Вот и Валентину Григорьевичу Распутину шестьдесят...
Мне живо помнятся те времена, когда многочисленные литературные критики, толпившиеся вокруг «Литературной газеты», не боялись ни цэковских инструкций, ни цензурных рогаток. Откормленная оппозиция вроде Евтушенко пивала чаек с баранками аж с самыми главными цензорами страны. Запанибрата бывала с этими диссидентами и самая высокая советская власть. Такие «оппозиционеры» совместно с коммунистическим начальством то и дело изобретали новые критические термины.
Прозу, например, Виктора Лихоносова такие критики назвали орнаментальной, для писателей вроде Дмитрия Балашова придумали словосочетание «историческая ностальгия». Тогда же было изобретено ругательное сочетание «писатели-деревеньщики». Отнюдь не из благородства придумана!
Валентину Распутину, едва он успел появиться на российском литературном горизонте, сразу было припасено прокрустово ложе «деревеньщика». Словно некая загородка, ограниченная определенным пространством. А он взял да и выскочил из этого частокола. Его первые же произведения и последующие смело пошли гулять по миру. Книги Распутина были переведены сразу на многие языки... Критики типа господина Янова открыли рты от злобного изумления...
Может и по этой причине тоже господа яновы дружно побежали за океан? Вряд ли. Просто в р/ст «Свобода» и американских университетах платили в десятки, если не в сотни раз больше, чем... дома.
Где хорошо, там и отечество...
Редакция «Сельской жизни» настойчиво просит юбилейную статью.
Но своего личного друга не лучше ли и поздравить лично, а не публично? Профессиональный журналист конечно возразит, мол, одно другому отнюдь не мешает. Нет, мешает. Речь Достоевского на столетнем пушкинском юбилее произнесена, разумеется, для публичного пользования, и она была очень даже уместной. Но представим себе живого Пушкина, слушающего эту речь. Невозможно представить...
Демагог-журналист, вскормленный таким органом как «М. К.», скажет, что я приравниваю Распутина к Пушкину, а себя к Достоевскому. Пардон, это не так. (Хотя сами-то демократы то и дело всерьез сравнивают того же Пушкина с Иосифом Бродским.)
И так, уместны ли публичные юбилейные высказывания о живом человеке. Мне что-то мешает ответить на этот вопрос вполне утвердительно. Какая-нибудь свистулька из мощной когорты демократических свистунов с наслаждением уцепилась бы и за эти мои слова, чтобы заявить: «У Белова не нашлось доброго слова для публичных высказываний о юбиляре». А выскажись публично и в полный голос, та же свистулька сразу вспомнит басню Крылова о кукушке и петухе.
Но речь не о демократических свистульках. Речь о Валентине Григорьевиче, который меня поймет. Редакции нужно именно какое-то новое слово о нем. Именно юбилейное.
Ничего нового я не скажу, не потому что о Распутине все уже сказано или о русской прозе сказать нечего, а потому что я вовсе не критик.
Ну, почему бы Анне Лукиничне Харитоновой не поставить в номер «С. Ж» январское 1992 года интервью с Валентином Григорьевичем? Переиздать бы срочное и всю книгу Распутина «Россия: дни и времена.» Уже тогда, задолго до расстрела парламента, он сказал то, что необходимо сказать сегодня. Матерьял пятилетней давности злободневен и свеж. Повторить сказанное им до расстрела Белого дома вовсе не помешало бы. Увы, специфика любой газеты такова, что перепечатать собственные публикации журналисты иной раз и рады бы да не принято. А вот переиздание распутинской книги не происходит совсем по другой причине. Слишком в ней много правды! (Хотя правды слишком много никогда не бывает.) А правду лжецы из демократического лагеря не очень-то любят. Они боятся ее и бегут от нее как черт от креста и от ладана. Если совсем убежать невозможно, они (т. е. черти) просто молчат и делают вид, что ничего не произошло.
Если газетный редактор стыдится повторить собственные слова и свои прежние интервью, то совесть настоящего писателя то и дело вынуждает повторяться. Повторяться не в художественном смысле, а в смысле отстаивания нравственных и даже религиозных истин. А если эти истины с годами в его сердце только крепнут? Если их отстаивание становится гражданским долгом, порою жизненным подвигом? О, в этом случае даже художественный образ становится пусть не обузой, но тем, чем можно пожертвовать. Потому что ради таких истин не жаль ни времени, ни здоровья. Вот почему такие писатели как Распутин то и дело откладывают в сторону романы и повести, стихи и поэмы... Им представляется кощунством заниматься рассказами и стихами, когда надвигается государственный апокалипсис, когда народ разделен, оскорблен и унижен. И хотя писатель вовсе не страдает художественной неврастенией, критики-либералы туг как тут. Они сразу же обвинят писателя-патриота в недостатке художественного таланта, скажут, что он «исписался», что променял литературу на политику и т. д. Хорошо, если у писателя крепкие нервы и он не обратит внимания на подобные благоглупости.
Почему же я говорю сейчас именно об этой («Россия: дни и времена») книге Распутина, изданной в Иркутске? Значит ли это, что я предпочитаю ее другим его книгам? Разумеется, нет. Придет время, и «Деньги для Марии», «Прощание с Матёрой», «Последний срок» займут свое законное место в хрестоматиях по русской литературе. Но для того чтобы это произошло, чтобы полностью спокойно отдаться любимому делу, нужно как минимум хотя бы одно условие. Необходимо выжить, уцелеть не только русской культуре, но и вообще России как государству. Больше того, надо просто выжить и сохраниться русскому народу, ради чего писатель и тратит свои силы может быть больше на публицистику чем на художество. И В. Г. Распутин твердо верит в Россию.
Признаюсь, что у меня, например, подобная вера не раз и не два давала трещину, хотя провидение всегда спасало от полного отчаяния. Спасало сначала знакомством, затем и дружбой с такими людьми как Александр Яшин, Федор Абрамов, Василий Шукшин, а теперь и сам Валентин Григорьевич Распутин. С поэтами хотя и было дело сложнее, но и они подсобляли в мрачные дни. Всегда поддерживала поэзия Николая Рубцова, Анатолия Передреева, а из живых Юрия Кузнецова и Станислава Куняева. А художники? Выжить надо было, разумеется, не в прямом смысле, а в литературном, в творческом. Хотя бывало, что и в прямом. (Помнится, Федор Абрамов чуть ли не в каждом письме не забудет спросить: «Есть ли пятаки? Не послать ли?»)
Все это я к тому говорю, что кроме дружбы существует некий закон взаимозаменяемости что ли. Он не позволяет оборваться необходимой традиции в отечественной культуре. То, что не успело сделать одно поколение, сделает другое. Что не сумела сказать поэзия, доскажет проза. Где промолчит литература, там в полную силу развернется музыка или какой-либо иной вид искусства. Но жизнь национальной культуры ни на минуту не прекращается!
Народная жизнь обладает по-видимому и свойством регенерации, свойством восполнения, как восполняются или даже возрождаются почти что из ничего некоторые растения и организмы...
Да, правдивая литература на Руси ни на минуту не останавливалась и не прекращалась. Помню, с каким чувством в детстве читал я «Зимовье на Студёной», или «Серую шейку», или «Детство Темы». Иван Катаев, Зазубрин... Разве не спасла в свое время повесть Зазубрина «Щепка» честь всей русской литературы? Сибирская культура это прежде всего русская литература. Литературу Сибири можно сравнить с полками, которые вовремя подоспели на защиту Москвы в 1941 году.
Очень вовремя для России появился в Москве В. М. Шукшин. Наша литература в буквальном смысле всегда подпитывалась Сибирью. Могущество России по словам Ломоносова «прирастать будет Сибирью». Нет, не зря мои вологодские пращуры так стремились в просторы Сибири. Дела Семена Дежнева и Ерофея Хабарова ох как пригодились России, пригодятся и впредь. И мне не совсем ясен смысл рассуждений некоторых «патриотов» об излишней, якобы, широте русских просторов, а заодно и русской натуры.
Если таким патриотам Россия кажется слишком широкой, то что говорить о наших врагах, существование коих нынешние либералы вообще отрицают? Недруги-то чикаться с нами совсем не станут. Они уже выпускают географические карты с названиями сибирских американских штатов (четыре штата или пять, не помню). Эти политические портные давно уже мысленно раскроили Россию на мелкие лоскутки.
Журналисты однажды спросили Валентина Григорьевича, как он смотрит на эмиграцию. Можно было и не спрашивать, это было и так ясно. Добровольный отъезд из России Распутин считает предательством родины. «А если тюрьма?» — не унимался журналист.
Смешно рассуждать с автором «Последнего срока» относительно эмиграции, т. е. бегства с родины! Даже самый забулдыжный архаровец отнюдь не всегда и не каждый по доброй воле согласится жить на чужбине. А тут с легкостью необыкновенной согласны жить где угодно, лишь бы было тепло и сытно, лишь бы не пахать, не сеять, не стоять у станка.
Нет, в «этой стране» еще далеко не все судят по себе, не всем все равно, где жить и где небо коптить. В таких случаях всегда вспоминаю песню Исаковского:
Летят перелетные птицы
Ушедшее лето искать,
Летят они в жаркие страны,
А я не хочу улетать.
А я остаюся с тобою,
Родная навеки страна.
Не нужно мне солнце чужое,
Чужая земля не нужна!
(Не ручаюсь за стихотворную точность, но мысль Исаковского понятна из этих слов.)
Уже много лет не слышно что-то этой песни ни по радио, ни по телевизору, зато сколько раз «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз».
А что сейчас поют эти перелетные птицы? Боже мой! Нынешние сирины и телевизионные коты-баюны внушают слушателям нечто противоположное тому, что говорит в своих книгах В. Г. Распутин, сумевший облагородить даже отрицательный термин. Вовсе не из благородства и не из хороших побуждений критики придумали термин «писатели-деревеньщики». А нынче он везде употребляется уже в положительном смысле.
Правда берет свое...
Василий Белов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
