своего мужа-банкира... Лев Толстой пишет для крестьянских детей! Его книжное издательство «Посредник» и ещё в Петербурге с полдюжины частных издательствуже выпускают мало-помалу нужные книжки для народа, а при Вольном экономическом обществе (ВЭО; 1765-1918) большую общественную поддержку имеет Комитет грамотности, тоже издающий книги для народа и открывающий библиотеки!..

На всю жизнь станет трудником народного просвещения только Фёдор Фёдорович Ольденбург. Да в земскую деятельность уйдёт Дмитрий Иванович Шаховской, князь. Остальные братья-друзья пойдут в науку. А тогда весь братский кружок единодушно примкнул к работам Комитета грамотности ВЭО, переводить и приспосабливать для чтения народом заграничные научные книги. А чтобы как-то загладить некоторую неловкость от сокращения размаха своего благого порыва, решено было постараться размножать полезные книги, не принимаемые издательствами...

БРАТСТВО ПРИ ОБЩЕМ ДЕЛЕ.

Научно-литературное общество давало студентам возможность гектографировать их доклады, рефераты и конспекты лекций. Каким-то путём к Братству попала копиятолстовской «Исповеди», недавно законченной автором и запрещённой цензурою к публикации. Гектография дело хлопотное, требует аккуратности, терпения и некоторых денежных средств. Весь копируемый текст должен быть переписан постранично особыми чернилами; одна копирующая подложка выдерживает до ста копий, для каждой новой страницы глицериново-желатиновую подложку следует освежать. «Исповедь» заняла семь десятков печатных страниц, это семь десятков чистыхкопирующих подложек; ну, для общего правого дела чего ни сделаешь!..

Сегодня «Исповедь» Льва Толстого – на удивление рыхлое трудночитаемое растянутое повествование, поражающее преизобилием буквы «Я». Стареющий обеспеченный барин, переевший всего-всего, близко и сверху лежавшего, сохранивший на этих дегустациях немало из своих недюжинных сил, но растративший напрочь радость жизни, пытается добыть душевное равновесие, свирепо нарезая круги вокруг своего «Я», жёлчно клевеща впопыхах на своё прошлое, на своё высокое ремесло, на всё и вся, на самоё жизнь... А притомясь, обещает продолжить когда-нибудь свои изыскания веры истинной, неложной, а в назидание-утешение читателю указует: дивиться на небо ясное лучше, нежели вперять взор в тьму кромешную. (А то читатель того не знал)... Благотворительный тираж «Исповеди», каков бы он ни был, конечно, не залежался. В ней было немало невольных предостережений «для всякого неверующего, обращающегося к вере (а подлежит этому обращению всё наше молодое поколение)...» Вчитывалось ли само Братство в «Исповедь»? Похоже, вчитывалось не очень...

Рядом со Львом Толстым на слуху тогда был Фёдор Достоевский, почитаемый многими среди образованной публики, однако – далеко не большинством: Толстой хмурился на самодержавие, а Достоевский хмуро глядел на революцию; Владимир Иванович на склоне лет вздохнёт, что так и не освоил его. А следующим нелегальным трудом Братства стала новая книга «GeschichtederrevolutionarenBewegungeninRussland», Lеipzig, 1883,немецкого профессора политэкономии Туна (Thun, 1853-1885), уроженца Лифляндии (Прибалтики). Аккуратный томик в шагреневом переплёте с золотым тиснением на корешке, веленевая бумага, соответственная печать, почти 400 страниц немецкого текста; прежде книгу следовало перевести...

Справочники сообщают, что «История революционных движений в России» – последняя книга Туна – в России ходила в нескольких «литографских» переводах; первое типографское издание Женева, 1903(1?), второе – Петроград 1918; в Германии не переиздавалась.

Женевское издание карманного размера;газетная бумага, мелкий шрифт: текст Туна занимает всего 200 страниц, плюс ещё 150 страниц галиматьи пояснений, уточнений и пропаганды-агитации Г.В.Плеханова (1856-1918), Д.Кольцова (Б.А.Гинзбурга, 1863-1920), Я.В.Стефановича (1853-1915) и Петра Лаврова. Тун писал свою «Гешихте» по материалам известного женевского политиздателя Элпидина М.К. (1835-1908), в основном, о народниках и народовольцах, то есть о времени и людях лениздатовского Двухтомника, только подход у Туна к похождениям-биографиям российских персонажей – поневоле нынешний голливудский, плюс аккуратная непредвзятость постороннего. Не приемля самодержавия, политические убийства он объявляет преступлением. Сообщает, что декабристы думали «перенести Франциюв Россию», а в Н.И.Новикове «русские революционеры чтят своего предшественника». «Что делать?» – книга нужная, полезная, но «изображение русской молодёжи в эстетическом отношении поистине чудовищно, растянуто, скучно». Ни слова худого не сказано им о патриотизме «Московских ведомостей» и Каткова Михаила Никифоровича (1818-1887), столь ненавистных радикалам; есть и ещё отступления от шаблонов революционной литературы, на что и указывают дотошные комментаторы. И ни словом не касается он общего всем революционным движениямагрессивного атеизма, обожания ими своих вождей, их пламенной веры в свои, а чаще чужие, заморочки... В целом женевское издание книги Туналишь добавляет градуса тоскливому впечатлению от лениздатовского Двухтомника.

Вероятно, Братство, не ведая кровавого опыта ХХ века, прочитывало эту книгу иными глазами. Перевод её не составлял для них большого труда, языками они владели свободно, зато издать эту «Историю» было им никак не по силам. Но отыскать подпольных издателей при тогдашнем револьтном энтузиазме образованной публики возможность была. Не исключено, женевское издание выполнено в конце концов именно с их перевода, очень уж текст уверенный, грамотный. Не исключено также, что занимались они «Гешихте» уже по окончании Университета и уж точно – после незаметного для Владимира минования им второй в его судьбе развилки жизненного пути.

Летом 1882 года Вернадские отдыхали в Павловске вблизи Петербурга. На фотографии того лета вокруг немощного Ивана Васильевича расположилась его семья, крайним слева, ближе всех к фотографу, в клетчатом пиджачном костюме, уже тесноватом, устроился угловатый косматый Владимир с большой лохматою собакой у ног... «28 мая (...) Сегодня я определил в первый раз в жизни 3 цветка: Ranunculusacris – cемействоRanunculaceae, TrientalisEuropen – семейство Primulaceae и Potentillatоrmentilla – семейство Rosaceae...»

«12 июня утром (...) Был в Метеорологической обсерватории, здесь находящейся. Замечательно, что у них наблюдения за облачностью производятся на глаз. (...) У них также не делается в этом году точных наблюдений за ветрами (...) Наблюдения над электричеством воздуха в настоящее время также нет».

В те дни у 19-летнего любознательного студента-книжника раскрывались глаза на живую Природу. Свои волнения он приносит своему самому верному собеседнику – Дневнику... «Июнь 15. Около 12 часов ночи небо, где зашло солнце, какого-то странного зеленовато-медного цвета. Ветер порывами, сильный. Вчера я заметил, идя по парку, по одну сторону деревья с силой раскачивались ветром, а шагов 20 в сторону даже не шелохнутся в то же самое время».

«8 июля. Прежде я не понимал того наслаждения, какое чувствует человек в настоящее время, искать объяснения того, что из сущего, из природы воспроизводится его чувствами, не из книг, а из неё самой.(...) И тут он подымается из праха, из грязненьких животных отношений, он яснее сознаёт те стремления, какие создались у него самого под влиянием этой самой природы в течение тысячелетий (...) Много перечувствовал я в 4-5 часов, проведённых мною в Поповке. Много понял яснее, чем понимал прежде, а многое, вероятно, понял неверно. Я ожил и оживился...»

«18 июля. Новая картина. Лес принёс с собою новое оживление в безжизненное для нашего глаза и уха место. А какой вид открывается на это старое русло из лесу, а из Поповки на лес! Жаль, что нет у меня знания живописи...»

Казалось бы, ещё миг,движенье сердечное и...

«Полна, полна чудес могучая Природа!»...

«И счастье я могу постигнуть на земле,//И в небесах я вижу Бога...» – САМОзабвения не хватило ему для того движенья, слишком он был во власти своих познавательных способностей; сказалось и воспитание...

Под впечатлением павловского лета он сделает в Обществе большой доклад «О предсказании погоды»,блестящий для второкурсника:«Человек настоящего времени представляет из себя геологическую силу; сила эта всё возрастает и предела её возрастанию не видно»,– начиная этим первым тезисом доклада, за всеми последующими – завидная эрудиция и упорная самостоятельная мысль будущего Академика; его излюбленная темавековой преемственности знания и особоймиссии творческих личностей; его размежевание с поэтичным и мифологическим восприятием Природы в пользу инструментального, системного метода (чего так не хватало обсерватории в Павловске). «Встречаются лица из масс, которые могут предсказывать погоду, но это именно те, что нашли знание не из кладезя народной мудрости – пословиц и поговорок, а из наблюдений, спроса, долголетнего спроса самой природы.(...) Два факта прочно установили предсказание погоды: инструменты и сношения наблюдателей». Наука всемирна и аполитична, «ко всем явлениям атмосферы можно приложить слова поэта: Вечно холодные, вечно свободные,// Нет им отечества, нет и изгнания», – стать Науке свободною в полной мере мешает консерватизм необразованного населения и незаинтересованность властей... Отныне Владимир увлечён устройством Природы, закономерностями её постоянной изменчивости;восторженных созерцаний более не будет в его Дневнике, смыслом жизни для него должна быть Наука; но – которая?..

Погода, климат с их причудами-сюрпризами, с бесплодным корпением над сводками наблюдений казались не лучшим поприщем для выявления природных закономерностей, и Владимир, ознакомив коллег (и себя) с положением дел в предсказании погоды, больше о климатологии не помышлял. Направил, было, избыток энергии на просвещение «народных масс», но там всё свелось к малым хлопотным делам с оглядкою на Охранное, бывшее III-е, отделение, оглядкой скорее унизительной, чем азартно-конспиративной; Отделение это и власть, при которой оно процветало, давно казались ему виновнымив его внутренней маете. Это придавало уверенности.

«Только тогда, когда большинство массы поймёт и своё положение и свои силы, только тогда возможно более разумное ниспровержение нынешнего паразитного правительства. Для этого необходимо распространение знания, а для этого – народная литература». Из Дневника, 21 мая 1884, Петербург. – Только вот народная мудрость, пословицы и поговорки – разве не из долголетнего спроса природы?..

Тою весной, вскоре после кончины отца Володи, «Охранка» арестовала на службе офицера Николая Похитонова, активного деятеля Военной организации народовольцев; как заговорщику, изменившему присяге, емугрозила смертная казнь...

«Разрушительная деятельность правительства. Наше правительство стремится к разрушению государства и по какой-то странной иронии считает себя охранителем. Разрушение семьи арестами и т.п., разрушение народного благосостояния и т.п. Инстинкты лиц, в руки которых попала власть, разнузданны, и нам остаётся только сокрушаться до времени над гибелью того, что установлено работой поколений...»Из Дневника, 25 мая 1884, Петербург.

Весьма тревожная запись, и содержаниемсвоим, гуманно-радикальным, и ребячески-угрожающим тоном, и этими странными здесь «и т.п., и т.п.». Должно быть, подобные настроения витали и в соседнем кружке Александра Ульянова: что может быть достойнее дела освобождения родной страны от ГлавногоЗла, от Змея Горыныча!..По счастию, студента Вернадского заметил молодой профессор минералогии Докучаев.

За несколько месяцев до желанной революции 1917-го академик Вернадский выступил со статьёй, озаглавленной, вскоре оказалось, пророчески -«Из прошлого». Вспоминая своих университетских профессоров, он называет имена, половина из которыхшироко известны и сегодня – Менделеев. Сеченов. Бекетов. Петрушевский. Меншуткин.Бутлеров. Воейков...Называет и призабытых ныне в России раскрестьяненной Костычева Павла Андреевича (1845-1895) и Докучаева Василия Васильевича (1846-1903), пионеров научного почвоведения, учения о генезисе и плодородии почв; посредине ХХ века, когда наша страна возрождала земледелие, выжженное Второй мировой войною, их имена знал каждый советский школьник... У профессора Докучаева есть и еще одна, ему неведомая заслуга, он сохранил для Науки новатора Вернадского, может быть, даже спас его.

После ареста Н.Д.Похитонова и осуждения его к смертной казни, как поднявшего оружие, полученное по Присяге, противтого, Кому присягал, «сознательность» студента Вернадского должна была расти по экспоненте, вместо этого – растерянный скорбный плач Дневнику:

«14 сентября 1884г. Сегодня полковник Он-ко (так!) в разговоре с моей кузиной сказал, что 16-го будет тайный суд (и он судья) над 15 человеками, заключёнными в Петропавловской крепости, и что Похитонов приговорён (до суда) к повешению.

Это известие не нуждается в комментариях.

Дорогой мой друг, Николай Данилович... Он гибнет, его убивают, медленно мучают – и за что, за какое преступление! Он любил горячё свою страну и свой народ, он смел мыслить не так, как хочется некоторым, власть имущим, и его без суда убивают и называют это не преступлением».

Здесь не слышится смятения, страха – оторопь, растерянность – от нелепой утраты сердечного друга, уже второго в жизни и опять Николая, умнейшего, добрейшего и – от некоторой притом своей отстранённости внутренней...

Уступая уговорам отца, Николай Похитонов обратится к Змею Горынычу с прошением о помиловании. Казнь будет заменена ему вечною каторгой (а известно – вечные каторги редко бывают вечными); Владимир вздохнёт с облегчением и вернётся к занятиям наукою, наконец-то обретённой им как раз между арестом Николая и людоедским приговором ему. Весной того года за компанию с Андреем Красновым он поучаствовал в полевых поездках учеников профессора Докучаева поокруге Петербурга; как обычно, усмотрел некоторые подробности, не замечаемые коллегами, и высказал догадки, неожиданные, но верные. В итоге был приглашён Докучаевым на лето в состав его Нижегородской геолого-почвенной экспедиции... Владимир уже собрался уехать на лето в Екатеринославскую губернию к зятю и делился своими планами с Дневником при полном его сочувствии. Хотелось увидеть Днепр, пороги. Осмотреть заводы Криворожья. Быть может, добраться до Чёрного моря!.. Но главное – ознакомиться с народом, который Братство будет просвещать; побывать на ярмарке...

«...Для всего этого необходимо избавиться от излишней щепетильности и иногда даже быть назойливым. Я не могу себя считать необходимо и неизбежно конфузливым, так как вообще меня замечательно мало трогают мнения обо мне окружающих и меня часто сдерживает только нежелание сделать неприятность другим. Не могу сказать, чтобы я не любил общества, моя так называемая нелюбовь зависит в сильной степени от воспитания. Необходимо всё это отбросить...(...)Чрезвычайно важно ознакомиться с экономическим положением масс и, хотя мне придётся вращаться совсем в другой среде, во многом поневоле враждебной массе, всё-таки кое-что узнать удастся. Надо всё это записывать...»Дневник, 6 мая 1884, Петербург.

Предложение Докучаева облегчало главную задачу, знакомиться с народом в большой компаниигораздо проще и достовернее; Ока и Волга тоже великие реки, а сам Докучаев интересный профессор, у него оригинальный ум и новые идеи, подкреплённые завидною волей: чернозёмы он считает чудом природы и сокровищем России, а все вообще плодородные почвы называет особым естественным природным телом, отличным от безжизненной горной породы!..

Пешим маршрутом они пройдут от села Доскина на Оке до Нижнего Новгорода,

около 25 вёрст по прямой. В обрывистом обнажении Владимир обнаружит слой ископаемой фауны, прежде не замечаемый; ископаемые тут же определят. Вместе с Докучаевым он пройдёт привязку этого слоя к геологическому разрезу; результат будет опубликован в Отчёте. То было его первое печатное выступление и начало научной работы академика Вернадского...

Владимир присоединится к ученикам Докучаева, в их числе уже был Андрей Краснов; нечто общее в характере отмечал Владимир у себя и Докучаева, да опять мешала разница воспитания – Василий Васильич вышел из семинаристов. Занятия в Минералогическом кабинете, прежде от случая к случаю, станут у него постоянными; начнётся долгая пожизненная полоса упорядочения, устроения, расширения им сферы Науки; пока лишь в собственном мысленном представлении.

«...У нас как-то узко понимают «минералогию» и считают её чуть ли за неправильную систематику. Мне кажется, что здесь спутаны 2 разных отдела знаний: 1.Кристаллология – наука о строении твёрдых тел и 2.Минералогия. (...)Принимая представление о науке в общепринятом смысле, мы можем счесть за науку одну кристаллологию – науку о строении материи. (...) Между тем минералогия есть глава геологии и излагать её как отдельную «науку» не имеет никакого значения.»

«...Кажущиеся отступления от закона тяготения в молекулярном веществе зависят от неполноты и неточности формулировки закона, а не от отступлений от вполне верного и точного. В науке не может быть «исключений» необъяснимых...»

«...Метеориты может быть могут указать на другой интересный факт. У нас на Земле всё совершается при мало изменяющейся силе тяжести, тогда как на других телах сила тяжести иная и реакции должны быть несколько иные».– Неправда ли, очень даже неплохо для третьекурсника 80-х годов XIXвека. Неужели до него никто не задумался над этим?.. А здесь лишь малая толика его студенческих научных рассуждений дневниковых. И не все они столь категоричны, нередки сомнения, есть и просто вопросы. Но заинтересованность, живая, глубокая, постоянна.

Осенью 1885 года он закончит университет уже вполне состоявшимся, неизменным до своих предпоследних дней. Но если в Науке у него никогда не будет крутых огорчений, а почти сплошь оптимизм и лавры, то с Общественностью и собственным «Я» он вкусит всякого – и медов, и кислых квасов, а под конец и вовсе скорпионов.Его оставят в университете, аспирантом, как сказали бы теперь, при Минералогическом кабинете, хранителем которого был когда-то Докучаев, целых шесть лет после своего студенчества. Весною следующего 1886 года занять должность Хранителя кабинета, (темсамым поступить на государственную службу по Министерству народного просвещения), нежданно предложат Владимиру Вернадскому. Уверяя себя, будто, кроме занятия минералогией,у него есть совсем другие планы,он всё-такипредложение примет. Бытие, прежде влияния на сознание, на образ мысли, властно диктует образ жизни, поведения: живи, как все окружающие! Привычный беспечный быт имперского чиновного интеллигента, дающий широкие возможности заняться наукою, преподаванием,литературой весьма благоприятствовал личным устремлениям Владимира.

Тою же весной он посватается к Наташе Старицкой.

О своих мечтах-желаниях «лично повидать главные страны и моря», «другую, тропическую природу», а то и навсегда покинуть Россию, он сообщал не однажды и юношескому Дневнику, и в старческих итоговых записях. Исполнение откладывалось вначале по нездоровью матери, затем – «Встреча с Натальей Егоровной Старицкой совершенно изменила мои, казалось, прочные планы. Я думаю, я бы это исполнил». Именно вот «казалось». Среди моря страниц его научных и политических суждений не слышно ни вздоха о чём-либо романтическом-тропическом, хотя бы книжном – ни приморских городов, ни пальмовых островов, ни Дикого Запада, ни Пирамид, ни легендарных имён – ровно ничего. Его мучили вопросы бытия и мироздания, странные, на манер его детских – о местоположении Рая и разговорном языке Адама и Евы; обладая сильным, фаустова склада умом, он получил-воспитал соответственную непрогибаемую натуру...

«В гордости своей я думал: нет такого чувства, какого нельзя бы перебороть, нет ничего, нет никого, кто бы мог свернуть меня с дороги, ясно и резко поставленной: всякое чувство сломлю я своей волей, не преклонюсь ни перед одним человеком; что решил я, то и сделаю – хорошо ли, дурно ли – моё дело, никто мне не будет судьёй и ни на кого не обращу внимания при поступках своих... Теперь мне странны и дики эти мысли, чем-то далёким веет от них. И всё произвело чувство...» – это, пожалуй, самый мажорный аккорд его летних писем Наташе. На его предложение руки и сердца Наташа ответила уклончиво: над этим надо хорошенько подумать и ему, и ей... Летом семья Старицких отдыхала на финском взморье недалеко от столицы, а Владимиру предстояло всё лето разъезжать сначала в командировку на карельские месторождения мрамора, оттуда в тамбовское наследственное имение Вернадовку. Отовсюду он шлёт невесте, с которой на Вы, исповедальные письма-трактаты о любви, семейном равноправии, семейных традициях и других составляющих семейной жизни, письма взволнованные и очень положительные. Решающий довод показывал, так ли уж переменился влюблённый рыцарь ( – здесь и далее выделено нами):

«...Я никогда в жизни себя не чувствовал таким мощным, никогда мне не казалось, чтобы у меня была такая сила, какая точно растёт у меня на глазах, только мысль о Вас увеличивает, усиливает мою деятельность, мою энергию, моё желание и способность работать. Без Вас я останусь ничтожеством, но я чувствую, что при Вашей поддержке я в силах буду сделать что-нибудь».

Русская Маргарита не убоялась, о чём едва ли сожалела.

Они обвенчались 3 сентября 1886 года. Наташина большая родня Старицкие, Зарудныеи Владимир сошлись очень родственно, теперь ему всегда было «куда пойти». Как среднестатистическая единица он определился. Оставалось осуществиться его уникальной личности. Но собственной свободною волей он уже готовил себе едва ли не западню...

Начальные – судьбоносные! -события семейной жизни Владимира известны отрывочно, больше по его поздним мемуарным свидетельствам, опубликованным, как и его Дневник,уже целиком. 26 января 1941 года он пишет в своей «Хронологии»:

«Исполняя неизбежные по службе обряды, я давно не был христианином и привык к этой личине относиться формально. Свадьба была светская. Мой шафер был А.А.Неёлов, уланский гвардейский офицер, мой двоюродный брат, как родной в нашей семье – и П.А.Земятченский, С.Ф.Ольденбург решительно отказался...

Мы в карете Егора Павловича поехали на нашу квартиру – Васильевский остров,6 линия, за Малым проспектом».

Земятченский Пётр Андреевич (1856-1942), ученик и сотрудник Докучаева.

Отказались присутствовать оба Ольденбурга, не желая надеть ещё одну личину – фраки, на которых настаивала родня невесты.

Егор Павлович – Старицкий (1825-1899), отец Наташи, директор Департамента законов Сената, член Госсовета, действительный тайный советник(чин II класса, выше лишь Государственный канцлер, каковых за всю историю послепетровской России хорошо, если дюжина была). «Светскую свадьбу» при таких обстоятельствах представить затруднительно; «поехали на нашу квартиру» – откуда? Должно быть, всё же из храма?..

Случайный выбор этой квартиры вблизи университета, в дальнем конце тихой улицы, где нередко квартировали студенты, едва ли не поломал судьбу Вернадских, «т.к. у меня чуть ли не ежедневно собирался Совет объединённых землячеств, председателем которого был я, а заместителем или А.И.Ульянов (...) или Зварыкин, позже профессор Технологического института в Томске. Членами – В.К.Агафонов, Шевырёв, И.Д.Лукашевич и кое-кто, точно сейчас не помню, из кружка А.И.Ульянова, кажется, Генералов и Новорусский. (...) Я был очень близок с Шевырёвым и Лукашевичем, м.б. потому, что оба были натуралисты.»

Совет землячеств, организация нелегальная, поскольку сами землячества Уставом 1884 года не допускались, всё-таки в разное время существовал едва ли не во всех вузах России; землячества занимались, в основном, устройством быта студентов, но часто бывали вовлечены, использованы посторонними силами для нагнетания освободительных беспорядков. Петербургский Совет землячеств организовался как раз весною 1886 года; В.И.Вернадский, всю свою жизнь что-нибудь организуя, а порою и возглавляя, не упустил и этого случая. А кружок Александра Ульянова уже был у кого-то на мёртвом крючке; 1 марта 1887 года их взяли с поличным в засаде на Александра III... 8 мая того же года Шевырёв 24л., Ульянов 21г., Генералов 20л., Осипанов 26л. и Андреюшкин 22л. были повешены; Лукашевичу 24л. и Новорусскому 26л. казнь заменили пожизненной одиночкой. (Оба освобождены из Шлиссельбурга в октябре 1905; Лукашевич с 1919 года профессор геологии в Вильно.)

«...Я знал их всех, но не подозревал долго, однако потом Шевырёв проговорился, и я спорил с ним против террора.» «...Мне казалось, что Шевырёв, брат известного в то время профессора кафедры в Лесном институте прикладной энтомологии, был главным лицом, может быть я ошибаюсь.» – это не из протокола допроса, а из той же «Хронологии». Удивительное дело, но в «полицейском государстве» никого из Братства даже не привлекали к дознанию! Хотя Сергей Ольденбург был очень близок к Александру Ульянову (что в дальнейшем неплохо послужит ему)! Есть утверждения, будто Ульянов всю вину брал на себя, выгораживая всех своих знакомых...

Учебное начальство поспешило закрыть Научно-литературное общество; в нём уже состояло более трёхсот молодых людей, библиотека Общества насчитывала пять тысяч томов – куда обратится энергия этой молодёжи, видимо, всерьёз не подумали...

Никого не исключили, не уволили...

Вольное экономическое обществоустроило Владимиру летнюю командировку в Смоленскую губернию на месторождения фосфоритов; Университет поднял вопрос о его двухгодичной заграничной стажировке – возможно, пригодился весь авторитет Егора Павловича; Наташа ждала ребёнка...Случись подобная история в Советской России (после столетия борьбы за свободу!), не миновать бы Владимиру чернейших подозрений общественности, а скореевсего, «за недонесение» им бы всем «век свободы не видать»...

Или, быть может, подробные воспоминания Академика о своём сопричастии к таким «увлекающимся и превосходным», «умным и привлекательным» юношам всего лишь привычная формальная дань советской мифологии (подобно «светской свадьбе»)?.. Однако, отвергая террор, он до самой Октябрьской революции энергично приближал её «другим путём». Верен себе остался он и в то угрожающее лето: «...Всюду, везде натыкаешься на одно и то же, на какое-то бессмысленное непонятное глумление над людьми, ни для чего не нужное их угнетение, связывание. Точно у России так много хороших работников и людей, что их можно давить как лишних, ненужных, негодных. И как ни отвёртывайся, всюду, везде видишь, как давят людей. И мне иной раз кажется, что я слышу, как под безжалостной пятой, в казематах, тюрьмах, по разным городам, местам отдалённым и не столь отдалённым, среди блестящей обстановки благородных семей или бедной народной нищеты бюрократией давятся людские души. И мне точно слышатся стоны, слышится треск и стенание...» Из письма к Н.Е. 6 июня 1887.

До начала своей работы в Рославльском уезде, Владимир побывал в соседнем Дорогобужском у Александра Николаевича Энгельгардта (1832-1893), учёного химика, бывшего профессора Петербургского земледельческого института, участника «Земли и воли», высланного в 1871 году в своё имение Батищево, где создал образцовое хозяйство, используя для удобрения и фосфориты; от политики он давным-давно отошел, но вздохи, должно быть, остались, а тут – первомартовцы... Однако, начав работать, Владимир отвлёкся от «стонов и стенаний», работа,как всегда у него, вначалеспорилась...

«Мне хотелось поговорить с тобой о моей магистерской теме; брать вопрос о фосфоритах мне не хочется, у меня не так уж сильно лежит душа к ним, гораздо ближе лежит она к «схоластическим кристаллам» (...) По природе я мечтатель и это опасная черта: я вполне сознаю, что могу увлечьсяложным, обманчивым, пойти по пути, который заведёт меня в дебри; но я немогу не идти по нему, мне ненавистны всякие оковы моей мысли, я не могу и не хочу заставить её идти по дорожке практически важной, но такой, которая не позволит мне хоть несколько больше понять те вопросы, которые мучат меня.(...)Мы знаем только малую часть природы, только маленькую частичку этой непонятной, всеобъемлющей загадки, и всё, что мы знаем, мы знаем благодаря мечтам мечтателей, фантазёров и учёных поэтов; всякий первый шаг делали они, а массы только прокладывали удобные дорожки по первому, проложенному сильной рукой пути в дремучем лесу незнания. (...) Я хочу понять те силы, какие скрываются в материи, я хочу узнать те причины, которые заставляют её являться в тех правильных, математически гармоничных формах, в каких мы всюду видим и чувствуем её. И одно из звеньев этой гармонии материи – мы сами и все живые существа...»,– он опять шлёт Наташе исповедальные письма-трактаты,теперь больше учёные, местами, увлекаясь, немного велеречивые, но вовсе не пустые– подобных раздумий в этомбольшом серьёзном письме в разы больше, читать бы Наташе да радоваться! Она же, должно быть, сначала вздохнула с облегчением, забывая настроения прежнего мужнина письма, написанного им почти с дороги, под впечатлением мартовских-майских событий, ещё до начала его работы и не помня, в каком положении пребывает жена...– «.Я вполне сознаю, что только немногим из многих мечтателей удалось что-нибудь добиться, и потому я говорю, что, может быть, я никуда не гожусь, и потому у меня появляются дни отчаяния, дни, когда я вполне и мучительно больно сознаю свою неспособность, своё неумение и своё ничтожество. И тогда я не хочу быть учёным, я стремлюсь к другой деятельности, но и её я рисую бурной, блестящей – потому что и в этих сомнениях я всё же остаюсь тем же бедным мечтателем сумасбродным. (...)Разве нет в природе массы явлений, которые никак не могут быть объяснены, но отбрасывать которые как неправдоподобные, ложные, кажущиеся мы не имеем права, рассуждая научно и логически? (...) Поэтому я не могу заняться теперь фосфоритами; я чувствую, что если убежусь, что все мои идеи и фантазии (а их у меня масса) в применении к естественным наукам неудачны,– я брошусь всей душой, всем существом брошусь в другие области – в деятельность общественную, или в философию, или в юриспруденцию».Из письма к Н.Е.2 июля 1887.

Полевые работы на месторожденияхфосфоритов закончились; однако, для уверенных однозначных выводов требовались лабораторные анализы, возможные лишь в Петербурге, завершение работы откладывалось, а с фосфоритами он мысленно уже распрощался. Остановка словно на полдороге, а куда идти дальше пока не очень ясно, да и погода стояла дождливая, и настроение «так жить нельзя!» снова овладевает им, застя весь белый свет:

«...Попы растут, растёт и поповство, забирает власть и силу к великому удовольствию победоносцевых и tuttiquanti. Попы здесь играют свою роль, и их лапки становятся, по рассказам, из года в год сильнее, могучее и длиннее... Вообще среда здесь незавидная, и уезд спит глубоким сном. Мне как-то невольно припомнилась вся жизнь этого уезда, вся она, такая монотонная, бесцельная, горемычная и такая гадкая... При размышлении об этой жизни и о её бесцельности, о её заглушенности, о её страдальческой спячке и толчении воды в ступе, становится невольно как-то тяжело, грустно и ужасно».Из письма к Н.Е.4 июля 1887, (она на 8-м месяце!)

Настроения у Владимира в этом возрасте удивительно переменчивы, и можно надеяться, в Петербург через пару недель он вернулся жизнерадостным...

20 августа у Вернадских родился сын Георгий (Гуля); жизни ему будет отпущено без малого 86 лет; он сформулирует закон соотношения исторического времени и пространства, действие которого сочтёт одной из причин своеобразия России...

«ВЛАСТЬЮ ТЬМЫ» КОМАНДИРОВАНЫ.

21 января 1888 года Вольное экономическое общество заслушало доклады Вернадского и Энгельгардта о фосфоритах Смоленской губернии; выступая в прениях, Докучаев доклады похвалил, настоятельно подчёркивая значение фосфоритов для земледелия России. (Спустя пять летВладимир, в связи с памятью Энгельгардта,назовёт эту свою работу «сделанной плохо», а участь Александра Николаевича представится емуплачевной, как у всех достойных людей в России.)

Ранней весною Владимир получаетот Университета двухгодичную заграничную стажировку.Оставив младенца кормилицам-нянюшкам, вдвоём с Наташей выехали через Вену в Италию.(Дневник 1887-88 годов он, по собственному признанию – сжёг.)...Неаполь, взятый гарибальдийцами в год рождения Наташи; Везувий, едкое дыхание земных недр булькает, пузырится в рассолах сольфатар; Помпеи, мгновенно убитые и погребённые этим дыханием и – вечнозелёные растения всюду... Через месяцперебрались в Мюнхен, Владимиру предстояла работа у Пауля Грота (1843-1927), минералога и кристаллографа, «короля кристаллографов»;ему Владимир обязан своей первой зарубежной научной публикацией, дружелюбное научное общениемежду ними сохранится до самойМировой войны...Ещё через месяц, в конце учебного семестра, как бы свадебное путешествие Вернадских закончится – Владимир проводит Наташу до Вены, оттуда она поедет в Россию, а он вернётся ненадолго в Мюнхен, затем отправится путешествовать по Европе. Всю свою семейную жизнь из всех разлук, даже кратких, с женою, он пишет ей подробные письма и довольно часто. Его писем к Наталии Егоровне известно более тысячи, теперь они изданы.

«Когда пишешь, оформляются неясные мысли и идеи и иногда является какая-то странная мания писать», – это из Дневника ещё 1884 года.Такой особенностью мышления Вернадского объясняются его постоянные упорные требования свободы мысли – то есть свободы выражать свои мысли; возможность мыслить «про себя», а то и вообще без слов, наконец, возможность говорить и писать, имея совсем другие мысли, он поймёт в «царстве Свободы», которая есть «осознанная необходимость»...

«...Я эти дни страсть расписался: вот уже 107-ое письмо в 33 дня! Вчера написал 7 писем, да сегодня это уже 6-ое». Из письма к Н.Е. 1892 год. Он наделён острым, неясным ему самому, ощущением течения времени, когда всё происходящее неповторимо и потому бесценно, и надо удержать, закрепить!..Что время не течёт, а утекает, жизнь не идёт, а проходит, спохватится он после «Великого Октября», когда окружающий его всероссийский хаос, взорвавший кажущуюся спячку, чудовищно превзойдёт его привычный внутренний непокой.Первые вопрошающие дневниковые записи о пространстве-времени появились у него ещё студента. Он полагал, что если бы возможно было отрешиться «от сложных явлений человеческих впечатлений, здравого смысла, обыденного знания» и перенести решение этой проблемы «на более абстрактную почву, может быть, мы достигли бы какого-нибудь результата...»Здесь главная особенностьмощного интеллекта Владимира Вернадского – отвлечённость; мысля глобально, он не обращает внимания на частности-подробности, часто характерные, даже символичные, крайне существенные для многолюдной человеческой жизни; так у него с безбедного балованного детства...

Едва проводив жену в Россию, он шлёт ей письма, рассказывая свои мюнхенские занятия и свои научные планы, свои успехи:

«Я чувствую, что всё более и более научаюсь методике, то есть у меня появляются руки, а вместе с тем как-то усиленнее и сильнее работает мысль...» – Именно руки требуются всегда частностям-подробностям наук, искусств, промыслов, быта – в равной степени; человек, охотно работающий руками, почти застрахован от подъятия рук на злое дело, да и мысли приходят дельные. – «Мне очень нужно знать органическую химию, потому что, я думаю, тогда можно совсем изменить систему минералов, да и работу над строением белковых веществ (в связи с генезисом жизни) я хочурано ли, поздно ли начать...»

Но закончился учебный семестр, опустели лаборатории, учёная братия разбрелась кто куда, расслабилась, и в письме Владимира из туристического Иннсбрука уже слышатся робкие привычные «жалобы турка»:

«...Для меня ясно, как много я потерял оттого, что наблюдать явления я не умел. А я в этом случае не представляю исключения – большинство нас таковы. (...) Между тем целые года, когда складывался мой ум – он складывался под впечатлением плохо наблюдаемых, грубых впечатлений, он складывался под влиянием явлений природы, которые я видел в пелене, в тумане, в неясных контурах. В этом одна из очень важных, трудно оценимых бед нашего воспитания...» – или не было прогулок под звёздным небом и ясным солнышком с дядей Евграфом?.. Поездок с другом Андреем Красновым в лесопарки Удельной?.. Поэтических восторгов Павловска?..Сам же Владимир не однажды вспоминал, что к естествознанию его приохотил друг Андрей Краснов– не одними, должно быть, разговорамиприохотил, что-то и видели-наблюдали и обсуждали они?.. И это «большинство нас таковы»– с чего бы вдруг?

После Иннсбрука Владимир отправился в Цюрих; вероятно, там и встретился он с Андреем Красновым, тоже пребывающем в загранкомандировке. Андрей давно и сразу отошёл от политических забав Братства, сохранив, однако, все дружеские связи. Дальше друзья путешествовали по Швейцарии-Франции вместе, «отчасти пешком».Побывали на Рейнском водопаде в Шаффхаузенеи на Гриндельвальдском леднике; в Берне и на Женевском озере. «Вдоль Роны прошли пешком до Лиона», оттуда через Клермон-Ферран проехали в Париж и далее – в Лондон, на сессию IV Международного геологического конгресса. Там завязалось множество полезных для них учёных знакомств,иностранных и русских. Судьбоносною для Владимира стала встреча с четою Павловых, Алексеем Петровичем (1854-1929) и Марией Васильевной (1854-1938) и Феодосием Чернышёвым (1856-1914), выдающимися геологами и организаторами геологической науки России.

(Здесь уместно заметить, что многие из множества русской публики, посещавшей Европу в те годы, а также в годы предшествующие и последующие, путешествовали или прямо за счёт русской государственной казны, подобно Владимиру, который все два года стажировки значился хранителем Минералогического кабинета, или на заработки с государственной службы, подобно отцу Владимира. Огромная польза от этих поездок несомненна. И трудновато сегодня – без помощи Агитпропа – уразуметь, отчего желающие освобождения от «паразитного правительства» и «полицейского государства» среди этой свободнейшей публики бывали столь нередки?..)

В Англии оба друга пробыли почти месяц.Андрей уедет в Харьков, где с 1889 года преподавал в Университете, при котором он заложит Ботанический сад. Позднее он исполнит юношескую мечту обоих друзей – посетит с научною целью многие южные страны; к Андрею мы ещё вернёмся.

Владимир поехал в Мюнхен продолжать работы у Грота и под его руководством заниматься геометриейи симметриейкристаллических пространств у Л.Зонке (1842-1898)и кристаллохимиейс микроскопией у К.Хаусхофера (1839-1895), вероятно, отца геополитика К.Хаусхофера (1869-1946). Во время геологических экскурсий в Баварские Альпы под руководством палеонтолога К.Циттеля (1839-1904) Владимир познакомился с известным биологом Э.Геккелем (1834-1919), «которым очень в то время увлекался»,и подружился с его учеником Г.Дришем (1867-1941), сторонником теории монад и энтеллехии, то есть внешнего управления жизнедеятельностью организмов – полная противоположность взглядам своего учителя! Притом оба ничуть не чурались друг друга!.. А вокруг сама собою текла баварскими путями-дорогами обыденная человечья жизнь, усваивая потихоньку все подряд учёные новинки, не вдруг хорошея от них, горьким опытом оплачивая иную учёную скороспелость...

Осенью в Мюнхене Владимира дождалось письмо друга-приятеля по Братству Васи Водовозова (1864-1933), сына известного тогда педагога-просветителя В.И Водовозова (1825-1886) и книгоиздательницы Е.Н.Водовозовой (урожд.Цявловской, 1844-1923), смолянки, хозяйки литературно-политического салона, привечавшего П.Л.Лаврова, Г.А.Лопатина, Н.К.Михайловского,профессора Н.И.Кареева, других передовых деятелей и множество передовой молодёжи; перебывало там и Братство, знакомое между собою домами... Должно быть, Васино письмо содержало некие недоумения касательно отношения Владимира к народным массам? Большим ответным письмом, отчасти повторяясь, Владимир подробно изъясняет это своё отношение и, несмотря на некоторую, опять же, отвлечённость, отношение у него замечательно положительное и верное:

«...Я думаю, что народная, массовая жизнь представляет из себя нечто особенное, сильное, могучее (...) она, как целое и живое, обладает своей сильной и чудной поэзией, своими законами, обычаями и своими знаниями; я думаю, что она обладает и ещё одним качеством – она даёт счастье отдельным лицам, которые живут с ней неразрывно. Я не могу точно определить и даже хорошо объяснить тебе, почему достигается этим счастье...»

Народ видится ему единым живым существом, имеющим свой облик, характер и сознание, выработанные всею жизнью бесчисленных вековечных сменяющихся поколений. Как именно образуются и общенародный характер, и заветные народные идеалы, ему неясно, и объяснить другу Васе он тут ничего не берётся. Но глубина народного постижения жизни опытом самой жизни ему очевидна, как и отличие такого пути познания от логического, аналитического пути науки... Он далёк от идеализации крестьянской жизни и восхищения «золотым веком» и жизнью первобытных народов. Он понимает – свободная научная мысль отдельных личностей способна невероятно расширять горизонт человечества и открывать новое небо! Однако великое здание Науки созидается и целиком стоит на фундаменте народной жизни, ибо каждый человек, учёный и неучёный, вырастает из той или иной народной жизни, в России настолько громадной, что «исторические события» являются столь же мелкими углублениями в массовой жизни, как и отдельные личности». Задача дня состоит в налаживании взаимодействия между массовой народной жизнью и могучим новым знанием, добываемым отдельными личностями.

Когда бы этими похвальными соображениями письмо исчерпывалось, можно бы надеяться на безаварийное будущее Владимира; в надежде, что непременно уразумеет он очевидное: сердечный народный характер и высокие идеалысложились под благотворным влиянием религиозной Веры... Увы! Письмо вперемежку нагружено беспочвенной либеральной схоластикой, с виду мечтательной, а по сути фанатично рациональной и отнюдь не безопасной для практики:

«...То, что в бессознательной форме зажглось в нас, зажглось в то же время и в массе людей (...) оно явилось, оно живёт и оно даст результаты. Неважно, если в одном, другом месте оно погибнет, не страшно, если перед тяжестью жизни не привьётся и низложится идея, исстрадаются люди. Сила идеи именно в том, что даже когда те, которые первые принялись за неё, разметутся или падут в своей слабости, она зарождается без их ведома в других людях и несётся дальше, и поднимает массы, и сама растёт, изменяется. А идея всегда прекрасна, и отчего, почему она так красива и бесформенна?

Мне иногда кажется, что эта массовая жизнь есть какой-то отголосок космических сил, которые – мы видим – действуют всюду, и что, если бы мы могли применить здесь обычные нам логические методы, мы могли бы разбить эту жизнь на известные рамки, на известные частички, которые оказались бы связанными с более широкими и более общими явлениями, мы смогли бы найти «законы» этой жизни и «формулы» её развития...»

И всё письмо пронизано звенящим благородным «Я», явно могущим стать и провозвестником Истины, но и «кимвалом бряцающим» – в зависимости от воли хозяина; она же определяется в этом письме так:«Очевидно, говоря о значении личности, – я не говорю, чтобы личность могла действовать вне зависимости от места, времени, людей – я не могу говорить о «свободном» действии личности».

Собственно, в этом очень искреннем случайном письме намечена, как вариант, вся будущая жизнь и судьба Владимира, многих его друзей и грядущей Конституционно-демократической партии «Народной свободы», поскольку «красивая и бесформенная идея», то самое «оно», послужит им путеводною звездой. Письмо отправлено не было: на день его написания – 22 октября 1888 года – друг Вася уже отбывал пятилетнюю архангельскую ссылку. В дальнейшем, невзирая на громадные семейные заслуги Водовозовых в деле «революционного воспитания народа», Вася в 1926 году всё-таки эмигрирует. Кончит самоубийством.

Первыми числами декабря Владимир встретил в Вене Наташу с Гулей. Устроив семью на итальянской Ривьере,в Сан-Ремо, надо думать, с помощницами, под Новый год возвратился в Мюнхен. И уже через день, 2 января, отправил жене бодрое письмо энтузиаста науки, а на следующий день – ещё такое же, оба сомногими научными подробностями своей работы, успешной, на свежую-то голову!.. Но уже в письме от 6 января его настроение понижается:«Работа моя идёт понемножку. Вообще, во мне идёт теперь борьба между двумя сидящими во мне «людьми» (не знаю, чьё это сравнение, чуть ли не старых народных сказаний), и хотя пока я, кажется, справляюсь с собой, но не могу сказать, чтобы вполне удачно...»

Это значит, у Владимира опять наметился некий «застой» – то ли работа буксует, то ли заканчивается, а получается не совсем ожидаемое, а куда двигаться далее, пока неясно... Время течёт себе, а он топчется на месте, из времени выпадая, и его «Я», устремлённое к вершинам (пока неясным), начинает причинять ему беспокойство. Вот и раздвоение: Владимир, как он есть, с его бытом, житейскими связями, памятью и – он же, каким должен стать... Двадцать пять лет – второй переходный возраст, да ещё год был високосный, а у него давняя склонность к самоедству, Дневник пестрит сомнениями в собственных силах, знаниях, характере... И тут как тут очередной освободитель неприкаянный, покинув «немытую Россию», приносит последние новости: Похитонов Николай томится пятый год в шлиссельбургской одиночке и свидания с отцом не дали ему!.. Во-от, оказывается, в чём беда – власть тьмы!

«...Как это ужасно,какие силы нужны для того, чтобы сбросить это давящее, это гноящееся, заразительное ярмо; неужели надо скрыться в себя и стараться медленной работой воспитывать и других, и себя – воспитывать, чтобы не погрязнуть и не заглохнуть в болоте, суметь передать другим поколениям хоть чуточку святого огня, который мы получили от предков...» – и так далее в этом выспренне-прагматичном духе в письме Наташе 27 января 1889 года; однако, разволновавшись, даже годом ошибся, поставил «1888».

Не так давно, когда у него ещё не было «рук», он не раз толковал жене, какие восторги дарит занятие наукой. Теперь жена, встревоженная настроениями его писем, должно быть, как-то пыталась отвлечь его внимание от горьких превратностей политики к занятиям интересной и радостной научной работой. И Владимир объясняет ей (и себе) своё новое понимание пропуска на вершины: кроме желания властного и подходящих личных задатков, обязательно надобны верблюжье терпение и труд, порою сизифов, питаемые неясной терпкой уверенностью нужности своего появления на белом свете.

«...Неверно твоё мнение и об интересе научной работы: интересно известное обобщение, может быть интересна иная обработка результатов, очень интересно читать ту или иную работу научную, но в самой сути научных работ громадная масса работы чисто механической, которую делаешь по чувству долга, по предвиденной цели – работы скучной, утомительной, тяжёлой. (...) Если ты наблюдаешь лиц, работающих научно, или делаешь наблюдения над самим собой, ты замечаешь, как часто они находятся в раздражённом состоянии вследствие хода и сути работы или как часто они не могут заставить себя работать,потому что вся их воля ушла в мелкой, напряжённой работе и им надо опять собраться с силами...» Из письма жене 19 февраля 1889.

Черездве-три недели Владимир, заметно для себя повзрослев, покинулвесенний гостеприимный Мюнхен и обосновался в Париже; перевёз к себе жену и сына.

Ради малыша жильё выбрали в зелёном ухоженном квартале Пасси, рядом с Булонским лесом; от лабораторий Владимира далековато.«Тогда ещё не было омнибусов и моторов, была только лошадиная конка, и поездка продолжалась больше часа от нашего места жительства. Обыкновенно я читал, сидя на империале наверху, и очень много таким образом перечитал.»Вся нынешняя глобальная техника только-только зачиналась тогда; электроника если и снилась кому – рассказать такие сны ещё никто не умел...

Владимир начал заниматься синтезом минералов, делом для себя новым, оно же займёт важнейшее место в его будущих учёных трудах. Работал у двух профессоров: у Фердинанда Фуке (1828-1904), минералога, в Коллеж де Франс и, чередуя занятия, у Анри Ле Шателье (1850-1936), физикохимика и металлурга, в Эколь де Мин – Высшей горной школе. Помещения для занятий оба учёных могли предложить более чем скромные: Фуке – «две маленькие комнатки на уровне земли (здание XVI-XVIIв.)», Ле Шателье – «полуподвалы на бульваре Сен-Мишель».

Трудно предугадать настроения Владимира, случись ему работать в таких условиях на родине; тоже и его чувства на пороге этих погребов после апартамента своего Минералогического кабинета с видом на Исаакий и Неву? Зимой 1943 года в Боровом он вспоминал эту парижскую обстановку одобрительно: «...как всегда у французов, без всякой внешности, которая иногда поражает в Германии, например, у Грота. Здесь всё было по-домашнему». Понятно, во многом отношение к обстановке зависит от того, хорошо ли работается. Кабинет в Петербурге, вообще минералогию Владимир поначалу принял неохотно; отрабатывая командировку,углубился в предмет и увлёкся по-настоящему. Плюс к тому, то ли не было в Европе «третьих отделений», «паразитных правительств»и «угнетённых масс», то ли он как-то не обращал на них внимания?.. Да ещё мэтр Фуке и работающий с Владимиром в одной комнате коллега Буржуа, «мрачный француз, прекрасный экспериментатор», были неразговорчивы – только по делу, никаких теорий, ничего постороннего... «Я сразу увидел, что у меня выявляется диссертация».

Совсем иначе работалось у Ле Шателье; он был моложе Фуке чуть ли не вдвое, изучал высокотемпературные сплавы, живо интересовался новостями науки и охотно беседовал с необычным практикантом из России. От него Владимир впервые узнал о новаторских работах американца Гиббса, физика, химика и философа (1839-1903), он стажировался в Париже, Берлине и Гейдельберге, но его открытия в химической термодинамике оставались почти неведомы Старому Свету; их Владимир будет примерять к своим биогеосферным теориям. «Разговоры с Ле Шателье мне очень много дали и, мне кажется, наложили печать на всю мою научную работу...»

Летом ему выпала очередная удача – участие во Всемирной парижской выставке, приуроченной к 100-летнему юбилею Французской революции. Россия среди своих экспонатов представляла «Коллекцию русских почв», составленную Докучаевым и его учениками. Ещё в марте Василий Васильевич письменно предложил Владимиру быть его представителем при коллекции, взяв на себя её размещение. Кто бы не согласился! Получив служебный пропуск на Выставку, Владимир осмотрел все представленные коллекции минералов и руд и перезнакомился со множеством русских участников и посетителей, с иными из них, например, с В.Э.Грабарём, юристом-международником (1865-1956), сП.И.Новгородцевым, правоведом и философом (1866-1924), сложатся дружеские связи надолго. КоллекцииДокучаева сопутствовал большой успех, её наградили Золотою медалью, а Докучаева удостоили звания “Chevalierdumeriteagricole” (как бы «Отличник земледелия»). Владимир от чистого сердца напишет Василию Васильевичу приятные ему слова: «Как-то здесь, за границей, ещё всё больше чувствуется важность того, чтобы лучше и больше оценивали русскую науку – развивается какое-то чувство и сознание национальной научной гордости...»

Удача тоже любит ходить неодноразово. Возможно, где-то повлияли новые парижские знакомства и уж точно – прошлогодние лондонские, но вскоре Владимиру приходит от Алексея Петровича Павлова письменное приглашение работать на кафедре минералогии Московского университета. Он, подумав, решает, если не будет возражений Докучаева, предложение принять. Этот год оказался для него наредкость успешным. После нескольких скромных публикаций во французских научных журналах его избирают членом Французского минералогического общества и Британской научной ассоциации. В Минералогическом обществе с ним знакомится коллега Вырубов, эмигрант, издатель Герцена:« У Вырубова я несколько раз обедал. Он приглашал меня вступить в масонскую ложу, указывая, что это откроет передо мной очень широкую дорогу во французское и международное общество. Я отказался.» Боровое, 1943.

Весьма лестным для себя воспринял Владимир знакомство с Михаилом Петровичем Драгомановым (1841-1895), издателем и редактором журнала «Громада», зарубежного органа украинской самостийной интеллигенции. «Украинскую карту» Владимир смолоду тасовал не раз, никогда не разыгрывая. А насмотревшись в 19-20 годах на самостийников своего детища – Украинской Академии Наук, определился твёрдо: культура, мова – прекрасно, притом «навеки вместе» и государственный русский язык, дабы украинцы, кавказцы, азиатцы, балтийцы все могли понимать друг друга.(Несогласные очутятся у другого соседа, а то и сразу у нескольких, им станет лучше?..)

К январю 1890 года, оставив семью в Париже, он выехал в Петербург, наСъезд русских естествоиспытателей и врачей. По пути задержался в Берлине, осмотреть музеи; оттуда послал жене большое философическое письмо.

«...Музеев здесь столько и столько интересного; так много, много родится мыслей, желаний при их посещении, и в общем выносится какое-то меланхолическое, грустное впечатление.»

Грусть его – от воплощённой в музеях тоске человека о личном бессмертии, надежде человека преодолеть эту свою тоску в бессмертии человечества, надежде не оправдываемой пока ни опытами Истории, ни опытами Науки. Его письма и Дневник ранних и зрелых лет полны нападками на амбиции философии, которая вовсе не наука, и религии, которая вообще выдумка, но в том же Дневнике и письмах он постоянно ищет душевного равновесия и философствует:

«...Что окажется сильнее – сторонняя ли от этой человеческой «загадки» работа его мысли или тоска? Не постарается ли она и в научной области вызвать реакцию – это тем легче, что самые основы знания беспочвенны? (!) Не начинается ли это теперь в ожидании атомов, в одарении сознанием клеток, в искании духов и привидений и в других ещё грядущих явлениях?

Я понимаю и чувствую, что «тоска», взятая как общее явление, не менее сильна, чем наука, и на чьей стороне окажется победа, нельзя сказать».

Обсуждая сюжеты Пергамского алтаря, он видит не победу богов – духа, как трактует пояснительный текст, над животным началом – титанами. Титаны для него – символ гордой свободной мысли, рвущейся вперёд, прогоняя «Тоску», и победа богов иллюзорна, ибо Мать-Земля Гея, рождающая титанов, непобедима. Здесь истоки его будущей Биосферы-Ноосферы; однако, обсуждая руины Олимпии, фаюмские портреты и терракоты Танагры, он снова невольно впадает в грусть, ибо ушедшие эпохи были зримо прекраснее, гармоничнее современности...

Наташа получит его письмо, когда он будет уже в Петербурге.

Столица «варварской, полицейской» Империи запросто принимала уже VIII-й Врачебный съезд. Собрались все, кто пожелал принять участие – 2.200 человек; на 70-ти заседаниях будет заслушано около 400 докладов. Председательствовал на Съезде почётный академик А.Н.Бекетов, его товарищами были профессоры Московского университета Н.В.Склифосовский и А.Г.Столетов, секретарём Съезда – В.В.Докучаев.Трудящаяся интеллигенция России пока ещё не была засорена недоучками-забастовщиками с их ненасытным негативизмом, и Съезд проходил чинно-благородно, по-деловому.

Владимир сумел отчитаться Докучаеву по своей стажировке и сообщил о возможности своего перехода к Павлову в Москву. Василий Васильевич морщиться не стал; вакансии, подходящей Владимиру, на ближайшее время в Петербурге не просматривалось, и он благословил способного ученика, при условии, что летом тот отработает на почвах Кременчугского уезда Полтавской губернии. После Съезда Владимир вернулсяв Париж к занятиям и семье, посетив по дороге Кёльн и Страсбург. Летом отрабатывал почвенную экспедицию на Полтавщине.

В Полтаве стоял родительский дом Наташи, родовое гнездо Старицких. Но родилась Наташа в Тифлисе. Перед Москвою она с Гулей поживут в Полтаве, но Париж покинут позднее: всё лето Владимир слал ей письма из Полтавы и с Полтавщины.В гуще народной жизни ему приоткрылась некая зыбкость своего самостояния, неясность, требующая уяснения...

«...Мысль в общей жизни человечества – всё, самое главное. Для жизни отдельных лиц имеют цель доброта, нежность, чувство, без этого, конечно, нельзя и не стоит жить, но для целого общества, для целой массы Мысль заменяет всё. И я ясно, сильно чувствую, как это необходимо, как меня мутят, мучают, раздражают всякие стеснения Мысли...» К жене, 1 июля 1890, Полтава.

Такая вот, с виду невинная, ересь беспечного мыслителя. Всего лишь через 30 лет подобные мысли-настроения доведут Россию до грани исчезновения, после чего одна из ярых доводчиков – Ариадна Тыркова – спасшись, вздохнёт, что прежде раздражённым не позволяли говорить всего, что им вздумается, а теперь заставляют говорить то, чего им вовсе не думается и запрещают раздражаться. Ибо утрачено было самое главное в общей массовой жизни – человечность сердечная.

Вглядываясь, вслушиваясь, вдумываясь в Природу, Владимир чувствует непостижимость Её устройства и организации и повсеместный тяжкий ущерб, наносимый Ей человеком: «...Много, много мыслей роится, когда сидишь в тенистом густом саду, когда сумерки скрывают яркость теней и как-то больше и глубже углубляют тебя в жизнь природы. А она здесь живёт и ты видишь эту жизнь в каждом листе, где роятся бесчисленные клеточки плазмы, видишь и слышишь её в шуме, летании насекомых, движении червей, малошумном блуждании ежей и других более крупных жителей сада (?) в сумерках. Та основа, которая определяет твою жизнь и отличает тебя от остальной природы, находится в каждом листе – есть ли и там «сознание» (...) или этого сознания там нет, совсем нет?..» К жене, 5 июля 1890, Полтава.

«Нет тишины и нет мощи природных сил, которые ещё недавно были в степи, которые мы знаем по прежним описаниям (...) В балках нет лесов, травы не растут густо, всюду тянутся поля, а в иных местах пески, солонцы. Прежние жители степи уничтожены (...) жизнь мельчает на нашей планете деятельностью человека, остаются одни мелкие звери, а всё более крупное, более сильное исчезает и губится невозвратно и беспощадно. Этот процесс идёт всюду, и с ним не мирится чувство натуралиста, хотя именно он создаёт для этого главные средства». К жене, июль 1890, Кременчуг.

Отладить разумную массовую земную жизнь – задача для ума и рук не одного благополучного поколения, преемственно и согласно живущего по Законам Возвышенной Силы. Обычному человеку тогда суждена сознательная, умелая, быть может, скромная творческая работа с верою в Общий Успех и надеждою увидеть частицею этого Успеха плоды своей краткой жизни. Но ежели Ты сам себе Царь и Бог...

«Как нельзя удовлетвориться религиозными представлениями, которыми живут массы, так нельзя удовлетвориться и тишиной массовой жизни, её мелкотой. Только в минуты глубокого отчаяния могли Руссо и последователи мечтать о возвращении в золотое природное состояние, мог Паскаль вполне уйти в религию. Нельзя уйти ни туда, ни сюда, пока есть Сомнение – сомнение в том, что может быть Мысль, основа личности, бессмертна, что она создатель гармонии в мировом хаосе, что она сама себе господин, что она не связана неразрывно с веществом...» К жене, июль 1890, Кременчуг.

«...У меня теперь энергия злобы и «была не была». Коли нет у нас высоких талантов, то должны сделать, что могут, такие искренние люди, как мы с Адей (А.Корниловым), хотя бы и бесталанные. (...) Теперь мысль – сила, и ничто не остановит её, если будет вера. Вера – подайте нам веру! Тогда явится энергия, тогда опрокинутся все заставы, все затхлые, кишащие червями клетки, куда насажены разные чудища пугать мысль – точно она воробей. Смело, страстно, вперёд!..» К жене, 4августа 1890, Полтава.

(«Верной дорогой идёте, товарищи!» – мог бы одобрить их младший брат Александра Ульянова, готовя им Веру – марксизм-коммунизм. Да в тот год он и сам ещё не определился, которой дорогой пойти.)

Тем летом Докучаев проехал с Владимиром Полтавский и Кременчугский уезды.«Яубедился здесь в его замечательном пластическом геологическом глазе. Указывая мне некоторые отдельные чёрточки, он научил меня очень многому». – Владимир никогда не забывал печатно сказать благодарность своим учителям и наставникам и обозначить своих предшественниковпо учёным трудам, порою совсем позабытых. На следующий год он вернулся в Кременчуг уже один, «на свои средства», добирать материал для первой своей книжки, которую называл Докучаевским отчётом; на почвенной карте он отметил древние курганы, каменных баб и обнаруженную им палеолитическую стоянку близ местечка Гонцы. Докучаев очень одобрил эту его новацию исожалел, что раньше не догадались сделать это обязательным для полевых работ. Книга Кременчугский уезд, СПБ, 1892 вышла, когда Владимир уже два года был москвичём и звался Владимиром Ивановичем.Его обучениязакончились, он сам стал Учителем.

МОСКВА С 1890, ДОЛГОЕ ПЕРЕПУТЬЕ.

Первое московскоебытие В.И.Вернадского длилось двадцать лет. При всех его талантах новое положение давалось ему не без натуги. Оборвались давние петербургские связи.Жена в Париже, потом в Полтаве.Преждеминистерского утверждения на курсе минералогии вместо Павлова, ему предстояло прочесть две публичные лекции перед профессорами факультета плюс все желающие; тему первой лекции предлагает он сам, вторую назначает факультет. Полагая всякого рода экзамены худшею бедой российского образования, лекции он, конечно, прочтёт.

Тема первой лекции – «О полиморфизме как общем свойстве материи» – звучаланово, необычно, собрала множество народа и прошла на «ура». Были долгие аплодисменты. Поздравляли Павлов, Тимирязев, «юркий с энергичным умным лицом человечек в вицмундире, руки за фалдами». Для людей, не знакомых с кристаллографией, услышанное было откровением; распространить свойство полиморфизма на биологию Вернадский тогда ещё не мог. Лекцию напечатают университетские «Учёные записки». Вернадскому она далась нелегко. «Чувствую себя так себе. После лекции, как после скверного лекарства, осталось тяжёлое, смутное воспоминание. И представь себе, физическое: во рту и т.д.!..»К жене, 29 сентября 1890.

Спад настроения не замедлил; и в этом весь молодой Вернадский, умеренный циклотимик. Дело идёт – горим! Пауза – киснем, ищем «причину», ищем стимул работать дальше:«Боже мой, сколько теперь в тюрьмах, ссылке томится невинных за мысль, за веру...» Дневник, 1.Х.1890.

«Сколько томится в тюрьмах, ссылке сил – сил, нужных для работы, нужных для дальнейшего развития. С каким трудом и борьбою сопряжено достижение всякого хорошего (история борьбы иных земств за библиотеки для служащих). Ещё больше родится энергии. Оставшиеся должны удесятерить силы и энергию». Дневник,3.Х.1890.

Вторая лекция по теме, данной факультетом – «Об авгитах и роговых обманках»– имела частный характер, народу собрала заметно меньше и читал он уже спокойнее. Коллеги поздравили, но высказали опасения, что без магистерской степени его могут не утвердить на кафедре. На этот случай Павлов обещал просто отказаться от курса минералогии, чтобы читал Вернадский «в качестве вольного приват-доцента».

Соответственно: «...Работаю и в лаборатории, по обыкновению чрезвычайно медленно и неуверенно. Нет как-то решимости и быстроты в работе,а скорее порывистая настойчивость; возвращаюсь иногда через долгий срок к тому же самому, хоть раз двадцать». К жене,13.Х.1890.

«Начал писать диссертацию – довольно-таки трудно, видишь массу прорех, пополнить которые у меня едва ли хватит времени и умения. Хочется уже скорее разделаться с диссертацией, быть свободным, работать, над чем хочешь, манят разные научные вопросы...»К жене,17.Х.1890.

18 октября факультет признал за В.И.Вернадским право на звание приват-доцента, дело встало за министерским утверждением...

«Был вечером у Петрункевича, довольно интересные были общие разговоры – всё та же тема, которая возбуждается теперь везде среди искренних мыслящих людей – тема о правах человека, о её (так!) нарушениях...

Существование человека для науки (называемое иногда в жизни служением науке) вносит в жизнь светлые лучи идеала». К жене, 19.Х.1890.

Наконец-то Владимиру повстречалась в Москве родственная душа. Павловы замечательно душевные люди, да не ведут общих разговоров – искусство, геология... Иван Ильич Петрункевич (1843-1928), юрист, землевладелец, организатор нелегальных земских съездов 1870-х годов, председатель «Союза освобождения» и КДпартии, редактор газеты «Речь», с 1919 года эмигрант; «интересные общие разговоры» вёл с Вернадским почти сорок лет, дружили домами; вместе оставили пожарный след в истории России, но Вернадский ещё и новый путь в Науке.

«...В субботу подал Бугаеву (математику, декану) заявление о лекциях. Курьёзный с ним был разговор: о буддизме, нирване, и он с страшным волнением излагал мне свою собственную метафизическую теорию (теорию живых монад)...» К жене, 22.Х.1890. Бугаев Николай Васильевич (1837-1903), председатель Московского математического общества, отец известного Андрея Белого (псевдоним; 1880-1934).

«...Как медленно идёт работа. Для диссертации прочёл я около 600 работ, а ведь это капля в море, и это ничтожное количество по сравнению с тысячами работ, с которыми ознакомились те или иные работники и с которыми мне предстоит ещё ознакомиться для всей моей работы, которой диссертация лишь часть». К жене, 5.ХI.1890.

«В душе тяжело от мглы, от темноты царства, от разгрома. Но энергия этим будится. И желание работать, желание бороться за права человека растёт.Начал собирать материал для исторического очерка образования при АлександреIII».Дневник,7.ХI.1890.

22 ноября 1890 года Министерствоутвердило его на кафедре минералогии. Ко многим десяткам приват-доцентов России прибавился ещё один, притом из самых уместных среди них.

Минералогию, как мы помним, Вернадский не признавал наукой и своё занятие ею полагал ошибкой (как и некоторые другие свои научные предпочтения). Однако, «взялся за гуж, не говори, что не дюж».

«...Думается о лекции. Хочется в общей, стройной картине передать современное состояние вопроса о соотношении между составом и свойствами. Эти попытки человеческого ума по частям опять складывать, что им при наблюдении искусственно разложено». Дневник, 26 ноября 1890.

То есть – время собирать камни! Это в переносном смысле. А если в прямом, то прежняя минералогия только этим и занималась, в лучшем случае лишь выясняя имя камня и место его изъятия в коллекцию, которое совсем не обязательно было местом его происхождения. Потом занялись химическим составом образцов, то есть последней фазою их существования...Благодаря опыту работы с Докучаевым, о чём Владимир сам напишет, он займётся изучением минералов в геологическом времени – генетической минералогией, которая приведёт его через геохимию к биогеохимии. Это история долгая. Для начала ему пришлось обживать, обустраивать новое своё служебное поприще.

Коллекции минералов, на поверку весьма ценные, пребывали в ужасном пыльном состоянии, частично просто кучами. Хранитель Минералогического кабинета, годами старше Вернадского,Е.Д.Кислаковский, «страстный химик, из фармацевтов», начал было приводить образцы в порядок, очищая от пыли и – от этикеток! С трудом нашлись – вдали от Кабинета – каталоги коллекций. Кабинет не имел подсобной библиотеки, а в университетской не оказалось последних, самых нужных, работ по минералогии. В забытом чулане отыскались застеклённые плоские ящики большой коллекции бабочек, изрядно пострадавших!?.. Недоставало приборов... Алексей Петрович Павлов читал курс минералогии в качестве дополнительной нагрузки, читал с упором на геологию; его предшественник вёл предмет спустя рукава, допускалась сдача экзамена «без боя» натройку... В первую же сессию доцент Вернадский выставил более 40/сорока/ двоек! Был переполох. Встревожился даже Павлов. Доценту пришлось объясняться; с доцентом, в целом, согласились... Переэкзаменовку прошли с трудом лишь двое-трое, а были студенты, такой оборот, в целом, одобряющие. Вернадский-организатор «был неутомим и неумолим».Появились недостающие приборы и книги. В курсе минералогии он сделает упор на химию с обязательными практическими работами (Кислаковский обрадовался!). Через год начнёт,по примеру Докучаева, полевые минералогические работы для студентов, сначала вблизи Москвы, в дальнейшем – до Урала. А осенью 1891 года защитит в Петербурге магистерскую диссертацию...

Казалось бы, жизнь наглядно показывала ему: масса её неудобств, неустройств и неурядиц, сора и чепухи – никакого касательства до Власти не имеют, а создаются ленью и легкомыслием, непониманием и самолюбиями вполне милых обычных людей, способных понять и готовых исправить свои оплошности;если запастись терпением и стараться не задевать их достоинство...Во укрепление на этом пути Вернадскому выпал случай, далеко не счастливый, обрести «счастье жить с народной жизнью неразрывно» – его работа на голоде в Тамбовской губернии 1892 года.

Подавленный зрелищем засухи минувшего лета, сулящей неурожай и голод, он пробовал через либеральную газету «Русские ведомости» воззвать к общественности о помощи населению угрожаемых местностей; гром ещё не грянул, и его призыва не расслышали. Тогда он обратился напрямую к друзьям; откликнулось всё Братство, собрали более 45.000 рублей (15.000 лично князю Сергею Шаховскому, брату Дмитрия, вручил Великий князь Николай Михайлович и 16.000 франков прислали друзья из Франции).

«...Я всё глубже начинаю понимать, как важен этот год для русской интеллигенции: какая школа для общественной самодеятельности и для развития энергии! Знаешь – теперь почва для масонских лож нового типа, как было после 12-го года. Их не было в 1860-х годах лишь вследствие того, что тогда открылось новое поле. Я очень занят последнее время мыслью об этом. (...) Без тебя так часто мне грустно и больно за себя. Больше на свой дилетантизм и своё легкомыслие, а между тем начинаешь чувствовать долг по отношению к дорогим покойникам...» К жене, 12 марта 1892.

На собранные деньги Братствосамо развернуло помощь в Моршанском и Кирсановском уездах. Они действовали независимо от возникшего к тому времени Комитета помощи голодающим;эта настоящая мужская самостоятельность им льстила и придавала бодрости. До весенней распутицы они сумели провести основной завоз – сотни пудов продовольствия и фуража розданы и размещены на местах в устроенных складах. Их было совсем немного, не более двадцати человек и, разумеется, вся эта снабженческая операция на ослабленных бескормицей лошадях выполнена была на совесть тамбовскими мужиками, над которыми вместо важных комитетских фигур стояли славные сговорчивые барчуки.«...А Русь могуча, жива и сколько, боже мой, силы гибнет в ней непроизводительно. Кликни клич!»,– вырвалось тогда у Владимира в письме к Наташе. В отдельно взятой местности беда была остановлена, однако никуда не делась и вид имела порою душераздирающий. – «Из новых людей не вполне удачно: Золотарёв, который не может выносить картин беды, плачет – совсем нервами расстроен».К жене, 20 марта 1892.

Сделалиони много: в 119 столовых бесплатно кормились более 6.000 человек; обеспечили кормом более полутора тысяч крестьянских лошадей;купили и роздали безлошадным почти 400 лошадей. Работали не покладая рук и на пределе сил. Задор почина прошёл, настали серые будни посреди пугающе покорной крестьянской стихии, опекаемой попами, урядниками, становыми, косо поглядывающими на странных не бунтующих «антилигентов»... Они же с недоумением и некоторой даже обидою отмечали неловкую свою словно бы чужеродность, и ладно бы становым с попами, но – крестьянам!?.. Не разумея, что кроме них все вокруг – от глубины ли сердца, по привычке ли порядка ради – все под Богом ходят, и это единит их всех, по вере и обнадёживая, утешая. А им надежда лишь на самих себя...

«Холера пробирается сюда и сегодня есть известия, что она в Самаре. Будем стараться принять ряд мер, а между тем теперь всестрашно устали и нервно расстроены – и, в сущности говоря, встретят беду без сил». К жене, 28 июня 1892.

В отрыве от Комитета, они могли противопоставить холере лишь кипячение воды... Слава Богу, холера до Кирсанова-Моршанска не добралась. «...Хочется, чтобы скорее кончилось лето, столь тяжёлое... эта отчаянная масса всякой возни и хлопот». Независимость от Комитета обернулась для них ещё и долгой утомительной вознёй с отчётностью при их полном незнакомстве со счетоводством и горячем желании вести дела кристально прозрачно:«Совсем был завален разными счетами, считал почти с утра до вечера вместе с Сергеем Шаховским, Келлером и Митей. В общем, мы ещё не вполне разобрали все счета, но в общем привели всё в полную ясность...» К жене, 1 мая 1892.

Итогом этой эпопеи Александр Корнилов издал в Москве книжку «Семь месяцев среди голодающих крестьян»с приложением денежной и материальной отчётности. Ближайшие последующие годына тамбовской земле легче будутненамного, последствия голодовок изживаются долго.Братство, однако, благотворительных акций более не проводило.

Для Вернадского с его резкой отзывчивостью голодный год стал началом земской деятельности; его изберутгласным Моршанского уездного и Тамбовского губернского земства. Он примет эти новые нагрузки с твёрдым намерением сделать Моршанский уезд через 10 лет уездом сплошной грамотности.На ниве земского просвещения он преуспеет, но исполнить задуманное до конца ему не придётся, да и плоды просвещения уродятся нежданные, хотя и в полном согласии с посевом...

В свободные «кусочки времени»на голоде он зачитывался сочинениями Салтыкова-Щедрина: «сколько живого, сколько в них сильного», насыщаясь, незаметно для себя, мутной, едучей энергетикой мизантропии:«Ужасно непроглядна крестьянская жизнь, она тяжела, невыносима экономически, но она ужасна и в духовном отношении...» К жене, 12 июня 1893, Вернадовка.Похоже, он совсем позабыл свои прежние бодрые отзывы об этой жизни и не смущён вопросом – каким чудом этакая жизнь не только длится столетиями, но ещё и приумножается вплоть до малоземелья на душу населения?.. Одновременно со Щедриным он читает «Дон Кихота», насыщаясь розовой, эфирной энергией филантропии, не различая нежизненности, почти карикатурности образа Идальго – «великолепная вещь», «как много гуманного».Ему давно ведом путь из столь прискорбного состояния крестьянской жизни: «это всеми силами и всякими жертвами стремиться расширять образование и глубже заставлять проникать его в народные массы; не сторониться от могущих произойти социальных изменений, не идти против них, а тесно связать их с развитием искусства и знания». 1.VIII.1888,Иннсбрук.

Отныне ему следовало просвещать народные массы по своей земской должности.Между тем, голод почти обанкротил Моршанское земство, держались займами, ссудами, кое-какой благотворительностью. Урезывание расходов было неизбежно, а первыми на очереди стали земские школы – из 72 школ уезда предполагалось оставить 39. Потому первым выступлением Вернадского перед новой для него аудиторией стала речь против сокращения школ. Из 12 гласных Управы поддержали внушительного оратора трое крестьян, восемью голосами против его провалили. Он к такому не привык, и вопрос порешили вынести на Земское собрание; там крестьяне были в большинстве, они очень были за школы. Управа тоже была согласна хоть бы на сотню школ – где деньги взять?..Должно быть, нашли среднее решение, иначе Вернадский мог протестовать уходом из гласных, а он работал и дальше и гимны прежние звучали. -«...Я глубоко убеждён и всё более убеждаюсь, что есть единственная возможность сделать культуру прочной – это возвысить массы, сделать для них культуру необходимостью».Кжене,7 июля 1893,Вернадовка.

Кроме земской школы была ещё церковно-приходская, уровнем поскромнее; обучала родной речи, арифметике и укрепляла в православной вере, то есть была школою охранительной по своим задачам. Ибо крестьянский общинный мир стоял дисциплиною Заповедей Господних, наставлениями Церкви: «Христос терпел и нам велел»... В.И.Вернадский общину не одобрял, как препятствие свободе личности, хотя препятствовала община только лишь экономическим свободам, то есть социальному расслоению. А дисциплинирующее влияние религии он считал никогда не проверенным и по сути неверным. Поучаствовать в такой проверке ему ещё предстояло всего-то через четверть века, в этакую даль времён мало кто вглядывается, а тех, кто ясно что-нибудь там различает, и того меньше. И земские школы не только Моршанского уезда – конечно, не все подряд и чаще неосознанно – политизируясь радикально, ту проверку готовили. В году 1893-м Россия имела почти 13 тысяч земских школ и более 20 тысяч церковно-приходских; накануне Мировой войны земских школ стало 28.200, церковно-приходских около 40 тысяч; плюс школы ремесленные, городские, национальные...(После Октября 1917-го «мракобесные» церковные школы будут закрыты. Советская школа на основе новой мифологии станет жёстко охранительной, однако не без лирики, чистой и возвышенной. «С детских лет стать взрослыми спешили мы//Торопили школьные года...» «Давно,друзья весёлые//Простились мы со школою...» «Не повторяется, не повторяется// Не повторяется такое никогда...»Перестроечную школу России под галдёж за деполитизацию и права человека снова пытались устроить откровенно подрывной; слава Богу, пока не получается, память у нас не у всех отшибло...)

В начале ХХ века Тамбовская губерния о голоде позабыла; большевики насчитают кулаков среди населения Кирсановского уезда 35%, Борисоглебского – 50%. Так или нет, зажиточных и даже богатых крестьян было немало. Жить бы и радоваться!? А губерния стала оплотом партии эсэров; с 1906 года в её рядах Антонов Александр Степанович (1888(9)-1922), образование – Кирсановское городское трёхклассное училище; занимался пополнением партийной кассы через экспроприации, «эксы», на практике – грабежи. За поранение городового приговорён к смертной казни с заменой бессрочной каторгой. После Февраля освобождён, поступил в тамбовскую милицию, вскоре – начальник милиции Кирсановского уезда. Выступил против большевиков в селе Никольском, откуда в голодный год слал письма Вернадский; восстание охватило уезды Моршанский, Тамбовский, Борисоглебский, Козловский и Кирсановский, коснулось Воронежской и Саратовской губерний. В двух армиях Антонова собралось до 50.000 бойцов, однако из пределов Тамбовской губернии армии не выходили. «Антоновщину» усмирит пушками и «суровыми расстрелами» М.Тухачевский, погибнут с обеих сторон тысячи мужиков, многие из них наученные в земских школах, что люди произошли от обезьяны и все люди должны быть равны, а власть назначать себе сами...

Все 90-е годы В.И.Вернадский делил своё рабочее время натрое – между земством, университетом и кружком Петрункевича, нигде полного удовлетворения не находя. В Моршанском земстве он продвигал идею всеобщей грамотности, на свои средства строил школу в селе странноватого названия Подъём (или Подъем?). Всеобщая грамотность одобрялась почти всеми, а дело шло вяло из-за скудости средств, на которые претендовали постоянно возникающие неотложные нужды. В земстве он бывал наездами из Москвы, всегда спешил и с его сильным отвлечённым умом ему бывало непросто сговариваться с коллегами-земцами из местных жителей...«Из земского собрания я вернулся очень не в духе. Мне ужасно тяжело видеть людей, ужасно неприятно с ними разговаривать... Мысль моя всё это время усиленно работает, но совсем не в направлении моих обычных научных работ...» К жене, 5 сент. 1893. Моршанск. Не всем земцам нравились и некоторые кандидаты в учителя из недоучившихся студентов; этих Вернадский довольно узнал по университету, однако старался видеть в них жертв начальственного произвола...

В университете за три года он сумел поставить преподавание по-своему, разделив кристаллографию и минералогию, которую начал преподавать как науку геохимическую; начальство, видя толк в новациях доцента Вернадского, с ним согласилось. Не давало ему покоя его предубеждение против госэкзаменов, от участия в экзаменационных комиссиях он всячески старался уклониться: «...никогда бы не поверил, если бы сам не испытал, какое зло эти государственные экзамены и как понизился уровень студентов в них!»К жене, 14 апр.1892. «Понизился» из-за экзаменов, что ли?.. Но в целом преподавание шло замечательно! Для участия в полевых экскурсиях был чуть ли не конкурс! Иное дело наука. После магистерской диссертации он готовил докторскую о полиморфизме, но через два-три года полиморфизм совсем оставил. Взял тему из кристаллографии...

В 1891 году «вышла небольшая очень трудная книжка Е.С.Фёдорова «Краткий учебник кристаллографии». Она произвела на меня очень большое впечатление. (...) Помню, как осенью я с книжкой Е.С.Фёдорова ходил по парку около Кремля и работал над ней.– Владимир Иванович вспоминает эти дни в 1943 году и через 50 лет в его словах слышится некая как бы ревность к бесспорному уже тогдаевропейскому научному авторитету Фёдорова. – Вероятно, первое изложение кристаллографии по Фёдорову показалось студентам трудным, хотя я выбросил всю ненужную сложность фёдоровских концепций. А всё остальное я переработал в более простой форме. Переработку эту я сделал основательно».

Фёдоров Евграф Степанович (1853-1919), академик, один из основоположников современной структурной кристаллографии и минералогии, выдающийся геометр. Математически вывел 230 групп симметрии всего разнообразия кристаллических структур (фёдоровские группы), тем завершив построение классической кристаллографии. С 1905 года директор Петербургского горного института; на этой должности весной 1919 года он умер от истощения голодом-холодом. В 1927 году Академия Наук хлопотала о пенсии его вдове Людмиле Васильевне. С 1944 года в нашей стране проходят научные «Фёдоровские сессии», с 2006 года они двухгодичные международные.

...Когда Вернадский защитилв Петербурге докторскую диссертацию и стал, наконец, экстраординарным профессором (1898), Фёдоров напечатал о его диссертации «Явления скольжения кристаллического вещества» благожелательный реферат.

К 150-летию первой русской химической лаборатории (1900) Вернадский выступил со статьёй«О значении трудов М.В.Ломоносова в минералогии и геологии»; статью заметили. В 1943 году Владимир Иванович вспоминал: «Я получил немного удивившее меня письмо от Е.С.Фёдорова, где он мне советовал заняться историей науки, а не экспериментальной минералогией». К своим 80 годам Владимир Иванович нередко сетует на своё забвение иных имён и подробностей, а это письмо ему запомнилось прочно, должно быть, как нерадостный итог первого десятилетия его самостоятельной научной работы.История науки, действительно, стала увлекать его в это время, но ломоносовская статья и некрологи академиков Н.И.Кокшарова и А.В.Гадолина были пока единственным выражением нового увлечения. А кроме диссертации, за эти годы им было напечатано с полдюжины лекционных курсов для студентов, несколько научных сообщений и обзорови статья «Генезис минералов» для энциклопедии Брокгауза. Выходило, что, кроме припозднившейся докторской диссертации, ломоносовская статья была его единственной научно-весомой работой за целое десятилетие...Соответственным был и градус егоавторитета у факультета, исключая А.П.Павлова, лично расположенного к нему; возможно, коллеги не одобряли и егомолчаливые кислые настроения...

«Факультет произвёл на меня тяжёлое впечатление. Какая-то чиновническая классность. Так и чувствуется гаситель и учитель в каждом лице. – Его коробит «квасной патриотизм» профессоров Марковникова и Бугаева. – Вопрос идёт об обмене изданиями с AccademiadeLincei(Итальянская АН) – Бугаев напирает, что и по-русски им может быть интересно etc. Всё это мелко, пошло. Я думаю, что плохо дело, когда самим надо постоянно бахвалиться: мы стали, да мы стали... (...) И какие всё печальные силы! Как мало жизни, как душно, тяжело среди них, этих «людей науки»... Не знаю – подбор ли это в здешних силах? Или это весь уклад жизни?» Дневник, 25 ноября 1892.

Марковников Владимир Васильевич (1837-1904), химик-органик, выдающийся экспериментатор; открыл ряд новых соединений, реакций,классов органических веществ, сформулировал правило направления хода реакций (правило Марковникова, 1869); заложил основы нефтехимии как самостоятельной науки (1880). Один из основателей Русского химического общества (1868). Именно он предложил отметить 150-летие химлаборатории Ломоносова...

С годами облегчения Вернадскому среди коллег по факультетуне наступало...

«Жизнь полна фальсификаций. Кругом чествование лиц, в действительности заслуживающих совсем иного (!?) Теперь чествование Н.В.Бугаева, пришлось подписать ему адрес. Может быть его деятельность как учёного и хороша, но поведение его в Университете во многом холопское...Ни на какие эти чествования не пойду». Дневник, 21 марта 1900.

Чем провинился декан Бугаев – не знаем. Но «пришлось подписать ему (холопу) адрес» – поневоле затоскуешь... Ах, кабы знали-ведали коллеги-профессоры, какие научные идеи-наития витали-роились-вихрились в уме засидевшегося в приват-доцентах коллеги Вернадского! Того не знал даже Павлов, который вместе с Вернадским после VIII-го Врачебного съездасоставлял проект устава «Общества для обеспечения и организации русских естественно-исторических научных съездов». Долго не мог, не умел толком упорядочить-осознать своих озарений научных и сам Владимир Иванович из-за низкого порога своей впечатлительности интеллектуальной:

«...любил я стихи, рассказы, но терпеть не мог тех, которые плохо кончаются, и обыкновенно раньше просматривал конец, если плох – не читал (это, впрочем, и теперь осталось у меня)». К невесте, июнь 1886.

«Ты знаешь, я не могу работать, не отрывая постоянными урывками свой ум от специалистов предмета и не читая постороннего. И всегда – во время приготовленья к экзаменам и спешных работ – я перечитывал гораздо больше книг, чем в обычное время».

К жене, 29 сентября 1890.

«При чтении этой книжки (Берцелиус, химик, статьи 1811-1846) не раз у меня захватывало, щемило дух, как когда читаю что-нибудь волнующее, и я бросал чтение, чтобы заняться чем-нибудь иным...» Дневник, 19 октября 1890.

«...А когда мне приходят в голову идеи, мне всегда трудно ими заниматься, хочется охладиться и заняться другим». К жене, 16 авг.1891.

«...Знаешь, как всегда, когда интересует что, я этим не могу заниматься, или должен работать урывками». К жене, 19 сентября 1892.

И немалые усилия приходилось делать ему над собою во время долгих химических опытов ради частного результата для подтверждения своих глобальных предположений. Этим с удовольствием и успешно занимались оба Васильевича – Докучаев, получая свою почвохимию, и Марковников, получая свои нафтены и циклоалканы, а ему советуют бросить свою минералогию, которая вот-вот должна стать геохимией! И это при его-то мнительности какой-то гимназической...

«...Я как-то необычайно ясно чувствую своё незнание, всю нестройность и случайность моих знаний, и это мешает мне работать. Как-то неприятно, когда и видишь и чувствуешь недостатки и только недостатки работы. (...) Слишком я дилетант в науке». К жене, 27 авг.1895. Временами он видел и чувствовал недостатки не только в себе и своей работе, временами таким представлялся ему «весь уклад жизни»; тогда его спасало, вывозило только упрямство-самолюбие.

Отдыхал Владимир Иванович от университетской морокив кругу приятных единомышленников, озабоченных фундаментальными нуждами бытия, чуждых будничной пошлой рутины:«...Обедая у Петрункевичей, отдыхаешь от университетской работы среди живой и интеллигентной беседы. Мы много толковали о всяких вопросах, связанных с общими задачами... Для меня в этих спорах всё более и более укрепляется необходимость постановки в первую голову в нашей современной жизни экономических и политических интересов народных масс...» К жене, 10 авг.1895.

Пословице вопреки, сытые всё-таки уразумели голодных, поняли – прежде культуры и демократии людям нужен свой надёжный хлеб. Кому-то из собеседников такого решительного уразумениявполне достаточно было для равновесия душевного; деятельная, импульсивная натура Владимира Вернадского требовала какого-либодействия. Ещё в начале его знакомства с четою Петрункевичей они вместе собрались было перекупить местную московскую газету или журнал для разъяснения читающей публике своего понимания блага народного; наметили редактора – Александра Корнилова, присматривали сотрудников, прикидывали необходимые расходы. Для ежедневной газеты на первый год получалось около 70 тысяч, деньги немалые! Но возможность найти такие средства была: И.И.Петрункевич, кроме всего, был ещё и отчимом графини Паниной, женившись на её рано овдовевшей матери Анастасии Сергеевне урождённой Мальцовой (1850-1936), оставив свою прежнюю многодетную семью.

Графиня Софья Владимировна Панина (1871-1956), прославленная на закате имперской России, достойно прожила свою долгую неласковую символичную жизнь. На известном поколенном портрете работы Репина, 1909 год, Русский музей, прямая сильная молодая женщина стоит, как бы выжидая, лицо миловидное, спокойное, с тенью обиды-недоумения... Последняя в роду графов Паниных, внучка министра юстиции В.Н.Панина и богатея-промышленника С.И.Мальцова, хозяйка дворца в Гаспре, графиня Софья не помнила своего отца В.В.Панина (1842-1872) и 11-летней была разлучена с матерью; короткий бездетный брак с дипломатом А.А..Половцовым (1867-1944), председательство в нескольких благотворительных обществах; член ЦК партии «Народной Свободы», член Временного правительства, с нею Вернадский сотрудничал и в ЦК, и в Правительстве; с 1920 года она в эмиграции, поздний гражданский брак с Николаем Ивановичем Астровым (1868-1934), бывшим городским головою Москвы, бывшим председателем Всероссийского союза городов (1917), участником руководства всех значимых антисоветских организаций в годы Гражданской войны.

...С матерью Софья Владимировна не порывала, вполне разделяя либеральные идеи отчима, тоже человека не бедного, Петрункевичи владели особнякомна Смоленском бульваре и подмосковным имением Марфино.Стало быть, деньги «на правое дело» нашлись бы.Только вот затея с газетой за обеденными разговорами «о всяких вопросах, связанных с общими задачами»как-то сама собою отодвинулась, завяла... Нелады с докторской диссертацией, от неё отвлекает подготовка к лекциям, а сосредоточиться на лекциях мешает диссертация и всё вместе не позволяетему заняться увлекательным потоком своего научного сознания, внезапными картинными догадками-обобщениями, их надо бы как-то закреплять, чтобы научно разбираться... Семья в Москве; не сразу нашлась подходящая квартира вблизи Университета, дорога съедала много времени, читать на московских извозчиках невозможно, думать – только если мысли сами текут... Угнеталичастые сомнениявсвоих способностях-знаниях, апритом ещё и горькое сознание превосходства этих своих способностей-знаний по сравнению с иными из окружающих... Наконец, весной его тридцатилетия нашлась квартира почти рядом суниверситетом,вТрубниковском переулке... А жизнь притом не переменилась ничуть – прежняя серая, вялая, безрезультатная. И причина того давняя, своя собственная, чего признавать ну никак не хотелось...

«...Я не могу уйти в одну науку, да и при теперешнем положении русских университетов это чрезвычайно трудно. С другой стороны, нет никакой возможности настоящей политической борьбы при том строении жизни, при котором мы живём. Заниматься наукой и вести политическую борьбу возможно более сильным людям, чем я, а у меня нет ни знаний, ни таланта, ни рабочей силы для этого потребных. Теперь выходит ни то, ни сё. Если бы я мог что-нибудь сделать для науки, то только не в Россиии право я не знаю иногда к чему проводить здесь бессмысленную жизнь раба, когда можно, ликвидировав дела, жить свободным человеком на Западе. (...) Меня душит всё здесь: и собственное бессилие, и рабьи мысли, рабьи чувства и рабьи удовольствия кругом. Всюду залезли холопы и мелкие людишки московских государейи татарвы и они с дикой томящей радостью и самодовольством всюду высоко напоказ несут свои знамёна, свои принципы...» К жене, 21 июня 1893, Моршанск.

Наследственные страдания-искушения либеральной российской, в основномстоличной, интеллигенции («мы с тобой два дерева, остальные – пни»); Владимир Вернадский переболел этим недугом сполна. «...Неужели всё лгать – я гнусь и чувствую, прямо больно, всем существом своим ощущаю и чувствую цепи раба на себе и всех!..» Из письма к жене, 17 марта 1892. Рабский труд, как известно, малопроизводителен.«Когда никто ничего не знает, когда кругом колебание и разброд, когда нет ясных и определённых сил и нет общественного стыда и понимания в обществе, бессмысленны все вопросы о том, что делать для прямого принуждения правительства поступать целесообразно в интересах прогресса в России». Дневник, 22 июля 1893.

Распрямиться, сбросить цепи раба и дышать полной грудью он регулярно ездил«на экскурсии», там человек сам себе голова, и волен делать или не делать,что самому заблагорассудится,(совершались экскурсии, как правило, на средства рабовладельческой казны). Разумеется, времени на этих экскурсиях он впустую не тратил: обследовал горные разработки, собирая образцы минералов;знакомился с тематикой и организацией лабораторий и музейными коллекциями, подолгу просиживал в библиотеках; встречался со светилами науки, старался и сам «научно работать» – записывал беседы и наблюдения, выводы из них и предположения, в которых никогда у него недостатка не было;много ходил пешком, иногда позволял себе театры, концерты; отсылал жене личные-научные письма исповедальные чуть ли не ежедневно...

Июль-август 1893 года – Никитский ботанический сад в Крыму,Керчь, Темрюк, Сухумский ботанический сад, Карабах.

Лето 1894 года – Варшава, Краков, Львов, Дрогобыч, Борислав, Будапешт, Вена, Пшибрам, Прага, Фрейберг, Грац, Мансфельд, Гессен-Нассау, Цвиккау, Дрезден, Мейссен, Хемниц, Мюнхен, Франкфурт, Кобленц, Иена, Бонн, Трир, Париж.

Лето 1895 года – первая экскурсия на Урал, в Ильменские горы.

1896, май-июнь. Урал; Златоуст, Екатеринбург, Верхотурье, Тагил, Кушва, Березники, Усолье, пароходом по Каме через Пермь до Казани; август – Берлин, Ганновер, Гёттинген,Аахен, Грац,Париж, Страсбург, Дрезден.

1897, май – защитил докторскую диссертацию при СПБ университете. Июнь – Урал; Миасс, копи Ильменских гор, озёра Чебаркуль и Еланчик, Петропавловский рудник.

1898, июнь – Крым;июль-август – Вена, Венеция, Болонья, Флоренция, Рим; хотел попасть в Сицилию, к Этне – вернулся с дороги к больной материв Петербург; скончалась 7 ноября. А 27 апреля у него родилась дочь Нина, жить будет 88 лет. С января этого года В. И.Вернадский утверждён в звании экстраординарного профессора.

1899. Мая 31 дня в Полтаве скончался его тесть Е.П.Старицкий. Июнь-июль – Крым, Тамань, Владикавказ, Грозный, Тифлис, Батум.

Лето 1900 года – Берлин, Гаага, Шевенинген, Лейден, Амстердам, Париж, участие в работе VIII Международного геологического конгресса; Милан, Вена.

В пределах России Владимир Иванович иногда «экскурсировал», согласно командировкам, не гордым одиночкою, а совместно с коллегами, притом старшими – профессорами Соколовым Владимиром Дмитриевичем (1855-1917), Алексеем Петровичем Павловым и Андрусовым Николаем Ивановичем (1861-1924), первооткрывателем черноморского глубоководного сероводорода; а также и спервыми своими учениками (мало что не ровесниками): Алексатом Павлом Карловичем (1868-1913), Самойловым Яковом Владимировичем (1870-1925), Поповым Сергеем Платоновичем (1872-1964), Димо Николаем Александровичем (1873-1959), отмечая с удивлением приятным отсутствие в компаниях даже тени раздражительностидосадной и у себя, и у спутников: коллеги ничуть не покровительственны, ученики уважительно-неробки... Мнилось, будтошероховатость взаимоотношений в стенахУниверситета между коллегами и со студентамипроисходит единственно от казённой начальственной опеки, насаждающей казарменные порядки, абсолютно чуждыехраму Науки...Мнилось не одному только Вернадскому.

Вподобном духе составлена вежливая «Докладная записка» десяти профессоров Московского университета по поводу громких студенческих беспорядков 1899 года, адресованная Министру народного просвещения Боголепову Николаю Павловичу, профессору римского права, дважды бывшему ректором Московского университета (1846-1901, убит студентом). Студенты в Записке – потерпевшая сторона, они подвержены общественному возбуждению, отнюдь не создают его; инспекция студентов своими брутальными действиями разобщает их между собою и с профессорами, препятствуя им совместно противостоять «крепкой организации радикальных элементов»; достаточно восстановить автономию университетов, и страсти улягутся!.. Подписали документ профессоры Н.Умов, К.Тимирязев, П.Виноградов, В.Вернадский, А.Чупров, Ф.Фортунатов, А.Шварц, И.Сеченов, Н.Зелинский, Н.Стороженко. Малое, а всё же – созвездие имён!В отличие от некоторых из них, В.И.Вернадскийсвои мнения этих лет в корне пересмотрит; не скоро и не вдруг,в то время он в тех мнениях-настроениях как раз укреплялся.

...Летняя Европа 1900 года отчего-то повсеместно смущала Владимира Ивановича памятью его первых европейских экскурсий. С той давней поры он оставался тем же ненасытимым накопителем знаний, а повсюду в знакомых местах веяло началами грядущих громадных новаций – тарахтят первые авто, сияет тут и там электричество, новое поколение теснится, в открытую покупают неприличные печатные картинки, и самый воздух уже не тот, прежний – той лёгкости праздничной их с Андреем Красновым похода налегке через пол-Европы, находя всюду стол и ночлег и отдых, той простоты любезной уже нету, как и Андрея, пропадающего невесть в каких южных странах мечтаний их молодости... Манятли теперьжаркие дальние страны? Найти там Андрея? У них разные жизни, Андрей нашёл себя давно и сразу, с гимназии, а Он?.. «Nelmezzodelcamindinostravita... Земнуюжизньпройдя до половины//Я очутился в сумрачном лесу//Утратив верный путь...» Что есть вер-ный-путь?.. Странным впечатлением встретил его Париж, словно бы он всё ещё живёт в Пасси первым своим семейным жильём и если забыть накрепко всё, бывшее после – то можно вернуться туда...

«Мне кажется, что моя мысль подёрнута дымкой, а моя воля связана туманом, и я сознательно ничего не делаю, чтобы из него выйти. В его успокаивающем, укачивающем действии я нахожу удобные формы для «спокойной» умственной жизни. Если из моей научной деятельности выходило что-нибудь или выйдет – это выходило помимо направляющего, сознательного, напряжённого действия моей воли, выходило само собой. Я чувствую, что моя личность, моё внутреннее «я» ещё почти не проявилось в жизни...» К жене, 23 июля 1900, Париж.

Перед Геологическими конгрессами и после них принимающая сторона проводила для участников групповые экскурсии по месторождениям иразработкам ископаемых, по интересным геологическим объектам. На сей раз большинство участников к началу экскурсии ещё не приехали,изрядно огорчив её организатора Де Лоне; отправились вчетвером: Луи де Лоне (1860-1938), норвежец Йохан Фогт (1858-1932), молодой француз Лемуан и Вернадский, весьма довольный малолюдствомпоездки и тремя своими спутниками.Посетили открытую угледобычу, залежи бурого железняка и горячие источники; «...несмотря на то, что Де Лоне и Фогт – самые лучшие из живых знатоки этой отрасли минералогии – я не чувствую совсем себя в положении ученика – а наоборот – равным». К жене, 29 июля 1900, Париж.

Сюда, на Конгресс, прибыл цвет русской геологии – академики Карпинский Александр Петрович (1847-1936), будущий Президент АН, и Чернышёв Феодосий Николаевич (1856-1914), будущий Директор Геологического комитета; пока ещё не академикиА.П. и М.В. Павловы, супруги, старшие коллеги Вернадского, и Мушкетов Иван Васильевич (1850-1902), один из первых геофизиков не только в России; научная смена, ровесники Вернадского, уже имеющие весомые научные заслуги – Обручев Владимир Афанасьевич (1863-1956), будущий известный писатель-фантаст, и Левинсон-Лессинг Франц Юльевич (1861-1939), будущий отец камчатской вулканологии. И опять Владимир Иванович совсем не чувствовал себя в положении ученика ни с земляками, ни даже с Паулем Гротом, с которым встречался к обоюдному удовольствию и на прошлом, Седьмом конгрессе, имевшембыть в Петербурге два года назад.Тогда группа участников отправилась из Петербурга, едва ли не самого европейского города Европы, в древнюю столицу Москву, где «золотая дремотная Азия опочила на куполах», и Вернадский, пока ещё приват-доцент, но представитель Оргкомитета Конгресса, не без гордости показывал Гроту со спутниками богатую минералогическую коллекцию Университета и ходил с ними позалам Третьяковскойгалереи, отмечая с удовольствием их растущее удивление-восхищение.Доклады Петербургского конгресса он выслушивал с интересом.

Теперь, на Парижском конгрессе, очередные доклады показались ему не лучшей формой научного общения, он предпочёл бы экскурсии, обсуждения отдельных проблем или речи выдающихся учёных, подобно давнему выступлению Герца в Политехникуме Мюнхена. Конгресс проходил в одновремя со Всемирной Парижской выставкой и Владимир Иванович скучным докладам предпочёл экскурсии на Выставку, поражающую своим размахом, богатством-новизною горнорудных экспозиций и множествомтехнических новинок; о Выставке он рассказывает в письме 19 августа сыну Георгию, среди прочего упоминая неизвестные ныне «новые электрические лампочки (без угля и без стекла)».А письмомк Наталье Егоровне сообщает о намерении не оставаться до конца Конгресса, а поскорее приняться за работу, осуществлять накопившиеся проекты и научные идеи; как обычно, делится и сокровенным:«Знаешь, в душе у меня иногда теперь является скверное чувство – какое-то сознание своей силы. Я пишу – скверное, потому что мне иногда – и часто – кажется, что это тот самообман, который часто встречаешь кругом, и ясно видишь, как оно ложно и неверно. Но в разговорах и столкновениях с окружающими невольно это чувство всё-таки берёт верх. И если оно не вполне ложно – то оно выразится в жизни». 11/24 августа 1900, Париж.

В Москву В.И.Вернадский возвращался «полный сил и желаний» достигать задуманного. Ехал через Милан, Вену и Вернадовку, где ждали его земские дела и проекты и земские люди. Его громадные научные знания и энергия сдержанной целеустремлённости («к идеалу!»), уверенная вежливая манера общения и негромкая немногословная речь, гуманность его убеждений,и нежелание спорить – производили впечатление; исподволь и ненарочито у него сложился навык поставить себя перед людьми, подать им себя, что покоряло ему множество малых сих.Этим своим оборонительным оружием не злоупотреблял он никогда, с немногими близкими просто о нём забывая.

«...Завтра земское собрание, и я отовсюду слышу, что меня там ждут. И я не знаю, как тебе выразить, как мне это тяжело. Быть на виду, быть в положении так или иначе вождя – это такое тяжёлое, мучительно мне неприятное состояние. А между тем, рассуждая холодным рассудком, я понимаю, что при теперешнем положении Моршанского земства – это так и быть должно: на безрыбьи и рак – рыба, но тяжело и противно быть в положении рака, ставшего defacto рыбой. Если бы я мог ясно убедить себя в ненужности той культурной работы, которая делается земством!..» К жене, 26 сентября 1900, Вернадовка.

«...В общем, при ясном и сознательном интересе к этим всем земским вопросам, при полном понимании важности Земства, мне с каждым годом всё труднее и труднее эта работа (...) Когда со мной соглашаются, ко мне прислушиваются и исполняют моё желание – я чувствую удивление и в значительной степени неприятное впечатление». К жене, 3 декабря 1900, Тамбов.

Убедить себя в ненужности культурной работы земства он не сумел, зато легко убеждался в несовместимости Земства и Самодержавия;для нормальной деятельности в России Земства (и не только!!) прежде следовалоизменить«весь уклад жизни»... БытьВождём туземцев, способным вести их верным путём прочь от бунта бессмысленного и беспощадного, профессор Вернадский не мог по двум серьёзным причинам: во-первых, его культурная работа в земстве по сути воспитывала крестьянство именно в направлении бунта; и во-вторых, лестное возвышенное-сострадательное отношение к Народу, мыслимому издалека, при тесном длительном общении с народом сменялось у людей егокруга нелёгким грузом весьма неприятных настроений. В итоге Вождём тамбовских земляков станет кирсановский «третьеклассник Вовочка» -эсер Александр Антонов...

Оставит земство, ушедши было в него с головою, и сердечный друг Владимира Ивановича Митя, князь Дмитрий Иванович Шаховской. Вместе с другими«лучшими передовыми»образованными людьми, побуждая их и организуя, озаботятся они созданием условийдостойной свободной жизни в горячо любимой ими России...

Дела, планы и люди ждали Владимира Ивановича и в Москве. Ещё весною у Петрункевичей вновь заговорили о газете; мелькнули имена, газетно громкие вскоре и призабытые ныне; 20 марта 1900 года профессор Вернадский представил своему Дневнику своих спутников на пороге своего второго московского десятилетия. «...Редактором согласился Арсеньев.Арсеньев – Иоллос – Петрункевич -Герценштейн. Участие Короленко (провинциальные письма). Трудность получить разрешение. Через Пассовера, Кони и др. Есть деньги, есть средства – нет возможности изданий (ХХ век)».

Арсеньев Константин Константинович (1831-1919), авторитетный либеральный публицист, почётный академик с 1900 года.

Иоллос Григорий Борисович, либеральный публицист, берлинский корреспондент московской газеты «Русские ведомости», член 1-й Думы (1859-1907, убит черносотенцем).

Герценштейн Михаил Яковлевич, либеральный экономист, автор аграрной программы партии «Народной свободы», член 1-й Думы (1859-1906, убит черносотенцем).

Пассовер Александр Яковлевич (1840-1910), либеральный юрист.

Кони Анатолий Фёдорович (1844-1927), популярный либеральный юрист, почётный академик с 1900 года, член Государственного Совета с 1917 года.

Короленко В.Г. , либеральный писатель, троюродный брат Владимира Ивановича.В тот же день вспомнил Владимир Иванович и одного из своих земских соратников: «Вчера был интересный разговор с князем Чолокаевым. (...) Он думает, что земство имеет огромную роль как подготовительная школа к представительномуправлению, которое рано или поздно наступит...»

Чолокаев Николай Николаевич (1830-после 1914), князь, Тамбовский губернский предводитель дворянства, член Государственного Совета с 1906 года.

Князь Николай Николаевич, явно не из рюриковичей, живя в чаще народа, был «постепеновцем», сторонником спокойной цивилизующей работы Земства, временами более успешной, временами – менее, но результаты такой работы неискоренимы!.. Остальные вышепоименованные, столичные гуманитарии-западники, жаждали поскореедобиться Свободы-Равенства-Братства и тем сделать Россию по-настоящемуЕвропой.С ними-то вместе и пойдёт Вернадский к близкому светлому будущему, по-прежнему деля своё время натрое, но теперь находя удовлетворение в общественной деятельности, а земскую работу сводя постепенно на конус; в науке же у него положение дел почти не менялось – по причинам, конечно же, не от него зависящим!

К двум курсам лекций университетских добавились лекции на Высших женских курсах (женское научное равноправие – заслуга прогрессивной общественности!); слушали курсистки внимательнее студентов, понимали предмет ничуть не хуже.Изредка появляютсяего журнальные статьи-сообщения об отдельных минералах и химических соединениях, о местах природных проявлений минералов; от научных статей его опятьотвлекают лекции, лекциям мешают статьи плюс земство, всё это требует времени, времени и усидчивости, а голова зачастую полнится опережающими идеями-догадками, требующими непосильной проверки... 1 января 1901 года (первый день нового, ХХ века!) экстраординарногопрофессора Вернадского за труды просвещения награждают орденом СвятойАнныIII степени. Осенью при Минералогическом кабинете университета сложился кружок энтузиастов минералогии, кружок демократический, совместный студентов и курсисток, с выборным председателем профессором Вернадским. Здесь ловили каждое его слово и увлечённо работали с материалом и литературою; многие кружковцы станут заметными научными работниками;Ферсман Александр Евгеньевич (1883-1945) ранопродолжил геологические труды Учителя, станет пропагандистом минералогии, академиком; Криштофович Африкан Николаевич (1885-1953) выдающийся палеоботаник и геолог, академик; Шубников Алексей Васильевич (1887-1970) кристаллофизик, вывел 58 групп антисимметрии кристаллов (шубниковские группы), организатор синтеза кристаллов, академик.1901год отмечен также статьёй Вернадского «Об основаниях университетской реформы» – это начало его энергичной либеральной публицистики многолетней. Начатые им тогда же биография его отца Ивана Васильевича и курс лекций по истории Науки в дальнейшем останутся не завершёнными. Беспокойные переменчивые настроения молодых лет никак у него не изживались.

«...Что делает моя дорогая детка. Я так часто и постоянно вспоминаю про неё. Боюсь, что слишком сильно полюбил её, а между тем может быть в этом и есть настоящая жизнь, т.е. в чувстве, которым вносится в жизнь многое, что не подвергается безжалостному разрушению анализом.Мне как-то рисуется Нинуся на полу, протягивающая сидя мне свои ручёнки и обернувшая ко мне свою дорогую мордочку. Иногда грустно, что её нет (здесь). Особенно тяжело это в такие минуты, как теперь, когда на душе очень тяжело и безотрадно, т.к. всё более и более захватывает разрушительная работа разума, не оставляющая в конце концов ничего без сомнения...» К жене, 2 июля 1899, Керчь.

А всего лишь через неделю, в письме от 9 июля из Темрюка: «...эта жизнь тяжела тем, что здесь вся цель – ясна. Нет места исканию, нет места сомнению, т.е. тому, что составляет наше счастье. Тихая семейная жизнь, тихое простое довольство, достигаемое упорным трудом изо дня в день, отдых в семье или среди простых сердцем людей, вдали от вечных, глубоких, мучительных, но прекрасных вопросов, поставленных человеческой историей. Как-то не тянет меня к такой жизни и кажется она мне медленной смертью...»Душевного равновесияи возможностейнаучно работать без помех он по-прежнему взыскует в дальних командировках-экскурсиях...

Лето 1901 года. Полтавская губерния; Лубны, подробно – Исачковский холм у слияния Удая и Сулы, левого притока Днепра;Кременчуг.

1902, апрель. Сунженские горы на Северном Кавказе, Грозный, Петровск-порт, Баку, Шемаха, Тифлис, Владикавказ (с Я.В.Самойловым). Июль-август: Торунь, Берлин, Нюрнберг, Копенгаген, Дрезден, Фрейберг, Прага, Краков, Варшава. В Берлине находит два издания 16-го века легендарного мудреца 13-го века Неморария,у которого обнаружил«совершенно точные и ясные указания на основные теоремы механики»!В городке под Копенгагеном пишет вводные лекции курса по истории Науки, опубликованные как журнальная статья «О научном мировоззрении».16 декабря утверждён в должности ординарного профессора Московского университета.

1903, апрель. В компании сына Георгия и четырёх членов Минералогического кружка – Новая Александрия, Казимеж, Домбров, Кельце;Домбровскийи Келецкий горнорудные бассейны,Олькуш; по Висле от Сандомира до Варшавы. Июль-август: Гейдельберг, Мюнхен, Вена, участие в IX Геологическом конгрессе; Будапешт, Босния – Сараево, Мостар, Илидже, Дубровник. Геологический конгресс опять был Владимиру Ивановичу скучен, порадовало лишь общение с братьями-славянами: все понимают по-русски! Профессор был приятно возбуждён; перед Конгрессом, соблюдая предосторожности, на берегу пограничного между Германией, Австрией и Швейцарией Баденского озера собралась «компания знаков препинания» – интеллигенты,бывшие марксисты,и пока беспартийныелибералы, среди них и Владимир Иванович с друзьями; образовали «Союз освобождения» России от царизма ради установлениядемократической республики. Название себе позаимствовали от эмигрантского «Освобождения» П.Б.Струве, бывшего соратника Ленина; вскоре они станут партией Народной свободы,отстранят Царя, а их самих свергнет Ленин и объявит вне закона...

Осенью умирает Василий Васильевич Докучаев, ему, как никому другому, многим обязан Вернадский-учёный.

1904, январь. Нападение Японии; гибель «Варяга» «Корейца» и минного транспорта «Енисей», блокада Порт-Артура.Май -Вернадский сА.Е.Ферсманом экскурсируют по югу России: Полтава, Киев, Житомир, Бердичев.Опубликованы его статьи: «Страница из истории почвоведения. (Памяти В.В.Докучаева)», «Закон Гаюи и векториальное строение кристаллов», «Кант и естествознание XVIII столетия»; наконец,«О профессорском съезде»– этой статьёй Владимир Иванович, уже как боец«Освобождения»,с головою уходит в политику, о чём с годами будет сожалеть весьма... Начало статьи: «Профессора высших учебных заведений – университетов и технических институтов – нигде в цивилизованном мире не поставлены в настоящее время в столь унизительное положение, как у нас в России. За последние десятилетия XIX века только положение преподавателей в университетском пережитке, в забытом схоластическом университете Филиппинских островов могло быть сравнимо с правовым положением профессоров великого русского народа»...

Продолжение темы: «В последней четверти XIX века, когда формы академической жизни в Западной Европе, Америке и даже в Азии, в Индии и Японии получили новое развитие, когда там вырабатывались новые, неизвестные прежним временам её проявления, когда свободное, издревле и неизбежно свойственное университетам самоуправление широко и могуче охватило всю университетскую жизнь – на нашей родине университетам выпала тяжёлая доля пережить разрушение автономии...» Конец статьи: «Мы живём в ответственное и трудное время. С неумолимой ясностью перед мыслящими русскими людьми вскрылись язвы и болезни родной земли. Страстно и горячо, всеми фибрами души ищется выход из запутанного, серьёзного положения. Этот выход может быть найден только тогда, когда в творческой государственной работе станут участвовать все живые силы страны, когда каждый русский человек сознает в себе гражданский долг,который лежит на нём в этот ответственный исторический момент».«Наши дни», 1904 год, 20 декабря. Россия почти уже год воюет с Японией...11 декабря семья профессора Вернадского вселяется в казённую (даровую) квартиру при Университете, бель-этаж со всеми удобствами; напротив на площадке дверь квартиры профессора А.П.Павлова.

Уж не новоселье ли отметил Владимир Иванович этой статьёй, столь характерной для всей его освобожденческой публицистики?.. Встречался он с филиппинскими преподавателями в своих летних скитаниях по Европе? Или как-то сумел посетить Филиппины, Японию?.. К новому учебному году «профессора великого русского народа» получат автономию, чем это обернулось – увидим. Тогда же «живые силы страны» будут призваны к «творческой государственной работе» – войти в состав правительстваСтолыпина либералы откажутся, требуя себе всех министерских портфелей, а Государственную Думу превратят в митинговую трибуну«Союза освобождения». То есть статья «О профессорском съезде», на ура встреченная немалым числом «лучших-передовых» интеллигентов, и подобные ей бурные «банкетные речи» и съездовские оратории суть «фонтаны складных слов», по запоздалой покаянной оценке Ариадны Тырковой, тоже изрядной фонтанёрши. Подобных фонтанов Владимир Иванович произвёл поболее сотни, в разной степени розовых, мутных и разогретых, лишь в этом уступая красному кипятку большевицких вождей, да ещё количеством излияний; однако, не вирулентностью. Почти ото всей этой неживой воды он отречётся и даже искупит убитое немалое времяучёными трудами и миру невидимыми слезами; однако последствия того всероссийского либерального потопа не просыхаютпо сей день...

Похоже, коллеги Вернадского, читатели его статей, научных и освободительных, в большинстве своём не замечали, что написаны они как бы двумя разными людьми – время для них было такое, вольготное и бесшабашное (как узнается после). Ибо у множества из той образованной публики, самолюбивой и безбожной, причины бесшабашности вольготной были одинаковы с автором: «моя личность, моё внутреннее «я» ещё не проявилось в жизни».Стало быть, «так жить нельзя-а-а!..» Далее – согласно характеру и обстоятельствам...

В 1903 году Владимир Иванович издал статью «О научном мировоззрении» отдельным оттиском.Контраст этого труда с «Профессорским съездом» поразителен! В спокойной обстоятельной манере мудрый автор обсуждает взаимодействие науки – как способа познания Природы – с философией, религией, искусством и общественной жизнью, то есть со всеми другими способами освоения Бытия человеком. Он подчёркивает постоянную изменчивость во времени всех этих способов, относительность, временность большинства прославленных достиженийчеловечества, не исключая и научных. -«Только некоторые всё ещё очень небольшие части научного мировоззрения неопровержимо доказаны или вполне соответствуют в данное время формальной действительности и являются научными истинами». -Он полагает закономерными, хотя и нежелательными, попятные, регрессивные проявления человеческой деятельности, не исключая и научной. После его ранних резких высказываний о философии и религии чтение этой статьи вызывает приятное удивление, пока не выясняется убеждение автора, будто научное мировоззрение есть наивысший способ освоения Бытия, поскольку научные истины универсальны, общечеловечны. (Говоря проще – «туз и в Африке туз».)Здесь и объяснение его решительного, безоговорочного подхода к общественной жизни, всегда имеющей местный, национальный характер.«Природа не делает скачков»– отметил он в начале статьи о научном мировоззрении. В общественной жизни России он два десятилетия бездумно готовил – ба-а-альшой скачёк...

В том же 1903 году вышел из печати первый том капитального труда профессора Вернадского «Основы кристаллографии». Обстоятельный исторический подход к изложению предмета, ставший у Владимира Ивановича обычаем, сообщает его научным трудам большойдополнительный интерес.Только в XVIIвеке он обнаружил почти дюжину европейских учёных от Кеплера и Декарта до Бойля и Левенгука, работавших по кристаллографии. А ещё ХVIII век, XIX-й, Пауль Грот и Евграф Фёдоров – к массиву их трудов добавить он мог не так уж много... Второй том «Кристаллографии» так и останется в подготовительных материалах. Владимир Иванович сосредоточился на минералогии, где наработки у него были солидные...

В 1905 году не экскурсировал. Всё внимание, все силы и время отнимали дела архиважные: «...Всюду чувствуется большая реальность осуществить республику. Кто же может быть выставлен как кандидат в президенты от социал-демократов? – Ленин?..» Дневник, 17 ноября 1905.

Владимир Ильич отнюдь не был желанной фигурой для либералов. Разве что как непременное условие осуществления республики?.. Однако ими было сделано всё возможное, дабы самим выступить за республику единой сплочённою силой, сильнейшей всех социалистов от эсэров до ленинцев!.. Конституционно-демократическая партия («Народной свободы»), выросшая из «Союза освобождения», вобрала в свои ряды почти всех работников умственного труда в России – профессоров, инженеров, земских деятелей, врачей, литераторов, учителей, юристов, финансистов, немало чиновников и военных...Среди интеллигенции внепартийной многие сочувствовали «кадетам» и очень мало было сознательных противников КД партии, как орудия внешних сил, разрушающих идейные устои русской цивилизации. Считаясь партией реформ, действующей открыто и ненасильственно, КД партия, подрывая идейную устойчивость,сопротивляемостьобщества, изначально выступала партией скрытой тотальной революции.Чего не разумело почему-то абсолютное большинство её кадров, начиная от низового звена до самых руководящих верхов!

В мае 1905 года московские университетские кадеты подготовили три номера своего печатного органа «Московская неделя»; все три номера были задержаны цензурой.На следующий год издание было возобновлено под названием «Московский еженедельник» (№1, вторник, 7 марта 1906 года). «Мы выпускаем наш первый № накануне первых выборов в Государственную Думу. Предстоит решительный бой за обновление России. (...) Обновление России должно быть её очеловечением. Это значит, что в её государственной жизни должны быть осуществлены сверхнародные, общечеловеческие нравственные ценности. (...) Грех «старого порядка» заключался в отрицании всего универсального, общечеловеческого в связи с боготворением «истинно русского». Во имя «самодержавия» он отрицал универсальные принципы правового порядка. Во имя «православия» он отрицал универсальные христианские нравственные начала. Наконец, во имя «народности» он попирал народности, отрицал сверхнародную культуру и отрёкся от человечности. Он возводил в безусловный идеал преходящие местные ценности – архаическую форму правления, византийское искажение христианства, бытовые особенности господствующего племени. Смысл русского освободительного движения заключается именно в тех нравственных ценностях, которые доселе попирались. Его сила заключается именно в его универсальности, благодаря которой оно может объединить людей различных классов, национальностей и верований».

Коротко говоря – Россия без русских; соответственно, и без иных народов, которые их место занимать будут?..Неустанно хлопоча о национально-культурных автономиях «угнетённых народностей», кадеты оставляли русским «сверхнародную культуру» и научное мировоззрение; несогласных клеймили как «черносотенцев». Причину такихпредпочтенийневзначай озвучивает №1 Мск.еженедельника: «...В особенности бережно мы должны относиться к народу, который стоит на сравнительно высокой ступени культурного развития – к народу польскому».С этакими решительными настроениями Конституционно-демократическая партия получила на выборах квалифицированное большинство в Первой всероссийской Государственной Думе. О её деятельности с торжеством печатно выскажется кадетский депутат от Москвы профессор А.А.Кизеветтер: «Государственная Дума – острый клин, постепенно загоняемый в тело безответственной бюрократии». (Похоже, уже и беззащитной!?.. – Н.И.Новиков отдыхает.)

С конца 1905 года цензуры печати не стало, и подобные словеса стали не в диковину, а на фоне вдруг выплодившегося роя беспардонных «юмористических» журналов звучали даже как бы интеллигентно, хотя и о том же. Ибо обвал революционного «юмора» предварён был десятилетиями интеллигентских книжных настроений, заявленных «Московским еженедельником», который едва ли не затерялся в потопе « освободительной» прессы.

Увидели свет и запрещённые год назад три номера «Московской недели» с прежнею датировкой и текстом, но с приложениемфотопортрета покойного редактора С.Н.Трубецкого (1862-1905), князя, профессора философии, первого выборного ректора автономного Московского университета. На этом последнем прижизненном фото Князь неузнаваем; мы привыкли видеть ясный лик гуманиста-аристократа, а здесь напряжённо смотрит задёрганный нездоровый стареющий интеллигент... Скончался Сергей Николаевич считанными неделями позже избрания ректором;студенческое упоение обретённою свободой вдруг перешлов забастовку, запретный для полиции самоуправляющийся Университет превратился в ярый общемосковский майдан, творящий бесчинства и требующийреволюции -демократический Ректор вынужден был храм Свободной Науки – закрыть!..Его, наивного зашоренного идеалиста, самоотверженно впрягшегося в злато-розовую лямку либерального раскачивания России, эта лямка и убила; так либо иначе погибнет большинство интеллигентных бурлаков революции, тащивших Россию поперёк её Судьбы (и своей тоже)...

Владимир Иванович таким бурлаком как бы не состоял, слишком он погружён был в естественные науки и наряду с безответственнойреволюционной публицистикой, местами бредовой, публиковал и строго выдержанные научные статьи. Однако первый звоночек лично ему всё же раздался. Перед закрытием Университета «наша замечательная молодёжь» разгромила его химлабораторию, отчего он – невозможно вообразить! – впал в бешенство! И еле дал уговорить себя не выносить свой гнев в газеты... А незадолго до этого прискорбного инцидента в №3 конфискованной «Московской недели» от 24 мая 1905 года помещена его статья с подходящим заглавием «По поводу разгрома», поводом имеющая исход сражений – Мукденского (февраль 1905) и Цусимского (14-15 мая 1905), а мишенью такие-сякие «малообразованные и неосведомлённые» власти и военачальников, не умеющих воевать. Профессор ставил в пример культурную Японию и приветствовал Русский великий народ, который придёт во власть и устроит всё в России, как тому следует быть.

«Оторванность от глубины делает слишком лёгкими все движения» (Бердяев); оторванность, неизбежная при занятии не своим делом. То-то вознегодовал бы Профессор, вздумай адмиралы-генералы, даже победоносные,судить-костерить его минералогию-кристаллографию...И на своей позиции он был вовсе не одинок, Мукдену и Цусиме иные кадетствующие злорадовалисьоткровенно, как японские дети. «Московская неделя» князя Трубецкого приводит речь краковского профессора Мариана Здзеховского «при закрытии совещания польских и русских деятелей в Москве»5 апреля 1905 года; среди прочего профессор изрёк: «...Порт-Артур бюрократии ещё даже не окружён и всё ещё представляет грозную силу»... Направление «Московских Ведомостей» и «Нового Времени» Здзеховский считает «русским изуверством», в сравнении с которым «теория национального эгоизма в Польше кажется невинной идиллией»...

28-м ноября 1905 года(десятью днями позже дневниковой записи о президенте – Ленине?) датирована «Записка помощника ректора профессора В.И.Вернадского «Об отношении Московского Университета к «Московским Ведомостям» и к Университетской типографии». Записка пространная – в брошюре 14 страниц; речь идёт об ущемлении финансовых прав Университета и Владимир Иванович обстоятельно, с цифрами и документами излагает историю вопроса. Причина же обращения к давней тяжбе – в первых абзацах Записки, причина характерная на пороге возможной республики с президентом Лениным:

«В последнее время в обществе и в печати имя Московского Университета всё чаще и чаще становится в связь с издающейся в Москве газетой «Московские Ведомости», деятельность и приёмы которой вызывают справедливое негодование широких кругов русского общества.

Газета эта уже 40 с лишком лет ничего не имела и не имеет общего с Московским Университетом. Она связала своё имя с противодействием всем чаяниям и желаниям русского общества, всегда дорогим Совету Московского Университета. На её столбцах находили себе место всякие – самые возмутительные и невероятные – обвинения как студенчества, так и профессуры; в ней шла систематическая пропаганда всех пагубных, как для общественной, так и для академической жизни нашей родины мероприятий. Не останавливаясь ни перед чем, «Московские Ведомости» изо дня в день многие годы разрушали авторитет и значение Московского Университета и несомненно выделялись в этом отношении даже среди реакционных органов печати.

И при всём том на первом месте в «Московских Ведомостях» красуется герб Университета (государственный двуглавый орёл с надписью И.М.У.), они печатаются в «университетской» типографии, (...) между тем как в действительности «Московские Ведомости» являются злейшим врагом Московского Университета, и их существование и теперешняя организация связаны с лишением Московского Университета значительной доли его достояния и доходов. История этого дела может служить яркой иллюстрацией бюрократических порядков недавнего прошлого, когда Университет оказался бессильным защитить своё имущество и своё имя от посягательства частных лиц.

В первый же год основания Московского Университета, в 1756 году...» Но уже через две недели всем станет не до того: «Баррикады в Москве. Мы выходим на улицы осторожно. Центр восстания на Пресне». Дневник, 10 декабря 1905.

Однако 1906 год начался для профессора Вернадского совершенно неожиданными для него – демократическими! – продвижениями на государственной службе. 4 марта с подачи академиков Чернышёва и Карпинского его избирают действительным членом-адъюнктом Императорской Академии Наук с назначением заведовать Минералогическим отделом Геологического музея Академии (звание академика теперь – вопрос времени). А 10 апреля он избран членом Государственного Совета от Академической курии, то есть от университетов и Академии Наук. (То есть его прошлогодние похвалы Японии, опубликованные теперь, исходят как бы из Академии Наук и Госсовета)...Эти избрания, высветив популярность профессора Вернадского среди образованной публики, окончательно утвердили его на либеральном Олимпе. В которой ипостаси?..

Вождизм ему был чужд. Он тяготился ролями, связанными с постоянной вознёю с массами, собрания и речи признавал исключительно научные, на прочих собраниях больше отмалчивался солидно. К тому же, имея крутой нрав, соответствующим характером он не обладал. Для своих избирателей он был скорее как бы олицетворением свободомыслящей России, гуманной-всечеловечной, последовательно непримиримой к Самодержавию (и Церкви), протестно стоящей перед ними от имени Русского народа, горою за Русский народ! К сожалению глубокому, и в Русском народе, наследием крепостного рабства, сохранились реакционные, патриархальные, черносотенные тенденции – таких «истинно русских людей» следовало заключать в едкие кавычки... Притом государственная служба большинства либеральных интеллигентов (даже по Министерствувнутренних дел) считалась в порядке вещей.

Избрание в Академию (и Госсовет) ставило Владимира Ивановича перед необходимостью оставить преподавание в Университете и на Женских курсах, которым он уже тяготился, и перебраться на жительство в Петербург, целиком и полностью погрузиться в научную работу. Тут с удивлением неприятным он уразумел себя – невольником! – освободительной борьбы и отлаженной московской жизни.Его университетское жилище (с телефоном) давно стало штаб-квартирой Московского отделения КД партии, Наталья Егоровна – техническим секретарём Отделения, а сын Георгий – энтузиастом будущего молодёжного крыла партии...Владимира Ивановича холодком-суховеем обдавало только от мысленного разрыва всех этих отношений по личным обстоятельствам.По счастию, Геологический музей прозябал в ужасно стеснённых условиях помещений и штата сотрудников, сам Феодосий Чернышёв, директор Музея, «не имел своего угла». Постройка целого дворца Геологическому комитету на Васильевском острове едва намечалась. (Его закончат к 1914 году; советский ВСЕГЕИ). Эти обстоятельства давали Вернадскому законную возможность совмещать Петербург с Москвою, не возбуждая кривотолков; благо, железнодорожное сообщение между обеими столицами удобством не уступало Европе, а смена пространств и ритма времени Владимира Ивановичавсегда занимала...

Засучив рукава, он принялся за реанимацию Минералогического отдела;вспомним отзыв о нём современника: Вернадский-организатор«был неутомим и неумолим». Со временем Минералогический отдел обрастёт всем нужным-положенным, даже химлабораторией и штатом сотрудников, большинство которых – члены Московского минералогического кружка; Геологический музей Академии будет лестно показать любому заморскому гостю.

Государственный Совет при всех своих внешних престижных приятностях для Владимира Ивановича желанным полем деятельности отнюдь не был. Здесь полагалось ему официально, а не в кругу друзей, произносить речи в поддержку или отклонение законодательных предположений Думы, то есть речиполитические. Этого он не любил иоттогополучалось не очень.Думой верховодили его однопартийцы; а в стане реакционных оппонентов освоиться ему неудавалось, чувствовал себяв одиночестве даже среди своих коллег, демократически избранных членов Совета.Морщась «всеми фибрами души»от скучных невозможных речей «нищих духом»сановных старцев, от своего гражданственного пыла, отчасти ведь ролевого, надышанного, он требовал уничтожения смертной казни и полной амнистии, доказывая, что страдают вовсе не 20 тысяч арестантов – у каждого есть семья, это уже 80 тысяч, а считая их близких и друзей – страдают сотни тысяч! Он убеждал, что ужасающие страну повсеместные убийства есть результат существования смертной казни, «их бы не было, если бы смертная казнь у нас была отменена. (...) Когда в некоторых кругах русского обществаперед наступлением революции носился страх её кровавых дел, – этот страх обращался в сторону революционеров. Революция пришла, и оказалось, что правительственная власть стоит далеко впереди их, что на её совести несравненно больше крови и больше убийств... И занесённая кровавая рука власти не останавливается. Правительственный террор становится всё более кровавым...»Лично его после гибели Николая Похитонова, Петра Шевырёва и Александра Ульянова правительственный террор не затронул даже косвенно, хотя он и потерял в революции двух своих ближних – Борис Адольфович Лури, его ученик, погиб в уличной перестрелке, а Михаил Яковлевич Герценштейн, коллега-единомышленник, был застрелен террористом; Б.А.Лури он посвятил некролог в «Русских ведомостях», а портрет Михаила Яковлевича поместил на стене своего кабинета среди портретов самых близких лиц.

Владимир Иванович уже перевалил середину своего творчески продуктивного возраста, который ограничивал 70-ю годами. Он солидно располнел, пиджак, как у многихего однопартийцев, не застёгивался на животе, а неизменно серьёзный взгляд его светлых глаз,часто сосредоточенно в раздумьиприопущенный долу, теперь стал быковатым, исподрожья... Думские законопроекты об отмене смертной казни и полной амнистии «черносотенный» Государственный Совет пустил на рассмотрение комиссий, а уже 8 июляЦарь, согласившись с П.А.Столыпиным: «сначала успокоение, потом реформы», распустил Думу и приостановил заседания Госсовета.Однако «двухмесячная эпопея борьбы самой умной1-й Думы с правительством» на этом не закончилась. На другой день «самые умные» думцы числом более двухсот в сопровождении сочувствующих отправились с Финляндского вокзала в не очень отдалённый Выборг, где составили воззвание «Народу от народных представителей», известное как Выборгское воззвание и призывающее Табун не платить Строю налогов и не давать рекрутов Армии. Составил Воззвание Милюков, редактировали Вернадский с княземДмитриемШаховским. Их радикальный текст собрал 230 подписей. Владимир Иванович, как не член Думы, не подписывал, а в знак протеста против роспуска Думы подал в отставку из Госсовета. И напечатал в новой кадетской газете «Речь» статью «Смертная казнь» – суть и пафос своей борьбы с Госсоветом. «Выборгское воззвание», растиражированное и разосланное Народу, не то что резонанса не вызвало – простого понимания не нашло. Кара, постигшая подписантов (3-х месячное тюремное заключение), уже и тогда вызывала усмешливые улыбки...

Спустя десяток лет свою программу-минимум – отмену смертной казни и полную амнистию – КД партияпервым делом именем Временного правительства осуществит,а через немного месяцев ей придётся уйти в подполье, затем – уцелевшим – в эмиграцию.В 1924 году, пребывая в Париже – не эмигрантом, командированнымот Академии– В.И.Вернадский признается Дневнику:«Эта подпись (под Воззванием)была одна из больших ошибок нашей партии. Но ясно я долго этого не понимал».

А тем летом 1906-м в сознании исполненного долга он отбыл на отдых и лечение в Германию и Чехию, откуда осенью вернулся полный сил, отрадных впечатлений от прогрессивного Запада и веры в скорое торжество Русской революции и её «всемирно– историческое значение», о чём поведал статьёю «Из заграничных впечатлений».

«...Окружающая нас тьма скоро рассеется. Черносотенная Россия, Россия расстрелов, разгромов городов, кровавой мести, Россия анархистов, убийц, хулиганов и палачей – как государственное целое – немыслима. Так она долго существовать не может. Победа свободы и демократии неизбежна. А вместе с тем подымется вновь политическое могущество российской державы, разрушенное русскими правительствами последних десятилетий».Одним из таких разрушительных деяний русских правительств он полагал (после Германии-Чехии) политическую поддержку славянства Россией. «Для нас славянский вопрос есть вопрос культуры, а не внешней политики». «Речь»,21.IX.1906.

Убедив себя и всех читающих в несомненной пользе своих ежегодных экскурсий, он их продолжил.

1907, лето. Скандинавия: Хапаранда, Кируна, Иелливара, Нарвик, Стокгольм, Мальмё, Берген, Осло; Бавария: Райхенхалле, Мюнхен – здесь повидался с Гротом. Свободный прогресс Запада ему по-прежнему мыслится желанным избавлением от чиновного гнёта в России; противоречий в своих собственных письмах он что ли не замечает?

«...Сравнивая здешние условия жизни с той тяжёлой борьбой, какую приходится вести нам, – становится тяжело на душе. (...) Тут, по-видимому, довольно беззастенчивое царство капитала на почве широкой демократизации в жизни (вроде Бельгии) и Кируна является любопытнейшим примером победы частных интересов над интересами государства». К жене, 1/14 июля 1907, Стокгольм.

И в следующем письме к Я.В.Самойлову:

«...Кируна и Иелливара действительно являются колоссальнейшими месторождениями. Изучены они из рук вон плохо.(...) Здесь может быть ещё более беззастенчиво (если это возможно) идёт капиталистическая эксплуатация предприятия в резком противоречии с государственными интересами, чем это идёт на Урале с его богатствами...» Всё же в одном из его скандинавских писем к жене слышится вздох переживания им некоторой двойственности своего положения:

«...Знаешь, я заметил огромное впечатление на него (Бреггера, принимающего), когда он узнал, что я член Государственного Совета и Академии! Люди...» Это его отточие, должно быть, относит он и к самому себе – ведь член такого-сякого Госсовета он уже – бывший!.. Преодолеет он эту свою двойственность, как увидим, только 5-6 лет спустя, а разочтётся с ней окончательно того позднее...

1908, лето-осень. Франция: Бретань. Англия, Шотландия, Ирландия. Дублин: сессия Британской научной ассоциации; среди докладов и выступлений светиланглийской науки по проблеме радиоактивности – доклад Джона Джоли (1857-1933) о геологии урана. «Мне Джоли тогда открыл глаза..» – из статьи о радиогеологии,1937 год.

Общий интерес на Сессии вызвало сообщение об отмеченном метеостанциями ударном возмущении земной атмосферы, как выяснилось позднее, то было эхо взрыва «Тунгусского метеорита»; в попытках разгадки этого феномена Вернадский примет деятельное участие. С января 1908 года он вновь избран членом Госсовета, а 5 апреля избран экстраординарным академиком. Вышел 1-й выпуск (часть)I-го тома его «Опыта описательной минералогии».

1909, июнь. Ровенский уезд Волынской губернии – за проявлениями самородного железа (с Е.Д.Ревуцкой). Июнь-август: Дрезден, Бушбад, Готтерштейн, Корбитц, Мейсен, Урах, Штутгарт, Кирхгейм, Мюнстер, Гейдельберг, Гешенен, Беатенберг, горная гряда Швабский Альб, Фирвальдштатское озеро; Рим, Неаполь – восхождение на Везувий и Монте Сомму, вулканизм близ Ночеры, Сорренто; Афины, Олимпия, Стамбул, София, Яссы, Одесса.

«И мелькают города и страны//Параллели и мери-и-дианы...» Ему под пятьдесят. Скоро 25-летие его учёной деятельности. А всё-то он «не устоялся», мучим наплывами мысленных озарений неуловимых и перепадами настроений в оценках реальности, диктуемых то нетерпением сердца, а то и детским духом противоречия.

«...Несмотря на всю красоту Альпийских панорам, они моей душе говорят мало – совсем не то, что океан (с берега-то!) и даже море. (...) Удивительные разрезы у Фирвальдштатского озера заставляют видеть многое, что читаешь, иначе».Из письма Я.В.Самойлову, 22 июля 1909.

«...Мысли бегут и их не поймаешь,– а хотелось бы набросать то, что внезапно является и что так тесно связано со всем, ранее продуманным и узнанным. (...) Мне кажется, бессознательно идёт у меня какая-то переработка вопросов научной космогонии. Опять душа рвётся к бесконечному. Всё это очень тяжело, так как выражается насмешливым и в то же самое время нежным сознанием человеческой суетности, и в такие моменты величие эпохи истории и вся судьба человечества кажется неосмысленной и муравьиной. Но выразить не могу, что хочу». К жене, 5 авг. 1909, Неаполь.

«Посещение развалин – для меня тяжело и видеть меланхолическую красоту разрушения – в конце концов давит и тяготит. (...) Меня интересует чувствовать будущие шаги человеческой мысли и человеческого сознания в предположении их неуклонного роста. И я стараюсь фантазией и мыслью почувствовать это будущее в проблесках нового, что теперь является в науке...» Из большого письма к жене, 23 авг. 1909, пароход «BaronBeca», рейс Пирей-Стамбул. Научной новостью тех лет, судьбоносной для человечества на ближайшие столетия, было открытие ядерной энергии; В.И.Вернадский одним из первых землян постигнет это в полном объёме. Ибо мысленные фантазии всегда сочетались у него с деяниями практическими.

1910, январь. Париж.«...Сегодня утром был в Институте Кюри. Её я не застал. По словам Лакруа, сейчас решается её дело в Академии, и она, сколько мог понять, должна теперь делать визиты к академикам и т.д.

Но в Институте застал её помощника профессора Дебьерна, который мне всё показал. Это живое учреждение, ютящееся в небольших ничтожных комнатках, работает 19 человек, большей частью иностранцы. Я познакомился с некоторыми из них. В общем то, что мне нужно, видел. Как-то всегда странно, из чтения не получаешь, чего надо, и в то же время схватываешь быстро, что нужно, и как-то странно из-за этого приезжать. А между тем – эти неуловимые и неизъяснимые впечатления делают всё. (...) Завтра буду утром у Лакруа, у него и завтракать. С ним переговорю об исследовании радиоактивных минералов. К сожалению, другой француз, с которым я хотел об этом побеседовать, Де Лоне, лежит больной. (...)

Париж всегда так тесно связан с столь многим в моей молодости. Я так много здесь передумал и потому я всегда возвращаюсь к нему с удовольствием(надо бы нашей, нашей молодости).Странно, отчего жаль прошлого – когда в сущности всё миг один!..» К жене, 3/16 янв.1910.

«...Знаешь, с минералого-кристаллографической точки зрения мы несравненно впереди. И по характеру работы, и по методам, и по количеству работающих – никакого сравнения. (...) Лакруа очень сочувственно отнёсся к моей идее о международной радиоактивной съёмке земной коры. Странным образом, минералоги здесь стоят совсем в стороне от этой работы...» К жене, 5/18 янв.1910.

Годом ранее недавний студент Константин Ненадкевич (1880-1963; чл-корр. АН СССР), командированный Вернадским в Туркестан, привёз оттуда «драгоценный и в высшей степени научно интересный материал» – образцы радиоактивных минералов. На лето 1910 года Владимир Иванович планировал командировку на места получения этих образцов, однако: «...Поездку в Фергану придётся отложить на весну. Шварц отказал в деньгах, в Академии средства будут лишь в 1911году. (...) Не везёт нам с Ферганой, но может быть устроим и лучше поездку. Человек всегда находит выход для своих иллюзий. Читаю сейчас по Туркестану и вижу, что это минералогически непочатый край!..» Из письма Я.В.Самойлову, 4 авг.1910, Вернадовка.

Шварц Александр Николаевич (1848-1915) министр народного просвещения в1908-1910 годах (подписант «Записки» 1899 года).

Несмотря на досадную неудачу, Владимир Иванович заметно воодушевлён – ещё с весны он весь в неутомимом своём неумолимом походе за придание радиевой тематике статуса Государственной программы. 15 сентября Отделением физико-математических наук Академии демократическим выбором образована Радиевая комиссия в составе академиков Н.Н.Бекетова (1827-1911), физикохимика, открыл способ восстановления металлов из их оксидов, обнаружил вытеснение металлов из растворов их солей водородом под давлением; Б.Б.Голицына (1862-1916), князя, геофизика, одного из основоположников сейсмологии; В.И.Вернадского, А.П.Карпинского и Ф.Н.Чернышёва. В ноябре Вернадский представил этой Комиссии записку «О необходимости исследования радиоактивных минералов Российской империи». А 29 декабря он впервые выступает наежегодном ОбщемсобранииАкадемии Наук с докладом «Задачи дня в области радия». Всё, что через сто лет будет знать широкая публика о сказочных свойствахи соблазнительном могуществе лучистой-атомной энергии, её природных источниках и сложностях-трудностяховладения ею, о возможном её применении ко благу, но и во зло – всё уже обозначено было словами и смыслами этогонежданного спокойно-призывного доклада передСобранием научной элиты России:

«...Перед нами открылись источники энергии, перед которыми по силе и значению бледнеют сила пара, сила электричества, сила взрывчатых химических процессов. (...) В вопросе о радии ни одно государство и общество не могут относиться безразлично, как, каким путём, кем и когда будут использованы и изучены находящиеся в его владениях источники лучистой энергии. (...) В глубоком сознании лежащего на нас перед родной страной долга, я решился выступить в нашем публичном торжественном заседании, чтобы обратить внимание на открывающееся перед нами дело большой общечеловеческой и государственной важности – изучение свойств и запасов радиоактивных минералов Российской империи. Оно не может, оно не должно дальше откладываться!»

Но ещё накануне прочтения своего доклада о Русском Радии, он пишет жене:

«...Но я теперь вожусь с дальнейшим шагом, и сговорился, что подымаю тот же вопрос на ассоциации академий и через Петербургскую академию переношу составление минералогической радиоактивной карты Земной коры на международную почву». 28 дек. 1910, Петербург.С этого года в семье Вернадских постоянно живёт Аня Короленко, Нюта (1884-1917), племянница Владимира Ивановича, дочь его покойной сестры Екатерины Ивановны.

1911-й, год 200-летнего Ломоносовского юбилея и 25-летних юбилеевВладимира Ивановича, станет годом исполнения его желаний, научных и личных, сдобренных (так могло казаться)цветением его иллюзий общественных-политических-гуманных.

1 января его поощрили очередным чином действительного статского советника (дсс), чином уже генеральским.Ровно через неделю (н/ст) Егопревосходительство пишет супруге уже из Вены:

«...В Мюнхене видел Грота. (...) С Гротом говорил о своей идее исследования радиоактивных минералов. Он обещал поддержку, но мне кажется и он, и другие минералоги не сознают происходящего процесса. (...) Если бы нам надолго спокойствия в общественной политической жизни! Как сильно могли бы забиться русская мысль и русская жизнь! Здесь ворчат всюду на рост русской научной литературы, выражают неудовольствие – но ясно чувствуется, что они будут считаться с фактом...»8/21 янв.1911.

Вену Владимир Иванович посетил вместе с А.Е.Ферсманом для осмотра продаваемой минералогической коллекции П.А.Кочубея, насчитывающей до трёх тысяч образцов; владелец запрашивал 300.000 рублей. Сошлись на половине и «паразитное правительство», теперь П.А.Столыпина, полагаясь на мнение двух уважаемых специалистов, отпустило 166.000 рублей на приобретение коллекции и её перемещение в Петербург.Попутно Владимир Иванович посетил «Зюсса, президента здешней Академии, и имел с ним разговор о радии. Завтра иду в радиоактивный институт, где меня уже будут ждать. Много любопытного, я как-то всегда чувствую ярко и глубоко, как много интересного и как мало успеваешь сделать...» К жене, 12/25 янв.1911, Вена.

Отныне каждая его командировка, куда бы ни ездил, будет соотноситься с феноменом лучистой-атомной энергии. Ах, если бы да кабы «нам надолго спокойствия в общественной политической жизни!..» Однако, и месяца не пройдёт после этого вздоха, как профессор Вернадский окажется едва ли не главным среди затейников некрасивой университетской бузы.

Автономия университетов, допущенная Временными правилами августа 1905 года, объявленными после беседы покойного С.Н.Трубецкого с Царём, перманентных студенческих беспорядков, конечно же, не прекратила, наоборот, усугубила их – митинговые сходки, топанье и свист неугодным лекторам и аплодисменты угодным докатились до «химических обструкций», то есть разлития зловонных жидкостей и обливания кислотою ради стадных студенческих забастовок, до стрельбы в стенах almamaterи за их пределами. К 1911 году большинство университетов свою автономию де-факто потеряли, подчинившись требованиям начальства, местного и министерского, дольше других самоуправлялся самый неспокойный Московский университет, благодаря «огромной солидарности профессорской коллегии» (кадетской по преимуществу). Министерство просвещения готовило новый университетский Устав, пошли гулять слухи о возврате к Уставу 1884 года – университеты разволновались. «В общество живых людей пытаются ввести наряженные разлагающиеся трупы... Ибо Устав 1884 года уже давно является трупом. По своей грубой элементарной концепции он не может войти в жизнь» – проф. Вернадский.

Наконец, «пустые студенческие истории» вызвали внимание градоначальства и появление в Университете полиции. В знак протеста против такого грубого нарушения автономии выборная администрация Университета – ректор Мануйлов Александр Аполлонович (1861-1929; проф. экономики, член ЦК КД партии, министр просвещения 1-го состава Врем. пр-ва); помощник ректора Мензбир Михаил Александрович (1855-1935; зоолог, заслуженный проф., акад. АН СССР) и проректор Минаков Пётр Андреевич (1865-1831; проф. антропологии, судебный медик) – подали в Совет университета прошения об отставке, продолжая исполнять свои должностные обязанности – в ожидании переговоров с властями...

Вопреки этим ожиданиям сменивший министра Шварца Кассо Лев Аристидович (1865-1914) публикацией в «Правительственном Вестнике» известил всех троих об увольнении из Университета с причислением в резерв Министерства. На другой день, 3 февраля, профессор Вернадский и ещё два десятка профессоров, протестуя, подали в отставку, за ними последовали другие преподаватели, к 20 февраля прошений об отставке набрался внушительный ворох. В.И.Вернадский в статье «1911 год в истории русской умственной культуры» приводит 149 фамилий, однако некоторые повторяются по званию и по должности, а кое-кто брал свои прошения обратно; всё же отставки просило более ста человек, примерно 25% преподавательского состава Университета! Министра, что называется, «брали на испуг»...

Л.А.Кассо до министерства два года директорствовал Лицеем, а прежде, с 1899 года, был профессором юрфака Московского университета и, должно быть, натерпелся популизма безответственной либеральной профессуры, под завесою которого социалисты готовили студентов на роль взрывателей для динамита-пролетариата, которым – по Г.В.Плеханову – надлежало взорвать Российское самодержавие, а стало быть, и несчётно «простого народа»; со многими просителями отставки, грозящими (или готовыми?) покинуть своих бунтующих студентов на произвол начальства, Лев Аристидович был знаком лично. «Не запугаете!», сказал этой публике премьер Столыпин, а министр Кассо удовлетворил всю сотню просителей отставки; впервые за студенческие бесчинства пострадали не студенты, а их наставники. Хороший повод тем и другим задуматься...

«РАЗГРОМ» – статьёй В.И.Вернадского охнула-возопила о разгроме Московского университета правительством Столыпина московская кадетская газета «Русские ведомости» от 23 февраля: урон университетские кадеты понесли невосполнимый. «Старый Московский университет перестал существовать...» Университет, однако, никуда не делся, а за минувшее с той зимы столетие пережил такие разгромы, что «царская полицейщина» вспоминалася с тихою грустью. Для всех «изгнанных» (по собственному желанию!) неприятности изгнанием и закончились, никто из них без места работы (и жительства) не остался – изгнанников принимали распростёртыми объятиями провинциальные университеты, вузы других ведомств (Земледелия, Торговли и промышленности, Путей сообщения и прочих) и возникающие в те года частные-общественные учебные заведения.

Не хуже других устроились дела и профессора Вернадского. Министр Кассо, довершив «разгром» и уведомив Комиссию личного состава Госсовета об увольнении профессора Вернадского, направил в Думу экстренную просьбу утвердить выдачу В.И.Вернадскому для экспедиции на Урал вместо испрошенных им у Шварца 3.500 рублей – 5.000, из коих 1.000 распорядился выдать вперёд, до нескорого рассмотрения Думою экстренных просьб.

Комиссия Госсовета обратилась к Владимиру Ивановичу за разъяснениями. Владимир Иванович от каких-либо разъяснений, личных или письменных, уклонился, в результате чего Госсовет 113 голосами против 21 заочно исключил его из своего состава, избавив тем ещё от одной обузы и увенчав похвалами либеральной общественности («Русские ведомости», «Речь»). Имение Вернадовку он передаст сыну Георгию, разочтётся с Моршанским земством и осенью Вернадские переедут, наконец-то, в Петербург...

Чего-то подобного «разгрому» Владимир Иванович дожидалсядолгие пять лет, в письмах и Дневнике перенося с года на год свой переезд из Москвы.Толк в подобных делах он понимал. Через малое время, обсуждая с Натальей Егоровной желание её брата Павла Егоровича, Паши уйти с директорства крупного казённого завода, напишет: «Я не сторонник его выхода, ибо сейчас огромное дело на нём, за которое на нём лежит ответственность очень серьёзная: при этих условиях выход возможен лишь по очень ярким, всем понятным основаниям...»

И на душе у него щекотливо. 23 марта, вместо объяснений с Госсоветом, он пишет в очередной своей научной статье «О рубидиевых и цезиевых полевых шпатах»:

«Неожиданное прекращение моей научной работы в Московском университете заставило меня оставить некоторые опыты в совершенно недоконченном виде». (То-то не было у него незаконченных опытов и целых работ задолго до 1911 года и много позже!) А при самом переезде объясняется в письме к Ферсману:

«Всё это, конечно, страшно тяжело. Когда мне приходилось уходить из Москвы, всё это я ясно себе представлял и не делал никаких иллюзий. И теперь, возвращаясь к прошлому, вижу, что ничего другого я сделать не мог. (...) Я думаю, что, делая этот поступок, я нарушил ряд интересов других лиц совершенно невольно, но поступить иначе я не мог...» 18 авг.1911.

Владимир Иванович, в целом, искренен! Его представление о высоком достоинстве учёного и ничтожестве канцеляриста незыблемо. В 1943 году, никем и ничем не понуждаемый, он вспомнит мимоходом «изгнание Д.И.Менделеева Деляновым из Петербургского университета» осенью 1890 года. (Дмитрий Иванович счёл своим долгом передать министру просвещения И.Д.Делянову (1818-1897; директор Публичной библиотеки в 1861-1882, член Госсовета с 1874, министр в 1882-1897) петицию студенческой сходки с пожеланием автономии университетам и отмены инспекции студентов. Иван Давыдович вернул эту петицию подателю – без комментариев; обиженный Менделеев тотчас подал прошение об отставке.)

Министрам просвещения вообще доставалось внимания либеральной общественности едва ли не больше, чем Шефам жандармов. Министра Кассо невзлюбили особенно: кроме Московского университета он приводил в порядок – перед самой Мировою войной! – и другие подведомственные образовательные учреждения, не эта ли деятельность и сократила его дни. Шельмуя власти царской России, иные советские авторы разобрались со Львом Аристидовичем бесповоротно: «ярый реакционер и мракобес». Между тем, часто цитируемый этими авторами К.Маркс в молодости заметил: «...принимать одну основу для жизни, другую для науки – это значит с самого начала допускать ложь». А в Науке Владимир Иванович был добросовестен образцово.

К 5.000 рублей, изысканных Ведомством «ярого реакционера» на поиски радиоактивных минералов, 10.000 рублей добавила Академия Наук и Владимир Иванович без промедления отбыл отрабатывать эти немалые деньги, на сей раз двумя небольшими партиями, наметив для себя маршрут поистине всероссийский, который и выполнит:

Ростов н/Дону – Новороссийск – Батум -Артвин – Тифлис – село Кульп – Баку – Красноводск – Самарканд – рудник Тюя-Муюн – Коканд – Камышлы-Баш – Ташкент -Екатеринбург – Златоуст – Мурзинка – Ильменские горы – Липовка – Невьянск – Миасский завод.

22 апреля он пишет жене уже из Новороссийска.

30 апреля – из Тифлиса, после Батума и Артвина.

4 мая – из Тифлиса, после Кульпа.

6 мая – из Баку, 9 мая – из Самарканда; заметно оживился тон его писем, стал беспечнее, он словно помолодел.

«...Кульп так же, как Чорох, ничего не даёт для урановых минералов. Поездка туда была любопытна (как всё новое), но утомительна. Представь себе, что я сделал 30 вёрст верхом!(...) Назад я вернулся на буйволах – на арбе. Спускались по ужасной дороге. Около станции один буйвол провалился в грязь, а мы выскочили и прошли пешком, пока его вытаскивали».

А в Туркестане с ним происходит одно из редких как бы пробуждений, когда он воспринимает мир не излюбленным своим «охватом», глобально, биогеохимически, космически, а соучаствуя, пусть наблюдателем, в малых проявлениях живой жизни быстротекущей. (В которой он – по замечанию Прасковьи Кирилловны Казаковой, верной домработницы многолетней – «ничего не понимал, настоящий был профессор»).

«Пять дней мы провели на руднике Тюя-Муюн, в предгорье Алайских гор, одни. Мы находились вдали от железной дороги – около 50 вёрст, и самое близкое к нам жильё было на расстоянии 2 вёрст внутрь гор. Я в первый раз был в таком одиночестве,кроме нас троих не было ни одной живой души. Жили в палатке, утром привозилнам воду киргиз Тюракуль, с трудом понимавший по-русски. Перед нами раскрывалась удивительная панорама снежного предалайского хребта. Колёсная дорога кончалась внизу горы, на которой расположен рудник, дальше в Бухару и Афганистан шла уже верховая тропа. По утрам по ней тянулись караваны, гнали стада, проходили вереницы верблюдов. (...) Здесь, например, поразительно много птиц, и странные впечатления, особенно для меня, видеть вблизи горных куропаток, удодов и разнообразных птичек, которые подлетают на несколько шагов и рассматривают тебя с тем же любопытством, с каким мы смотрим на них! Затем прелесть тишины ночи, звуков живого кругом при полном безмолвии человека...» К жене, 18 мая 1911, Коканд.

Нечто подобное по детской открытости бывало с ним прежде в Павловске и в 90-е годы в Керчи, когда он разглядывал морскую живность прибрежную. Среди редких фотографий улыбающегося Вернадского тюямуюнская, в соломенной шляпе, возле палатки, самая улыбчивая...

На Урале он был не впервые; кроме находок новых минералов, приятной неожиданностью для него стало знакомство с местным лесничим Куликом Леонидом Алексеевичем (1883-1942), краеведом и любителем минералов, Кулик станет сотрудником Вернадского и первым исследователем «Тунгусского метеорита».

После Урала Владимир Иванович отправился через Полтаву с дочерью и племянницей Аней, Нютой на отдых в швейцарские-австрийские горы, август-сентябрь занимался в библиотеках Берлина и посетил Потсдам, астрофизика Эбергарда (1867-1940), у которого заказал большой спектроскоп для своей новой петербургской лаборатории. В Берлине его застало убийство Столыпина и день серебряной свадьбы.

«...Как печально кончает Столыпин. Как ужасно и отвратительно убийство – я с ним примириться не могу. Но смерть Столыпина для России безразлична. Посылаю тебе правильную статью “BerlinerTageblatt”. То же говорят и другие либеральные газеты.

Моя дорогая Натуся – завтра 3 сентября – 25 лет нашейдорогой мне, близкой жизни. Я не люблю годовщин и юбилеев и всякие приуроченные к внешним фактам или явлениям воспоминания, но мне хотелось бы в этот день быть возле тебя, моей дорогой, горячо любимой...»

«...Был в Воскресенье на «Валькирии». Чудный оркестр, порядочные голоса и скверная игра. Может быть, сегодня или завтра вечером пойду в Филармонический концерт. Мне прямо нужно сейчас музыки...» К жене, 6/19 сент.1911, Берлин.

Владимир Иванович оценивает и звуки-гармонию, и жесты-пластику, позу, неумение войти в роль его заметно коробит... К убиению Столыпина, кэтому судьбоносному для России событию,и лично он, и кадетствующие круги отнеслись подобно их предкам 30 лет назад к убиению Александра Второго – «с пониманием-с»,опять не поняв утраты очередной – на сей раз последней – возможности мирного бытия России на ближайшие два-три поколения, их детьми-внуками начиная.

«P.S. Не забудь подписаться на «Речь», «Русские ведомости», «Энциклопедический словарь». С Гулей согласен. На меня убийство Столыпина тяжело подействовало, тем более, что я лично его знал. Признавая всё отрицательное значение его деятельности, я вижу впереди начало тяжёлого: кровь родит кровь и Столыпин это испытал и испытают его противники. Выход может быть один – настоящее правовое устройство, но будет оно стоить крови...» К жене, 9/22 сент., Берлин. Себя он, похоже, противником не считает. А не поздоровилось вообще всем, кому премьер Столыпин препятствовал обваливать Россию, кто их диверсиям сочувствовал почему-либо и кто из благодушия или опаски смотрел на них сквозь пальцы, кто от рождения мало чего понимал в окружающем, кто вообще родился и жил в России...

Более 7 месяцев тесного от резонансных событий 1911 года прошли у Владимира Ивановича в разъездах и с первых чисел декабря он, наконец-то, засел за составление двух весомых докладов, зачитанных им: 22 декабря «О газовом обмене земной коры» на 2-м Менделеевском съезде в Петербурге и 27 декабря «Радиоактивные руды в земной коре» на Втором съезде работников практической геологии. В этом году сровнялось 25 лет его научной деятельности и ученики-сотрудники, сюрпризом ему, подготовили юбилейный Сборник (изданный, однако, позднее). 33 года спустя в своей «Краткой автобиографии» Академик назовёт этот год переломным в своей судьбе. Что не совсем так.

То был год лишь внешнего оформленияего внутреннего перелома, длившегося несколько лет, а завершённого в 1910 году, когда он не напечатал ни одной политической статьи. Тогда как до перелома, в революцию 1905-7 годов обнародовал политических статей аж пять десятков!.. Образумила его – в отличие от жены и сына – отнюдь не революция. Возникающие сомнения не выдерживали его револьтного оптимизма, привитого с детства, неуспех революции он полагал временным. Иное дело, что соучастие в революции пером партийного публициста обернулось ему кислым разочарованием.

ГАЗЕТЧИНА.

С отказом кадетов от участия в правительстве Столыпина и провалом их «бессмысленных мечтаний» о правительстве чисто кадетском, с потерею ими Первой, абсолютно кадетской, Думы и накануне новых думских выборов разрешилась давняя страсть Владимира Ивановича – он получил газету!..

«НОВЬ. Ежедневная Политическая Общественная и Литературная газета, выходящая при ближайшем участии...» Проф. В.И.Вернадский значился первым из девяти профессоров и приват-доцентов – в алфавитном порядке; всё же именно он будет наиближайшим участником этого кадетского издания. Первый номер «НОВИ» был воскресный 17(30) декабря 1906 года. Направление газеты объявлялось эпиграфом, взятым, как и само её название, от романа И.С.Тургенева «Новь» (1877г.), известного множеству читателей в начале ХХ века:

«Поднимать следует новь не поверхностно скользящею сохою,

а глубоко забирающим плугом».

Далее тему развивала редакция:

«Плуг реальной демократической политики тяжёл, но прочен и надёжен.

Мы знаем, что из-под снега и холода взойдут дружные и сильные всходы».

«Новь», последний роман Тургенева, снискавший в своё время многие похвалы интеллигенции, сегодня трудночитаем и неубедителен. Прежде всего потому, что роман этот – продукт как бы трёх перьев: лирика тургеневская, а «революция» и всё остальное, шаржированное до грани издёвки – причудливое гоголевское и обличительное салтыковское, что и вызывало в то время особые похвалы. Роман показывал полнуюбезнадёжность народничества; в той среде и вправду, несмотря на разные внешние предпосылки, хватало и наследственной клиники. А первыми «глубоко забирающими» плугарями выступала одна из сторон возникшего треугольника, притом ОНА, Марианна Викентьевна Синицкая, всегдашняя пламенная революционерка, а ОН, Василий Федотыч Соломин – некий симпатичный контур, силуэт фабричной, крестьянской, вообще трудовой правоты-правды. Только вот Иван Сергеич как-то не замечал, что глубоко пахать предполагалось не НОВЬ, а ПОЛЕс густою многолетнею плодоносною порослью...

Именно ПОЛЕ успешно обрабатывали кадеты. Насчёт плуга это у них очередные складные слова, ведь они не пахали, они сеяли «разумное, доброе, вечное» – уверенностью в этом убаюканные, наяву распыляя импортную алхимию типа «человек произошел от обезьяны», «человек – это звучит гордо» и прочее подобное, истощающее, иссушающее вековые корни плодоносной поросли, готовя на её месте пустырь, его же не преминут «дружно и сильно» занять сорняки; на пустырях распавшихся людских сообществ царят безусловные инстинкты и подробности порушенного быта. Что и демонстрировал, начиная с первой страницы, №1 «Нови», перегруженный сорной рекламой, будничной кровавою жутью и посевом «разумного, доброго, вечного», то есть пропагандой «прогрессивной» литературы; тоже и все последующие её номера:

«КОНЬЯК ШУСТОВА» «Я БЫЛ ЛЫСЫМ» «ТОЛЬКО ДЛЯ МУЖЧИН» «РУССКАЯ МЫСЛЬ» – ЕЖЕМЕСЯЧНОЕ ЛИТЕРАТУРНО-ПОЛИТИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ А.А.КИЗЕВЕТТЕРА И П.Б.СТРУВЕ» «СЕГОДНЯ БЕГА»

«В ТОМСКЕ КАЗНЕНЫ ДВОЕ.К СМЕРТНОЙ КАЗНИ ПРИГОВОРЕНЫ: КИЕВ – 3, ВВАРШАВЕ – 5, МИТАВЕ – 4.В ТИФЛИСЕ УБИТ СУДЕБНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ ХИЗАНОВ; РАНЕН ОКОЛОТОЧНЫЙ БАБИН. В ЛОДЗИ СМЕРТЕЛЬНО РАНЕН ИНЖЕНЕР ОСТАШЕВСКИЙ. ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ ОХРАНА ПРОДЛЕНА В Н.НОВГОРОДЕ В СОРМОВСКОМ РАЙОНЕ, В ГОМЕЛЕ С УЕЗДОМ. ПО ВСЕПОДДАННЕЙШЕМУ ХОДАТАЙСТВУ ЖЕНЫ ПОМИЛОВАН ОКУНЕВ»

«ГАЛА ПЕТЕР. ПЕРВЫЙ МОЛОЧНЫЙ ШОКОЛАД В МИРЕ» «В МАНЧЕСТЕРЕ ОБРАЗОВАЛСЯ КОММЕРСАН-БАНК; ГЛАВНЫЕ УЧАСТНИКИ – МАНТАШЕВ И ДЖАМГАРОВ»

«Книгоиздательство «Народное право».

Сер.А.№2 Ф.Кокошкин. О правах национальностей и о децентрализации.

Сер.Б. (Издания для народа).

№1 Н.Р. О свободе личности. №9 И.И.Игнатов. Гарибальди. №11 И.М.Катаев. Стенька Разин. №14 Е.И.Боголюбов. Спартак. №16 Евреи в России. №13 О чиновниках и народном правлении. №19 В.Е.Якушкин. Декабристы. №29 Заседание Государственной Думы 8 июня (о погромах)»...

Годовая подписка «Нови» с доставкою по Москве стоила 10 рублей, с пересылкой в другие города – 11 рублей. Допускалась рассрочка. Имелись и особо желательные подписчики: «Для воспитанников высших учебных заведений, сельских священников, учителей и учительниц городских и сельских школ 20% скидки».

В.И.Вернадский дебютировал в «НОВИ» статьёй «Патриотизм и чёрная сотня», (№2, 19 дек.,вт.,1906г.), послужившей как бы проспектом последующих выпусков этой

антиправительственной, а более антистолыпинской газеты;немало подобных ей вдруг появилось в ту порув обеих столицах и по губерниям,читающую публику стращать-настраивать:

«...Жизнь потеряла свою цену. На каждом шагу по всей стране подымается рука убийцы, каждый день всё растут дикие грабежи и насилия. Анархия родит анархию...» Первоистоком анархии автор видит правительство, опирающееся на черносотенные шовинистические организации, которыми была спровоцирована недавняя русско-японская война. «Дружными усилиями министерства Столыпинаи его «русских» союзников» Россию стараются превратить «в Турцию, в это разлагающееся государство, но в то же время в эльдорадо турецкой чёрной сотни». (Автор конечно призабыл своё тридцатилетней давности дружелюбное отношение к Турции с её конституцией, стр.5)... Подчеркнём ещё раз: он, в целом, искренен! Эта его (и не только его!) пафосная зарадинародная текстовая нечистоплотность – от одержимостиих возвышающим идеалом, никак не связанным с «тьмами низких истин»!..

НОВЬ №3, поведав о побегах с каторги, убийствах, казнях и приговорах, помещает репликучлена ЦК КДпартии, ведущеготеоретика кадетизма, КокошкинаФ.Ф. (1871-1918), приват-доцента, будущего Государственного контролёра во Временном правительстве. Ответом на постановление Московского дворянского собрания об удалении его «за явный и бесчестный поступок» – подписание Выборгского воззвания – Фёдор Фёдорович с достоинством заявляет: «...Не допускаю и мысли, чтобы в моей политической деятельности я мог руководиться чем-либо иным, кроме интересов всего народа, как я их понимаю». Коротко и ясно: Я-МОЁ-Я... Ночью 7 января 1918 года в Мариинской больнице Петрограда с ним столкнётся другое я-моё-я, люто зверячье, распалённое, разнузданное складными бумажными словесами...

НОВЬ №5 сообщает об убийстве – в церкви! – петербургского градоначальника фон-дер-Лауница. Церковь заперли, у четверых оказались револьверы. «Что будет дальше? Куда придёт страна в неуклонном продолжении репрессий с одной стороны, и в актах озлобленной мести и отчаяния – с другой?» То есть – ещё один «акт мести и отчаяния». Далее шли сообщения о других подобных актах и репрессиях... эти акты вызывающих:Около 20 человек в селе Цинати Тифлисского уезда ограбили дом сельского старшины. Ставрополь – четверо вооружённых в масках похитили из канцелярии гимназии 800 рублей; трое из них оказались бывшими гимназистами.

«Варшава. Вечером на Гржибовской улице стреляли в проходивших жандармов. Один убит, один ранен, стрелявшие не обнаружены.

Варшава. Вчера в цитадели приведены в исполнение смертные приговоры над мещанами Шпигальским, осуждённым за убийство стражника, и Прохорецким и Бенковским, осуждёнными за вооружённое нападение на казённую винную лавку».

(Обвиняемый в убийстве фон дер Лауницаназвался Гронским, его защищала целая бригада адвокатов, однако выяснилось: «Гронский в действительности есть Тодлевич, неоднократно привлекавшийся по делам о государственных преступлениях».)

НОВЬ №8, 28 декабря 1906. «Главный военный прокурор Павлов убит. К.П.Победоносцев опасно ранен. Крестьяне от голода продают дочерей. В Зангезурском уезде умерло от голода 100 человек.

Убиты: в Лодзи – фабричный мастер, в Варшаве – солдат, в Петербурге – городовой, в Киеве – 7 человек, в Минске – 3 купца.

Моршанск. Во дворе своего дома вчера убита вдова Васильева, имевшая крупную хлебную торговлю. Убийцами похищено 50.000 рублей.»

НОВЬ №9, 29 декабря. «Положение Столыпина сильно пошатнулось под влиянием последних событий». «Казнено: в Риге – 4. Убийца генерала Павлова приговорён к смертной казни. Убиты: в Лодзи помощник начальника жандармского управления, в Тифлисе – священник Городцев.»

И на фоне этой куцей мимолётной арифметики убийств из номера в номер подробно, с пафосными комментариями разбираются подробности убийства М.Я. Герценштейна, члена ЦК КД партии, усиленно раздувается скандал вокруг дела Гурко-Лидваль с явными попытками как-нибудь зацепить П.А.Столыпина (см. Интернет). Неприятно удивляет каждый номер «Нови»; приёмы революционной фантастики интеллигентные кадетские авторы осваивали успешно. Не избег соблазна и профессор Вернадский, вообще-то стойкий поборник эмпирических фактов и эмпирических обобщений, то есть на опыте основанных и проверенных; «эмпирический», «научный» излюбленные слова Владимира Ивановича...

«Едва ли во всех государствах мира вместе взятых в течение года исполнено столько смертных приговоров, сколько их применено в России в те тяжёлые месяцы, которые прошли после роспуска Думы»– с вариациями этот тезис трижды повторён им в статье «Смертная казнь», Новь №18, 11 января 1907.

«Порядок и безопасность не восстановлены, хотя ежедневно вешают и расстреливают, проливают так много крови, как никогда ещё (!) не проливалось в России...» – Новь №21, 14 янв. 1907, передовая статья.

«...Россия произносит теперь приговор над деятельностью министерства Столыпина» – из статьи Вернадского «Роковая ошибка», Новь №28, 4 февр.1907.

«...Нынешний Совет Министров не обвиняемый – Столыпин прав. Он – осуждённый» – Новь от 8 марта 1907, передовая.Всех выпадов этой газеты против правительства Столыпина трудно перечесть, они едва ли не в каждом номере, начиная передовыми статьями и далее по страницам, а основаны все – хотелось бы сказать «на недоразумении», да не получается никак. Тот же Владимир Иванович полагал, будто Столыпин, мешая тихо-мирно объявить Россию республикой, опаснее для династии «чем все революционеры вместе взятые». А им написано для «Нови» около двух десятковпередовых статей плюс 10 авторских; то есть за четыре месяца её существования лепта Профессора в каждом третьем-четвёртом номере и нередко она заметно весомее соседних материалов, несмотря даже на наростание некоторой усталости и повторов. Через годы горького опыта он открестится от «Нови», напрочь удалив её из памяти, пока же – «ходит баринбойко по тропинке бедствий, не предвидя от сего плачевных последствий»:

«Все бедствия, переживаемые Россией, зависят от того, что министерство Столыпина ищет для себя опоры в тех группах, которые явно стоят за сохранение старины. (...) Нет, выход не в какой-то новой тактике кадетов, а исключительно и единственно в новой тактике правительственной власти» – передовая «Нови» №53 от 6 марта 1907. Далее в номере – потоп грабежей, убийств и самострелов, статьи «Хуже, чем в Турции» истарательно-сатирический «Маленький фельетон. Старая сказка»о том, как Милюков, Каминка и Гессен весною 1917-го ходили к санктпетербургскому градоначальнику с хлопотами о легализации своей партии Народной свободы, пребывающей в России как бы за чертою еврейской осёдлости; судьба партии всё еще рассматривалась подлежащею комиссией... Наконец, весною 1919 года П.Н.Милюков получает экстренное приглашение «пожаловать на заседание петербургского по делам об обществах присутствия»... За два месяца до этого фельетонабыл убитградоначальник Лауниц. А к весне 1919 года ходоки в градоначальство познают на опыте тайну свободы всероссийской: когда тебя посылают подальше, ты волен идти (бежать!) куда глаза глядят...

Кадеты покушались сделать Думу фактическою властью в России,доказывали – только Дума способна умиротворить страну, тем самым и водворить порядок.«Новь» от 1 февр.1907, заметка «Счастливый народ»: в Персии – ответственное перед меджлисом министерство! «Но будет когда-нибудь и на нашей улице праздник!» Торжеству праздника «свободы и законности» препятствует эгоизм правящих сфер, опирающихся на черносотенные слои населения, и защищаемая ими старина, отжившая давным-давно. Эти препоны преодолимы! «Старая Россия умерла, и нет той силы, которая восстановила бы её. Все попытки в этом направлении являются только новыми камнями, придавливающими её гроб...» – концовка передовой «Нови» от 10 апреля 1907 года.

Между тем, пугающая пустота и нежизненность кадетских претензий на власть, их неспособность ни к чему, кроме маниловских-ноздрёвских говорений, проступают на каждой странице «Нови».Показателен в этом смысле №30 от 7 февраля, подводящий предварительные итоги выборам во 2-ю Государственную Думу, не столь удачные для КДпартии, как выборы в Думу 1-ю. Передовая статья, направленная против Столыпина, виновника всех бед, сообщает газетные слухи (!) «о распродаже России: Донецких каменноугольных земель, о залоге государственных железных дорог и т.д. Дальше идти некуда. Если, однако, эти слухи имеют основание, то мрачно и тяжело то ближайшее будущее, которое готовит нам г.Столыпин, и дорогой ценой окупит Россия своё неизбежное окончательное освобождение. (...) Сейчас мы получили известие, что на Московском губернском избирательном собрании избраны в члены Государственной Думы Ф.А.Головин, М.В.Челноков, два крестьянина и два рабочих» – (эти безымянны).

Следует краткий отчёт о банкете «выборщиков города Москвы в помещении Большой Московской гостиницы», где произносятся речи: «В.О.Гаркави обратился к депутатам, напоминая им о миллионах угнетённого еврейского народа, ожидающего человеческих прав».

Член 1-й Думы князь П.Д.Долгоруков говорил о внеклассовом прогрессивном характере русской интеллигенции и партии Народной свободы. «Я приветствую этот день,– сказал с громадным воодушевлением оратор,– так как я чувствую, что сегодня рушится стена между «барином» и «мужиком». По роду моей деятельности я знаю, как далеки мы от него и он от нас, но сегодня я чувствую, что стена эта рушится, и я повторяю слова одного из первых кадетов князя Сергея Николаевича Трубецкого, сказанные им Царю: «Вы, Государь, не Царь дворян, не Царь мещан и крестьян, Вы – Царь русских граждан». Поднимаю бокал за единый русский народ! (Громовые аплодисменты)».

Новоизбранный член 2-й Думы А.А.Кизеветтер поднял бокал за великий русский народ и 1-ю Государственную Думу, «она, по признанию всех беспристрастных и сведущих людей явилась пред лицем цивилизованного мира настоящим европейским парламентом».

Звучали стихи. «Новь» была газетой и литературной, печатала опыты начинающих поэтов, ядовитые фельетоны штатных стихотворцев; привела и стихотворные приветствия Народной свободе. «Привет избранникам Москвы!//Привет поборникам свободы!// Спешите вы к брегам Невы,//Туда, где голод и невзгоды,//Где стон народный и нужда//В цепях, обрызганные кровью,//Вас ждут с надеждой и любовью//Для мира, правды и труда...//Пускай опять вампиров рой//Сулит стране разгон второй;//Пусть козни строит против вас...//Мужайтесь, братья, в добрый час!//Разите словом гидру смело...//Свершайте вы святое дело!//За вами все, кто жаждет света,//В ком сердце верою согрето,//Кто ждёт с надеждою тот день,//Когда с отчизны ночи тень//Сойдёт, и с радостной выси//На счастье русского народа,//Как солнце, Правда и Свобода//Засветят вечно на Руси!» Это послание безымянное. Следующее названо «Речь члена Государственной Думы П.А.Смирнова.

«Воспрянет народ угнетённый,//Подумает так про себя://Поживём мы в России свободной//И увидим мы, в чём в ней беда.//Мы будем охотно трудиться//На пользу себе и другим,//И честный наш труд заструится//Святым идеалом своим.»

Как говорится, Бог в помощь! Для полноты картины приведёмиз №40 от 18 февраля ещё один из перечней «разумного, доброго, вечного», предлагаемых «Новью».

«КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО В.М.САБЛИНА. НОВЫЯ КНИГИ.

Хроника социалистического движения в России 1878-87. Официальный(?) отчёт 1.50.//Науман. Демократия и императорская власть 1.50.//Карл Диль. О социализме, коммунизме и анархизме 0.75.// А.Домашке. Земельная реформа 0.75.//Речи и биографии Бардиной, Алексеева, Здановича, Агапова, Мышкина 1.0.//Поль Луи. Рабочий и государство 1.75.// Макс Штирнер. Единственный и его достояние1.75.// А.Н.Радищев. Полное собрание сочинений (ПСС) т.1 2.0.//Ст.Пшибышевский. ПСС т.7 1.50.//Кнут Гамсун. ПСС т.6. В сказочной стране 1.0.// Казимир Тетмайер ПСС т.1 1.0.»

В передовой статье этого номера, посвящённой годовщине освобождения крестьян, взамен стены, порушенной на недавнем банкете князем Петром Долгоруковым, строится новая стена:«...19-го февраля – первая борозда, первый камень заложенного фундамента стены, которая должна отделять старую Россию от новой. Впереди этой стены всё светлое, всё будущее, а там, за ней – осталось прошлое, умершая Россия...» («Впереди этой стены» светлой ночью на 10 июня 1927 года князь Павел Долгоруков (брат) будет расстрелянсреди породистых заложников).

Среди всей прискорбной погребальной писанины «Нови» находим и след грубого предостережения кадетской профессуре Московского университета, энтузиастам репетиции грядущего вскоре погребения ИХ России – в урочный день им сорвали получение «денежного содержания», то есть зарплаты. Государственные служащие Империи (бюджетники) зарплату получали раз в месяц, 20 числа. («Людьми двадцатого числа» именовались они в просторечьи.) Таких людей в Московском университете было около трёх тысяч, немалое число их получали деньги прямо в университетском казначействе. Избегая толчеи многолюдства, профессоры приходили за содержанием одним-двумя днями позже. И вот 22 февраля 1907 года шайка вооружённых грабителей опустошила казначейство, точно рассчитав момент своего налёта. В тот день во дворе университета провожали в последний путь инспектора студентов Фаминского В.И., двор был полон. На церемонии присутствовал по долгу службы безоружный околоточный, кинувшийся на шум и застреленный...

На другой день «Новь» №44 сообщила первые подробности и поместила профессорский отклик. Грабителей было около десятка, все в полной студенческой форме или в тужурках. «Убитый околоточный П.П.Кропин служил в полиции только семь месяцев. После него осталась жена и четверо детей»...

«Когда же конец?

Вчера днём в центре Москвы, на людной улице ограблен Московский университет, причём убит ни в чём не повинный полицейский чин. Несколько дней тому назад на окраине Москвы ограблен казначей сельскохозяйственного института. Эти два факта наглядно демонстрируют условия жизни в нашей столице. Грабежи и насилия совершаются на каждом шагу – военно-полевые суды и казни никого не останавливают. Но в крови казнимых лишь окончательно разрушается сила и престиж власти.

Кто совершил этот новый грабёж? Взволнованное общество готово верить самым противоречивым слухам. Оно готово одинаково подозревать и профессиональных грабителей, политических экспроприаторов, представителей тех тёмных слоёв, из которых выходят агенты сыска и дружинники союза русского народа. Одна возможность этих сравнений и сопоставлений ярко рисуют глубину одичания, которая охватила русское общество. Ибо эти сомнения показывают, что в общественном сознании разрушаются и исчезают элементарные рамки этики и чести, всё, что было добыто вековой работой лучших умов человечества, всей его многострадальнойисторией». Автору этой заметки профессору Вернадскому то был уже второй звонок; судя по тексту, профессор и ему не внял.Градоначальство выдало вдове убитого 500 рублей. Через малое время государственная казна покрыла убытки казначейства, и пострадавшие получили причитающееся...

Нехорошими диковинами такого рода «Новь» полным-полна. Немало их начинается скромным «По слухам», зато иные реально уводят к дремучим дебрям нашей истории тех лет, доныне заповеданных наследниками тогдашних деятелей. Всё же напоследок остановимся ещё на одном моменте, существенном для кадетской темы, но диссонирующим с общим тоном «Нови», гуманитарно-отвлечённым. В №55 от 8 марта после передовой антистолыпинской статьи, среди прочего помещены две заметки, характерные для этой газеты и подписанные «Корр. «Нови»:

«Залежи хлеба. По сведениям, доставленным министерством путей сообщения, на юго-восточных железных дорогах продовольственный хлеб, предназначенный для голодающих крестьян, в виду громадных залежей, не может быть доставлен по назначению». И рядом:

«Новыя злоупотребления. В обществе циркулируют слухи о раскрытых военным ведомством крупных злоупотреблениях по хозяйству в крепости Кушка. Виновные будто бы уже обнаружены и предаются суду». Как обычно у «Нови» – ни цифр, ни имён, ни точного места и времени – сплошной образ злодействия. Но тут же – перепечатка из «Биржевых ведомостей»:

«Отголоски войны. Общая сумма удовлетворённых претензий фирмы Гинзбург и компания составляет 3.557.273 рубля. (...) Таким образом, Гинзбург за свои поставки для Порт-Артура и 2-й Тихо-океанской эскадры (...) получает почти полностью по своим претензиям».

Пуще всего избегала «Новь» разговоров о деньгах, их месте в текущих событиях. Большинству кадет, одержимых своим идеалом, а материально обеспеченных, денежные разговоры были стеснительны, казались уводящими от сути дела. Меньшинство кадет, незаметных публике, но влиятельных, о финансах толковали лишь в своём кругу. Как вдруг «Новь», исчерпав весь арсенал приёмов-аргументов против Столыпина в его бюджетных препирательствах с Думой, в №80 от 6 апреля 1907 года бросила на поле брани последний козырь – передовую статью с обзором европейской прессы:

«...Газеты подчёркивают, что бюджет – это такая область, которой иностранцы могут и должны интересоваться, так как они опасаются за свои миллионы, ссуженные России в то время, когда её кредит ещё не пал так низко, как теперь. Лучшие финансисты Европы заявляют, что они уже не верят бюрократической России и все их надежды сосредоточены на Думе.«Да, – говорит «Трибуна», – есть попечитель, которому западные держатели русских ценностей доверили защиту своих интересов». (...) Голос западно-европейской печати несомненно заставил г.Столыпина идти на уступки и не раздувать конфликта, потому что показал ему, что общественное мнение Европы за Думу и роспуск ея вызовет финансовый крах России.Русское правительство должно идти навстречу Государственной Думе – это неизбежно, и роспуск Думы был бы безумием с его стороны».

Через день после этой выходки «Новь» вышла на четырёх страницах вместо шести, наполовину заполненная рекламой, густо пестрящей, как обычно, фамилиями «попираемых, угнетённых» народностей. И навалилась голословною истерикой на власть, на правительство, с каждым следующим номером сползая «ниже плинтуса»:

«Кошмар.

На нашем горизонте опять сгущаются страшные грозовые тучи... Политическая атмосфера насыщена удушьем... Тревожные чёрные слухи снова зашевелились... Опять ползут ужасные кровавые призраки... Безудержная реакция грозит вновь захватить злосчастную страну в свои цепкие лапы и опутать её кровавым туманом. (...) Реакция снова подняла голову: союз истинно русских людей ведёт усиленную кампанию против Думы, мобилизует боевые дружины, шлёт новые смертные приговоры видным деятелям оппозиции; кадры погромщиков пополняются освобождёнными от тюрьмы и каторги разбойниками и убийцами; как стая воронья готовятся делить добычу тёмные силы присмиревшего было крепостничества; бюрократия готовит боевые поезда и казачьи мобилизации, а Грингмут читает лекции о диктатуре... Все предвестники грядущего переворота налицо...» И т.д., и т.п. более колонки на стр.1 №84 от 11 апреля; подписано «Конст.Пономарёв». (Похоже, таким-то и наследовали иные большевицкие газетчики 20-х годов. Или, быть может, то были одни и те же лица?..)

Под прессингом левой прессы премьер Столыпин стоял незыблемо, понимая, разумеется, что для него лично прессинг этот ещё не самое опасное... Налицо были предвестникигрядущего успокоения страны, и провинциальные газеты типа «Нови» одна за другой прекращались. Прекратилась и «Новь»; последний 93-й № вышел в субботу, 21 апреля, ровно в канун Светлого Воскресенья православнойПасхи. То-то вздохнул с облегчением профессор Вернадский, должно быть, и другие профессоры-доценты, основатели-авторы сего издания... Закончив с ним, вздохнём с облегчением и мы.

Трудно сказать, какой могла бы сложиться будущность Владимира Ивановича после краха «Нови», не будь пережитого им вскоре внутреннего перелома.

Итогом его участия в этой неудачливой газете выявилась некая неправильность его деятельности общественной. Уверовав смолоду, будто всем хорошим, даже своим человеческим обликом род людской обязан Знанию, Науке, сознавая неизбежныйстихийный рост Знания, недоступного тёмным, бедствующим народным массам, он уверовал,что их приобщение к Знанию есть первое условие достижения ими «наивозможного благополучия и счастия».Просвещению народа препятствуют, оберегая своё господство,власть имущие самодержавные бюрократы и попы, теснящие и свободнуюнаучную мысль; и смолоду уйму времени и сил отдал Владимир Иванович сперва переживанию гнёта самодержавия, а после и сопротивлению ему ради Свободы и Конституции в России. Военной осенью 1904 года нелегальный Союз освобождения инициирует проведение 1-го Общеземского съезда; наперекор запрещению властей, этот конституционно-либеральный съезд благополучно проходитв Петербурге 6-9 ноября, завершаясь грандиозным митинговым банкетомна 650 персон и послужив ярким примером гражданского неповиновения (некое подобие съезду Союза кинематографистов перед нашей Перестройкой).Через год в Москве собирается Организационный съезд Конституционно-демократической партии (Народной свободы), профессор Вернадский – член ЦК, нособытиями в стране вершат уже социал-радикалы. Правительство ищет опору среди кадров интеллигентской новой партии, однако кадеты, опьянённые успехом на думских выборах, протянутую руку отталкивают, пытаются перенести революцию в Думуи, дважды Думу потеряв, летом 1907 года оказываются ни с чем. Особенно профессор Вернадский, ибо Наука, за свободу которой он ратовал, лично у него сошла за это время почти на нет.

В 1904 году им опубликовано пять статей: одна – политическая, три научно-исторические и лишь одна научно-исследовательская, по кристаллографии.

В 1905 году из десяти опубликованных статей девять – политические, одна – по кристаллографии.

В 1906-м из двадцати публикаций одиннадцать – политическая публицистика; из девяти научных – один лекционный курс, одна перепечатка, три представления к печати прошлогодних работ и только четыре – собственно научные.

Наконец, в 1907-м – около тридцати политических публикаций, одна информационная по минералогии, одна – в продолжение научной статьи 1906 года и одна научная по кристаллографии. Итого семь небольших научных статей за четыре года; для кого-то вполне нормально, для Вернадского – маловато, и сам он очень даже сознавал это.Его резкие минорные настроения, прежде эпизодические, вроде нервной зевоты, а вызываемые обычно «гнётом самодержавия»,теперь, сглаживаясь, распространялись на всю окружающую современность, не исключая и Европы, куда он поспешил сразу после роспуска («разгона!») 2-й Думы; подвяли у него и свойственные большинству кадет всплески мечтательного энтузиазма. Переболев «Новью», он становился деловит.

«...Стокгольм красив, но я как-то стал холоден ко всему этому, и даже к красотам природы. Мало тянет к этой стороне жизни. Сейчас утром – 11 часов – Стокгольм вымирает – все отправились за город. Я снова думал ехать на пароходе в окрестности, которые, говорят, чудно красивы, но в 1 час дня открывается Национальный музей, и я хочу пойти туда – до 4 часов. (...) Вчера ходил по магазинам, доставал прения в ригстаге о железных рудниках...» К жене, 1/14 июля 1907. Выше мы приводили его деловые неодобрительные суждения о ведении дел на этих рудниках (стр.54).

Однако своё повторное избраниеот Академической курии в Госсовет в январе 1908 года он отмечает статьями в кадетских газетах, написанными словно для «Нови».

«Страна залита кровью... Всё держится одной грубой силой...» Из статьи «Академическая жизнь», петербургская «Речь», 1/14 января 1908. 5 апреля его изберутэкстраординарным академиком.

«...Россия жестоко расплатилась и расплачивается за архаичность своего управления, за то, что в ХХ веке власть находится в руках людей полуобразованных или необразованных, чуждых научной мысли и работы современного человечества. Эти люди, ничего не понимая, вели русский народ к поражениям, унижениям и страданиям, они давили свободную научную мысль и свободную научную работу русского общества.

Вопреки им и для них неожиданно, при совершенно невероятной обстановке, в тиши (!!) высшей русской школы – в университетах и технических училищах – развилась самостоятельная научная мысль и всё сильнее разгоралась научная работа. (Не было бесконечных студенческих забастовок? Разгрома его лаборатории при попытке изготовить динамит? Закрытия университета – Трубецким!? Недавнего грабежа с убийством?..) Но историю нельзя повернуть назад. Народ, в невероятной обстановке развивший мировую литературу и мировое искусство, ставший в первых рядах в научном искании человечества, не может замереть в полицейских рамках плохого государственного управления...» Из статьи «Перед грозой», московские «Русские ведомости», 12 янв.1908. Россия успокаивалась, крепла. Столыпин оказался прав. Тем более кому-то требовалась гроза. А расставание с ненужными привычками, ставшими второю натурой, затруднительно весьма. Ведь не ради же гонораров щедрых он пишет? Хотя и от гонораров не отказываться же?.. Из письма к жене 24 мая 1908, Петербург: «...Не нужно ли тебе денег? Ты знаешь, я неожиданно получил 480 рублей лишних гонорара, так что до времени не буду тратить бумаг» – как раз годовое жалование армейского поручика,знаменитого тогда Ромашова, например; и Куприн А.И. тоже ведь не ради денег свой «Поединок» обличительный написал?

«Дорогая моя, пишу тебе из Государственного Совета во время тягучей монотонной и довольно пошлой речи Коковцова. (...) Сейчас пишу во время невероятно косноязычной речи Шауфуса. Вот уже сапожники, пекущие пироги!..» К жене, 31 мая 1908, Петербург. Всё это могло закончиться плачевно, потерей работоспособности, например, или незавидной ролью дежурного обличителя вроде Конст.Пономарёва из «Нови» (и грядущих большевицких газет) – он это чувствовал.

«...Хочется уже скорее быть на отдыхе, т.к. вероятно следующий год будет очень тяжёлый. Конечно, досадно, что не придётся быть в Государственном Совете при обсуждении сметы Министерства народного просвещения, но невозможно всё совместить.» К жене, 7 июня 1908.

Через полторы недели Вернадские уже «в Бретонской глуши». Пустынный океанский пляж среди обрывистых утёсов, солнечного простора и тишины, лелеемой плавными ритмами волн и плавным течением бриза...Целый месяц ему хорошо думалось, неспешно читалось и спокойно вершилась у него привычная уже перезагрузка памяти. С молодых лет Владимир Иванович защищал свой незаурядный интеллект антивирусной программой, и приведённые выше его печатные утвержденияо «тиши» в университетах, должно быть, всего лишь действие этой программы:

«...Какая важная вещь гигиена мысли. Мне кажется, это важнее всего в жизни, потому что этим достигается стремление к гармонии и чувство гармонии создаётся человеком этим путём. Надо не позволять себе думать о всём дурном, что пришлось сделать, нельзя отвлекаться исключительно в сторону личных, мелких делишек, когда кругом стоят густою стеною великие идеалы, когда кругом столько поля для мысли среди гармонического, широкого, красивого, когда кругом идёт гибель, идёт борьба за то, что сознательно сочла своим и дорогим наша личность. Я даже стал набрасывать «Наброски о гигиене мысли», если что выйдет, пришлю тебе.» К жене, 27 мая 1892.

Наброски такие нам неизвестны. Всё же программа эта таит своего червя: «Кто старое вспомянет, тому глаз вон, а кто позабудет – тому два вон»; в первом случае мир может предстать плоским, искривлённым, во втором – велик риск чего-то не разглядеть, не увидеть. То есть: не поминай, да не забывай... Как бы ни было, после бретонского отдыха Владимир Иванович отправился в Британию полным свежих сил и жажды познания, почти в былом глобальном настроесвоей молодости. Однако охватить необъятное не мечтами,а работойсразу невозможно, и вопрос о приложении усилий, о направлении усилий всё-таки у него оставался... Момент истины наступит для него в Дублинекак бы после доклада Джона Джоли, радиогеолога.

Джоли не был самой крупной научной величиною на той Сессии, в Дублин съехались и выступали Нобелевские лауреаты, мировые имена, «густою стеною» стояли за ними великие открытия: электрон и модель атома – Джозеф Томсон (1856-1940); гелий и «благородные» инертные газы – Уильям Рамзай (1852-1916); жидкий и (неужели!?) твёрдый водород – Джеймс Дьюар (1842-1923); жидкий гелий и температуры, близкие к минус 2730 – Камерлинг-Оннес (1853-1926); альфа– и бета-лучи, теория радиоактивного распадаи понятие «полураспад» – Эрнест Резерфорд (1871-1937) и его соавтор Фредерик Содди (1877-1956) – оба младше иных учеников профессора Вернадского!.. Европейская наука аналитична, русская более склонна к синтезу. В России впереди химики, в Европе физики, физико-химики. Вооружённые инструментально, сосредоточенно-усидчивые, они постигли многое. И открытия делали, покаПрофессор делал политику...Притом по будничной жизни Профессорустроен получше, комфортнее некоторых из них. Но! При столь глубоком проникновении в строение материи следовало бы ожидать важных эмпирических обобщений. Иначе будет лишь уточнение, углубление атомистики Демокрита; двадцать с чем-то веков назад, не зная множества частных подробностей, он понимал главное. Научный прогресс – радиоактивность... Алхимики Средневековья предстают в новом свете... В этом смысле Джоли, единственный на Сессии минералог,«дал многое»...

«...Здесь я в сущности взял всё, что можно было взять. (...) К сожалению, минералогов здесь мало и поставлено дело в Дублине довольно плачевно... Всё-таки не даром сюда приехал, т.к. полон мыслей. Странно даже, как они возникают...» К жене, 22 августа/4 сентября 1908.Вэтом письме, отправленном накануне спешного, раньше закрытия Сессии, отъезда из Дублина, Владимир Иванович пишет о выступлениях Рэлея и Стрётта, как о двух разных людях. Стрётта, «одного из больших работников по радиоактивности», характеризуетнеодобрительно.Однако фамилию Стрётт носил Рэлей (1842-1919) до унаследования им баронского титула в 1873 году; радиоактивностью он не занимался, Нобелевский лауреат 1904года. Очевидно, Владимир Иванович именует Стрёттом кого-то другого – повод для рассеянности налицо в его предыдущем письме к Наталье Егоровне из Белфаста:

«...Удивительно резка разница между Англией, Шотландией и Ирландией. Прямо поразительно. Уже по переезде шотландской границы – на равной местности – ты почти сразу чувствуешь, что ты в другой стране. Один язык – разные нравы, разные люди, разная культура. А про Ирландию и говорить нечего! Ты в стране, ненавидящей Англию и англичан (...) Куда Польша! Сейчас в Ирландии разгар новых аграрных бойкотов, эмиграция усиливается (...) Здесь всюду карикатуры и картины патриотически-ирландского характера. Дублин-город не хочет приветствовать Британскую ассоциацию из-за названия...» – какое может быть Всеобщечеловечество (credo всей жизни Владимира Ивановича!), когда на одном таком пятачке-острове такие антагонизмы! А другие острова и страны, Индия, например, с её кастами, или Африка с её людоедством!?.. Что бы ни говорилось, Россияв этом смысле несравнимоспокойнее, славаБогу...Наукою людские расколы – увы! – худо лечатся. Того хуже – насилием.Разве что временем да благим примером?..

Начав 1908 год двумя пожарными политическими статьями, Владимир Иванович добавил к ним ещё две, ершисто-деловитые, о заботах высшей школы, а кроме того напечатал 12 статей научныхи среди них – уже в звании академика – Записку о необходимости государственной закупки препаратов радия.

1909 год. Общественно-политических статей две: предновогодняя «Перед съездом» и «Черты мировоззрения князя С.Н.Трубецкого» в сборнике студенческого Научного общества. Научных статей семь, из них три оновом направлении работ Академика – распространении, рассеянии, парагенезисе химических элементов в земной коре – направлении, тесно связанном с проблемами радиогеологии.

1910 год. Политпублицистики нет. Научных выступлений 17, среди них «Задачи дня в области радия», «О необходимости исследования радиоактивных минералов Российской империи», Записка о необходимости изучения их месторождений в Фергане.Настойчиво вовлекаясь в радиогеологию-минералогию, незаметно для себя и безотчётно академик Вернадский к 6-му десятку своих лет становился дельным государственником.

В минувшие годы о будущем государстве желательном Владимир Иванович долгие разговоры вёл с Петрункевичем и компанией, а ещё студентом набросал перечень задач государственныхпервоочередных:

«У меня совсем не выработаны никакие представления о том, чего желать и какова возможная деятельность для улучшения положения масс. (...) Мне кажется очень многое может быть сделано путём государства и это:

1. Ограничение права наследства.

2. Объявление земли собственностью государства, причём каждая семья может брать в аренду не больше того, что она способна сама или в ассоциации обработать.

3. Уничтожение постоянного войска, вследствие чего уничтожится часть налогов, а часть пойдёт на общеполезные работы.

4. Уничтожение двора.

5. Обязательность обучения в первичных школах и бесплатность обучения в высших и технических (утренних и вечерних)... Относительно фабричной программы «орудий труда» для меня вопрос тёмен.» Дневник, 26 июня 1884г. – примерно так выглядел и круг вопросов, вокруг которых кружком Петрункевича велись «общие разговоры», плюс, конечно, свобода слова, собраний, союзов и т.п. А сорганизовавшись в партию, немало словупотребили они, «загоняя острый клин в тело безответственной бюрократии», уверяя при этом себя и других, будто они всего лишь за Конституцию.Теперь, переболев «Новью» и найдя в науке новое, нехоженое направление, привычно не жалуя власть имущих, академик Вернадский принялся за решение действительных задач исторического Государства Российского, с удивлением неприятным встречая среди однопартийцев немало искреннего неразумения...

1911 год. Общественно-политических статей две: «Разгром» и... «Общественное значение Ломоносовского дня», «Речь», 8 ноября. Научных публикаций 16, среди них четырепатриотически-ломоносовской темы и семь тематики радиоактивной.

1912 год.Публицистика: «Из истории идей», Русская мысль №10 и «1911 год в истории русской умственной культуры», статья большая, почти в печатный лист.Это последнее бурное политическое выступление В.И.Вернадского, ещё несколько полемик предвоенных будут скромнее объёмом и тоном, хотя и сохранят особенность всех его политических статей: безоглядное употребление сильных выражений независимо от «эмпирических фактов», то есть полную противоположность его статьям научным.

«...Русская умственная культура в XIXи начале ХХ веков может считаться созданием общественнойсамодеятельности. Государственная организация большею частью являлась враждебным ей элементом; бывали года, когда даже пассивное отношение её органов к исполнению логически принадлежащего им удела было уже исторической заслугой.Наиболее резко эти антикультурные тенденции сказались в ведомстве, прямой государственной функцией которого должна была бы являться работа на пользу русской умственной культуры,– в ведомстве министерства народного просвещения. Здесь немногие светлые годы, когда оно исполняло свою государственную обязанность, скрываются в тех временах, когда весь его строй принимал узкопартийный характер, доходил даже до полного извращения – до разрушения национальной культурной работы.

Но и для этого ведомства то, что случилось в 1911 году, является исключением. Едва ли когда узкополицейская разрушительная работа государственной организации бывала проводима так активно, с такой последовательностью и с такой свободой от государственных обязанностей, как в этом году». Хлестаться подобным образом стало в те годы обычным делом всей освобожденческой прессы; манеру эту полностью унаследует советский агитпроп, вплоть до антитезы «у нас – у них» и смысловой отмычки «несмотря на...» (гнёт, мрак и т.п.), лишь поменяв местами плюсы и минусы и добавив железа.

«...В то же время русская научная мысль находилась в теснейшем научном и личном общении с великой международной семьёй учёныхЕвропы и Америки. Мы встречались с ними как равные с равными. В этом общении мы на каждом шагу чувствовали, какую величайшей национальной важности работу мы совершаем. Мы постоянно сравнивали, в какие условия поставлена эта работа у нас и там, что делают функции государственного управления у нас и там, какими людьми и традициями они представлены у нас и там. (...) Мы знаем больше: русские учёные совершили свою научную работувопреки государственной организации, при отсутствии самых элементарных условий общественной безопасности. Они стали при этом рядом, как равные по силе, со своими товарищами Запада и за океаном, которые совершали эту работу или при помощигосударства, или при государственной организации, обеспечивающей им возможность спокойной научной работы.» Не было круизов командировочных по европам? Покупки коллекции Кочубея? Заказа дорогущего спектрометра у Эбергарда? Казённой даровой ВИП-квартиры?..Владимир Иванович, как все вообще «освободители», ведать не ведали, что неблагодарность есть тяжкий грех и сильно удивлялись «за что?», когда им воздавалось. Но ещё хуже получалось, если они от голых словес обращались к эмпирическим фактам.

«...Положение университетского начальства (выборного) стало унизительным, и роль, которую ему приходилось играть, не отвечала ни достоинству профессора вообще, ни тем нравам, которые установились в московском университете и которые позволили ему достигнуть в эти последние шесть лет (1906-1911) небывалого в его долголетней истории расцвета (!!)»

«...Но то, что совершилось в московском университете, не явилось лучайностью. Изгнание отдельных профессоров для терроризации оставшихся было поставлено целью практической политики П.А.Столыпина.»

«...Наша жизнь состоит не только из партийной борьбы, завывания реакции, глухого недовольства и негодования, казней и репрессий, беззакония, гибели суда, голода, подавления общественных начинаний, травли национальностей, мести политическим противникам, подавления слабых, неспособной и невежественной бюрократии... Наряду с этим в русской жизни совершается огромная созидательная работа (...) Тот расцвет научной мысли и научной культуры в России, который мы переживаем в последние 20 лет, даже не дрогнул от ударов, нанесённых ему деятельностью министерства Столыпина». Концовки подобных статей Владимиру Ивановичу не очень-то удавались. – «При всём трагизме пережитого, 1911 год показывает, чтокитайские драконы и охраняющая их кулачная сила не имеют для себя прочного места ни в Китае (??), ни в других государствах в ХХ веке, веке электричества и радия. В.И.Вернадский.»

Судя по тексту, статья написана подсвежим впечатлением февральских событий в университете, перед самым отъездом на весенне-летние полевые работы, то есть при жизни Петра Аркадьевича, которого кадеты числили своим личным врагом. Едва ли тут был «социальный заказ». Просто взволнованный Профессор закреплял миф о «разгроме» университета и своём «вынужденном» уходе оттуда.Сочинить такую статью он вполне мог за один присест, а передав её кадетской «Речи»,следуя правилам «гигиены мысли», напрочь о написанном позабыть.Однако статья почему-то появиласьтолько в Ежегоднике «Речи» за 1912 год, когда московские события уже призабылись,газета же эта была кровно заинтересована в смягчающих обстоятельствах убиения Столыпина, успешно смирявшего потрясателей России. Подписант статьи В.И. Вернадский очутился в роли вьючного животного, лягающего мёртвого льва. И что же?.. Заказав множество оттисков этой своей статьи со словами «от автора» на обложке, он раздавал их налево, налево,налево, тем защитившись от либерального террора своих однопартийцев бездельных, и продолжил двигать вперёд имперскую науку. 3 марта 1912 года его избирают полным, ординарным академиком по минералогии.

Начало ХХ века отмечено всероссийскою модой, больше-то молодёжной,на фотооткрытки знаменитостей всех поприщ российского бытия от сцены до авиации.Образов Льва Толстого или Горького напечатаны были целые серии; удостоился открытки и академик Вернадский: не фото, а мастерски исполненного дружеского шаржа. Частым гостем Владимира Ивановича запомнился его дочери Нине, тогда гимназистке, «Каррик – художник-карикатурист, большой толстый человек».Он-то и был, вероятно, автором шаржа, и неформально знакомый ему Академик смотрит на нас неожиданно с некоторой лукавинкой милой... Научных публикаций 1912 года у него семь. Первые по значимости: выступление на Общем собрании АН 5 мая «О состоянии и неотложных нуждах исследований радиоактивных минералов России» и статья «О газовом обмене земной коры». Этой теме следовало прозвучать на сессии Британской научной ассоциации 1908 года в Дублине, где говорилось о радиогенном гелии, радиогенных изотопах «нулевых», инертных газов.Однако должных эмпирических обобщений ни тогда, ни позднее не последовало.

Академик Вернадский первым заговорил о глобальных газообменных процессах, вызванных радиоактивностью, в частности, о «гелиевом дыхании Земли», рассеянии (диссипации) радиогенного гелия в Космос... Радиевая экспедиция АН, отработав лето 1912 года на Урале, станет постоянной, через год начнёт издавать свои Труды; в просторной бывшей мастерской покойного А.И.Куинджи на Васильевском острове оснащалась Радиологическая лаборатория...

ГОСУДАРСТВО РОССИЙСКОЕ НАУЧНОЕ

1913 год. 300-летие царствующего Дома Романовых; действительный статский советник Вернадский В. И. получает памятную медаль.

Весною в Петербурге малозамеченной проходит сессия Международного союза академий. Единая Всемирная Наука была пожизненным хобби Владимира Ивановича наряду с Единой Всемирною Культурой; открытие Сессии он приветствовал статьёю «Международная ассоциация академий». Кроме неё Академиком опубликованы ещё две газетные статьи о неблагополучии высшего образования в России(о них – далее) и некролог «Памяти П.К.Алексата» (1868-1913), его ученика, уже работавшего самостоятельно, как и умершие ранее Г.И.Касперович (1881-1912), А.А.Ауновский(1872– 1903), А.О.Шкляревский (1869-1902)... Научных статей опубликовано им в тот год 12 из них 10 по теме радиоактивности.

В мае Вернадские заселяюткупленное имив Полтавской губернии, Миргородский уезд, в селе Шишаки,имение на берегу реки Псёл; строится усадебный дом «в полтора этажа» из 11 комнат,ближайший сосед Павел Егорович Старицкий, брат Натальи Егоровны. Кругом– остатки дубовых лесов и ковыльной степи, с высокого берега вдали за рекою виднеются гоголевские Великие Сорочинцы...

В полевых работах Радиевой экспедиции Владимир Иванович не участвовал, летом Академия командировала его в Канаду и САСШ на Международный геологический конгресс – вполукругосветное путешествие! Здоровякомон вовсе не был, и в долгих своих стремительных экскурсиях всегда рисковал, даже в благоустроенной Европе. Ранним утром 9 июля, не найдя места в спальном вагоне, он прибыл в бельгийский Остенде 1-м классом:

«Дорогая моя, приехал сюда сейчас утром. Ехать было бы отлично (один в купе), но я ночь плохо спал, почти не спал – думаю, отравился газом, а может быть следствие неосторожности в еде. Ужасно это у меня неудобно для путешествий. Чуть-чуть не сделалась у меня морская болезнь в вагоне и самочувствие было такое же. Я думаю, что главная вина в газе (светильном), которым освещаются вагоны международного общества – он отвратительно вонял, а закрыть было нельзя. Я же очень чувствителен к СО. (...) Но сейчас на воздухе чувствую себя совсем хорошо:буду держать режимеде...»

Из Остенде – пароходом в Лондон, оттуда, уже в компании Я.В.Самойлова и своего 14/15-ленего племянника Маркуши Любощинского, поездом в Ливерпуль, далее – через возлюбленный им (с берега) Атлантический океан, уже всею русской делегацией из восьми человек, среди которых ему близко знакомы лишь Феодосий Чернышёв и Левинсон-Лессинг– недельное плавание в Канаду.

«...Не могу сказать, чтобы мне очень нравилось морское плавание – всё время на людях, как-то нельзя делать что хочешь.» – Всю жизнь он, в общем-то, делал что хотел. И тридцать лет и три года ратовал, чтобы все и каждый могли бы делать, что хотят. Полагая, должно быть, что все без помех и тесных рамок охотно займутся каждый своим любимым творческим делом. До проверки этого логического допущения оставалось всего-то каких-то четыре года.– «...Наш корабль есть не только полное создание научного мышления,его творения от начала и до конца – он как бы прообраз того, чем создаётся и держится эта мировая политическая жизнь. Точное научное мышление и business.»К жене, 27 июля 1913, Атлантический океан. Покачиваясь на зыби, переплыли пасмурную Атлантику и, обогнув Ньюфаундленд, тысячевёрстным заливом-фьордом святого Лаврентия 1-го августа пришли в Квебек. Начиналось личное ознакомление сзаокеанскими плодами «точного научного мышления и бизнеса».

Заавгуст-сентябрьВладимир Иванович сделает маршрут: Квебек-Монреаль-Кингстон-Торонто-Седбери-Кобальт-Тимагами-Чикаго-Нешвилл-Чаттануга-Вашингтон-НьюЙорк-Гавр;встречи с коллегами, старые знакомые и новые знакомства – музейные коллекции – шахты – университеты и научные институты – месторождения и разработки минералов от золота и никеля до бокситов... Стремительности своих экскурсий он удивлялся сам. Вспомним:«...Как-то всегда странно, из чтения не получаешь, чего надо, и в то же время схватываешь быстро, что нужно, и как-то странно из-за этого приезжать. А между тем – эти неуловимые и неизъяснимые впечатления делают всё...» Похоже, у него был невнятный ему самому немалый дар сопереживать «гению места», тому общему впечатлению от воздуха, неба, рельефа и флоры, красок и звуков, запаховновых для нас мест,даже влияния рудных тел и водных жил, залегающих «под землёю»; впечатления эти, знакомые большинству людей, сильно переживаютсянемногими, влияя на самочувствие, на ход мыслей и принятие решений. Не потому ли Владимир Иванович, «чувствительный к СО» и прочему, в своих экскурсиях практически не хворал?..Открывая для себя Америку,он понял её едва ли не лучше, чем понимал привычную, как воздух, Россию, где Наука представлялась ему самой положительной силою. Новыми впечатлениями он, как всегда, делился в письмах к Наталии Егоровне.

«Сейчас уже в Америке, в другой стране, где сейчас идёт энергическая жизнь. Читая о ней и о её истории, знаешь о ней – и здесь, на новой земле, едешь всё в тех же условиях, всё пропитано кровью, полно человеческих страданий, жестокостей. Среди них пробиваются отдельные жизни, отдельные великие идеи – ростки будущего, неуклонно ведущие куда-то в неизвестное грядущее. Я сейчас весь проникнут чувством силы и значения научного мышления, ибо всё здесь ярко кричит, что им приобретено и им держится. Новый свет принесён культурному человечеству фактически силой знания – но какой жестокой ценой и как много прошло времени, пока были ограничены духи разрушения и истребления, жадности и грабежа, которые были одарены силой благодаря научной работе лиц, не того искавших в научном знании.Прежние расы стёрты, и Новый свет занят потомками Старого.» – из Монреаля.

«...Канада удивительно напоминает Россию по своему внешнему виду, и как-то в общем облике природы совершенно не чувствуется то чужое, что чувствуется в других странах, когда, например, ты пересекаешь западную границу. (...)Обилие высшего образования, его разнообразных форм, здесь резко бросается в глаза...» – из Кингстона.

«...Поражает роскошь университетского образования, широта возможностей научной работы, но малая индивидуальная сила работников. Крупных талантливых личностей мало. Берётся всё организацией, средствами; многочисленностью работников...» «Много здесь интересного – но как я уже писал – я не хотел бы здесь быть очень долго. И сейчас не хочу сидеть лишнее, так как много дел дома и как-то во время таких международных съездов особенно поднимается чувство своего, хочется двинуть то, что начато и задумано. Особенно ярко чувствуешь значение своего дела, если удастся его довести до конца.» – из Торонто.

«Уже три ночи провели в экстренном поезде – довольно удобно, конечно, но всё-таки какое-то странное, несуразное времяпрепровождение. (...)Поражает энергия достижения своей цели. Та новая техника – американская техника, которая так много дала человечеству, имеет и свою тяжёлую сторону. Здесь мы её видели вовсю. Красивая страна обезображена. Леса выжжены, часть – на десятки вёрст страны превращена в пустыню: растительность отравлена и выжжена, и всё для достижения одной цели – быстрой добычи никеля...» – из Седбери.

«Здесь наш дом – экстренный поезд. И сейчас я пишу тебе в поезде, стоящем на запасном пути после экскурсии в окрестности Кобальта и лазанья в рудники. Мы сегодня и завтра пробудем здесь – кажется мне напрасно: можно было всё сделать в один день. Но, конечно, никогда не являешься хозяином своего дня в такой общей экскурсии. Много научно интересного – но я не могу сказать, чтобы я очень резко чувствовал необходимость моего пребывания здесь. (...) Сегодня в обстановке рудника, во всём окружающем устройстве видишь опять «американское устройство» работы – достижение возможно быстрого результата, несмотря ни на что. Минимальная охрана человеческой личности, значительное расхищение вековых запасов природы для быстрого получения полезного действия. В конце концов многое теряется совершенно.» – из Кобальта.

«...Завтра утром мы уезжаем в Соединённые Штаты. Эти дни были очень интересны, особенно вчерашний. Вчера погода была ужасная, самая скверная за всю поездку, лил дождь, я два раза промок, один раз совершенно, – но было так интересно, что не жаль. Мы видели вчера утром новое месторождение никеля в совершенно глухой местности. Руда совершенно нового типа, которую я никогда не видел.После обеда нас повезли по трудной дороге, напоминающей уральские, на новое месторождение золота около озера Киркланда. Здесь золото было найдено всего восемь месяцев назад; год тому назад здесь было дикое место. (...)Спустились в шахту и нашли здесь, конечно для нас подготовленное, но удивительное место – стену, покрытую золотом, жилами с самородным золотом... Любопытное зрелище представляет это вхождение цивилизации...» – из Тимагами.

«...Чикаго первый огромный американский город, который я видел... Многое поражает в нём, и улица около озера Мичиган с её большими небоскрёбами для меня совершенно новое зрелище. (...) Поражает банковый квартал, с огромными дворцами – банками. Впечатление, что банки здесь – храмы... Банкир здесь имеет совершенно иное общественное положение, чем у нас... Здесь он стоит в центре самых различных начинаний, и в Онтарио участие их в организации конгресса чувствовалось, пожалуй, не меньше, чем участие правительства. Фактически деньги сила и у нас, но ярко это чувствуешь только здесь, в Америке...»

«...Думаем ехать в Чаттанугу на бокситы. Мне очень хотелось бы поехать на бокситы, так как я уверен в широком распространении их в России: их надо найти, а для этого видеть главные типы месторождений. (...) В общем, скопления бокситов являются интересной загадкой. К сожалению, тип Чаттануга и Георгии кажется мне менее подходящим к возможным русским условиям.» К Ферсману А.Е., из Нешвилла.

«В Вашингтоне мы застряли на несколько дней. Здесь видишь то, что недоступно в других местах. (...) Двадцать учёных, хорошо материально обеспеченных, идут к одной цели – исполняют задачи, им поставленные,– теоретически директором, фактически очевидно отчасти и самими работниками... Производительность – научная – такой лаборатории огромная, приборы, точность работы совершенно для нас невиданные... Здесь огромные результаты достигаются коллективной работой и при отсутствии гениальности у её авторов. (...) Как всегда, я чувствую своё большое незнание в целых областях при соприкосновении с такой работой и такими людьми, и в то же время мой ум никак не может попасть в рамки, в которых идёт их работа, и укладывает её в свои, им неизвестные или кажущиеся неверными...» К жене, 3 сентября.

«...Американские учёные жалуются на своё положение в обществе, считают, что их труд недостаточно оплачивается по сравнению со всё увеличивающейся дороговизной жизни, что их положение в обществе недостаточно почётно, так как общество слишком поклоняется деньгам истремление tomakemoneyтам господствует не только фактически, но и идеалистически. (...) Хочется уже к работе...» – из Вашингтона.

«...Возвращаюсь, полный мыслей, планов, желаний, намерений – возвращаюсь, точно молодой человек. Мне даже странно это в мои годы.» К племяннице А.С.Короленко, 13 сентября 1913. Анна Сергеевна, Нюта, арфистка, музыкальный педагог, после развода матери и её самоубийства, третий год жила в семье Вернадских, чуткая и умница,дядя очень сроднился с нею.

Многое в Америке поражало Академика, а интересовало, обогащало опытом буквально всё!И однако с первых недель пребывания в этой медлительной для него экскурсии он устремлялся помыслами домой, к работе, в письмах к Наталии Егоровне перебирая свои недоконченные с молодости научные начинания – беспокойное настроение человека, ограниченного по жизни возрастом или болезнью, или просто упускающего, упустившего своё время. Подспудная неудовлетворённость, недовольство собой, сопутствовали ему смолоду, то усиливаясь, то пропадая, и наконец, после ухода из Москвы на чисто научную работу, после Тюямуюнского радиевого рудника с его любопытными куропатками и удодами, оформились прямым вопросом: «как-то не знаю, не поздно ли несколько я начинаю это большое дело?..» – к жене, 23 мая 1911.С того лета он живёт и работает, подгоняя время...

После Гавра делает короткие остановки в Париже, Мюнхене и Берлине ради осмотра новых образцов Ra-минералов из колоний. Дома, в Академии Наук торопит ходатайство об отпуске на Радиевую экспедицию 138 тысяч рублей и поднимает вопрос о признании Ra-минералов России государственной собственностью.

«...Получил приглашение в организационный комитет 1-го Всероссийского съезда по раковым болезням! Вот уже никак не мог думать, что когда бы то ни было попаду в такого рода дела. Сейчас начнётся у меня довольно горячая работа с организацией радиевых исследований. Будет очень нелегко...» К жене, 14 дек. 1913.

1914 годначался печально – кончиною академика Феодосия Николаевича Чернышёва; директором Геологического и Минералогического музея имени императора Петра Великого вместо Чернышёва назначат академика Вернадского с оставлением за ним заведования Минералогическим отделом Музея. Феодосий Николаевич рекомендовал профессора Вернадского в Академию и неизменно поддерживал его. И вот – не стало опоры и добавилосьзабот-хлопот... А весною в Полтаве умираламать Наталии Егоровны...

«Дорогая моя Наталочка, как тяжело должно быть теперь тебе в Полтаве. И в то же время ясно чувствуется, что мы с тобой подошли к той грани жизни, где окончательно уходит предшествовавшее нам поколение, и мы стали на очередь конца жизни... Уход поколения перед нами не может сейчас не считаться неизбежным и вполне оправданным жизнью. Конечно, отсюда не вытечет, чтобы его было легко пережить, и мало изменится чувство, но легче с ним примириться...» 30 марта 1914.

А уже через неделю ей же – о делах: «...В среду я (и Карпинский подписал) поднял в заседании Академии вопрос об исследовании вновь открытых у берегов Сибири земель. (...) Вероятно, это начало большого дела, которое не только потребует больших – и очень – средств, но и большой организации. (...) Жизнь неуклонно ведёт меня не к тому, к чему у меня интерес и способности. Приходится заниматься организаторской деятельностью...» Между тем, именно как организатор науки с большим талантом научного предвидения, Вернадский принесёт неоценимую пользу хозяйству и обороне исторической России. Осенью 1914 года будет образована Полярная комиссия АН, в ней он поднимет вопрос о необходимости научного освоения Антарктиды. Ещё в январе-апреле при таком-сяком Министерстве народного просвещения с настойчивым участием Академикабудет работать Особое совещание по вопросу радиевых исследований. Радиевая экспедиция 1914 года насчитывала более тридцати специалистов, собранных из нескольких научных и учебных учреждений и управлений горных округов. Перед началом полевых работ Вернадские переезжают в казённую квартиру из 8 комнат на втором этаже академического дома возле Академии художеств; напротив на площадке – квартира академика Павлова Ивана Петровича, первого в России нобелевского лауреата.

Последними днями июня Владимир Иванович выезжает в Оренбург, оттуда в Забайкалье; начало Мировой войны застаёт его возле манчжурской границы.«...Сейчас заставляешь себя вести спокойно свою работу! Еду завтра утром в Нерчинск, заканчиваю экскурсию 1 или 2 августа и прямо еду к себе домой, на Псёл...» Я.В. Самойлову, 21 июля 1914, Чита. Здесь узнаёт о кончине Фёдора Ольденбурга, брата Сергея; Нерчинский горный округ был родиною братьев Ольденбургов... На Псёл добирался 17 суток, прибыл в конце августа, заставляя себя и здесь спокойно вести свою работу...Под Новый год скончается в Тифлисе Андрей Краснов, ближайший друг молодости Владимира Ивановича, от заражения крови скончается и похоронен будет в Батумском ботаническом саду, им созданном... С первых недель войны Академик становится деятельным оборонцем. В конце января 1915 года вносит в Академию Наук предложение, поддержанное академиками князем Б.Б.Голицыным, Н.С.Курнаковым, А.П. Карпинским и Н.А. Андрусовым, образовать постоянную Комиссию по изучению естественных производительных сил Российской империи (КЕПС); 11 октября тайным голосованием избирается её председателем (50-тью голосами из 56; это которые уже демократические выборы на его «рабском» веку!? Накануне его вновь избрали членом Государственного Совета).

КЕПС оказалась чрезвычайно востребованным органом координации научно-технических усилий в обслуживании нужд мобилизованной промышленности и фронта, тесно сотрудничая: с Вольным экономическим обществом, Минералогическим обществом, Обществом испытателей природы, Русским географическим обществом, Русским техническим обществом, Обществом содействия успехам опытных наук, Русским мелаллургическим обществом, Русским физико-химическим обществом «и другими учёными обществами»; с важнейшими государственными ведомствами: Военным, Морским, Путей сообщения, Финансов, Торговли и промышленности, Главным управлением землеустройства и земледелия, Центральным военно-промышленным комитетом... В работах Комиссии участвовало множество специалистов-кадетов, прежде неустанно винивших Власть во всех нехватках и отсталостях России; кто мешал этой высокоумной партии взяться за ум пораньше? Хотя бы после японской войны?.. Или то был ещё не гром, после которого крестятся?..КЕПС будет унаследована Советскою властью, разрастаясь научными институтами, просуществует до 1930 года и будет преобразована в Совет по изучению производительных сил СССР (СОПС). Оставшиеся в своих специальностях «бывшие» сполна прочувствуют все большие разницы.

Перед войной Академик Вернадскийзаинтересовал Ra-минералами московское купечество, а в начале войны – Военное ведомство, принявшие на себя часть финансовых и организационных забот. «...Я совершенно завален всякой работой, не хочется бросать свою лабораторную работу. Я веду её 3-5 часов ежедневно, но только последние дни производительно. Сейчас я очень глубоко переживаю происходящее и чувствую себя очень мало подготовленным к нужному его пониманию. Но кто же подготовлен?» Я.В.Самойлову,14 февр.1916.

Как покажут ближайшие события, неподготовленными кпониманию происходящего окажутся все леворадикальные политическиетечения«революционной России»,при всей их пестроте и разногласиях те события погибельные одержимо готовившие, подталкивавшие и седлавшие, полагая своими силёнками теми событиями перманентно вершить. Старший друг Владимира Ивановича И.И.Петрункевич, основатель Союза освобождения и Партии народной свободы, потеснённый более речистым и менее мягким П.Н.Милюковым, напишет Вернадскому после его избрания в Госсовет: «Личные Ваши вкусы, конечно, предпочитают Вашу лабораторию Мариинскому дворцу, но в эту минуту и Мариинский дворец представляет лабораторию, в которой преобразуется старая Россия в новую». Увы! Такие минуты ещё могли бы быть лет 10 назад, когда Вернадский морщился и скучалв «реакционном» Госсовете,а затем просто «умыл руки». Теперь он там работал; сумел провести скромную, но существенную поправку к закону о выдаче пайков или пособий не только внебрачным детям, но и матерям их (за 53, против 45); предчувствуя, однако, во всей обстановке словно бы поблёклого дворцового зала нечто стороннее-неотменимое, как бы на реках всея России тронулся лёд, испятнанный серошинельного цвета разводьямирастущими, покудаего однопартийцы думские усердно сотрясают устои мостовые удерживающие... Весною погиб на фронте ассистент Владимира Ивановича, его былой ученик Виссарион Виссарионович Карандеев (1878-1916), памятьтоварища и друга Академик почтил сердечным некрологом. Далеко, далеко не первым в череде его некрологов, только что поминалАндрея Краснова... Андрей ещё в студенческом Братствемахнул рукой наполитические затеи братьев и погрузился в свою ботанику, повидал все страны их братских мечтаний – Индию и Японию и Китай, Яву и Цейлон, Алтай и Тянь-Шань, Америку, Средиземные страны, заложил два Ботанические сада – Харьковский и Батумский,научно осмыслил степи Северного полушария и пустыни Средней Азии, издал первый в России учебник «Основы земледелия», а публике почти неизвестен... Надёжнейшее прибежище от горестей и тщеты мира сего – научная работа; «интенсивно научно работаю», «сильно работает моя научная мысль» – несчётно раз сообщал Владимир Иванович в своих письмах. И теперь при всякой возможности уезжал из военной суеты Петрограда – в своё имение, Ковыль-горой именуемое, в панинскую Гаспру вблизи Ялты, в бакунинскую Горную щель над Ялтою, чтобы научно работать, и его научная продуктивность возрастала.

1914-й год. Двенадцать публикаций. Из них одна – в Германии (довоенной!), две по Ra-проблемам, две – в связи с Полярной комиссией и две о Высшей школе, эти спокойнее, деловитее прежних, хотя малость подстрекательские по-прежнему.

1915-й. Двадцать публикаций:9 по работам КЕПС, две по Ra-минералам, затем – «Война и прогресс науки» и «Сероводород в земной коре»; начав с 1909 года тему распространения химических элементов в земной коре в связи с генезисом минералов, Вернадский едва ли не первым в Науке стал рассматривать газы как минералы, уравняв их в «правах» и свойствахс минералами твёрдыми.

Год 1916-й. Четырнадцать публикаций. Среди них 6 по работам КЕПС, в их числе «О государственной сети исследовательских институтов»;три статьи о природных газах и химических элементах в земной коре и пять статеймемориальных: о князе Б.Б.Голицыне и Л.А.Ячевском, о Ф.Н.Чернышёве, о В.В.Карандееве и об А.Н.Краснове, дважды: в журнале «Природа», который стал печатным органом КЕПС, и в книге «Профессор Андрей Николаевич Краснов», изданной Харьковским обществом любителей природы. Статья в этой книге называлась «Из прошлого», рассказывала о светлых университетских годах Братства и двух друзей, об их замечательных профессорах и оказалась последней общественно-политическойстатьёй Академика в дореволюционной России.Похоже, он что-то предчувствовал, статью пронизывает терпкая ностальгическая интонация по милымминувшим дням и ушедшим хорошим людям, не отменяя, однако, всех «красот» его прежних политических выступлений, общих для той освобожденческой публицистики и целиком перекочевавшихвскоре в советскую историографию. Прежде всего это – царивший в России мрак, вопреки и в пику которому лучшие-передовые деятели творили передовую науку, передовое искусство, передовую технику... «А.Н.Бекетов, тогда ректор университета, был живым культурным общественным деятелем, работавшим в тяжёлой обстановке безвременья. Его поколению пришлось заканчивать жизнь в эпоху реакции, казалось, разрушившей всецело всё то, чем начиналась и жила их молодость. Высшие женские курсы, Университет, Вольное экономическое и другие учёные общества, широкая популяризация естествознания, постоянное общение с молодёжью брали большую часть его времени в течение всех лет его профессуры. Однако никогда при этом А.Н.Бекетов не бросал научных занятий, он был всю жизнь всецело предан науке.» Противоречий в подобных пассажах, часто практикуемых, не замечали (?) их авторы ни до, ни после 17-го года, но ежели «после» такиепассажи служили для оправдания этого «после», то «до» применялись просторади красного словца, подпривычное ворчливое настроение, радипущей драматизации текстов, составленных общими складными словами, дабы ни автор, ни читатель не заскучал.Общей и «до», и «после» была и полная свобода обращения с «эмпирическими фактами». В той же статье, к примеру, министр «Толстой, в своём чутье политического инквизитора, был прав в своём подозрении к Менделееву (...) и вскоре после окончания нами университета, против желания Дмитрия Ивановича, удалил его из Петроградского университета...» Чего на самом деле учинить при всём желании никак бы не смог, ибо оставил должность Министра народного просвещения ещё в 1882 году, а умер в 1889-м, за год до ухода Менделеева из Петербургского университета (см.стр.59). Подобными конфузами вся революционная публицистика, проф.Вернадского не исключая, у-сы-па-на. Опубликовано «Из прошлого» до 17-го года,исреди возможных читателей статьи немало было лично знакомых сМенделеевым, Д.А.Толстыми его преемником И.Д.Деляновым, и поскольку репутация автора статьи никакого урона тогда не понесла, можно надеяться, что и светлая память Андрея Краснова не пострадала.

Последними числами июня Владимир Иванович вместе с Ферсманом Александром Евгеньевичемвыехали на Алтай, посетили Сузунский завод, Змеиногорский и Риддерский рудники, от Усть-Каменогорска до Омска спустились на пароходе по Иртышу. Всего же в 1916 году КЕПС провела 14 экспедиций: за радиоактивными минералами; за огнеупорными материалами и драгметаллами; на соляные озёра, месторождениябитума и бокситов; для оценки возможностей рыбного промысла России...И чем шире и успешнее разворачивались начинания Комиссии, тем ощутимее переживалось Академиком нарастающеенеблагополучие мимотекущего времени, преждепослушного, понятного...Успешное летнее наступление Юго-западного фронта, «Брусиловский, Луцкий прорыв», замер, когда на театр военных действий пришла сезонная распутица, извечный последний резерв гонимых армий ио-о-очень большая общечеловеческая ценностьв этом смысле...

Двухсполовиноюмиллионный Петроград, связанный с хлебородными губерниями растянутыми путями подвоза,обрастал «хвостами» у булочных, под стенания,охи и ахи свободной прессыначинал погружаться в продовольственный хаос... 1 ноября надутый Милюков с думской трибуны настойчиво вопрошал Верховную Власть – глупа она или изменница?(Вопрошал, явно не имея чем-нибудь как-нибудь Ей помочь или что-либо противопоставить, кроме «доло-о-ой!»)... Наглоедумское выступлениевоеннаяцензура в газеты не пропустила, однако Партия народной свободы запретный текст растиражировала, распространила в обеих столицах и разослала по провинциям, вплоть до армейских тылов, возбудив испуги-ликования и обманутые надежды: никого не повесили?.. Даже не арестовали?!.. Скоро стало ясно – не повесят и-не-за-арес-ту-ую-ут!?У немногих кадетствующих, у кого сквозь радость победы проступила было тревожная оторопь, сработала «гигиена мысли»: нормальный ход! Слава Богу, 17 октября в миньятюре!..Прост и понятен (и уютен!) был мир, вымышленный ими для своей борьбы за народное наивозможное счастье: царская Россия – бескрайнее болото (клюквенное), вокруг него стоят густою стеной великие идеалы Свободы, Равенства, Братства, Конституции, Республики, Аграрной реформы,Всеобщей грамотности etcetera, для их торжества необходимо устранить гнетущий предрассудок Самодержавия!.. Перемены были необходимы, перемены необходимы всегда. «Живёт лишь то, что не завершено»! Россия росла и тучнела неузнаваемо через каждый десяток лет! Но при этом отнюдь не крепла, лихоманилась безбожием, якобинствами, социализмами – несть сим соблазнам числа...НиколайIIАлександрович тоже был русский интеллигент, но – в отличие от большинства Его госслужащих – глубоко православный, благожелательный и миролюбивый; не имея надёжной опоры придворных кругов, нехотя напрягая по должности Свою Державную Волю,а итоги получая неладные,пережив ещё и позор убийства Распутина, уверовал окончательно в Свою участь Иова многострадального. Четыре месяца спустя после думского оскорбления, вместо его решительного осуждения обществом встречая самодовольное непонимание всего ужаса происшедшего и не желая смывать оскорбление кровью, а иного пути к примирению не зная, Государь Император уступил Свято место милюковым...

С этими историческими событиями у Владимира Ивановича совпали судьбоносные семейные печальные заботы и долгожданные научные постижения, изменившие и тонус его жизни и приоритеты его деятельности. Уже не первый год маялась туберкулёзом Нюта Короленко, среди его немногих сердечных привязанностей самая трепетная по её болезни и несчастливой судьбе; лечили всемерно, возили по санаториям, улучшения сменялись ухудшениями, последние недели улучшений не наступало... Если бы он мог своим присутствием ей помочь – бросил бы всё! Возле неё Наташа со своим талантом ровной внимательности к людям... После Алтая он проехал – одиннадцать суток пути – прямиком на Ковыль-гору, скорее уединиться и записывать наконец-то связными текстами кристаллизующиеся многолетние смутные озарения, при всей их бесспорной очевидности ещё никем никогда не высказанные!

«...Здесь (на Ковыль-горе) с большим подъёмом я выяснил себе основные понятия биогеохимии, резкое отличие биосферы от других оболочек земной коры, основные значения скорости размножения. (...) Оставляя в стороне представление о «жизни», я постарался остаться на точной эмпирической основе и ввёл в геохимию простое и новое понятие о живом веществе как совокупности живых организмов, неразрывно связанных с биосферой, как неотделимая её часть или функция...»– из «Хронологии...»30 августа 1937 года. Двадцатилетней давности как бы размежевание понятий «жизнь» и «живое вещество» остаётся для Вернадскогов силе. «Научно работая» с химическим составом организмов и результатами их жизнедеятельности, чёткого размежевания с«жизнью» он никогда последовательно не проводил, вероятно полагая его само собой разумеющимся, не замечая ловушки, скрытой в расплывчатости самого термина «живое вещество». Ибо к 1916 годупонятия«массы войск» – «толпы беженцев», «паразитные классы» – «трудящиеся массы» и т.п. разнополярные сгустки «живого вещества» насыщали самый воздух расхристанной образованной России-Европы, и академик Вернадский, паладин свободной-независимой личности, надышался...

К началу осени он в Петрограде, сразу «масса работы». Нюта без улучшений и этонудит его к безостановочной деятельности, не оставляющей ни сил, ни времени казниться своейбеспомощностью возле погибающего родного человека, слабеющего милого голоса, виноватого, кроткого, щемящего сердце взгляда... Работы молодой КЕПС, требующие заинтересовать, уговорить, принудить множество чиновных и нечиновных лиц, в его отсутствие приобвяли; Государственный Совет перестал быть ему скучной пустой говорильней, хотя говорений нужных-вынужденных и не убавилось; деловые заседания академических комиссий, где он то докладчик, то председатель; поток образцов из экспедиций,интереснейших, требующих всестороннего исследования; печатаются очередные выпуски его «Минералогии» и первые листы затеянной им до войны работы «Академия наук в первое столетие своей истории 1724-1824», работы, всё никак не законченной – никогда ещё не выполнял он столько будничных полезных дел... А что мешало? – навязчивый полувопросвременами... Газеты, захлёстнутые бытовымимелочностями неразрешимыми и уголовщиной, оптимизмом дышали лишь со страниц объявлений; пятничная «Речь» от 24 февраля даже повеселила:

«Не инако – как тако.

В дни безвременья, безлюдья//Трудно жить – кругом обман.//Всё ж стоять нам надо грудью,//Закурив родной «ОСМАНЪ».//10 шт. 20 к. и выше.

Давит сверху – тянет книзу.//Все клянут судьбу свою.//Бытовому встречь капризу// Смело двинемся с «Ю-Ю».//10 шт. 15 к. Служит символом прогресса//Наш «ДЕССЕРТЪ», 10 шт. 15 к. Идя вперёд,// Подождёмте: без экспресса//Наш приблизится черёд.//Ручеёчки вспять нельются,// Злое сгинет навсегда,//Песни «ПЕРИ» раздадутся -10 шт. 20 к.

Так потерпим, господа.//Вам на «ШАПОШНИКОВЪ» дело//Мне позвольте указать,// Потихоньку шло и зрело,// А теперь – и не догнать!

Дядя Михей».

А уже через два номера, но – через девять дней! – 5 марта:

Обращение председателя Государственной Думы к царю и командующим фронтами. 26 февраля телеграмма.

«Положение серьёзное. В столице – анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растёт общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца.

Родзянко.»

Ответы Командующих фронтами – Родзянке:

Брусилов. «Вашу телеграмму получил. Свой долг перед родиной и царём исполнил.» Рузский. «Телеграмму получил поручение исполнено.»

Командующий Кавказским фронтом великий князь Николай Николаевич. «В согласии с мнением генерал-адъютанта Алексеева обратился к Государю Императору с верноподданнической мольбой ради спасения России и победоносного окончания войны принять решение, признаваемое вами единственным выходом при создавшихся роковых условиях». Не однажды приходилось читать и слышать об измене Командующих фронтами Царю. Но где же тут измена? Командующие должны были советовать? Царю? Родзянке? Или протестовать? Или повести свои армии на столицу?.. Царь не мог их одёрнуть, приказать? Отстранить, наконец? Илиотмобилизовать ещё ДО роспуска Думы 26 февраля?..

По некоторым публикациям об академике Вернадском гуляет утверждение, будто бы «в день переворота», «в день образования Временного комитета ГосударственнойДумы» в газетах была помещена телеграмма в СтавкуЦарю с предложением отречься от Престола, подписанная четырьмя выборными членами Госсовета, среди них – Вернадским. Текста телеграммы не приводится, трое других соавторов не названы, тоже и названия газет. Нам этой телеграммы найти не удалось; правда, выпуски тех дней у многих газет отсутствуют. Лишь «Биржевые Ведомости» №16120 от 5 марта 1917, утренний выпуск, публикуют очень похожее:

«Телеграмма членов Государственного Совета Николаю Второму.

В ночь на 28-е февраля нижеподписавшиеся члены Государственного Совета послали Николаю II телеграмму следующего содержания:

«Ваше Императорское Величество. Мы, нижеподписавшиеся члены Государственного Совета по выборам, в сознании грозной опасности, надвигающейся на родину, обращаемся к Вам, чтобы выполнить долг совести перед Вами и перед Россией.(Следует описание расстройства транспорта и снабжения). Правительство, никогда не пользовавшееся доверием в России, окончательно дискредитировано и совершенно бессильно справиться с грозным положением.

Государь. Дальнейшее пребывание настоящего правительства у власти означает полное крушение законного порядка и влечёт за собою неизбежное поражение на войне, гибель династии и величайшие бедствия для России.

Мы почитаем последним и единственным средством решительное изменение Вашим Императорским Величеством направления внутренней политики, согласно неоднократно выраженным желаниям народного представительства, сословий и общественных организаций, немедленный созыв законодательных палат.»

Дьяконов, Зубашев, Комсин, Лаптев, Марин, Меллер-Закомельскй, Ольденбург, Стахеев, Савицкий, Стахович, гр.Толстой, кн.Трубецкой, Шмурло, Шумахер и Юмашев.» Вернадского среди подписавших нету. Есть его друг С.Ф.Ольденбург и три аристократа: Меллер тоже барон. Вообще же все подписавшие – люди солидные, убеждений передовых-прогрессивных, однако никак не левых. Оттого в телеграмменет и намёка на отречение, скорее наоборот – забота о сохранении харизмы Власти. (Семеро из них не переживут Гражданскую войну, трое пропадут без вести).

2 марта, с нехорошим недельным опозданием,(позволившем Петросовету заявлять, что царя свергли питерские рабочие, а буржуазия власть у них перехватила), 2 марта наконец-то образовалось Временное правительство, кадетское и правее, с одним социалистом Керенским, минъюстом, неким большим масонским Секретарём. Скреплённый в тот же день Новой властью приказ Ставки о назначении на командование Петроградским военным округом популярного генерала Корнилова Лавра, Правительство начинало утешительно: «Тяжёлое переходное время кончилось. Временное правительство образовано... Неизбежное замешательство, к счастью, весьма кратковременное, приходит к концу...»

Внезапное полное отречениевсей Династии лишь некоторых немногих повергло в тихую панику. Милюков, ярый хулитель Власти, не сумев уговорить великого князя Михаила Александровича принять Престол, «постарел на десять лет». Астоличный народ,годами «революционно воспитанный», приученный видеть в Царе виновника всех бед, ликовал. Сбивали царских орлов с вывесок поставщиков Двора, кое-где сбивали замки...Действующая армия – отпущенная отречением от Присяги – не шелохнулась. «Войска были ошеломлены... Ни радости, ни горя. Тихое сосредоточенное молчание» – А.И.Деникин.

7 марта Временные правители – известные борцы за правовое государство – никак своё решение не мотивируя, постановили арестовать бывшего Царя и его семью...Показав радостный пример улице и своим сменщикам большевикам, бессудными расправами которых будут вскоре та-ак возмущаться.Прощальный приказ Николая II по Армии, подписанный Им в день ареста, утверждал передачу власти Временному правительству и призывал Армию довести войну до полной победы:

«...После отречения Моего за себя и за Сына моего от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. ...Повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу...» – правдолюбивые временные министры поспешили этот Приказ запрятать подальше, возглашая: «Нас выбрала русская революция!»

Через полтора месяца после отречения (срок немалый при государственном перевороте), 14 апреля газета «Далёкая окраина»в далёком Владивостоке подведёт отрадный итог «освобождения»России: «В умах напуганных людей революция всегда представлялась чем-то вроде сплошного беспорядка, анархии, долгой беспросветной смуты, сплошным пожаром убийств, осквернений и т.п. (...) Будущий историк, раскрывая кроткие страницы русской революции, с удивлением спросит: «где же топоры, гильотины, окровавленные головы, пожары, насилия, разрушения, крики о мести?..» Русская революция вместе с самодержавием разметала и старые басни, которыми поддерживалось это самодержавие. Революция вовсе не разрушение и не анархия. Она – созидание, восстание к истинной жизни». Подобных свидетельств безопасного, где-то немного казённого всероссийского порядка и в феврале, и в апреле, и позднее, таких свидетельств сколько угодно и по городам и губерниям, и по Армии. Зато в Петрограде весной того года жертв революционной мести ианархии уже класть стало некуда; «варево аховое» в столице замешивалось круто, до невозможности попятных путей и с замахом до самых до окраин...

Горькое осознание непостижимой всероссийской значимости Удерживающего придёт непоправимо поздно. «Престол Российский не частная собственность, не вотчина императора, которой он может распоряжаться по собственному произволу»,– рассуждал беженцем в Крыму видный кадет В.Д.Набоков, сам недавний соавтор Акта о непринятии Престола великим князем Михаилом и соучастник ареста Царской Семьи...

Владимиру Ивановичу февральские-мартовские события были как сухая гроза за окнами ночью – умирала Нюточка. 12 марта её не стало. Разболелся и он сам, подозрение было на туберкулёз. При таком диагнозе весенний Петроград, конечно, не лучшее место жительства. Однако, партийная дисциплина и прежняя его энергичная критика прежних властей обязывали, да и лучшие друзья все трудятся в новой Власти. И к двум десяткам своих комиссий и обществ, российских и зарубежных, в половине которых он не просто состоял, но и работал, он соглашается принять председательство ещё в двух, едва ли не серьёзнейших всех прежних: 12 апреля его избирают Председателем Комиссии по учёным учреждениям и научным предприятиям при Министерстве народного просвещения, а10июня он избран Председателем сельскохозяйственного Учёного комитета Министерства земледелия. В делах организационных он по-прежнему неутомим,неумолим и широк в охвате и постановке задач, только ежели прежде он обращался к властям со своими настойчивыми запросами, не задумываясь о возможностях властей и заранее уверенный в их реакционных умыслах, то теперь первые ласточки с такими подходами замелькали уже к нему, удивляя и напрягая своими эгоизмами втакое историческое время;выяснялось – властные полномочия в России порою наводят на мысли о крестной ноше...

Политика снова заполняла его жизнь, по-прежнему невнятная ему, теперь должная стать просвещённой, гуманной, демократической. Сокрытие Царского приказа его однопартийцами, наверняка неведомое ему, могло бы иметь оправдание лишь в случае, когда бы Временное правительство заключило с Германией достойный мир, лишив этим большевиков их главного козыря и упрочив своё положение на годы. Академик Вернадский, как большинство населения России, уже поперхнувшейся революцией, горячё бы тот мир приветствовали!.. Но вместо хлопот о мирекадетский министр иностранных дел Милюков, страстно желая подарить Свободной Россиитурецкий Царьград и черноморские проливы и, должно быть, имея на сей счёт некие заверения союзников по Антанте, 18 апреля обнародовал от имени Временного правительства Ноту о верности России союзническому долгу, то есть о продолжении войны.Запасные полки петроградского гарнизона встретили Ноту взрывом недовольства, чем не замедлил воспользоваться Петросовет.Произошли беспорядки. Эйфория революции испарялась. Милюковупришлось уйти из власти, союзники не возражали: русские фронты остались, глупый вопрос о проливах был закрыт. Точку невозврата царская Россия миновала...

Владимир Иванович обстановку чувствует верно, а оценивает «гигиенически»:

«...Положение сейчас очень грозное, но далеко не безнадёжное. Боюсь, что не удастся выйти из кризиса без столкновения, может быть, кровавого. Но в конце концов для меня нет сомнения, что мы выйдем из потрясений благополучно. Трудно это конечно доказывать, но мне кажется у меня не только один оптимизм настроения, а есть данные – поскольку могут быть данные в такой сложной области жизни, какой является исторический процесс...» – к Я.В.Самойлову, 22 мая 1917, Петроград. Всё же, едва войдя в курс дел Сельскохозяйственного учёного комитета, он выправляет себе командировку для знакомства с постановкоюдел на местах и, при начале летнего наступления на фронте и большевицких выступлений в Петрограде, отбывает на Ковыль-гору (она же Бутова Гора, Бутова Кобыла; «кобылы» – местное название холмов.).

«...Здесь всё прекрасно и тихо и ясно. Я как-то на всяком шагу чувствую мою дорогую бесценную Нюточку... Всё это так просто, естественно и всё же человеческое чувство с трудом и с большим разрывом переживает этот удар. Дыхание смерти, её унёсшее, вошло и в мою душу и в меня и там ведёт свою подготовительную работу. (...) Не знаю, как у вас, и очень всё это тревожно. Иногда хочется лучше не думать. Пишешь и не уверен, что письмо дойдёт. Дорогой разговоры раскрывают картину разрухи. Очень ясно мысль массы народа направляется к сильной власти, к диктатуре. О ней нередки разговоры в вагоне. Украинский вопрос стал мне во всей его сложности, и я думаю, большей сложности, чем думают сами украинцы. Мне хочется много об этом всём подумать и эти недели собраться с мыслями, обдумать ряд вопросов, которые не успеваешь в суете петроградской жизни. Может быть это будет оправдание моего отдыха в такое время...»К жене, 6 июля 1917, Бутова Кобыла. Этим днём немцы легко опрокинули фронт русского летнего наступления, поначалу победоносного, покуда в глубоком тылу наступающих армий не начались по городам России бунты запасных распропагандированных полков, не желающих отправки на фронт «грабительской империалистской бойни». К последним числам июля 11-я, 7-я и 8-я русские армии, откатясь на полтораста вёрст, остановятся на старой госгранице России; наступать дальше у немцев не будет сил.

«Тихо и ясно» на Ковыль-горе показалось Академику после красного Питера. Гром баталий и рёв бунтов ещё не докатились сюда, но проступалоповсюду под личиною новой свободной жизни начавшееся разрушение «мира насилья».Украина объявила независимость от бывшей Империи. «Спилки» – комитеты бедноты, комбеды – задрали «справедливые» цены за работу на жатве, разорительныедлямелких хозяев и оскорбительные для крупных;хлеба перестаивались.Скороспелое местное самоуправление скороспелыми распоряжениями рушило все подряд хозяйственные отношения... «...Очень тревожно за будущее. Теряешься в выходе и иногда кажется, что надо дать вылиться стихийному процессу. Украинский вопрос здесь не стоит очень остро и, по-моему, он на перепутье. Ещё не определилось направление жизни. Его трудности начнутся в дальнейшем, даже если украинская автономия и осуществится в широком масштабе. Для меня это совсем нелепо.» К жене, 17 июля 1917.

Июль на Полтавщине был неласковый. «Хорошие дни наперечёт, а тепла не было. Но как-то я довольно равнодушен стал к погоде, и даже к теплу – не то, что прежде.»Не имея прямого влияния ни на спилки, ни вообще на украинский вопрос и на многое, многое другое тревожное, даже на сына Георгия, собравшегося на войну, Владимир Иванович, совершенно неспособный терять время впустую, набрасывает страница за страницею, продолжением своих прошлогодних записей, оставленных в Петрограде, свои давние и совсем новые соображения о биосфере иживом веществе, как совокупности живых организмов, как функции биосферы, как проявлении «жизни», взятой «вне философских и религиозных наростов мысли»... А разволновавшись, как обычно, когда за мыслями не успеть, читает оказавшуюся под рукой недавнюю книгу Туган-Барановского М.И.,марксиста, «Основы политической экономии» – как никак отцова наука. И с удивлением узнаёт, что Науке, вообще творчеству места в системе политэкономии – не предусмотрено! Рабочий – капиталист, труд – капитал, разные там отношения товаров и денег... А кем созданы фабричные машины? Технологии? Задуманы многие товары?.. И на марксизме полагают устроить справедливое общество?! Смешно... Да вот уже и тревожно. Ирастаковскую Россию уже наследуют дети? Тридцатилетний Георгий, бездетно женатый девятый год, собрался за Неё на войну. Самостоятельный историк. Приклонился к церкви... Ниночке девятнадцать. Охотно работает на жатве. Сроднилась вполне с местным народом и всей природой, поздоровела. Прелестна!«...Ниночка так смешно протестует одному из выводов (биогеохимии): не только вид (животного и растения), но и индивид отличается химически. И новые соединения – свои, отличные от других – создаются в каждом индивиде и на них могут быть сведены индивидуальные свойства...»

«Истина глаголет устами младенца» – всегда, хотя бы отчасти. Эти два года, 16-й и 17-й, когда формулировались, оформлялись его Мировые Открытия, безотчётно для себя он столкнулся с двадцатилетней давности казусом, прочно позабытым... (Его докторскую диссертацию «Явления скольжения кристаллического вещества» профессор Фёдоров отметил благожелательным рефератом, указав притом неточность термина «скольжение» для хорошо описанных явлений; правильнее было бы «сдвиг», «явления сдвига».) Теперь, скороговорочно разведя понятия «жизнь» и «живое вещество», Владимир Иванович безотчётно томился возникшим диссонансом.«...Как мне всё здесь напоминает Нюточку! И хотя она не любила этих мест, я как-то всё время вспоминаю её мысли. В комнату её я не решаюсь войти...»В комнате – жизнь, лишённая естества? Ведь естество в Петрограде – безжизненное... Строчки милого Нютина почерка звучат её ровным милым голосом...Нюта, мило сдержанная, понимающе смотрит со стороны – нафотокарточке... «Тяжело – хотя я смерть принимаю как простую вещь, удел всех и свой. И мне, когда начинаю вдумываться, странным становится убиванье и действенная печаль по раньше ушедшим. А всё же нелегко. (...) Перед всем живым веществом мелким кажется весь ход истории. И странно, я через самый грубый на первый раз материализм мог бы подойти этим путём к странным и очень далёким от материализма философским выводам.Их вводить не хочу, но их возможности указываю. Едва ли возможно целиком жизнь свести на физико-химическое...» К жене, 19 июля 1917. Бутова Кобыла.

Между тем, при полном равнодушии всё-то никак не могущей разомлеть летней природы, самочувствие Свободной Украины (и России) перегревалось. 21 июля введены ограничения передвижения, и Владимир Иванович, первыми днями на дачезазывая усиленно Наталью Егоровну присоединиться, теперь сетует, что ему не выслана министерская бумага на обратный выезд и радуется, что не зазвал жену.Тут ему приходит Правительственная телеграмма! Министр народного просвещения Ольденбург (Сергей) приглашает его себе товарищем(1-м замом, по-нынешнему). Понимая непрочность любых новых властей, кому другому Академик, не раздумывая, ответил бы уважительным отказом. Сергею, вздохнув, телеграфировал согласие.С выездом теперь проблем не было.

11 августа Вернадского В.И. утвердили в должности; отложив на время свою науку,он сразу с головою ушёл в государственную работу в духе своих прежних статей о Науке и Высшей школе и статьи недавней– «Задачи науки в связи с государственной политикой в России», напечатанной им в должности Председателя комиссии по учёным и научным учреждениям (Русские ведомости,1917, 22-3 июня). Голая суть его статей: денег дайте и не встревайте; научное творчество немыслимо вне свободы!Но 1 сентября подал в отставку его министр Ольденбург, Владимирпоследовал примеру Сергея (не будем касаться мотивов); Ольденбурга Керенский отпустил, Вернадского оставил, министром не сделав... Давным-давно, в студенческом Научно-литературном обществе замечено было талантливое триединое существо Шахвербург – Шаховской, Вернадский, Ольденбург – звучание их общего имени неплохо передавало их общий боевитый настрой в отношении Правящей бюрократии, почти неизменный до того времени, когда все трое поучаствовали во Временном правительстве, министерскою чехардой и недоброй беспомощностью превзошедшем всё преждебывшее в России. Шаховской – министром государственного призрения в мае-июле; Ольденбург – министром в июле-августе; Вернадский – в августе-октябре, до последнего дня, когда фактически заместил своего министра Салазкина С.С. Горячие сторонники амнистий и лично непричастные к аресту Царской Семьи, они попросту не вспомнили, забыли о Ней, обрекая на гибель, не разглядели зловещей фигуры Керенского, долгожителя и хозяина Временного правительства. Полную непригодность «преискренних либералов» к серьёзной государственной работе ни в 1906 году, ни тем более в 1917-м,кроме их банкетных речей и газетных статей, документально показывает короткая казённая переписка двух друзей, осевшая в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (фонд 316, №166).

Запрос: на двойном листе большого формата добротной глянцевитой бумаги с угловым штампом «Товарищ министра//народного просвещения//20 сентября 1917 г.//№8648» – с широкими полями – машинопись:

«Милостивый государь Сергей Фёдорович.

Посылаю две записки о продаже библиотек проф.Никольского и Д.Ф.Кобеко. Полагая необходимым сохранить, если возможно, эти библиотеки в России, в виду крайнего недостатка нашего книжного запаса, я в то же время считаю, что вопрос этот должен быть двинут и обсуждён Книжною Палатой, которая имеет для этого денежные и научные силы. В виду этого обращаюсь к Вам, как Председателю Книжной Палаты, с просьбой разрешить вопрос о приобретении государством этих библиотек. В случае обсуждения этого вопроса при Книжной Палате, прошу включить в неё представителя Министерства народного просвещения.

При организации новых высших школ или их факультетов – в Перми, Тифлисе, Саратове, Иркутске, Ташкенте – Министерство народного просвещения постоянно сталкивается с недостатком книги невозможностью их приобретения для организующихся новых библиотек высших учебных заведений. Очень прошу Вас известить меня, не могла ли бы помочь нам в этом деле Книжная Палата, и в чём именно. Прошу принять уверение в совершенном почтении и преданности.»

Подпись – автограф.

«P.S. Записку проф.Никольского я Вам раньше послал на дом».

С.Ф.Ольденбургу. (Второй лист оставлен чистым).

Ответ: бумага верже с водяными знаками, лист поменьше, машинопись.Копия.

«Милостивый государь Владимир Иванович.

На письмо Ваше ко мне от 20 сентября с.г. как Председатель Совета Книжной Палаты, имею честь сообщить, что Совет Палаты в заседании 18-го сего октября высказался за приобретение рекомендуемых Вами библиотек проф.Никольского и Д.Ф.Кобеко. Но так как Книжный Фонд, где между прочим сосредоточены дела по рассмотрению предлагаемых к покупке библиотек, пока не располагает никакими средствами, Совет Палаты постановил в спешном порядке изготовить соответствующее законодательное предположение как о приобретении средствами казны упомянутых выше библиотек, так и вообще всех тех частных библиотек и собраний, которые продаются и которые, по мнению Совета Палаты, было бы желательным сохранить для русской науки и в частности в целях обслуживания библиотек вновь учреждаемых высших учебных заведений из имеющих образоваться запасов Книжного Фонда.

Прошу принять уверение в совершенном почтении и преданности.»

Подписал С.Ф.Ольденбург.

19-Х-17. В.И.Вернадскому.

Любо-дорого читать. Стиль! «Глубочайшая интеллигентность»...(А кронштадтский матрос – «Которые тут временные? Слазь!» – уже топает за дверью.)

За два месяца до этой переписки Владимир Иванович в письме с Ковыль-горы Я.В.Самойлову делился своими намерениями заполучить царскую Гатчину для организации там Наукограда. «...Сейчас дело очень налаживается. Около 550 десятин одного парка! Во дворце более 600 комнат, затем ряд флигелей, домов и т.д. Конечно, для академических учреждений и Палаты мер и весов надо будет строить, но я считаю, что такой вывод учёных учреждений в пригород (менее часа езды) и соединение вместе разнообразных учёных учреждений очень важно. Гатчино должно стать учёным городком – садом...» А в день «Великой Октябрьской социалистической революции», 25-го октября, спокойно пишет в Дневнике:«...Совещание товарищей министров с С.С.(Салазкиным, министром) о плане внешкольного образования. Интересное. Начинается новое крупное дело, которое потребует больших расходов – десятки миллионов рублей. Но одно из важнейших...»

Большие расходы требовались не только для покупки библиотек, строительства Наукограда, внешкольного образования и т.п., угрожающе нависали потребности куда более злободневные! Свободу заполучили сравнительно легко. Братство разумелоськак бы само собой:по общему предку – Адаму ли, Обезьяне -все люди братья. Оставалось осуществить равенство, по уровню жизни – не в последнюю очередь.Годовые доходы Его превосходительства гражданина Вернадского В.И. на 1-е марта 1916 года составляли: «По званию академика – 600р. Жалование госслужащего, дсс – 1800р. Столовые – 1800р. За два пятилетия в Академии – 1500р. Казённая квартира (900р.)» Итого – 6600р., о-очень приличная сумма. Оплачивалась работа и в негосударственных,частных и общественных организациях (хорошим тоном было иногда благотворительно отказываться); щедрые гонорары платила либеральная пресса (вспомним: «480 рублей лишних гонорара»). Плюс недвижимость: усадьба Ковыль-гора, 12 десятин и крымская дачка в Батилимане. Процесс уравнивания доходов уже пошёл, однако рыночный и неровный. Сначала деньгопечатные машины включились, дабы заменить несправедливые царские банкноты праведными купюрами Свободной России; эти оказались видом скромнее, в изготовлении проще, и машины устремились со временем уравнять покупательную способность всех и каждого.Хотя эмпирическое обобщение из «проклятого прошлого» – всем сытым быть, так и хлеба не станет – ни оспорено, ни опровергнуто-отменено не было и вполне подтвердилось ещё до большевицкой власти...Дурные предчувствия, конечно, посещали Академика, он привычно сливал их Дневнику, тем от них освобождаясь, и оттого повторялся, увлечённый утверждением светочей Знания во мраке российской провинции:

«...Атмосфера тревожная как будто накануне гражданской войны...»19 октября.«...Неужели мы вместо внешней войны будем иметь войну внутреннюю?..»23 октября. Открыли затеянный давно Пермский университет, не озаботившийся ни помещением, ни штатом; пришлось искать лекторов в Петрограде. Екатеринбургский университетнаоборот – помещением обзавёлся, лекторов нашёл, полагая формальности открытия делом небольшим и недолгим! На очереди Смоленский университет, Воронежский, Иркутский, Ташкентский... Украинская, Сибирская Академии Наук... (Всё это осуществят уже большевики; с поправками на обстоятельства времени и образа действий, зато в ужатые сроки и в гораздо больших объёмах.)

(Продолжение следует)

Борис Белоголовый

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"