Николай Иванович Надеждин (1804 – 1856), многосторонний ученый, видный литературный критик и теоретик художественных искусств, проявил себя ещё и как талантливый этнограф и христианский религиовед – его труды внесли значительный вклад в освоение памятников народной культуры. Современники ученого отмечали в нем исключительное трудолюбие, сильный ум и тщательное изучение источников. Н.И. Надеждина по праву считали ведущим университетским педагогом, лекции его по теории изящных искусств студенты старательно записывали, отдавали ему на проверку и после исправления неточностей в записях возвращались воспитанникам, после чего поступали на кафедру, где и сохранялись. Так в архивах до наших дней дошли записи некоторых слушателей молодого профессора, среди них Константина Аксакова. Впоследствии тепло вспоминали о нём слушатели: Иван Гончаров, Фёдор Буслаев, Николай Станкевич. Впервые в курс обучения студентов в Московском Университете Н.И. Надеждин ввёл, как предметы, логику и философию. С этого началось усвоение слушателями умозрительных понятий и научных философских терминов. Мыслящий педагог всё глубже вникал в научные проблемы, не оставляя, впрочем, и литературных занятий. А начались они с юных лет, когда его самородный талант только что стал проявляться в глубинах русской действительности.
Село Белый Омут Зарайского уезда – родина Николая Ивановича Надеждина – и была обыкновенной глубинкой Приокской земли, связывающей Рязанскую и Московскую губернии. Семья будущего ученого – священническая в ряде поколений. Отец Иоанн служил в Преображенской церкви, был он сперва причетником, а с течением времени наречен диаконом, а затем и священником. Духовное сословие – самое бедное на селе. Сами и пахали, и сеяли, и за дровами ездили, как все крестьяне. И в бесправии отличия не было – помещик мог сельского батюшку наказать по своему произволу. Несмотря на бедность и бесправие сельский священник Иоанн сам, как мог, постигал книжную премудрость: в его доме были светские книги, купленные им на ярмарках, зачитанные кем-то и даже без обложек, но новый их читатель всё это бережно хранил и приохотил к чтению ребёнка. Николенька с увлечением поглощал старую литературу, пора отдавать его и в учение. Десятилетние мальчики из духовных семей обычно поступали в духовное училище, а потом в семинарию. Николай Надеждин так все быстро схватывал из грамоты, что Рязанский архиепископ Феофилакт (Русанов) его быстро направил в семинарию. Но средств держать сына в губернском городе у отца Ивана не было, тогда этот просвещённый и хорошо пишущий полемические книги владыка распорядился, чтобы семинаристу Надеждину оставили на время учения жалование причетника, получаемое им в своем селе Белый Омут. На том и сошлись. Так стал Николай Надеждин семинаристом. Кстати свою фамилию он получил в семинарии, а до того семья о. Иоанна прозывалась по месту обитания – Белоомутские. Владыка Феофилакт присвоил семинаристу фамилию «Надеждин», возлагая на воспитанника надежду. По латыни эта фамилия звучит как «Сперанский». Такова была практика духовных заведений.
Освоив быт губернского учебного заведения, Н. Надеждин именно здесь начал разворачивать свои редкие способности к языкам, отечественной словесности, к усвоению богословских предметов – риторики, философии, истории, географии. Поощрялись здесь переводы и переложения, увлечение классиками. В 1817 году преосв. Феофилакт переведен в Грузию, а в Рязань назначен Сергий. Разумеется, Надеждин боялся, как бы новый начальник не лишил его причетнического дохода, присылаемого из родного села. Но преосв. Сергий всё оставил, как было. Получив от правления хороший аттестат и письменное ходатайство от начальства, 16-летний богослов Николай Надеждин был направлен в Москву, чтобы поступить в Духовную академию. Выдержав строгий экзамен, молодой богослов без труда прошёл в классы высшего учёного заведения, на студенческую сносную жизнь рязанское начальство сохранило за ним причетническую плату, получаемую с родины от Преображенского храма. Учение в Духовной академии устремлялось в эту пору на новую высоту: воспитанники знакомились с трудами западных философов, с сочинениями Канта, Шеллинга и Фихте, делался упор на разработку источников и чтение подлинников на греческом и древнееврейском языках; схоластика предыдущих лет значительно ослабла. Философия веры примиряла церковное учение с накопленными знаниями о действительном мире. Выдающиеся учёные, профессора Академии В.И. Кутневич и Ф.А. Голубинский, раскрывали перед студентами высокое значение науки, развивали в них тягу к основательному мышлению. Особо подчёркивалась в лекциях важность постижения начал древней мудрости. Фёдор Александрович Голубинский проникновенно и с поэтическим вдохновением излагал идеи древних философов Востока, раздвигая умственный горизонт слушателей. С живым одушевлением преподавалась в Академии словесность, вводились в научный обиход образцы прозы и поэзии литераторов нового времени.
Талантливый самородок Николай Надеждин выделялся среди сверстников способностями к углублённым церковно-историческим исследованиям. Профессор Ф.А. Голубинский внимательно опекает его, приобщает к сотрудничеству. Для начала поручено юноше потрудиться над исследованием, посвящённом символу Премудрости Божией, освоенному в Софийском храме Константинополя и чтимому издревле на Руси. Другое задание преподавателя Ф.А. Голубинского студенту Н. Надеждину – переложение «Гимнов Орфея», с пояснениями, сличением с античным оригиналом и немецким переводом Фосса – он считался образцовым. Со всем этим успешно справился юноша-богослов. В изящной словесности Надеждин тоже преуспевал, его русские тексты из латинских поэтов, Овидия и Лукреция, тоже получились отменными. Несколько охладевал, правда, Николай Иванович к церковному обряду, к служению он не чувствовал стремления. Так оно и продолжилось. Отказываясь от пострига в монахи, студент Надеждин в 1824 году на «отлично» сдал все экзамены, но в Академии его не оставили – вышучивал монашество. Предстояло магистру-академисту удовлетвориться скромной званием словесника в родной Рязанской семинарии, куда его вернули с назначением на должность профессора риторики и стилистики. Живое общение на уроках и в беседах с учениками быстро сделало молодого педагога известным среди сотрудников заведения, но склонность его к насмешкам, да ещё по отношению к духовному начальству, не могла здесь сходить с рук. Пришлось объясняться с епископом, выслушивать разного рода внушения. Надо было увольняться из семинарии и выходить из духовного звания. Получить «вольную» удалось лишь в октябре 1826 года. А дальше что?..
Магистр богословия Н.И. Надеждин крепко задумался, за какое дело ему срочно приниматься, чтобы не потеряться в Москве? Помог случай: молодой философ, к счастью, встретил здесь своего земляка – профессора Медико-Хирургической академии И.Е. Дядьковского, которому он был по душе. Приютив Надеждина у себя на квартире, благодетель подыскал ему и место домашнего наставника в старомосковскую семью Самариных – обучать подростка Юрия. Впоследствии тот станет знаменитым славянофилом – Юрием Фёдоровичем Самариным. Дом Самариных славился не только богатством и доброжелательностью, но и высокой образованностью хозяев. Николай Иванович попал просто в эльдорадо учёных трудов западных мыслителей. Два года подряд он будет тут читать на европейских языках авторитетных историков, философов, ведущих критиков и экономистов. Любознательному академисту помог в усвоении и запас сведений, полученных им ранее. «Эти новые приобретения века настилались во мне на прочное основание, и дело шло своим чередом», – вспоминал Н.И. Надеждин в своей автобиографии. В французском переводе Гизо он читает все 15 томов исторических разысканий Гиббона «Закат и падение Римской империи» и 12 томов «Истории итальянских республик» Сисмонди, да и труды самого Франсуа Гизо всколыхнули интеллект прилежного Надеждина. «Всё это дало мне способы переработать прежний запас исторических моих сведений по новым взглядам. Но и прежнее было во мне заложено так прочно, что не разрушилось, а только просветлилось и украсилось новою, облагородствованною физиономиею», – читаем в тех же автопризнаниях. В доме Самариных окончательно усовершенствовался в науке даровитый воспитанник Академии, став в уровень самых образованных людей своего времени.
К середине 1820-х годов начинает меняться тональность журнальных публикаций. Так, в журнале «Мнемозина» (1824, ч. II) лучшими, чистейшими источниками нашей словесности названы летописи, народные песни и сказания. Вера и отечественные нравы помогут художнику возвысить творческий полёт, сблизят его с читателем. «Московский Телеграф» Полевого проповедовал идею божественной красоты, разлитую в бесчисленных и разнообразных формах, исключая застывших и окаменелых. Поэзия, скажем, есть самое свободное, неуловимое проявление взволнованной души. Но были тогда и защитники литературных канонов уже устарелых, изжитых. Один из таких упрямых староверов – профессор Московского университета, Михаил Трофимович Каченовский (1775 – 1842), историк, переводчик, известный критик, академик с 1819 года. В истории нашей словесности М.Т. Каченовский больше известен как издатель журнала «Вестник Европы» (с 1805 года), памятного острой полемикой с молодыми П.А. Вяземским, В.А. Жуковским и др. – спорили вместе о праве романтизма и мистицизма в поэзии. До появления «Московского Телеграфа» конкурентов среди журналистов у Каченовского, по сути, не было, и «Вестник Европы» по-прежнему задавал тон в разглашении своих литературных пристрастий. Разумеется, оппозиция такому диктату постепенно зрела в молодых головах, накапливались силы для протеста и отпора литературному педанту. Вот при каких обстоятельствах выходец с Рязанщины, профессор И.Е. Дядьковский, восторженный ценитель творческих задатков Н.И. Надеждина, пристроил его, 23-летнего уравновешенного земляка, сотрудником в «Вестник Европы» М.Т. Каченовского. Появился новый критик, со свежими силами и самостоятельным мышлением. С 1828 года Надеждин помещает в «Вестнике Европы» ряд статей за подписью: «Никодим Надоумко», или «С Патриарших прудов». Резкий тон обзора современных литературных явлений, с заголовком «Сонмище нигилистов», задевал многих обидчивых поэтов, вызывал их на споры. Но даже и более спокойные и зрелые его критические разборы, такие как «Граф Нулин», «Полтава» или седьмая глава «Евгения Онегина» вызывали в публике возмущение и неприятие критика. Читатели негодовали, не улавливая тепло, с каким писались эти разборы творений своего литературного кумира. Для многих оскорбитилен был сам факт – сотрудник М. Каченовского, воспитанник духовных заведений, «поучает» светских служителей муз. Посыпались эпиграммы. Возмущал и настойчивый заносчивый тон, и невиданная разносторонняя эрудиция молодого критика, и его независимая поза журналиста – всё раздражало.
Следующий год, 1830-й, для Н.И. Надеждина оказался решающим – он полностью ушёл в науку, отступив подальше от литературных браней. В 1830 году он напечатал на латинском языке свой крупный учёный труд «О происхождении, природе и судьбах поэзии называемой романтической», чтобы представить его на соискание докторской степени. Большие фрагменты этой работы печатались по-русски в журналах «Вестник Европы» и «Атеней». При содействии профессора М.Т. Каченовского и личного вмешательства министра К.А. Ливена богословскую степень Н.И. Надеждина, полученную в Духовной академии, приравняли к светской магистерской. Публичная защита диссертации состоялась в Московском университете 24 ноября, и после ее утверждения Учёным Советом доктор Н.И. Надеждин мог преподавать на этико-филологическом отделении, где до него трудился классицист А.Ф. Мерзляков, крупный переводчик и словесник старого пошиба. Новому профессору поручено издавать «Учёные Записки» Университета, он стал секретарём Совета и вошёл в состав учёных комиссий.
Самым замечательным начинанием профессора Н.И. Надеждина, как издателя, был, безусловно, выпускаемый с 1831 года журнал «Телескоп». Печатался он в Университетской типографии под началом ректора, А.В. Болдырева.
«Телескоп» появился в пору закрытия ряда московских журналов: перестали выходить «Вестник Европы», «Московский Вестник» и «Атеней». Оставались только «Московский Телеграф», с колкостями Н. Полевого, и журнал современного просвещения «Телескоп» Н. Надеждина. Петербургская журналистика целиком в руках Н. Греча и Ф. Булгарина, глашатаев старых, дряхлеющих позиций торгового принципа, чуждого новым запросам культуры. Со свежими силами Надеждин берётся делать свой «Телескоп» и приложение к нему – газету «Молва» с позиции глубоко продуманной. Историзм в его публикациях отмечен новыми взглядами, словесность – изящная литература и острая критика привлекают мастерской подачей искусствоведческих проблем, обзоры памятников прошлого написаны вдохновенно и тонко, с большим тактом и знанием дела. К «Телескопу» приникли самые зоркие зрители – мыслящая публика и неравнодушные современники. А главное, журнал украшен произведениями М. Загоскина, А. Кольцова, Ф. Тютчева, К. Аксакова; памфлет А. Пушкина против Ф. Булгарина ставил точку в неприязненных отношениях поэта к сподвижнику Каченовского, журналисту и учёному. Глубокие, содержательные лекции Н.И. Надеждина, его периодика упрочили ему широкую известность, как руководителя наших идеалистов 1830-х годов.
Н.И. Надеждин много ездит по губерниям с проверкой качества обучения в подведомственных школах, помогает учителям выправить их обеспечение в уездах. Тверская, Тульская, Рязанская и Московская губернии обследованы и выводы доложены министру Уварову. А за поддержку школьного дела и личное участие в улучшении обучения, он отмечен Высочайшим благоволением и деньгами.
Учёное сословие бедное, хотя работает не разгибаясь, с ним не считается избалованное общество, им помыкают двуличные аристократы-сановники и со связями чиновники. Вот и приходится университетским профессорам устраиваться ещё наставниками детей в богатые дома. Один из них принадлежал семье Сухово-Кобылиных.
Этот дом славился в Москве, не столько хлебосольством, сколько как центр притяжения всех культурных сил. В салоне Сухово-Кобылиных постоянно встречались для бесед и жарких споров мыслители разного толка – историки, философы, литературные критики, театральные деятели. Хозяин дома, Василий Александрович, генерал, герой войны с Наполеоном, больше молчал, а душой общества была его жена, Мария Ивановна, урождённая Шепелёва. Приятная наружностью и острая на язык, приветливая и властная – настоящая наследница аристократов-крепостников – она к тому же отлично разбиралась в культурной ситуации московского быта, владела познаниями в искусствах, особенно в театральном. К своим подрастающим детям Сухово-Кобылины приглашали наставников, в основном, из профессоров Университета, каждому из них предоставлялись отдельные комнаты в доме, будь то у Красных ворот или в центре города, напротив Страстного монастыря. К Елизавете, взрослеющей девице, склонной к интересам многосторонним, пригласили наставником профессора Николая Ивановича Надеждина, известного в их салоне своими дарованиями, остроумного, несколько насмешливого и весьма симпатичного и тактичного. Вместе со своей ученицей они переводили кое-что из французских новинок, занимались классиками, античными и европейскими, увлеченно вели литературные студии по русской словесности, читали новейшие стихи и прозу. С другими детьми занимались другие педагоги. Летом все отправлялись в подмосковную усадьбу Воскресенское, на роскошные угодья. Здесь вдали от родительского присмотра и состоялось объяснение 31-летнего Николая Ивановича с 19-летней Елизаветой Васильевной Сухово-Кобылиной (1815 – 1892) об их взаимных чувствах привязанности друг к другу, о мечтах быть навсегда вместе. Елизавета Васильевна преподнесла восторженному суженому кольцо, в знак нерасторжимой симпатии.
Но одно дело чистые чувства, другое – предрассудки. Когда старшие Кобылины узнали о сговоре молодых людей, они пришли буквально в бешенство: как это возможно, чтобы их дочь, аристократка, да за этого поповича, по существу, разночинца! – никогда тому не бывать! В расчёт не брали ни учёность, ни самовоспитанность Надеждина, ни его литературные таланты – он чужой по происхождению, и какое это замужество?! Для Николая Ивановича настала пора жестоких испытаний. Он полагал, и с ним соглашалась его избранница, что надо пока оставить науку и срочно устроиться на престижную светскую должность. Помочь могли бы его друзья, Княжевичи, близкие к придворным сферам. Весенними днями 1835 года он в Петербурге в хлопотах по личным делам. Настроение его ужасное, задушевные друзья переживают вместе с ним: С.Т. Аксаков и М.П. Погодин в Москве, братья Княжевичи и В.А. Жуковский в Петербурге. В доме Кобылиных ему отказано, свой журнал «Телескоп» он поручил вести своему слушателю, Виссариону Белинскому, и друзьям-сотрудникам; от возможности занять должность вице-губернатора его отговорили – без взяток не обойдёшься, а он совестью не поступится. Надо ждать. Чтобы скрасить его долю, близкие ему люди советуют съездить за границу, успокоиться от терзаний.
В конце 1835 года Николай Иванович прибыл во Францию. Острый, просвещённый взгляд на жизнь другого народа, неистребимая жажда знаний и новых впечатлений укрепили его силы и дух. Авторитетный профессор предметов классической древности, филологии и эстетики по мере знакомства с парижской действительностью отмечал в дорожном дневнике всё, что видел, о чём размышлял. Описания яркие: под его пером оживали наблюдения из жизни разных слоёв французского общества, а жизнь здесь не умолкала ни днём, ни ночью, – в стенах этого великого города творилась европейская культура. Скромность и даже бедность существования неимущего люда, пресыщенность богачей, стяжательство и расчётливость третьего сословия – мещан, и характерная для французов всеобщая безунывность – ничто не оставалось незамеченным и неосознанным; Надеждин вкладывал в свои путевые записи как бы частицы себя – наблюдателя даровитого, движимого добросовестным познанием.
Статья «Впечатления Парижа» им посвящена современной французской литературе. Ведь Париж втягивал в своё чрево все таланты, в первую очередь литературные. Здесь возвышалась слава Бальзака, Гюго и Дюма, всходили на небосклон словесности созвездия талантов, особенно яркие среди стихотворцев – Беранже и Бодлер. В литературе отразились предпочтения французского общества, размежевавшегося на партии социалистов, сторонников общественных преобразований, и в противоположность им – роялистов, ратующих за возвращение монархии, и над всеми – крепчающая в силе буржуазия, требующая удовольствий и зрелищ. И каждая из партий получила в руки соответствующие книги. Но нашего учёного больше интересовали мыслители, уцелевшие после очередной, июльской революции. И в первую очередь его привлекла личность историка и социолога Франсуа Гизо (1787 – 1874), чьи труды Николай Надеждин тщательно штудировал в доме Самариных.
И вот теперь он имеет возможность лично видеть и доверительно беседовать с этим мыслителем и прагматиком, и не в Сорбонне, где тот преподавал, а в небольшом его домике, где он скромно жил. Такого умного собеседника из России Франсуа Гизо увидел впервые, и встречей оба остались довольны. В литературе Франция по-прежнему оставалась законодательницей новых течений, модных приёмов письма и изысканного вкуса. Не почувствовал здесь Н.И. Надеждин разве что тяги к коренным глубинам, находящимся в простонародной среде, – первейшем сегменте любой цивилизации.
Возвратившись в Москву, учёный обнаружил, что его журнал «Телескоп» выходит вовремя, и его линия выдерживается, дорожные впечатления о Париже спешно набирают – вышли в свет в январском номере «Телескопа» за 1836 год. Но пересуды о его интимных чувствах выносились из узкого круга на публику и задевали Н.А. Надеждина особенно больно. Злобная клевета, распускаемая в столице братом нареченной, Александром, обрастала дикими домыслами, чистые отношения молодых людей грязнились.
Близкие друзья Николая Ивановича, Михаил Максимович и Сергей Аксаков, убеждают Надеждина ещё съездить в европейские края. Выбор пал на Германию, там на землях вдоль Рейна он воочию познакомится с древними памятниками культуры, о чём когда-то мечтал для оживления своих лекций по эстетике. Поездка учёного продолжалась с конца марта до середины апреля 1836 года. Свои путевые впечатления Надеждин заносит в дорожный дневник – записи вскоре легли в основу очерка «Путешествие по Рейну», напечатанного без подписи в «Телескопе» (№ 3, С. 494 – 573), носящего отпечаток его ума и таланта. Очерк «Путешествие по Рейну» насыщен множеством важных сведений, почерпнутых в длительном пути вдоль Рейна, посуху и по воде, пронизан восхищением этой великой немецкой рекой, взломавшей горные громады и вольно пересекающей исторические германские земли. Здесь зарождалась исконная немецкая цивилизация и возвышался, укрепляясь, народный дух, формировался характер нации. Русский учёный, энергичный и полный жажды побольше узнать, лично засвидетельствовал о всём виденном, сумел живо и колоритно передать непосредственные чувства изумления и восторга, полученные от встреч с величественными памятниками природы, поражающими воображение, и с теми шедеврами произведений мудрости и усилий труда человека, накопленными здесь за века. Этот вдохновенный очерк Н.И. Надеждина поистине стал кладезем для любознательного отечественного читателя, из него он почерпал ценные реалии из жизни природы того края и людей многих поколений, обитавших в благоприятной среде. Пафос всего, что увидел и почувствовал путешественник, мастерское письмо даровитого литератора так сильно ощущаются читателями, будто они сами побывали в горном краю и воочию испытали вместе с путешественником это восхищение величием утёсов с их гремящими водопадами и душевно насладились тишиной задумчивых долин. Позже, путешествуя по Славянским землям, автор ещё рельефнее опишет виденное там, включая в текст ещё и беседы с дружественными людьми. Но то будет потом.
А пока, по возвращении в Москву, для него продолжились нравственные испытания. И вот удар уже под самое сердце: Елизавету Васильевну увозит мать в Испанию, чтобы там выдать замуж. Мечта Н.И. Надеждина ускользала, жизнь для него потускнела. И наречённая также мучилась под жестоким родительским гнётом, Елизавета Васильевна теряла самообладание, у неё участились нервные срывы. Вместо счастья, о котором так мечталось, оба получили страдания и... мучительную развязку – Елизавету Васильевну мать выдала замуж за французского графа Салиаса. Прилежная ученица Н.И. Надеждина вскоре начнёт и сама писать, публикуя свои произведения под псевдонимом «Евгения Тур». Так что в истории писательского сословия этих русских талантов уже никому не разлучить.
Летом 1836 года Николай Иванович Надеждин стал появляться в знаменитом Английском клубе, на Тверской. Там собирались не одни аристократы, но и московские профессора, мыслители разных направлений, видные литераторы и поэты. В беседах, а кто и за картами, просиживали за полночь. В этом-то клубе и состоялось сближение Петра Яковлевича Чаадаева с Николаем Ивановичем Надеждиным. Чаадаев негодовал, что написанные им «Философические письма» никто у него не берёт – опасаются издавать, а почему и сами толком не знают. Николай Иванович заинтересовался этим вопросом. И тут же получил из рук Петра Яковлевича пачку писем. Надеждин наскоро пробежал глазами одно из них и все взял с собой. Дома он внимательно прочёл полученные письма, они пришлись ему по душе парадоксальностью посылок, острые проблемы прикрывались частными суждениями. Жёсткая критика господствующей церкви, по его мнению, из-за пренебрежения элементами европейского прогресса, выработана идеологами католицизма. Это и всё другое было сказано в первом философическом письме. Надеждин, убитый личным горем и с зароненным в него с юности скепсисом к общественному служению духовенства, в чём-то соглашался с Чаадаевым, а многое отвергал. Но потребность в обновлении гражданской позиции критиков, расширении общего горизонта их исследований чувствовал и сам. Вот и решил – письмо печатать, предварительно показав ректору, в чьём ведении находился университетский «Телескоп». Напечатано в октябре в 15-ом номере журнала. Крамольное письмо П.Я. Чаадаева взрывом отдалось по России. Его читали, возмущались, рассержен был и сам император Николай. Назначили строгое следствие, Н.И. Надеждина посадили на гауптвахту, «Телескоп» закрыли. Окончилось всё это приговором: редактора сослать, автора философического письма П.Я. Чаадаева объявить сумасшедшим и держать дома под надзором врачей, ректора Университета А.В. Болдырева допросить – и в отставку.
Николая Ивановича приговорили к ссылке в Усть-Сысольск, в край холода и заболоченных дебрей, с прожиточным пособием 40 копеек в день. Как ни тяжёл был гнёт, но учёный не пал духом. Он настраивал себя жить полноценно и в тяжёлых условиях, и все свои творческие устремления поменять: от журналистики отказаться и сосредоточиться на краеведческих разысканиях, благо что право печататься у него не отняли. Здесь, в первозданных дебрях, он неустанно ходит, чтобы ближе узнать жизнь племени зырян, теперь его называют коми. Изучая быт зырян, он собирает сведения об охотничьем их промысле, рыбной ловле и о сборе ягод, грибов и орехов. Расспрашивает народных врачевателей, как и чем лечат? Особенно интересует опального учёного язык и верования зырян, их представление о мире и как это выражено в натуре. Так создаётся принципиально новая его статья «Народная поэзия у зырян» – первый этнографический труд, посвящённый дотоле мало знакомому российскому племени, затерянному в суровом нехоженом северном краю. И вспоминаются в связи с этим стихотворная строка Фета: «К зырянам Тютчев не придёт». Тютчев-то и не пришёл, а Надеждин волею судьбы сюда пришёл и здесь жил, занимаясь интенсивными поисками знаний о полюбившемся ему симпатичном племени.
Учёный мыслит широко. Он пишет обширные историософские статьи: «Об исторической истине и достоверности», «Опыт исторической географии Русского мира», и обзор исторических трудов отечественных историков. Принципиальна и его публикация «С чего должно начинать историю?», напечатанная им в «Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду» (1837 год, № 13-14). Ссыльный Надеждин, в плохо протопленном помещении, и вне привычного интеллектуального общения нашёл в себе силы интенсивно сотрудничать в выпусках многотомного «Энциклопедического Лексикона» Плюшара. Сотрудничество будет настолько плотным, что лишь для четырёх томов (9 – 12) Николаем Ивановичем будет написано и опубликовано 120 статей на букву «В». Среди них монографические – «Великая Россия», «Восточная Кафолическая Церковь». Теперь для него вопросы религии, особенно Православной, стали близки и жизненны. Историю страны, отечествоведение (этнографию), религию надо изучать и рассматривать в сочетании с истинными сведениями. Когда вспышка негодования властей к издателю «Телескопа» начала терять силу, пора было похлопотать и о послаблении режима ссылки. Благодаря заступничеству друзей и прошению самого узника, опальному учёному Н.И. Надеждину было разрешено из совсем суровых условий первобытного края перебраться в губернский город Вологду. Отметиной холодов Крайнего севера осталась серьёзная простуда и ревматизм суставов ног. Некогда быстрый ходок, теперь передвигался с помощью трости. Но душой Николай Иванович всё такой же – увлечённый наукой и мыслящий широко, хотя его общение с людьми сужено и однообразно. В «Лексиконе» он пишет о северных реках Вымь и Вычегда, о самой Вологде и губернии отдельные разыскания.
Наконец пришло царское прощение. Через полтора года тяжёлой ссылки учёному разрешили жить в столицах, чем он и не преминул воспользоваться. Пробыв недолго в Петербурге,Николай Иванович отправился в Одессу, где с помощью друзей мог продолжить журнальную деятельность: ему доверили вести выпуски «Одесского Альманаха» – заглавного печатного рупора Новороссии. Не критика и эстетика теперь рассматривались им, а настоящая и прошлая жизнь русского народа, его историческая судьба и достояние самобытной культуры. Яркие, впечатляющие очерки стали постоянно появляться на страницах «Альманаха», излюбленная тема – Крым, куда на Сакские грязи Николай Иванович ездил лечиться от ревматизма, тогда же он осмотрел и в подробности изучил природные и культурные памятники полуострова, завязал знакомства с учёными людьми. Начиналась новая полоса в творческой биографии Н.И. Надеждина – этнографическая. Словом «начиналась» не совсем точно помечен этот период познания земных пределов, как внутри Отечества, так и за его пределами. Ещё, будучи редактором московских изданий, он весьма обстоятельно поведал о своих впечатлениях в поездках по зарубежью. Но сКрыма открывался обширный цикл публикаций о научных разысканиях в сочетании с собственными впечатлениями – новый уровень познания Края.
В Одессе, Н.И. Надеждин, помимо чтения лекций в Ришельевском Лицее и выпуска «Одесского Альманаха», где помещались капитальные статьи по истории и древностям Новороссии, готовит к печати ещё и книжки «Новороссийского Календаря», насыщенные новыми важными сообщениями, интересными и за пределами этого Края. А в апреле 1839 года в Одессе возникло Императорское Общество истории и древностей, которое сразу выдвинулось на второе место после Московского – так велик был научный потенциал состава действительных членов и соревнователей этого учреждения, так чётко была определена программа занятий и очерчен круг исследований, что Общество смогло сразу же включиться в общие усилия познавать Родину. Николай Иванович Надеждин – душа этого научного содружества и личный друг Дмитрия Максимовича Княжевича, попечителя Одесского учебного округа и президента Одесского Общества любителей истории и древностей. Тогда-то и возникла у них мысль посетить Сербию, родину отца Княжевичей, почувствовать дух этой славянской православной страны. Поездку наметили на май-июнь 1841 года. Конечно, сообща они волновались и определяли пути следования. Ехали вдвоём: Дмитрий Максимович Княжевич и его сподвижник, Николай Иванович, задание – собрать сведения о предках этого рода, изучить прошлое славянского края, прочувствовать быт и культуру сербов. Сопровождал гостей из России Вук Караджич, к тому времени уже прославленный фольклорист, знаток сербских народных песен. Незамысловатый экипаж двигался на юг Балканского полуострова, к отрогам Альпийских гор, пометивших хребтами и теснинами замкнутые долины с приютившимися там селениями. Граничные Кроаты, военная граница – заслон южных славян против османов. Сила, выдержка и храбрость от века были присущи пограничным воинам. Их оплот Крбава и Лика – родина Княжевичей, и живут они здесь и славятся вот уже пятьсот лет.
Трогательны были встречи с родственниками Дмитрия Максимовича в сёлах Удбиня и Мутиличи. Об этом хорошо рассказал Н.И. Надеждин в своём дорожном дневнике. Пограничник, по-местному граничар – «природный воин, и вместе не только оседлый домохозяин, но и свободный землевладелец». Живут граничары семейными общинами, с подчинением старейшим, или господарям, наблюдающим за внутренним бытом и благочестием родных. Здесь добрый порядок и согласие. Сёла одной местности объединяются в полки, имеющие свои отличия в одежде: так, Личский полк носит мундир тёмного цвета. «В особенности насчёт Личан, – говорит Н.И. Надеждин, – должно прибавить, что между своими братьями граничарами других полков, они представляют как будто особое племя, особую породу, отмеченную резкими чертами, физическими и нравственными. Народ чрезвычайно рослый, статный и здоровый – созданы богатырями. Они готовы на всякий подвиг, не боятся никаких опасностей и препон. С тем вместе удивительно как просты и добродушны, когда не в поле, не перед врагом: они точно дети, у домашнего очага, среди своих семейств… Они беспредельно привязаны к своей родине, к отеческому языку и прародительской вере». Таковы односельчане отца Дмитрия Максимовича и всех братьев Княжевичей, нашедших своё место в братской России. По признанию самого Н.И. Надеждина, труд его к полной истории рода Княжевичей, составленный «со всею роскошью примечаний», доставил ему истинное удовольствие. Напечатан был в Одессе в 1842 году крохотным тиражом, в основном для семьи Княжевичей. И первый экземпляр своей книжки Николай Иванович преподнёс Елизавете Алексеевне, матери Княжевичей – этого славного обрусевшего рода. В дарственной надписи автор вывел: «Вам, праматери Княжевичей в России, посвящает описание происхождения и распространения Рода Княжевичей исполненный безпредельной преданности к Вам и ко всем Вашим, Н. Надеждин». Поездка в Сербию была для Дмитрия Максимовича прощальным визитом. Осенью 1842 года по дороге в Санкт-Петербург, куда он повёз бумаги по преобразованию Ришельевского лицея в Новороссийский Университет, великий труженик просвещения Д.М. Княжевич внезапно скончался в полтавском селе Великая Буромка, имении дочери графа Сперанского. С потерей задушевного друга и сподвижника окончился Одесский период жизни Н.И. Надеждина. Предстоял Петербург и новое научное поприще.
Оно будет связано с подготовкой и выпуском «Журнала Министерства внутренних дел», издания многостороннего с обширной программой материалов к познаванию своего Отечества, с его культурными и религиозными потребностями. С самого начала, с 1842 года, Н.И. Надеждин помещает в доверенном ему журнале капитальные статьи: «Северо-Западный край Империи в прежнем и настоящем виде», «Армяно-григорианская церковь» и «Гиржавский монастырь в Бессарабии», где он недавно побывал. Теперь учёный числится чиновником особых поручений. В его обязанность входит изучать состояние религиозных сект. Николай Иванович сосредоточил внимание на скопцах и собрал об их быте и изуверских обрядах порядочный материал. Затем для внутреннего пользования составлялась записка на имя министра Льва Алексеевича Перовского, печаталась в считанном числе экземпляров (до 20), после прочтения возвращалась в секретный отдел. Разрабатывались меры по искоренению вредоносных раскольнических сект, выявлялись главные их гнёзда как внутри страны, так и за рубежом. Аналитические записки чиновников этого комитета министерства, в частности, за подписью Павла Ивановича Мельникова (Печерского), сподвижника Надеждина, сохранились в архиве. Все они носят следы глубокого проникновения в суть разрабатываемых вопросов, предлагают продуманную систему мер по сдерживанию развращающего влияния сектантов. Деятельность секретного комитета была инициативной в Министерстве внутренних дел лишь в пору управления Л.А. Перовским (до 1852 г.), затем она ослабла, важные документы были расхищены, часть из них пропала совсем, некоторые позже всплыли за границей. Так, в 1860 году в Лондоне В. Кельсиев, корреспондент А.И. Герцена, публикует сборники правительственных сведений о раскольниках, и записка Николая Ивановича Надеждина 1846 года «О заграничных раскольниках» появится там во втором сборнике. Так ценный для историков документ сохранился полностью, являясь копией подлинника.
Необходимо отметить заслугу Н.И. Надеждина в издании «Журнала Министерства внутренних дел». Это был солидный печатный орган, освещавший разные стороны русской жизни, причём в руках Надеждина он сделался журналом влиятельным, и материалы, помещаемые в нём, носили принципиальный характер. В своих основательных статьях Николай Иванович исчерпывал взятую тему, все его публикации сработаны добротно, убедительно. Весьма ценно в познавательном отношении его объёмное «Исследование о городах русских», а также «Новороссийские степи», «Город Зарайск в старину и ныне» и другие. В руках учёного ведомственный журнал превратился в достойный научно-художественный орган, в нём публиковались крупные авторитеты из разных областей знаний. Блестящая литературная обработка текстов – это несомненная заслуга редактора. Внушительные тома журнала отнимали у Н.И. Надеждина основное время, зато и остались они образцовыми среди всех номеров выпуска. Не прерывал Н.И. Надеждин и своё сотрудничество в «Записках Императорского Одесского общества истории и древностей».
В эти годы действительный тайный советник Николай Иванович Надеждин, чьё статусное положение теперь поравнялось с генеральским, полностью перешёл на путь познания жизни своего народа. Наука, двигателем которой он стал, – народоведение, или этнография, – только оформлялась. Ею усиленно стали заниматься учёные в стенах созданного Императорского Русского Географического Общества (РГО). Н.И. Надеждин по праву может почитаться отцом-основателем этого замечательного научного учреждения. Здесь маститый учёный возглавил отделение Русской этнографии. В круг сподвижников вошли соратники по прежнему поприщу – Владимир Иванович Даль и Павел Иванович Мельников. Тогда же к ним подключился славист Измаил Иванович Срезневский. Необходимо было создать повременные издания Общества, разработать Программу для собирания этнографических сведений. Такую Программу разработал Н.И. Надеждин, она была издана большим тиражом в 1847 году и разослана во многие губернии, где вызвала горячее сочувствие в самых разных слоях населения. В результате в Общество стали стекаться уникальные сведения о жизни простонародья, и эти сведения вплоть до нашего времени служат основой исследований по фольклору, быту сельских ремесленников и профессиональной лексике. Свой труд «Об этнографическом изучении русского народа» помещает во второй книге Записок Русского Географического Общества (1847). Для любителей доставлять этнографические описания в Общество была издана Программа отдельными листками и рассылалась на места огромным тиражом. Н.И. Надеждин был составителем и редактором первого «Этнографического сборника» (1853), участвовал в «Вестниках» Общества.
Познать свою Родину во всём её историческом и духовном величии для людей мыслящих, любящих своё Отечество и свой народ, – задача насущная. Именно такой она и представлялась деятелям РГО со дня его основания. Физическая география, этнография, лексикология, статистика – все эти науки отвечали целям отечествоведения в России, сопровождая исследования к познанию натуральной жизни народа в окружающем мире. Преемственность памяти и живая старина – всё запечатлевалось учёными и доброхотами. И потекли в Общество, в Петербург, в прямом смысле сокровища записей пословиц, поговорок, примет, народных загадок, духовных стихов, былин, а также говоры и толкования обиходной речи мастеров и землепашцев. Несметные сокровища пополнили учёный архив Русского Географического Общества, и основоположники этого всенародного направления навсегда останутся в истории, как хранители народной души, богатой дарованиями. Одна из важных статей Николая Ивановича Надеждина носит название «О русских народных мифах и сагах», с подзаголовком: «в применении их к географии, и особенно, этнографии русской». Работа состоит их двух частей и произносилась она перед действительными членами РГО в разное время: первая часть на общем собрании 23 января 1851 г., а вторая – 30 ноября, год спустя. Разумеется, учёный поначалу даёт определение, в чём заключается различие между мифами и сагами, и как они соотносятся с жанрами русского народного творчества? Прежде всего, миф – фантазия умозрительная – скажем, былички о нежити – всё это плод воображения. А саги – повествования, с указанием конкретных персонажей, и с пометой времени; мы это называем – былина, или «бывальщина». К ним также относятся духовные стихи, такие как «Стих о Голубиной книге». Сказители пели былины, странники и калеки перехожие – духовные стихи. Рассматривая «Стих о Голубиной книге», исследователь приводит строки о бел-горюч Латырь-камне и даже строки о море Латырь. Что за камень такой, что за море такое? Оказывается, обо всём этом прикровенно поведает «Голубиная книга». Латырь-камень – чудесная драгоценность янтарь, а море Латырь – Балтийское, где добывали загадочный янтарь с времён незапамятных, этот камень был знаком ещё античным грекам, и назывался он там электрон, а в Прибалтике, к примеру, у литовцев, его до сих пор называют гинтарас, созвучно нашему слову янтарь. Янтарное, или Балтийское море после каждого шторма поставляло на отмели «всем камням отец» – янтарь, где его собирали и им дорожили. А корабельщики даже отправлялись за бел-горюч камнем к местам почти недоступным, к заповедным берегам, где открывали залежи сказочного камня «латырь», по-другому алатырь. Обо всём этом рассказывала «Голубиная книга» – древнейший памятник поэтического сказания наших пращуров о мире природы. Интересно, что в руках Н.И.Надеждина было два списка «Голубиной Книги», великорусский и белорусский по происхождению, но одинаковые по содержанию. Учёный открыл источник, подтверждающий бытование географических понятий наших людей в отдалённые времена. Это касалось не только Балтики, а и моря Хвалынского (Каспийского), и Чёрного, исстари названного Русским.
Общее собрание Императорского РГО 30 октября 1852 года с интересом слушало выступление председателя Отделения этнографии Н.И. Надеждина «О Русских народных мифах и сагах», а присутствующие тут великие князья, Константин, Николай и Михаил Николаевичи, лично выразили учёному своё восхищение занимательностью и достоинством прочитанной им лекции. Отмечалось также, что любопытные подробности, которыми она была обставлена, и одушевлённое красноречивое изложение заслужили у слушателей всеобщее одобрение. Текст этой статьи вскоре был напечатан в «Вестнике РГО», часть седьмая. Заканчивался труд обобщающим выводом автора: «В наших народных сказках и баснях, несмотря на то, что это басни и сказки или, лучше, потому именно, что это басни и сказки, Русский старинный человек высказывал сам себя во всей, как бы сказать, подлинности своей Русской натуры, со всеми особенностями и оттенками своих природных качеств. Изучать эту простую, искреннюю, задушевную исповедь Русского человека о самом себе, значит – изучать самого Русского человека, по самым верным данным, какие мы имеем о его давно минувшей старине». Далее Николай Иванович Надеждин остановился на светлых сторонах натуры русских людей, составлявших его прирождённое достояние: «Смышлённость, предприимчивость, весёлое, добродушное самодоверие, не переходящее, однако, в самонадеянную хвастливость, смирное терпение и благодушная покорность судьбе во всех житейских обстоятельствах, горячая любовь к Родине, приверженность к своей вере – вот качества, с которыми Русский человек безотлучно является в преданиях своей старины!».
Деятели Русского Географического Общества с самого начала результативно потрудились по сбору огромного свода народной мудрости и поэтических вымыслов, который не забыт и поныне. Без трудов могучей когорты «Ивановичей»: без Владимира Ивановича Даля, Измаила Ивановича Срезневского, Павла Ивановича Мельникова-Печерского – все они были соработниками и друзьями Николая Ивановича Надеждина. Несколько выпал из когорты «Ивановичей» Александр Николаевич Афанасьев, автор «Поэтических воззрений славян на природу» и сборников русских сказок, но он также получил из рук «Ивановичей» немало важных текстов для своих книг.
Напряжённая научная работа и личная неустроенность Н.И. Надеждина пошатнули его здоровье, и беда подступила внезапно – первый приступ инсульта застал учёного на прогулке. Прервалось написание автобиографии для «Словаря профессоров Московского Университета», подготавливаемого проф. С.П. Шевырёвым. В этом уникальном справочном издании помещались обширные сведения о ведущих преподавателях. Н.И. Надеждин было начал диктовать о начале своего пути в науку, но очередной приступ инсульта всё оборвал. И «Словарь» Шевырёва вышел с короткой справкой о Н.И. Надеждине, составленной коллегами наспех – подступала юбилейная дата – 100-летие Университета – и на большее времени не было. Прочувствованные воспоминания друзей учёного остались в некроложных статьях. Его обширное литературное наследство не забывалось, но и не собиралось долго. Только теперь появились тщательно подготовленные избранные сборники критических статей Н.И. Надеждина, посвящённые литературоведению и эстетике. Эпистолярий и корпус произведений краеведческого и этнографического характера пока не освоен. О жизни учёного лучшей публикацией надо считать книгу филолога-пушкиниста Николая Кировича Козьмина (1873 – 1942) «Николай Иванович Надеждин. Жизнь и научно-литературная деятельность» (СПб., 1912), охватывающую ранний период его биографии. Теперь это имя стало привлекательным для исследователей отечественной словесности.
Материалы к Библиографии Н.И. Надеждина опубликованы в «Литературоведческом журнале» РАН ИНИОН № 43 за 2018 год.
М.А. Бирюкова, А.Н. Стрижев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
