Портал
"Русское Воскресение"

---

---

Граница по сердцу

Повесть-хроника мутных лет о том, как мы, славяне, разделяемся – отдаляемся…

Глава седьмая. Год 1996-й

Год очередных президентских выборов в России. Сражённый инфарктом Борис Николаевич Ельцин «работал над документами» в санатории Барвиха. Социологические опросы населения утверждали, что на его карьере можно ставить крест. Власть больше «светила» коммунистам и Геннадию Андреевичу Зюганову.

Разумеется, это не устраивало олигархов. Сделавший их небывалыми богачами, Анатолий Чубайс взялся хотя бы на время объединить непримиримых врагов в «прихватизации» государственного добра. Ему и это удалось. Прикрываясь больным Ельциным, во власть ринулась «семибанкирщина» – Березовский с Гусинским, Ходорковский с Потаниным, Смоленский с иными.

Березовский не скрывал: «это была борьба за кровные интересы».

В предвыборной команде ведущая роль выпала дочери Ельцина – Татьяне Дьяченко, опекаемой придворным писателем Юмашевым, Березовским и Чубайсом. Они-то и сколотили «чёрную кассу». С деньгами в миллиарды долларов по указке  лучших американских и английских политических технологов через телевидение, радио и печать основательно промывали мозги избирателю и убеждали, что лучше Ельцина президента на свете нет. Больной Борис Николаевич послушно спускался в угольную шахту, ехал в глухой дальний медвежий угол, выбиваясь из последних сил, отплясывал с молодыми на сцене…

В каждую семью кипами несли роскошно оформленные цветные газеты-страшилки «Не дай, Бог», если к власти придут коммунисты.

– Боятся большевиков, – рассуждали читатели в глубинке, – вдруг, да возьмут демократов за шкирку.

А брать было за что. Из выборной «чёрной кассы» доллары разворовывали ксероксными коробкам. И в это же время народу задерживали выдачу зарплат, пенсий, пособий.

Во втором туре Ельцин вновь стал рулевым у государственного штурвала на новый срок. Западные наблюдатели, не моргнув глазом, на все голоса уверяли: свободнее и честнее выборов не было, и нет.

По схожей накатанной колее избирали власть в «ближнем зарубежье». На Украине, в соседней Луганской области, читал схожие листовки о том, сколько украинского сала и хлебных паляниц съедала Россия в советские годы. Потому украинцам со своими коммунистами тоже «век счастья не видать».

Дурной пример заразителен. В нашей Воронежской области большинство глав районных администраций не шли на прямые выборы. Сколачивали «ручные» Советы народных депутатов. Избирались в их состав по «любимому» сельскому округу. А дальше – при поддержке послушных депутатов, как по маслу, катили к районному «рулю» и «кормушке» местного масштаба…

Слобожанские новости

Книжный дар с автографом

Гости из Луганска – украинские литераторы – побывали у читателей Кантемировки. Районной библиотеке они подарили книги с автографами – свежий выпуск областного художественного журнала «Бахмутьский шлях», сборники стихов и очерков. В ответ благодарные хозяева вручили гостям изданный в Воронеже сборник стихов Евгена Плужника – самобытного украинского поэта, уроженца Кантемировки.

Воспитали чемпиона Белоруссии

Благодарственное письмо из Минска, из спортивной федерации получили жители Караяшника Ольховатского района Нина Фёдоровна и Иван Арсеньевич Воробьёвы. Дело в том, что их сын – мастер спорта международного класса, серебряный призёр Кубка мира по самбо Александр Воробьёв – стал чемпионом Белоруссии. Вероятно, ему доверять защищать честь республики на предстоящих Олимпийских играх.

Полюбились «сватання»

Самодеятельный театр в селе Новохарьковка Ольховатского района существует почти полвека. Сейчас стараниями художественного руководителя Надежды Михайленко и её единомышленников отработаны четыре спектакля из украинской классики. И дома, и в соседних сёлах особенно тепло принимают «Сватання на Гончаривци» Квитки– Основьяненко.

Презентация вареника

Дабы зазвать на обед посетителя, опытные повара из Ольховатского общепита устраивают в поселке дни национальной кухни. Недавний обед по-украински из десяти блюд и стоимостью в восемь тысяч рублей оказался отменным. Вареники шли нарасхват.

Библиотеки без газет

Такого случая не припомнят ни сами библиотекари, ни читатели-старожилы. Без газет и журналов остались нынче библиотеки в Ольховатском районе. Если в первом полугодии получали текущую периодику на восемь миллионов рублей, то сейчас в местном бюджете на подписку не нашлось средств.

Последним покинул «Аврору»

 Скорее всего, последнего моряка, помнившего, как бабахнула шестидюймовка «Авроры» в октябре 1917 года, проводили в последний путь жители села Новая Калитва Россошанского района. Иван Васильевич Пономарёв в то время служил на крейсере, был участником событий, ставших достоянием истории.

Из рук Юрия Власова

Победителем международного турнира тяжелоатлетов за Кубок Москвы стал Вадим Стасенко, штангист из Россоши. Выступая в весовой категории до108 килограммов, он поднял в рывке185 килограммов, в толчке 230. Приз нашему земляку вручил сам Юрий Петрович Власов, известный спортсмен, писатель, общественный деятель.

Венок Кобзарю

В Воронежском университете по инициативе областного общества дружбы с Украиной состоялся вечер, посвящённый Тарасу Шевченко. С докладами и сообщениями выступили учёные-литературоведы Полина Бороздина, Олег Ласунский, писатели Виктор Будаков, Евгений Новичихин, Пётр Чалый и другие.

          «Чувство семьи единой»

Границы и таможни нас, русских и украинцев, пока не разъединили. Об этом свидете­льствует и создание в Воро­неже областного русско-укра­инского общества. Называется оно «Чувство семьи единой».

– Народная дипломатия должна сделать то, чего неделают политики, – говорит председатель общественной организации Владимир Ефимович Шевченко, академик, ректор Воронежско­го аграрного университета. – Мы вместе повторим заветы пред­ков: когда славяне вместе, они необоримы. Совместно будем противостоять тёмным силам, что пытаются посеять рознь между народами.

Планы работы русско-украинского общества таковы. Ста­нут регулярными встречи на­селения прирубежных райо­нов на праздниках, посвящён­ных нашей историй и культу­ре – всему тому, что нас объединяет. Луганчане уже пригласили воронежцев при­нять участие в памятных днях Владимира Даля и Сергея Есенина. А в Воронеже ждут гостей на осеннем кольцовско-никитинском празднестве.

Вынашивается идея выпус­ка региональной русско-укра­инской газеты, издание худо­жественной и краеведческой литературы.

          Январь

          Хоть Рубежный зарубежье…

Политики пока делят – не разделят межи и недавно значившееся общегосударственным богатство. А люди не спешат разъединяться, наоборот – стремятся крепить былую дружбу, опираясь на народную дипломатию. В декабре девяносто пятого у воронежской Россоши появился побратим на Украине – Рубежное.

Беседуем о том с гостем. Бакланов – заместитель председателя горсовета.

– Готовились отмечать столетие нашего городка, – рассказывает Василий Александрович. – Депутаты высказали пожелание: возраст давно позволяет Рубежному иметь побратима. Начали прикидывать: с кем в соседней российской округе можно подружиться на равных. Выбор пал на Россошь.

Бакланов начал загибать пальцы в пользу именно такого решения.

– Транспортники раньше нашего увидели, убедились в надобности такого общения. Открыли с берегов Северского Донца к Дону новый маршрут, автобусы впустую не гоняют. Немало уроженцев из ваших мест обжились, работают у нас. Рубежное, а рядом – Северодонецк, Лисичанск. В Советском Союзе это был один из крупных центров химической промышленности, создавала его вся страна. Одно время даже витала идея: объединить наши три городка в единый Менделеевск.

Родни у нас с вами немало. Ещё могут связывать профессиональные интересы. Россошь ведь тоже с известным мощным химическим заводом.

-В Рубежном проживает семьдесят тысяч жителей. Почти столько же и в Россоши. Нет повода задирать нос друг перед другом – кто солиднее?

...С приглашением на юбилей, с предложением подружиться прибыла в воронежские края делегация; Бакланов не скрывает, что в тот первый визит Россошь понравилась гостям.

-У вас, правда, просторнее, частных дворов больше. А мы живём поплотней. Да и на дачи вблизи свободной земли нет. Говор услышали одинаковый: русский вперемешку с украинским, в Россоши даже чаще и чище звучит украинская речь.

Бакланова и его спутников приятно удивило бережное уважение здешних жителей к собственной истории. В памяти осталось посещение краеведческого музея, запомнился рассказ хранителя старины А. Я. Морозова. Не предполагали они увидеть такую богатую художественную выставку в местной галерее. А ещё узнали, что певцами, музыкантами славна Россошь.

Встретили то, что им и нужно было. На именинах Рубежного город рукоплескал «Россичам» – песенному ансамблю из Россоши. Успехом пользовалась выставка художников, негаданно попавших в передвижники.

Возглавлявший делегацию Россоши Николай Петрович Глущенко, заместитель главы местной районной администрации, пригласил жителей Рубежного побывать на памятных торжествах, посвящённых очередной годовщине Острогожско – Россошанской операции, в ходе которой наш край был очищен от фашистских оккупантов.

В Рубежном тоже откликнулись на приглашение. Январским морозным днём украинцы вместе с жителями Россоши склонили головы у братской могилы, возложили венки к изножью памятника. А в клубе гости выступили с концертом, какой благодарными аплодисментами приняли зрители.

В нынешний приезд делегация из Рубежного собралась представительнее. В её составе были хозяйственники из промышленных предприятий. Они побывали на здешних заводах, изучали спрос на рынке.

– Дружбу, чтобы был от неё толк, нужно подкрепить делами, – подытоживает беседу Бакланов.

Специалисты из Рубежанского химического завода убедились, что весьма полезными для них могут стать профессиональные связи с акционерами Россошанского предприятия по производству минеральных удобрений. Есть в чём обменяться опытом, выручать при случае друг друга техническим оборудованием.

– Случайно услыхал, что детишки в Россоши летом бедствуют без пионерлагеря, – говорит А. К. Паршин, председатель профкома «Зари» (так именуется химзавод). – Пожалуйста, приезжайте к нам. За один поток принимаем 480 ребят. Обслуживание отлажено, все бытовые удобства есть. Договоримся о сходной оплате за путёвки.

Николай Павлович Приходько дотошно оглядел магазины, базарный прилавок. Директора чулочной фабрики, больше занимало одно – будет ли брать покупатель продукцию его предприятия. Пришёл к выводу, что товар не должен залежаться. И в качестве не уступит, и в цене дешевле.

– Можем хоть завтра отгружать в ваши магазины обувь фабрик Луганской, Киевской, – говорил гость с завода «Краситель». – За обувной клей с нами рассчитываются товаром, все свои склады заняли. А у вас ведь на полках бедновато.

В разговоре родилась мысль: открыть магазины, фирменные. В Россоши – универмаг «Рубежное». В Украине – «Россошь».

– Годится задумка. По рукам?

…Магазин враз не откроешь. А вот автолавки из Рубежного уже появились на россошанских рынках. Приходько не ошибся в прогнозах. Чулки-носки «Рубежанки» покупатель уже оценил сразу же.

Июль

Берлинская стена за Кантемировкой

Ровно пять лет назад на воронежско-луганском тракте въезд в украинскую Марковну вдруг сузили железобетонными блоками и перекрыли шлагбаумом. На родине маршала Еременко нас встретил инспектор – гаишник. Но представился он таможенником. Проверил документы, заглянул в багажник легковушки. Как на взаправдашней границе. Только что не потребовал визу.

Та встреча за лесопосадкой на республиканской меже показалась игрой взрослых дядей. Ведь три месяца назад народ высказался за сохранение Отечества. Но нами уже учились управлять по телевизору, радио, через газету. На украинской стороне вдалбливали в мозги: москали съедят наше сало! А коли так – запирай границы! Экономической целесообразностью схоже оправдывали введение контроля как партийный секретарь в кабинете тамошнего райкома, так и комбайнер на свежескошенной стерне. Кто мог подумать, что географическая черта в одночасье станет государственной границей. Кто знал, что украинский таможенный пост был уже первым кирпичиком в берлинской стене, возводимой меж кровными родичами – «в  «семье единой». Тёмной ночью в Беловежской пуще руководители тогдашних республик подтвердили: наши пути расходятся, поживём  ещё врозь.

Зимой и с российской стороны встал таможенник в обличии бойца Отряда Милиции Особого Назначения.

Местные жители на собственной шкуре почуяли и продолжают оставаться в подопытных «кроликах», коим по живому нарезали пограничную межу там, где её «спокон веку» не бывало. Хуторянину из воронежского Хрещатого стало непросто с гостинцем сбегать на вареники к тёще в луганскую Лимаревку. Ладно бы, возникли неудобства для двух хуторов. Да ведь породнены города и веси от Курил и до Карпат. Породнены кровно и экономически.

Стодесятикилометровый участок воронежской границы в Кантемировке досматривают почти столько же таможенников «при погонах». По километру на брата. А ещё ему в помощь пограничник и милиционер. Хлопцы, как на подбор, кому бы запрягать тех стальных коней, какие не управляются на просторных окрестных полях убирать, сеять и пахать в срок.

– Но мы не нахлебники, как считают некоторые, – утверждает мой собеседник Баранов, исполняющий обязанности начальника поста. Сергей Владимирович называет суммы в миллионы рублей, перечисленные в государственную казну стараниями руководимой им службы. Главный инспектор В. П. Урывский выкладывает иные материалы: задержаны проезжающие с маковой соломкой, с увесистой пачкой валюты. Перехвачены  в лесополосах бензовозы с российской стороны. Только в текущем году составлено 16 материалов на нарушителей таможенных правил.

Где есть таможенник, там является и контрабандист. В наших местах не однажды доводилось слышать схожую вроде бы байку. Едет, скажем, с Украины в Россию купец с товаром. По пути заворачивает в приграничное село, где наготове трактор с тележкой. Туда перекладывают груз, сверху прикрывают его копной соломы. Тракторист волчьей тропой правится в ближнее российское село. Туда же вскоре подрулит купец, порожнём благополучно миновав таможенный пост. Перебросят товар в кузов машины, и – вперёд в Россию! На базар…

– Похоже на правду. Скорее всего, бывает, и так, – подтвердили это таможенники. Они ведь лучше, чем кто-нибудь другой каждодневно видят, что существующие правила и инструкции чинят препятствия добропорядочному человеку, нежели отъявленному мошеннику, какой через игольное ушко протащит контрабандно хоть железнодорожный состав. Из нынешних шестнадцати нарушителей лишь один пытался на своей легковушке перевезти с Украины водку. Там она дешевле. Что налито в бутылку – тоже неведомо. В контрабандистах – шахтёры с угольком. Всю жизнь они меняли в воронежских краях антрацит на отборную картошку. Теперь же законно торговать углём себе в убыток, пограничная пошлина съедает всю прибыль, А хлопот не оберёшься.

Решился вдруг украинец из Марковки выйти, как бывало, на богучарский рынок со сладкой ягодой – черешней. Она у них отменна, как и лук. Благополучно минует свою таможню, а на нашей стороне его тормознут надолго. Черешню на пробу необходимо отвезти аж в Воронеж, там ей разрешение на переезд через границу должны выписать в двух лабораториях. На сей счёт не на нашей памяти сказано: семь вёрст не кривулька. И ягода скоропортящаяся. Кто выбирает полевую дорогу на Богучар, кто машет рукой – пропадай черешня на ветке.

Так сложилось, что сельский люд с воронежской стороны на луганской бил масло из подсолнечника, молол муку, покупал кирпич. Постовые у двух шлагбаумов усложнили проезд к соседу. Входи в его положение, человек на службе. Входим, постояли в очередях, обзаводимся собственными маслобойками, мельницами. Ставят их нам нередко, как и пропалывают свёклу, растят бахчи наёмные бригады из-за кордона. А заработанный ими мешок сахара тоже выгоднее на горбу ночью перенести через лесополосу. И проще. Как и сыну-дочери отвезти родителям, или, наоборот, шматок сала и мешок картошки на сторону, названную теперь чужой.

А ещё было: председатель соседнего колхоза просил соседа, мол, выручи, браток, подкинь вагон леса, больницу достраиваю. В долгу не останусь. Не оставался. В трудный час комбайны переезжали через проселок и махом обмолачивали хлеб. Провинциальный заводишко в какой-то Митрофановке обеспечивал всю Украину, все коровники транспортёрами. Как Геракл чистил конюшни. Наш завод теперь в простое, а там, видимо, изобретают свой «велосипед».

Народ не безмолвствует. Сходились – съезжались в Кантемировке, Марковке. Писали письма верховной власти, просили: не режьте, по живому, по-человечески разрешайте все проблемы...

Москва и Киев далеко. Власть высоко. Докричись тут...

*  *  *

Делегация воронежских журналистов побывала на полиграфической выставке в Амстердаме. Выдался у них свободный день. Газетчики навестили Париж, а по пути прогулялись по Брюсселю. Путешествовали в трёх государствах и даже не заметили, как переезжали через границы…

Сентябрь

На Украине платят гривнами

До второго сентября на Украине миллионером был каждый. Зарплата, пенсия исчислялись «лимонами» купонов-карбованцев. Сейчас в «незалежной» избавляются от «богачей». Введена новая денежная единица – гривна. Название заставляет вспомнить древнюю Киевскую Русь, в какой наши предки-славяне чеканили звонкую монету. Нынешняя гривна – бумажная, сотая её часть именуется копейкой, что привычнее. Копейка – металлическая. Одна гривна приравнена к ста тысячам карбованцев.

Как проходит денежная реформа у соседей – в Луганской области?

– Очень спокойно, – так ответила на мой вопрос секретарь районной комиссии в Марковке – Хатунцева. – Ведь накануне украинское правительство заверило граждан, что никто в убытке не будет. Сто миллионов карбованцев можно  менять  наличными, остальные сдавай в банк, их переведут в новую валюту по вкладу.

Галина Яковлевна рассказала, что в сельском районе открыли обменные пункты в отделениях Сбербанка и Агропромбанка, в почтовых отделениях. Толкучки, больших очередей не было ещё и потому, что на руках у населения больших сумм наличных денег не оказалось. Сумму в сто миллионов на обмен никто не принёс.

– Карбованцы в течение двух недель, – подчеркнула Хатунцева, – можно потратить на покупки. Прежние и новые деньги в торговле в ходу одновременно. Чтобы никто не путался, на товары и продукты означены две цены: в карбованцах и гривнах.

В райцентровском отделении Сбербанка, действительно, не суетно. Десяток людей у двери на крылечке да столько же в операционном зале меняют деньги. Управляющий Сергей Николаевич Григоренко любезно показал новую валюту. Банкнота стоимостью в одну гривну украшена портретом князя Владимира Великого. На «пятерке» – Богдан Хмельницкий, «десятка» украшена портретом гетмана Ивана Мазепы, на «двадцатке» – поэт Иван Франко. Полусотенная гривна с «лицом» историка и первого президента республики Михаила Грушевского, стогривенная удостоена чести быть с кобзарём – Тарасом Шевченко.

Разменная монета в 1, 2, 5, 10, 25, и 50 копеек выделяютсягербом-трезубцем на оборотной стороне.

Продавцы в магазинах Марковки тоже с интересом разглядывают новые деньги. Времени для этого у них предостаточно: на прилавках пусто – голо, нет, конечно, и покупателей. Потому с удовольствием охотно вызвались перевести ценники на наши российские рубли для сравнения. Буханка белого хлеба стоит 65 тысяч карбованцев на старые, 65 копеек по-новому, две тысячи двести наших рублей. Масло сливочное – 530 тысяч карбованцев, 5 гривен 30 копеек, 17500 наших рублей. Водка была лишь, в частных ларьках по 300 тысяч карбованцев, или по 3 гривны, а на наши без малого десять тысяч рублей.

Многолюднее поселковый базар. В изобилии марковский лук, им здесь гордятся и напоминают, что цыбулю из Марковки подавали любителям в лучших ресторанах Киева и Москвы, отгружали её на Кубу, не портилась в долгой дороге, не теряла вкуса. Ведро лука идет за три гривны, приравнено к цене бутылки водки.

На вещевом прилавке, как и в российской глубинке, затрапезный «челночный» импорт.

Денежная реформа не сказалась на ценах, они остались прежними. Кстати, средняя пенсия по старости составляет 45 гривен, а зарплата – 132 гривны.

– Как новые деньги? – допытываемся у пожилой женщины, торгующей перцем.

– Понятнее, считать их лучше. Считать, правда, нечего. Пенсию четвёртый месяц не выдают. Угля, дров ещё нет, как зимовать, не знаю. На базаре не наторгуешь.

В районной столовой гостеприимно встретила хозяйка Мария Федоровна Белоус. Посетителей нет. Обед в полторы гривны мало кому по карману.

Поддержал разговор мужчина, шофер.

– Недавно гостил у родителей на шахтах, пять месяцев не дают зарплату. Бедствуют люди. Новые деньги? Новые бумажки. Заводы, шахты стоят. Покупаем да перепродаем. Разве так продержимся долго? Скоро опять вырастет у гривны грива из нолей. Не отвыкнем на миллионы считать...

Август

Попал аист в лебеду

В июле семьдесят восьмого с друзьями-журналистами отправились на поиски родника, из какого речка Чёрная Калитва начинается. На Малых Базах под Ольховаткой Григорий Филиппович Ворона, самый старший в нашем братстве, удивился вслух:

– Глянь, лелека – черногуз стоит.

На верхотуре гранаты-башни водонапорной в гнездовье красовался самый настоящий аист: большая белая птица с чёрной отметиной на крыльях. Слышали о нём, видели на картинках, а тут – живой перед тобой. Головки птенцов торчат. Нас заметили, спрятались. Заслышав стрёкот кинокамеры, новый, непривычный звук, аист повернулся в нашу сторону и вроде специально, заставляя полюбоваться им, величаво взмахнул широкими крыльями.

Случайный встречный рассказал, как птицы безуспешно пытались строить гнездо – ветки сползали по железному скату и падали наземь. Добрые люди положили на башню тележное колесо без ступицы. А чтобы аистов никто не вздумал потревожить, председатель колхоза сам проволокой перекрыл лесенку.

Григорий Филиппович припомнил, что птицы ещё до войны в тридцатые годы появлялись в наших местах, прилетали на юг Воронежской области.

Нынче аисты по-прежнему остаются редкими гостями, и уже потому привлекают к себе внимание. Живут они летом и в воронежском селе Шапошниковка, тоже на высокой башне водокачки. На неё сердолюбы взгромоздили борону, чтобы гнездо надёжно держалось. Место на поселение птицы приглядели удобное. Вблизи болотистый лиман. Там они и обитают большую часть дня, охотясь на лягушек, рыбёшек и прочую водную живность.

Как и односельчане, Ирина Сергеевна Тропина не без интереса посматривала на редких и красивых птиц, когда попадались на глаза, но не ведала, что судьба сведёт с ними куда теснее.

Припозднилась раз, задержалась на своём полевом огородике, к Троице спешила прополоть. Шелест в бурьяне заставил оглядеться. Увидела невдалеке аиста со странно свисающим крылом. Птица не убегала, но и не сразу далась в руки, пугала клювом. Крыло у неё оказалось перебитым илисломанным, а рана кровоточила.

Калечное грех бросить, посчитала Ирина Сергеевна. Да и продолжает так считать после выпавших на ёе долю и ещё не закончившихся мытарств. Дома поняла, что птице мало промыть рану марганцовкой иперевязать. Повезла её в Ольховатку к хирургу. Врач посчитал, что складывать крыло пока нежелательно, нужно лечить гноящуюся рану. Выписал Тропиной лекарства. Они-то дороги. А Ирина Сергеевна, товаровед с институтским дипломом, недавно лишилась работы в потребкооперации. Со старенькой мамой вдвоём обходятся её небольшой пенсией. Да ещё выдала замуж дочь, тоже расходы. У аптечного киоска порылась в кошельке, не хватает денег. Сжалились, свои добавили аптекари. Очень уж им глянулась, понравилась спокойная птица. Любопытно разглядывает всех, но, как верная собачонка, ни на шаг не отступает от своей спасительницы.

Лечение заметно пошло в пользу. Но стряслось непредвиденное: собака напугала птицу. Аист резковзмахнул больным крылом и навредил себе. Тропина поняла, что без опытного врача – ветеринара ей не обойтись. А такой нашёлся лишь за двести с гаком вёрст, в Воронеже. Аисту под наркозом сделали операцию в клинике аграрного университета – вставили в крыло спицу или пластину, наложили скобы. Причём,оперировали во внеурочное время. Ирина Сергеевна добралась к ним к концу рабочего дня. Не взяли ни копейки.

Тропина сама тяжело переболела – подкосило ноги, когда с более чем двадцатилетним трудовым стажем вдруг оказалась безработной. А в этих свалившихся на голову хлопотах утвердилась в мысли: мир ещё не без добрых людей. С пониманием отнеслись в районной администрации, помогли отвезти птицу в Воронеж. Назад, правда, пришлось добираться на автобусе. Всюду хозяйка и её птица встречали сочувствие и поддержку.

В долгом путешествии мужественно вела себя аистиха. Что птица – она, самка, Ирине Сергеевне объяснили врачи. Соглашалась, чтобы попутчики держали её на руках, когда Тропина уставала. Не пачкала платье, терпеливо ждала остановок.

– Когда уж совсем ей неважно, потеребит тебя клювом. Дам воды попить, успокоится, – вспоминает Ирина Сергеевна. – В городской толчее держится рядом, как вроде всю жизнь прирученная. По головке поглажу, кивает мне, как благодарит.

Разговариваем с Тропиной на её сельском подворье. В тенёчке присела на стульчик бабушка Маруся, Мария Гармаш. Важно пыжится индюк Яшка, его супружница с единственным индюшонком прячется от жары в сарае. У порожка прильнули к земле, нащупали прохладное местечко индоутки. Коза Муха с улицы вернулась во двор и привела стайку своих шаловливых козлят. Чуть ли не на хвост псу наступают острыми копытцами, а собака и ухом не повела. Разворошена копна, сушится сено. Коса висит под карнизом. Рукоять, косьё мужских рук не знают – так вышло. Отец Ирины Сергеевны рано скончался от недугов и ран, нажитых на фронте. Городское замужество у дочери оказалось неудачным.

Огород, домашнее хозяйство кормят семью. Но требуют крепких рук. А тут непрошеные заботы, коим, усталый, рад не будешь. «Ая», так называет аистиху Ирина Сергеевна, будто понимает, что беседуем о ней, ходит-набрасывает по двору круг за кругом. Бабушка Мария хоть иногда ворчит на дочь, «связала себя калечной птицей», приглашает любоваться:

– Шагает, как царица.

«Ая», действительно, выступает, «будто пава»: шагает на своих высоких голенастых ногах медленно, по-королевски величественно. Величаво держит головку. Посматривает горделиво на нас бусинками тёмных глаз. Всё молча.

– А она и не кричит. Пощёлкает клювом, – говорит Ирина Сергеевна. Любит повыше стоять – на навозной куче нашла себе такое место. Долго стоит, поглядывает по сторонам. С курами стала выходить на улицу, побродит у двора и возвращается.

С первого дня и по нынешний у Ирины Сергеевны голова болит о том, как прокормить Аю. От мороженой морской рыбы отказалась. Выручает иногда сосед Григорий Семёнович Писклич: делится свежим уловом. Сама хозяйка с детства боится лягушек. А это лакомство для аиста. Сельская ребятня вызвалась помогать. Рома Неровный носил лягух, теперь занят, сам выхаживает калечного совёнка. Зато Рома Уроженко, Илюша Пивнёв, Саша Плечистов кормильцами теперь у Аи.

Бабушка Маша направляется к ведру, снимает крышку. Ая тут кактут. Ловко выуживает из воды лягушку, взмахивает клювом вверх, и добыча молниеносно исчезает у птицы во рту.

– Десять съест, двадцать. Меры не знает, – замечает бабушка. – Живую лягуху не трогает. Тюкнет её клювом, только тогда глотает.

А «тюкает» Ая сильно, нечаянно бабушке поставила на руке синяк.

Вначале над двором Тропиной несколько раз пролетал аист. Потом Ирине Сергеевне сказали, что он привел к себе в гнездо другую птицу.

– Повела её однажды к водонапорной башне. Верите, подкосились у Аи ноги. Упала в траву и ни с места. Как в обмороке, – рассказывала Ирина Сергеевна, сама заново переживая случившееся. – На руках назад её несла. Только дома аистиха ожила, пришла в себя.

Ая ходит с перевязанным крылом. Перелом срастается. Но Ирина Сергеевна тревожится: летать птица сможет ли?

– Вдруг не поднимется на крыло? Что потом делать, ума не приложу. Привыкли к ней. Но чем зимой кормить?

Ещё школьницей Ира, Ирина Сергеевна была в самом близком к её селу Шапошниковка зоопарке города Харькова. Туда бы в самый раз определить Аю. Но то теперь зарубежье. Ломает голову Тропина и надеется, что всё в её «пернатой семье» в конце концов сложится хорошо…

Октябрь

Дом на песке

Посреди городка на приречном откосе вырастает красно-коричневый особняк. Башенкой смахивает на средневековый замок, коими гордится Западная Европа. Да вот выстоять века дому вряд ли суждено. Ещё не покинули крышу кровельщики, а по стене змеей поползла трещина.

– Что ж ты по-соседски не подсказал людям? Ведь рискованно ставить на песке да на откосе такую громадину, – укорил я старожила, моего давнего приятеля. – Тут оползни бывают.

– Кто меня спрашивал? – отмахнулся собеседник. Затем признался, что с добрым советом к застройщику сам однажды набился, предупредил: сползёшь, мол, в речку, если сваи под фундамент не забьёшь. Но хозяин снисходительно выслушал деда. Вслух не сказал, видом своим выказал: кто учит жить его – удачливо кующего на перепродажах звонкую монету? Замухрышка – пенсионер, днями выглядывающий почтальона: не несёт ли тот ему несчастные рублишки...

Не смахивает ли на этого недалекого российского спекулянта наша нынешняя власть – от самых окраин до Москвы? Не на песке ли вновь возрождаем Россию?

«Столица высоко, а поле русское широко. И живём богато – со двора покато: чего не хватись, за всем в люди покатись». Так оценивают текущую действительность сельские политологи-аналитики, безошибочно опираясь на извечную народную мудрость. К ней обращаются, заглядывая в день завтрашний, когда вспоминают, что хозяином дело ставится.

Разговор о хозяине особо злободневен сейчас, в пору предстоящих выборов.

Ещё не затерялись областные и районные газеты с размышлениями «никогда не вравшего людям» недавнего главы нашей Воронежской области Александра Яковлевича Ковалёва: «Мне 54 года, я очень люблю Воронеж, нигде кроме не жил, больше четырёх дней даже за границей не бываю. Поэтому найти мне работу на стороне практически невозможно». Оказалось, Александр Яковлевич вслед за президентом на всякий пожарный случай в очередной раз при народе привычно рванул рубаху на груди, напомнил: «я свой парень». Хотя, скорее всего, знал, что кремлёвские кадровики увидели в нём специалиста по разрешению национальных проблем на Северном Кавказе. Ведь за пять минут такие вопросы не решаются.

Напоминаю об этом не для того, чтобы кинуть обывательский камень вслед отъезжающему чиновнику высокого ранга. К предвыборным обещаниям и заверениям кандидатов на любой престол нужно относиться не с нашим исконным простодушием, на что они и рассчитаны чаще всего, – вот о чём речь.

С уходом Ковалёва перелистывается исписанная страница в областной летописи. Можно сопоставлять, что и как было на нашей памяти при Ковалёве – Кабасине – Игнатове – Воротникове...

Пусть не покажется это странным, но в управлении экономикой беспартийный глава мало чем отличался от своих партийных предшественников. Социальное благополучие населения он старался поддержать за счёт сельского хозяйства. Впрочем, так тому быть и впредь. Дальняя Тюмень живёт на нефти и газе, ближний Белгород подпитывает железная руда, у нас главное богатство – воронежский чернозём.

«Доили» и «доят» село разно.

В начале семидесятых годов я, начинающий журналист, замахнулся не на одну страницу в «районке» с рассказом о мытарствах взявшегося ставить дом моего сверстника. Так вот, первый секретарь, о котором и посейчас храню самую добрую память, при встрече сказал:

– Нашел о чём писать! Ты о надоях стихи сочини.

То был человек своего времени. В огромном сельском районе он знал каждую корову, что называется, в лицо. Дни и ночи посвящал тому, чтобы досыта ела-пила бурёнка, чтобы точно по графику уходили железнодорожные составы с молоком, сыром, маслом и мясом в Москву, на Урал и дальше. Да что там дни и ночи – жизнь отдал главному делу, каким он его видел.

Правда, на селе всегда были руководители из «обгоняющих» своё время. Ухитрялись строить жильё людям, тянуть асфальт в глубинку. Тогда же область принимал Воротников Виталий Иванович. На большущей ферме под Россошью его, городского человека, поразили не упитанные, ухоженные хрюшки. Всерьёз огорчили, чего он не скрывал, тяжкие условия труда свинарок. Запомнилась горькая фраза о женщинах: «И они ещё поют...»

Постепенно и в верхи дошло, что деревня – не бездонная бочка. В годы, поименованные «застойными», где медленно, где быстрее жизнь на селе менялась к лучшему. Сейчас просто трудно поверить, что в той же Россоши птичница в белом халате и туфельках заходила в птичник. Как награду ей вручали ключ от квартиры в благоустроенном доме. В отпуск ей выпадала туристическая (не челночная, за товаром) поездка если не за границу, то по стране, или путёвка в санаторий, дом отдыха.

Когда город дружно проголосовал за перемены, рабочий класс смирился с деиндустриализацией – разгромом промышленности, а село вроде отмолчалось. Нет, на выборах в большинстве оно заявило, что не принимает развала коллективных хозяйств. Крестьянство, привыкшее к коллективному труду, теперь перевоспитывают мытьём и катаньем, хотя «сало русское едят». Но не везде. Сметливый хозяин ухитряется «минус» сменить на «плюс».

Побывайте в Жилино, что в Россошанском районе, у самой межи с Украиной. Там на пустыре за лето возвели руками украинских мастеров и по их проекту тоже красно-коричневый особняк в четыре этажа. Снизу доверху его начиняют оборудованием. Скоро восемь человек, по двое в смене, за сутки смогут отгружать двадцать пять – тридцать тонн муки. Что будет именно так, председатель коллективного хозяйства Василий Иванович Остроушко нисколько не сомневается.

– Кирпичный завод сделали. Хлеб из нашей пекарни вся округа знает, ест и нахваливает. За подсолнечным маслом с Украины едут. А мукой не одну Россошь обеспечим.

За холмом, уже в Кантемировском районе, на хуторе Златополь расцветает частное хозяйство Сергея Николаевича Пархоменко. На въезде – молодой фруктовый сад. Машинный двор на асфальте, под крышей – закрома с зерном. Пошла в рост ореховая роща перед роскошным двухэтажным особняком – овальные окна, двери. То рабочее место хлебопёка и маслобойщика. А дальше пруд, в нём карпы нагуливают жирок. Стропила над крышей нового дома, где разместятся столовая и гостиница. Зачем она-то фермеру?

– С Севера приезжают покупатели-оптовики за подсолнечным маслом, где им отдохнуть?

Как же удаётся частнику, коллективным хозяйствам вроде Жилинского или колхоза «Правда» Кантемировского района, или всему Лискинскому району в целом пусть не благоденствовать, но развиваться? Можно много и долго рассказывать про то, как кирпич меняли на удобрения, а полновесный колос превратили в хлеб. Это живые деньги на каждый день. А за масло добыли лес, металл, машины. Это, так сказать, конкретный механизм выживания. Главное же в другом – у руля сельхозпредприятия стоит хваткий, в лучшем смысле этого слова, человек. На Руси ведь не одни вятские хватские.

А будь такой рулевой вобласти?

Да, можно, как это делал А. Я. Ковалёв, регулярно являться народу на телеэкране и понятно объяснять, кто вынуждает за бесценок забирать с ферм молоко, из амбаров и токов – зерно. Можно уговаривать крестьянина потерпеть: он привычный к трудностям. Можно даже в слове поклониться ему.

Поначалу председательский корпус пытался убедить главу-губернатора: терпение и у сельского жителя не бесконечно. Выдвигали предложение собрать за «круглый стол» самых башковитых руководителей из города и села. Сообща обдумали бы, как помочь друг другу. Воронежские экскаваторы, скажем, нужны Волгограду, Ростову, Минску, Харькову, а нам – тракторы и комбайны. Нововоронежская атомная сбросила бы цену на электроэнергию для крестьян. Удобрения не отгружали бы чохом в эшелонах за рубеж, на свои чернозёмные поля везли. А чего стоило разыграть «сахарную карту», возьмись оборонка – военные заводы с мастерами и учёными мирового класса – за оснащение свекловода настоящей техникой.

На разного рода совещаниях высказывалось немало толкового, порой запальчиво. Ковалёв или не захотел услышать, илиэто ему было не дано. Слишком настойчиво поднимавшихся за трибуну обозвали крикунами, умерили им пыл. Кто-то перегорел, а кто-то молча работает на благополучие участка, каким доверено руководить. Они-то и утверждают, что дело хозяином ставится.

Как бы нам найти того, кто умеет строить дом не на песке?..

          Ноябрь

          Власть – всласть

В детстве меня отец брал на сенокос. Событие незабвенное. Жили в степном селе на суходоле, а за буграми и ярами скрывался заманчивый мир с речкой в лозах и зеленоватым лугом. Однажды в бригаду на покос заехал постоянно ходивший колхозным начальником местный мужик. Илья Гаврилович стал жаловаться на нервотрёпку, на судьбу-злодейку. Косари пожалели его: плюнь, мол, на всё, бери косу и становись в ряд.

Илья Гаврилович охотно согласился – поплевал в ладони и вместе с косцами вышел на покос.

– Вжик! вжик! – Только успевай помахивать косой! Сосед уходит вперёд, а задний наступает, грозит отстающему подрезать пятки. «Вжик-жик!», – скоро Илья Гаврилович запарился, сбросил рубаху, погодя скинул майку. В перекур, когда отдышался, вытер взмокшую раннюю лысину и пообсох, сказал  чистосердечно с простодушием, как свой своим:

– Работать хорошо, а руководить лучше.

Эти его слова частенько со смехом погодя вспоминали косари, когда кого-нибудь шуткой пророчили в начальство. «Командовать ведь лучше, сам Илья Гаврилович признал».

Покинули уже белый свет те последние косцы и их колхозные бригадиры, председатели. Но на перевыборных собраниях в селе с улыбкой схоже напутствуют нового «голову». Шутят, отдавая себе отчёт, понимая, что ноша рулевого по-своему тяжела. Несли и несут её многие довольно успешно. А вот испытание властью выдерживают далеко не все. Не зря на сей счет народом сказано, что в камне вырублено: хочешь узнать человека – сделай его начальником...

Так сложилось, хочешь – не хочешь, каждый из нас нынче лично пристрастен к выборам главы государства, области, района, города или села. Бесконечная череда избирательных кампаний многим поднадоела, а куда деваться. Уклад жизни принят большинством, будь добр подчиняться. Правила игры таковы, что даже отмахнешься, не возьмешь в руки выборный листок, – твое неучастие значимо, твой «не голос» тоже может оказаться «решающим», в конце концов.

Сейчас то поражаемся, то негодуем, глядя, как возле больного президента идут публичные разборки среди дорвавшихся до власти. Каждый рвёт на себе рубаху с криком «За державу обидно!». Чем, кстати, и расположили к себе тех, кто в ответственный момент в избирательном бюллетене поставил галочку против фамилии Ельцина. Им же поспособствовали те, кто не пошли к урнам, молча, по сути, присоединившиеся помимо своей воли к проголосовавшему большинству. Выборы, оказывается, как картёжная игра. «Ставки сделаны, ставки сделаны, ставки сделаны, господа!» Толку теперь возмущаться:

– Голосовал за Ельцина, а получил Чубайса!

Не надо винить телевизор, выключать радио, рвать газету, одурачивших кого-то из нас. Таковы правила буржуазной выборной игры. Вспомните, когда Ельцин устал слышать напоминания об обещании лечь на рельсы в случае повышения цен, тогдашний пресс-секретарь Костиков услужливо подсказал уже произнесённое западной знаменитостью: ради победы на выборах можно на публике и шляпу съесть. Так что, нужно учиться, не быть доверчивым к любому, кто заявил о своём хождении во власть.

Отыграли летнюю всероссийскую массовку, на очереди – выборы губернатора. Масштаб пониже, но спектакль нисколько не пожиже. Объявляются претенденты. Кто-то, вдохновлённый примером Брынцалова, желает стать хоть на час знаменитым. Другой – пролетит Лебедем, на финише попросит своих избирателей отдать голоса явному победителю. Чем попытается войти в его расположение и заполучить портфелишко во власти и приманчивое место у кормушки.

Будут, надеемся, и приятные знакомства с толковыми людьми, хорошие встречи и открытия. Пока же явных кандидатов, проходных, намечается два. Равно достойные – утверждают знающие их. А знают обоих на селе и в городе многие. Вышли они из народа и остаются с ним, что нынче редкость.

Шабанов ещё в молодости оставил о себе добрую память в Кантемировском районе. Хозяйственный воз достался ему тогда нелегкий. Принял ведь почти загубленную животноводческую отрасль и вместе с помощниками довольно быстро восстановил поголовье скота, вывел колхозные и совхозные фермы из прорыва. Поддержал учёных из Воронежского сельскохозяйственного института с идеей аграрного ландшафтного земледелия. Как оказалось впоследствии, это направление в мировой агрономической практике является теперь магистральным. После предшественника первый секретарь райкома партии выгодно отличался открытостью, говорил не по-писанному, не чурался людей. Всё это вкупе ему. кстати, и зачлось спустя полтора десятилетия на первых выборах в областную Думу. Соперники каких грехов только не навешали «областному партократу», но обмануть избирателя не удалось. Их депутат успешно председательствует в Думе.

Шабанов не скрывает своих коммунистических, в трезвой оценке значения этого слова, убеждений. В минуты роковые октября девяносто третьего заявил о себе как политик-патриот и государственник. Таким он остаётся и в Совете Федерации, где по должности представляет нашу область.

Цапин хорошо известен в Воронеже, где совсем недавно жители именно ему отдали предпочтение, избрав главой городской администрации. В политике он, возможно, по-своему благоразумно не лезет в пекло. Считается руководителем восприимчивым к реформам. В губернаторской должности он сумел расположить к себе сельских жителей. Заевшийся «Воронежагроконтракт» заставил не валят дурака, а расплатиться с хозяйствами за взятую продукцию. Проявил решительность, когда под товарный кредит распорядился брать горючее. Большинству пахарей удалось по погоде «выхватить» свёклу, подсолнечник, вспахать зябь. Конечно, приятного мало быть должником, но ведь весь рыночный мир нынче живёт в долг. Главное, урожай не остался в поле, есть у хлебопашца хоть малая надежда выстоять, ещё продержаться.

Разумеется, вопросы у нас есть к каждому из кандидатов. Не подставят ли Шабанову, а значит, и области, подножку в Москве? Удастся ли ему поддержать деловые отношения с Центром? Настораживает то, что Цапин очень уж быстро расстался с прежней ответственной должностью, не успев исполнить свои обещания избирателям. Вдруг вновь поманят «пряником», не сменит ли так же легко губернаторское кресло? Сельских жителей тревожит одно: сможет ли будущий губернатор изменить в лучшую сторону положение затюканного донельзя хлебороба? Опыт Белгородской области рядом, в которой крестьянин вроде бы чувствует себя хозяином.

Сомнения избирателей кандидаты постараются развеять при встрече. Что они и делают. Пусть не обижаются их соперники, поскольку мы «новеньких» ещё не услышали толком, но даже при таком раскладе: выберем Шабанова? Изберём Цапина? – в любом случае вроде бы не прогадаем. Но… на глазах пишется повесть о том, как «поссорили» Ивана Михайловича с Александром Николаевичем.

Шабанов своей позицией не устроил кремлёвских кадровиков. Его ведь в губернаторы выдвинула оппозиция нынешней власти – народно-патриотическое движение. В противовес ему «благословили» на должность Цапина, назначив его за пару месяцев до выборов главой обладминистрации. Тем самым подчеркнули, кому отдают предпочтение. Головешка кинута в предвыборный костер. По-хорошему – тлеть бы ей, пока сама не затухнет. Да ведь не для того она туда кинута. Прежде всего, засуетились те чиновники, которым власть – всласть. Вдруг потеряешь её, записавшись не в ту команду поддержки. С радостью начали раздувать нечистый огонь и те, кто числят себя в демократах, коими они не являются и вряд ли станут.

Там усердный чиновник «топит» Цапина тем, что принуждает предпринимателя вносить деньги на предвыборный счёт этого кандидата. Или через районные администрации создаёт штабы, пачками рассылает в газеты заказные агитационные статьи-интервью по редакциям материально зависимых от бюджетной казны «районок».

Там «неистовый ревнитель» подставляет Шабанова, чуть ли не от его имени сообщает о том, что соперник – чубайсовский выдвиженец.

Кто с излишней преданностью лоб расшибает. Кому выборы – «мать родна». Правой рукой славословит одного кандидата, левой воздаёт хвалу другому. А то и сталкивает их друг с дружкой.

Смогут ли остановить этот бесовский чиновничий шабаш Цапин и Шабанов? Смогут ли вести предвыборную кампанию на равных не только между собой, но и с другими претендентами? Ибо – поглядит на эту свару, искусственно затяжную, избиратель, поневоле рассудит: «ставь на новенького». А таковым может оказаться – «третий лишний».

Быльём не поросло

Воронежские Чеховы

На рождественских святках в самый канун Нового 1878 года жителей слободы Ольховатка Острогожского уезда созвало на сход волостное правление. 622 домохозяина представляли 3125 ревизских душ. Тех, кто занесён в статистический список после очередной переписи-ревизии. Крестьяне-собственники вынесли «мирской приговор», в котором ходатайствовали об утверждении двухклассного училища.

О том, что просьба более чем назрела, свидетельствовал следующий факт. Бумагу для «Его превосходительства господина Директора народных училищ в Воронежской губернии» скрепили собственноручными подписями лишь 14 грамотных. Староста Тищенко и волостной старшина Лангавый «по безграмотству приложили печати». А далее на 15 листах следуют в подбор выведенные с затейливыми завитушками старательным писарем имена-фамилии тоже безграмотных.

Нас в этом списке тогдашнего населения Ольховатки интересует иное. Даже при беглом прочтении глаза обязательно споткнутся на фамилии «Чеховъ – Александръ, Сидоръ». Правда, в то время она ещё в обычном ряду. Тот, кто принесёт ей мировую известность, ещё таганрогский гимназист. С детства полюбив театр, он уже сам корпит над пьесой, какую располагал (смелость города берёт) увидеть на первой, и не меньше, сцене России – в Московском Малом и с непременным участием знаменитой Ермоловой. Благо – вольному воля, Антон три года оставался в Таганроге «один, как перст». Отец, неисправный должник, сбежал от судебных разбирательств, от долговой ямы в Москву. Вслед за ним туда перебралась семья. Лишь сын остался вначале оберегать дом, пока в нём не поселится новый хозяин, а затем – доучиваться в гимназии.

Будто наверстывая упущенное старшими в роду, Антон Чехов «в неделю по аршину читал». Старичку-библиотекарю надоедало разыскивать заказываемую литературу, потому подсказал заядлому читателю брать книги с полок подряд. «Вот я и отхватывал по аршинчику в неделю, – вспомнит писатель уже после, – очень интересно выходило, все книжки перемешаны были, всякие неожиданности получались». А ещё тот старичок непременно советовал: «Вы бы Костомарова читали». Вроде знал, что Чехов корнями из воронежской Ольховатки и ему будут особенно интересны рассказы о русской истории, написанные именитым земляком.

Но, скорее всего, в рождественский сочельник Антон Чехов склонился не над книгой – над самодельной тетрадью, сшитой из листов с водяными знаками Татаровской фабрики. А вокруг стола в комнатёнке незримо столпились разорившиеся отцы и рано взрослеющие дети – «Богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом...».

Герои «Безотцовщины» на сцену Малого театра тогда, увы, не попадут. Зато чуть попозже станет гербовым знаком театра «Чайка», взлетевшая на занавес из-под того же пера. А таганрогская рукопись благополучно переживёт самого автора. Её напечатают, затем и поставят в Праге, Берлине, Париже, Варшаве, конечно, в Москве. Кинорежиссёр, наш современник, вычитает в ней сценарный материал для фильма, какой прозвучит, речь о «Неоконченной пьесе для механического пианино». Дарованию юноши, который впоследствии станет Чеховым, будут дивиться учёные мужи и биографы писателя. И мы, его читатели, а земляки, особенно.

Дело в том, что те безграмотные мужики Александръ и Сидоръ, как и нынешние жители-уроженцы Ольховатки, носящие фамилию Чеховых, возможно, не просто однофамильцы Антона Павловича. Пусть дальние-дальние, пусть даже седьмая вода на киселе, но – родичи. Ибо род Чеховых «ведёт свое начало из воронежских недр, из Острогожского уезда». Став москвичом, при встречах с известным тогда издателем Сувориным, родом воронежцем, Чехов отметит: «Всякий раз, когда мы видимся, у нас бывает речь об Ольховатке, Богучаре...».

Если сам Антон Павлович в устных и письменных рассказах о себе оставался скуп, то отец Павел Егорович, «брат своего брата» Михаил Павлович, его сын Сергей Михайлович составили-написали довольно-таки подробно семейную летопись. Да и «какая-то Ольховатка, воронежская глушь», сам Воронеж населены не сплошь, хоть любим прибедняться, иванами, не помнящими родства. Журналист Валентин Андреевич Прохоров в областном архиве нашел документальные подтверждения родословному древу Чеховых, уточнил имена предков. Родство потомков по-нынешнему месту жительства разобрал-проследил сельский учитель Петр Сергеевич Полишко. А секретарь райкома КПСС Георгий Алексеевич Караичев лично власть употребил, создал краеведческий музей с уголком, посвящённым Чеховым. И было это ещё в шестидесятых...

А нынче май девяносто четвертого. Не просто цветёт, бушует сирень на краю Неровновки. Степное сельцо под Ольховаткой очень соответствует своему названию. И расположились на всхолмьях по бугру. И жизнь тут течёт неровно: скажем, в шестидесятых в школу ходило до двухсот ребят, по три десятка учеников в каждом классе, а  теперь тридцать на все девять Неровненской малокомплектной, так она называется. В девятом один ученик – Саша Николаев.

Наш провожатый Филипп Фёдорович, ещё крепкий телом старожил, единственный теперь носитель знаменитой фамилии тут, где на его памяти чуть ли не полсела было только Чеховых. Пока правились к этому приметному кусту сирени на выгоне, он рассказывал, что гражданскую войну «не захватил, родился позже», что колхозный перелом не помнит по малолетству, а вот Великая Отечественная «стоит в глазах».

– Человек десять Чеховых, мужики, не вернулись, погибли на фронте. После сколько выехало в города. А дома схоронили недавно последнего правнука Владимира Ивановича, его родство с Чеховым-писателем прослеживалось ясно.

Остановились с Филиппом Фёдоровичем у того места, куда он уже не однажды приводил таких же любопытствующих – из газет и журналов, с телевидения, даже из Франции гостя, чеховского поклонника. Сиреневая дикоросль, затравенелые не бурьяном-крапивой, а чистым пыреем бугорок печища и ямка погребка-подвала указывали, что хоть давно, но стояло здесь подворье.

– Тут располагалась маслобойка Артёма Чехова. Родного брата деда Антона Павловича. Сыча, по-улошному прозвищу.

Это второе сельское имя семьи позволяет Филиппу Фёдоровичу точно числить себя тоже в родстве с писателем.

– По отцу знаю только деда Ивана Даниловича. А вот мать, она тоже Чехова, Елена Николаевна из «сычей»...

– Судя по всему, ольховатские прямые предки Чехова были людьми одарёнными, в своём роде тоже талантами. – Слушаю размышления Караичева. Георгий Алексеевич из чудаков, кои мир украшают, кому дороги «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Не кроющий своих чувств патриот Ольховатки, она, родимая, для него пуп земной. Прекрасно знает её историю. Чему можно только искренне завидовать. Будь все мы хоть чуток схожими с ним, многих несчастий избежало бы наше многострадальное Отечество.

Когда Караичева втравишь в краеведческую беседу, а слушать его всегда интересно, то Георгий Алексеевич горячится. Вроде загодя сомневается, вдруг ты услышанному не поверишь. Говорит громко, напористо, да ещё отрывистыми взмахами руки помогает голосу.

Жаль, ослабли глаза, читать он уже почти не может, из-за чего очень страдает. На забывчивость жалуется, по-моему, больше для порядка, дабы подчеркнуть свой восьмой десяток лет. В памяти цепко держит события, имена и даты из документов, какие находил, изучал в пору создания местного музея.

– Взять хоть Артёма Чехова. Ах, как досадно, доподлинно не знаем его биографию. Хотя бы год кончины. Это многое бы прояснило.

Известно, подсолнечная маслобойка официального первозачинателя этого дела Бокарева, крестьянина графа Шереметьева из ближней к нам Алексеевки, появилась в тридцатые-сороковые годы прошлого века. Артём в ту пору тоже в зрелом возрасте, он с тыща восемьсотого года. Я, например, допускаю, что подсолнечное маслобойство зарождалось не только лишь на усадьбе одного Бокарева. Просто тому крестьянину повезло. Написал любознательный помещик статью о нём, её благополучно напечатали в журнале, вот и остались в истории фамилия, адрес – кто был первым. Согласись, «крёстным отцом» маслобойки нужно считать и Артёма Чехова, и других наших смекалистых мужиков, оставшихся безвестными.

Тем более – Ольховатка располагала к подобному изобретательству. В 1834 году у нас пустили сахарный завод. Второй в России. Можно числить почти первым, чуток раньше в Тульской области появилась сахароварня.

Если из буряка вываривали сахар, то отчего бы из подсолнуха не попробовать добыть масло. Мог так рассуждать башковитый мужик? Вполне. Один так мастерил маслобойку. Другой поглядел, сделал иначе. Третий ещё усовершенствовал. А земля слухом полнится. Крестьянский мир ведь жил не замкнуто. Съезжались на ярмарках, по престольным праздникам встречались.

Нет! Убеждён, неровненская маслобойка Артёма Михайловича появилась с бокаревской вровень. На меньшее не согласен.

...Переписываю с блокнота рассказанное Караичевым, а за листом слышу его басок с хрипотцой.

– А родной дед Чехова, чем уступит своему брату? Его, Егора Михайловича, выделил из своих крепостных крестьян хозяин – Александр Дмитриевич Чертков. Тот самый, что Москве уникальную историческую библиотеку в наследство оставил. О Черткове особый разговор. Чехову Егору доверил он управлять сахарным заводом. Скорее всего, показал себя мужик ещё при строительстве сахароварни. И этот же Чехов сообразил городить тут скотные базы. Откуда пошли и названия окрестных сел – Базы Большие, Малые. У завода всегда гора отжимок. А свекольный жом – прекрасный корм, кому непонятно. То помещику, а то и на свою долю Егор Михайлович, предприимчивый, как сейчас бы сказали, скупал в округе бычков, ставил гурты на откорм. Отъелись – на ярмарку их. Вот тебе рубли серебром. Те самые 875 числом, три с половиной тысячи ассигнациями, за какие выкупил себя и семью на волю. Заметь, этот крепостной увозил с собой из Ольховатки две скрыни, два деревянных сундука с книгами...

Георгий Алексеевич в своих предположениях, конечно, очень смел. Но во многом с ним соглашаться можно. Человек рассуждает, отталкиваясь от прошлой жизни края, которую он досконально знает.

Кстати, о «сычах». «Сычи» – прозвище неровновских Чеховых в артёмовском «колене». При всех различиях кустарных крестьянских заводиков в местах, откуда в мир пошло подсолнечное масло, добывалось оно схоже. Подсолнечные семечки обрушивали. Насколько можно чище отвеивали лузгу. Мололи их и прожаривали на жаровнях. Коржи на горячих сковородках шипят, говоря по-украински – сычат. Отсюда и название им – сычики. А дальше лепёшки из семян заворачивали в домотканое полотно и клали под пресс. Масло или выбивали дубовым клином (откуда пошло – маслобойка), или выжимали тоже в дубовой колоде с приводом не ручным, на конной тяге. Отжимки – сдавленные, а затем ссохшиеся коржи, сероватые цветом и колкие остатками семечковой лузги – жмых, макуха. Тоже пахучее лакомство ребятне, а сейчас – наизнатнейшая привада у рыболова.

Слева речка, справа речка, меж ними хатки под ольхой. Кто из Чеховых выбрал на жительство эту слободу? Наименование здешних селений шло от слова «свобода», вольными людьми считались их жители. Только с Ольховаткой вышла промашка. Она, как и некоторые иные, вскоре оказалась не совсем свободной. В тогдашней приватизации земли тоже не обделяло себя тогдашнее начальство. Бают, переселенцев в пути перехватывали некие агитаторы. В придорожной харчевне за чарочкой настоятельно зазывали сворачивать с развилки дорог у хутора Постоялого вроде туда, где степь оставалась ещё вольной. Обживался человек, а тут вдруг объявлялся истинный хозяин территории – потомок принявшего православие татарского мурзы. И ты теперь в «крепости» Тевяшовых – командиров Острогожского слободского полка. А дочь одного из них, Степана Ивановича, с каким, кстати, дружен был «наш Сократ» – философ Григорий Сковорода, Дуня – Евдокия Тевяшова вместе с приданым перевела тебя уже без спросу под руку предводителя Воронежского дворянства секунд-майора Дмитрия Васильевича Черткова. С их сыном, владельцем слободы, Александром сведёт судьба крестьянского сына Егора Чехова.

А имя «первое в народной тьме: Евстратий Чехов, поселенец– землепашец в этой Ольховатке, – пишет русский прозаик Борис Зайцев, биограф писателя. – Всё тут легендарно, начиная с имени Евстратий. И патриархально, полно сил, просто мощи природной. Евстратий и основал династию Чеховых, крестьян, связанных с землей и народом неразрывно, – в пяти поколениях свыше полутораста Чеховых».

Племянник Антона Павловича чётче прослеживает семейную родословную. Сергей Михайлович Чехов пишет о Емельяне Евстратовиче уже как о крепостном крестьянине. Подробнее о его сыне Михаиле Емельяновиче: «Человек непреклонной воли, детей воспитывал в исключительной строгости. Даже выросшие и поженившиеся сыновья находились в полном подчинении у отца и необычайно чтили его. Обращаясь к нему, говорили: «Паночи!» (от «пан отче»). Ходил всегда с большим посохом, медленной степенной походкой. Дожил до глубокой старости». Сведения эти почерпнуты из семейного архива.

Сыновья женятся, обрастают детьми. А свободных земельных наделов в Ольховатке нет. Ведь крепостные крестьяне не утрачивали собственных прав на землю и оставались владельцами приусадебных участков. Чтобы прибавить себе пашни, по дозволению помещика Михаил Емельянович ставит себе новый дом на хуторе крестьянина Неровного. С ним перебираются сюда дети с семьями, положив начало селу.

Иван «развёл фруктовый сад, сажал диковинные сорта деревьев...». Воспитал пятерых сыновей и ушел в монахи, в Ново-Афонский монастырь. Об Артёме уже знаем, «человек практического ума». Семён – самый бедноватый из братьев, «был чумаком, возил господские и купеческие товары в Ростов, Таганрог, Новочеркасск, Царицын». Василий сразу отделился от родных, поселился в недальней как от Ольховатки, так и от Неровновки слободе Нагольной. Он иконописец, его работы славились, получал заказы даже из Москвы.

Нас же особенно интересует Егор Михайлович, дед писателя.

В семье он не самый старший по рождению, второй сын. Но именно Егора отец – строгий Михаил Емельянович – оставил на своей усадьбе в Ольховатке. Почему глава семейства распорядился так, а не иначе? Говорят, Егор рос смышлёным, волевым, упорным в работе. Братья ему в этом, пожалуй, мало уступали. В семье он, предполагают, был первым образованным по тому времени человеком. «С большими препятствиями, прячась с дворовым грамотеем по хлевам и конюшням, он постиг грамоту... очень полюбил книги и читал чрезвычайно много, за что был часто бит». А когда же отцу пришлось просить у помещика разрешения на переселение, на прибавление земли, то, по-видимому, Егор в этих хлопотах стал главным помощником, ходатаем. Чем и заслужил у сурового Михаила Емельяновича особое уважение. Чертков тогда же мог глаз положить на грамотного парня, какого впоследствии возьмёт себе писарем, а затем и помощником в хозяйственных делах.

Батько женит сына на тоже крепостной девушке Фросе Шимко из семьи коневодов, жившей в Зайцовке Богучарского уезда, соседнего. Будущие сваты познакомились быстрее всего на ярмарках – слободских базарах, куда сгоняли на продажу табуны лошадей. Как нынче – автомашины.

Ефросинья Емельяновна и Егор Михайлович жили тем укладом, который и до недавнего держался у слободских старожилов. Жена называла мужа на «вы», а за глаза «они» не только из-за боязни, как могло показаться на первый взгляд. Этим подчеркивалось, прежде всего, уважение к отцу семейства. Растили они сыновей Михаила, Павла, Митрофана и дочь Александру. Цену грамоте Егор Михайлович уже по себе знал, потому старался, насколько возможно крепостному крестьянину, выучить детей.

Ольховатскую семейную хронику той поры летописно восстановит по памяти на исходе жизни Павел Егорович, отец писателя. Вот извлечения из неё.

«1825. Родился в с. Ольховатке Воронежской губ. Острогож. уезда от Георгия и Ефросиньи Чеховых.

1830. Помню, что мать моя пришла из Киева, и я её увидал». Здесь нелишне пояснение. Бабушка Антона Павловича была женщиной очень набожной. После рождения сына «по обещанию» пешком ходила на поклонение святыням. Не могла там, по-видимому, не зайти в храм, построенный дядей мужа. Петр Емельянович оставил землепашество и пошел странствовать, «исходил всю Россию пешком вдоль и поперек», собирал деньги на церковь и построил её в Киеве.

«1831. Помню сильную холеру, давали дёготь пить.

1832. Учился грамоте в с. школе, преподавали по А. Б. по-граждански.

1833. Помню неурожай хлеба, голод, ели лебеду и дубовую кору.

1834. Учился пению у дьячка Остапа.

1835. Ходил в церковь и пел на клиросе.

1836. Родился брат Митрофан.

1837. Приехал регент дьякон, жил у нас и учил меня на скрипке.

1838. В певческом хоре я пел 1-м дискантом.

1839. Учился Закону Божию у свящ. о. Константина Устиновского.

1840. Учился на сахарном заводе у арендатора Гирша сахароварению». Отметим, что к серьёзной работе сын приставлен в пятнадцать лет, а «трудовое воспитание» начиналось, конечно, сызмальства, само собой.

«1841. Отец откупил всё семейство на волю...». Ещё по указу Павла Первого крепостной был обязан работать на помещика половину рабочей недели. Егор Михайлович тоже на сахарном заводе приказчиком служил «триденщину», вёл и своё собственное торговое дело. По свидетельству родных – «глубоко завидовал барам, ... их свободе». Поставил себе целью – сколотить капитал и выкупить себя, семью из «крепости», что ему удалось сделать задолго до всеобщего освобождения крестьян.

Подвиг – по нынешним меркам.

«1842. Гирш отправил меня с быками в Москву для продажи.

1843. Выехали совсем из родины в Зайцовку к дедушке Шимке».

Хотелось бы, конечно, в Ольховатке или Зайцовке увидеть старинные строения из тех лет, когда здесь жили Чеховы. Пусть безмолвные, но свидетели той жизни. Сохранились лишь останки стен первого сахарного завода – и только. Никто теперь не укажет хотя бы место, где стоял двор Чеховых. Не устоял храм, в котором они обязательно бывали. Зато в Зайцовке ещё цела, правда, в страшном разоре, краснокирпичная Успенская церковь. Освящена в памятном для русского человека году – в 1812-м. Гуляют ветры под сводами, где творили молитву и наши Чеховы.

«1844. Из Ольховатки переехал в Таганрог 20 июля к купцу Кобылину.

1845. Начал там заниматься торговлею по конторской части».

Трудно сказать, не жалел ли после сам Егор Михайлович, ведь обручение с волей для него, отчасти и для детей, вышло по современной песенной присказке: если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло. Горожанином не станет, будет служить конторщиком, управляющим в имениях. Барские хоромы его не прельстят, выстроит себе маленькую хатку с двумя комнатками. И по убеждениям останется «ярый крепостник».

При выкупе из крепостных у отца не хватит денег на дочь. Чертков уважит толковому человеку и отпустит её «в придачу». Александру выдадут замуж за сельского писаря, грамотного, а, главное, добропорядочного человека Василия Григорьевича Кожевникова в слободу Твердохлебово, расположенную близ соседнего уездного Богучара. По воспоминаниям дочери Александры Егоровны, записал их её внук Андрей Константинович Руденко со слов своей мамы и дочери Кожевниковых Веры Васильевны, – «Егор Михайлович Чех, отец моей матери Александры Егоровны Кожевниковой, часто навещал свою дочь, проживающую в с. Твердохлебовка Воронеж­ской губернии в 15 верстах от уездного города Богучара. Это посещение обычно приуро­чивалось к осени, после окон­чания сельскохозяйственных работ в имении помещика Платова на Донщине, где Егор Михайлович работал управля­ющим. Путь в село Твердохлебовку был нелёгким, так как большую часть его надо было преодолевать на лошадях в дождливую осеннюю погоду. Для всех нас его приезд был радостным и желательным, особенно для его дочери, на­шей матери, которая очень тосковала за своими родными, будучи оторванной от них с юношеских лет своей жизни. Егор Михайлович тоже охотно проводил зиму у своей дочери Егоровны (так он её имено­вал), питая к ней особенное чувство трогательной жалости из-за её постоянной тоски по матери. Нас в семье было пять человек. Три старших сестры: Анастасия, Мария, Анна, брат Василий и я – младшая дочь Вера».

Краевед из Богучара Евгений Романов отметил, что Егора Михайловича знали и ценили, как толкового практика в сельском хозяйстве, особенно – пчеловодстве, в Земской управе Богучара. «В знак глубокого уважения ему присылали из управы газеты и всевозможную литературу, которую он с боль­шим интересом прочитывал. По словам детей Александры Егоровны, Егор Михайлович был очень умным и начитан­ным человеком, который на все вопросы давал разумные ответы».

В июле 1878 года Егор Михайлович овдовел, покинула мир земной его Ефросинья Емельяновна. Летом, осенью он гостил у родных в Москве, Калуге, а к Рождественским и Новогодним праздникам возвратился в семью дочери. Краевед Евгений Пажитков обнаружил в московских архивах два письма дяди писателя – Митрофана Егоровича. Адресованы они младшему брату, отцу Антона Павловича. В этих письмах подробно рассказывается о последних месяцах жизни и кончине Егора Михайловича.

После долгой поездки стал жаловаться на нездоровье. Пригласили в Твердохлебовку врача из Богучара. Он объяснил слабость больного возрастной сердечной недостаточностью.

Егор Михайлович  в марте «в воскресенье 11 числа пророчески сказал: теперь я всех детей и внуков проведал и благословил так, как Исаак Яакова, Иосифа и братию его; этим я приготовил себя к погребению.

Живя папенька в Твердохлебовой, до трёх разов бывал по целым неделям болен тяжко, затем опять ходил в церковь, говорил, шутил, читал и писал; и всё собирался в Таганрог. Одно известие прохожего солдата из Таганрога, что у нас в городе свирепствует чума, сильно его встревожило, так что уложило в постель. Ему представилось, что меня и Георгия нет на свете. Затем мои письма одно за другим возвратили ему спокойствие.

По приезду из Богучара 12 марта он обедал, после кое-что портняжил, наконец, почувствовал дурноту. Был приглашён священник для исповеди, после которой ему стало легче. Предложили папеньке пособороваться, он изъявил желание. Одно Евангелие лежа слушал, прочие сидя. По окончании таинства елеосвящения встал с постели, пока духовенство выпило по стакану чая, пожелал пройтись по комнате, поддерживаемый с одной стороны Василием Григорьевичем, с другой сестрой. На повороте обратно он приклонил колени, и более у нас не стало отца-благодетеля…»

«Воистину Христос воскресе!

Любимый брат Павел Георгиевич и

милая сестра Евгения Яковлевна!

По получении мною печальной телеграммы из станции Кантемировой от нашего племянника Ивана Феофановича Луценкова о кончине нашего бесценного родителя 13 марта я немедленно ответил депешею с убедительною просьбою в Кантемировку, чтобы с погребением подождали нашего с Людмилою Павловной приезда. Того же числа оставили дом, семейство, больного Георгия, лавку, мы отправились вечером в 11 часов по железной дороге на Ростов. Через сутки в 11 часов вечера мы прибыли на станцию Кантемирову, где ожидал нас Иван Феофанович. Через час поехали на лошадях 45 вёрст в Твердохлебову. В 7 часов утра в четверг 15 марта мы стояли над телом нашего милого папаши и рыдали. Кончина его последовала в понедельник 12 числа в 5 часов по полудни. Мы не надеялись его застать на столе, между тем он был невредим так, что духовенство сказало, что если Митрофана Егоровича не будет и сегодня, то есть в четверг, то оно может ждать ещё сутки и перенести тело в церковь. Лицо его было ясно и спокойно.

Священник о. Константин прочитал отходную молитву и тут же при всех молил Бога, дабы он и ему даровал такую же христианскую кончину безболезненную не постельную, мирную, ибо и он очень преклонных лет.

Через час после нашего приезда отслужена была соборно панихида, через два часа явилось всё духовенство – три священника, диакон и причетники, и опять служили панихиду пространную как первую. Когда вынесено было тело на крыльцо, было: … святого Евангелия чтение; затем лития и прочее. Когда спустились во двор, то же самое. Когда вышли за ворота тоже повторилось. На колокольне производился печальный протяжный звон. Шествие к церкви началось похоронным пением: Святый Боже – на старинный напев. Когда прочли два раза по трижды трисвятую песнь, опять процессия остановилась, и сподобился наш. На протяжении всего пути до храма шествие останавливалось после прочтения дважды Святый Боже. Что было крайне умилительно и трогательно. Так я нигде не видел, и в городе ни за какие деньги нельзя удостоиться такого погребения; на что прошло много времени. Литургия отслужена Св. Иоанна Златоуста, на которой тоже всё начиналось от первого: Господи, помилуй…

При отпевании погребения вся слобода держала свечи в руках. Священник о. Михаил сказал в своё время надгробную проповедь над телом покойника. Её я вам сообщу. К погребению бесценнейшего нашего папеньки все зятья, внуки и внучки съехались, также и мы из Таганрога, как Св. апостолы со всех концов Вселенной на Успенье Пресвятой Девы Марии на облаках предстали; одних только вас не было, да и милого моего Георгия, который до сих пор рыдает за дедушкой. Печальное шествие на кладбище было также медленно и с литиями и чтениями Евангелия. Затем покрыли гроб землею, сделали могилу и поставили дубовый крест с резьбою имени и фамилии, кто здесь покоится. Этот крест был несён впереди хоругвей из дома и до кладбища. Остались мы сиротами…»  

Так сложилось, что Егор Михайлович восьмидесяти лет скончался на руках дочери. Выпадет лежать им рядом на сельском кладбище, в нынешние шестидесятые годы ещё сохранялась могильная плита. В Твердохлебовке канет в безвестность дедов сундучок, в каком хранились письма внука-писателя. Потеря невосполнимая. Многотомное собрание писем Чехова – это интереснейший роман его жизни, в котором каждая страница «или прекрасна, или нужна», и важна.

Всё это случится позже, а тогда, в начале сороковых прошлого века, семья свободная, отец распорядится так. Старшего сына Михаила направит на обучение переплётному делу в Калугу, где тот и откроет собственную мастерскую. Митрофана и Павла заберет с собой на юг России. Обживутся братья на побережье Азовского моря – в Таганроге. В тогдашнюю рыночную экономику сыновья, как и отец, впишутся с трудом. Купеческой славы не наживут. Торговое занятие во все времена требует особого склада характера. Скупость же, хитрость, изворотливость не почитались в роду Чеховых.

До наших дней сохранятся не юношеские, а лишь поздние фотографии ольховатских Чеховых. Это уже городские люди в манере одеваться: костюм-тройка, часы на цепочке, которая свисает небрежно с жилета. Лица привлекают правильностью черт, открытостью. Братья по моде той поры щеголяют бородкой. Чем дольше рассматриваешь портреты, тем больше убеждаешься – доброта исходит от лиц, доброта человека верующего. А они таковыми и были. Церковный староста Митрофан Егорович создал городское благотворительное братство, помогавшее беднякам. Павел Егорович тоже считал, что «вера есть свет истинный». В семье последнего – «Тысяча восемьсот шестидесятого года месяца Генваря семнадцатого дня рождён, а двадцать седьмого крещён Антоний. Родители его Таганрогский 3-й гильдии купец Павел Георгиевич Чехов и законная жена его Евгения Яковлевна, оба православного исповедания...».

Антон – третий сын в семье. Ему выпадает роль старшего, что в чём-то схоже с судьбой деда, кому он обязан появлением на свет.

Антон Чехов «вышел из народа» и – не ушёл из него. Не только в своих книгах. Его стараниями выстроено четыре сельских школы.

Есть разные догадки о происхождении фамилии «нашего» Чехова. Дядя писателя Митрофан Егорович, романтичная душа, уверял родных, что их предок был чех, бежавший из Богемии в Россию.

– Я так думаю, душенька, что простому крестьянину бежать из своей родины незачем и даже почти совсем невозможно. Наверное, это был какой-нибудь особо знатный человек.

Усматривалось родство тоже с именитым литейным мастером Андреем Чоховым. Современник Ивана Грозного, Бориса Годунова и Михаила Романова за свою жизнь при трёх царях отлил державе 1600 пушек. Самая известная многим знакома – Царь-пушка в московском Кремле.

Вероятнее, всего ближе к истине сам Антон Павлович, написавший: «Во мне течёт мужицкая кровь».

По свидетельству брата, Михаила Павловича, действительно «прадед и дед носили у себя в Ольховатке прозвище «Чехи», а не Чеховы». С этой фамилией в натуре мне пришлось столкнуться в далёкой стороне. После института направили работать в новосибирский городок Карасук. Там «степь да степь кругом», на тысячи километров ни бугорка, ни овражка, лишь озёра, речки с голыми берегами. Как та – Кара-сук, что точно означало: чёрная вода. На окраинной улочке указали домик одинокой старушки, какая принимала на постой квартирантов из учителей. У калитки сразу же удивили весело толпящиеся гурьбой в палисаде горячие жёлтым цветом чернобривцы. Будто опередили, приехав сюда из моей донской стороны на поезде дальнего следования. А дальше – больше. Украинским говором певуче встретила словоохотливая хозяйка. Когда показала свободную комнатку, услышала, что меня квартира вполне устраивает, радушно пригласила пообедать. На стол она ставила глубокую миску, легонько встряхивая её, чтобы в масле выкупались... золотобокие вареники с творогом. Даже творог называла по-нашенски – сыром. Отмахал четыре тыщи вёрст с гаком – и на тебе, как снова в родимую слободу попал.

– Вроде знала, гость заявится. Налепила вареников с сыром. Похожи на мамины? – Обрадовавшись избавлению от надоедливого одиночества, хозяйка говорила и говорила.

Несколько лет назад похоронила мужа. Дети взрослые. Перетянули её к себе поближе, из села в городок, купили этот домик. Она сама и покойный муж считали себя коренными сибиряками. Бабушки-дедушки молодыми перебрались сюда давно с Украины. Фамилию моя хозяйка носила короткую – Чех. Конечно, поинтересовался:

– Вы с чехами не в родстве?

Засмеялась. Оказывается, у её мужа часто допытывались об этом. Когда оказывался вдали от дома – служил в армии, воевал на фронте, никаких предков из чехов не знали. А фамилию в роду выводили от прозвища некоего сичевика-запорожца, ненароком расчихавшегося после чарки крепкой горилки в час, когда его принимали в казачье братство.

Подтверждение услышанному встретилось в словаре Юрия Федосюка «Русские фамилии». Чеховых в России много, отмечает учёный, но потомки чехов лишь немногие из них. Нецерковное имя Чох, иногда оно писалось «чех», означало чихание. Так могли назвать ребёнка, которого «чох одолел», называли так и здорового, чтобы уберечь его от чихания и связанных с ним болезней.

Запорожские же вольности нам хорошо известны с детских лет со страниц незабвенного «Тараса Бульбы». Только открой чудо-книгу великого Гоголя, в яви оживут витязи разгульного мира восточной России. Если это художественное творение, допускающее вымысел, то летописец казачьей истории Яворницкий документально показывает, что принятый в запорожцы тут же менял свою родовую фамилию на какое-нибудь новое прозвище, весьма метко характеризующее его то ли с внешней, то ли с внутренней стороны. Выбором фамилии нередко правил случай. Примеров тому тьма. «Спускались с кургана. Круто, а трава сухая. Я оступился, упал и покатился вниз. «Коржом, коржом свалился!» – закричали казаки. И с того дня все меня звали Никитою, по прозвищу Коржом. Так появлялись на свет, разносились в поколениях Ворона и Коза, Сорока и Бабак-Байбак, Голопуз и Бородавка – несть подобным числа. Отчего же Чиху-Чеху не выплеснуться из буйной головы весёлого придумщика. Перемена имени делалась ввиду того, чтобы скрыть прошлое новопоступившего в Сечь и уже за содеянные грехи не выдавать его московским или польским властям.

Теперь и подумаем. Отталкиваясь от семейной родословной Чеховых в той части, где она скрыта «легендарным туманом», Бунин, скажем, писал о Чехове: «Удивительная у него родословная. Крестьянский род, явившийся с севера». Правда, строками ниже Иван Алексеевич не столь уж категоричен. Он допускает: «...вероятно, с севера, а не из украинских земель, так как речь Чеховых и в ХIХ веке и раньше была русская. (Называя себя неоднократно в письмах «хохлом», А. П. Чехов, вероятно, имел в виду, что его бабушка со стороны отца (Ефросинья Емельяновна, урожденная Шимко – прим. автора) была украинкой)».

Жаль, что Бунину не довелось читать письмо Чехова чешскому критику и переводчику. В 1891 году Августин Врзалу попросил Антона Павловича дать ему краткую автобиографическую справку. Писатель высказался в ней ясно: «Дед мой был малоросс, крепостной».

В Ольховатке Чеховы, скорее всего, разговаривали, как все – на южнорусском наречии, в котором неразделимо, что вода родников, слилась языковая стихия великоросса и малороссиянина. Уроженцы здешних мест хорошо знают, что обе языковые ветви или по раздельности одинаково доступны. Родом из воронежской Кантемировки, Евгений Плужник стал самобытным украинским поэтом двадцатого столетия. Выросший в сёлах близ той же Кантемировки и Россоши, Алексей Прасолов известен как современный нам русский поэт. Историк и писатель Николай Костомаров, его родную слободу Юрасовку называли ещё Верхней или Малой Ольховаткой, писал на русском и украинском.

Любопытным будет собственный пример. Вспоминаю практические занятия в институте. Вооружённые познаниями в науке диалектологии, мы, студенты-филологи, по произношению пытались опознать – кто и откуда родом. Ответы находили почти безошибочно. Все споткнулись крепко лишь на мне. Репаного, как у нас на селе говорят, воронежского «хохла», даже не вкусившего ещё как следует в новой городской жизни русской речи, принимали за... Ни за что не угадаете – «окающим» северянином. Называли моими Архангельск, Вологду, Горький-Нижний Новгород...

Что касается написания Чех или Чехов, то это дело писарской техники. На украинской стороне говорят – Плужник, у нас в России он же – Плужников. Ворона стал Вороновым, Сорока, не в обиду пусть сказано, обернулась Сорокиным, Шило зазвучало Шилов – и так далее, и тому подобное...

Выходит, первый Чехов в Ольховатке мог быть пришельцем равно как с русского севера, так и с Днепра. Сиротская дорога в ту пору схоже вела на Дон чаще обездоленных...

Высказав это, заколебался – ставить в конце предложения точку или знак вопроса. Выручило многозначное отточие, какое – как хочешь, так и принимай.

Филиппу Фёдоровичу Чехову водить гостей по селу было тяжеловато. Хоть и скрывал, но больные ноги выручала суковатая палка, какую он прихватил с собой по случаю – гнал корову в стадо. Слушать его интересно.

– Один я, Чехов, тут остался. Был ещё Филипп, постарше. Погиб в войну. Я тоже свободно мог не остаться в селе. Сколько раз траплялся случай. Отец офицер, выслужил в Ленинграде квартиру, а попал на Ленинградский фронт. После того, как наши Неровновку освободили, военком направлял меня учиться в военное училище. Уступил то место односельчанину.

– Самому воевать не довелось, двадцать седьмой год рождения на фронт не брали. Винтовку в руках держал. Как у нас бои прошли, зачислили меня в истребительный батальон. Пленных итальянцев водил конвойным. Слушались. Куда им бежать? Сугробы в пояс, мороз. Я для них за спасителя...

– Тракторист, а работал больше бригадиром. Назначат, а правду скажешь начальству – снимут. Кому правда нравится, если она глаза режет. Пройдёт время, забудется, опять бригадиром просватают.

– Чехова кто не читал? Перво-наперво, знают все Ваньку Жукова, Каштанку...

Я книгу брата писателя Михаила «Вокруг Чехова» хорошо знаю, там о нас, неровненских, сказано. Интересно знать – откуда и кто мы. Раньше ведь как, помоложе был, поедешь куда, услышат фамилию, обязательно спросят: ты, мол, Чехову не родня?..

– Сам не помню, от старших знаю – тут находилась олийныця. – Так, по-здешнему, Филипп Фёдорович называет маслобойку. Олия и есть пахучее янтарное масло из подсолнуха. А все А– и Олейники, О – и Алейниковы могут не сомневаться: фамилия им досталась в наследство по профессиональному занятию предка. Артём Чехов тоже был олийнык-маслобойщик.

Филипп Фёдорович застал живым сельский Софиевский храм, какой строился, конечно, при участии Чеховых. Разрушили его перед войной. Как принято, церковь стояла на возвышении. Неровновка и сама-то на буграх, а на околице будто кто специально ещё курган насыпал. Пока неспешно поднимались на вершину, Чехов рассказывал то, что не удивляло. Подобное уже не однажды приходилось слышать в других сёлах. Храм у них необыкновенной красы, лишь в Киеве был схожий. Паломничество в старину считалось обычным, на поклон святым мощам ходили часто. В памяти старших навечно оставались золотые купола Лавры, из уст в уста передавались о них молва, а сравнение напрашивалось само собой – в нашем селе тоже, как в Киеве. Хотя, кто спорит, деревянная или каменная сказка всегда была творением мастера, церковь не просто красила славянский мир. Тот, кто задумал и бросил клич рубить колокольные шатры, хорошо знал, что рухнут жизненные устои...

Когда же взошли на холм, поверил Филиппу Федоровичу сразу. Иначе и быть не могло. Мастер не мог ударить в грязь лицом перед самой природой, сотворившей неземное на земле. Вроде чего тут особенного? Поле да дубрава, Небожин лес. Долгий яр да пруд в нём, Стрижковский ставок. От изножья кургана неровные улочки Неровновки, а в прозрачной дали угадываются хуторки – Гирлы ли? Степной? И вдруг понимаешь – почему все твои спутники разом замолчали. Перед нами – Русь! Не слобода и село, не уезд и район, даже не страна в меняющихся межах. Русь – древняя, настоящая и вечная...

Проживи Чехов не сорок четыре года (только – сорок четыре...), уверен, он бы приехал на родину предков. Он даже ехал сюда однажды. «Пахнет степью и слышно, как поют птицы. Вижу старых приятелей – коршунов, летающих над степью... Курганчики, водокачки, стройки – всё знакомо и памятно... Хохлы, волы... белые хаты, южные речки... – всё это мелькнёт, как сон...».

Приехал бы и остался.

Петр Чалый

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"