В Морозовке я бывал не раз. Село со времени появления железной дороги – заречный, залужный пригород станции Россошь. Не в одном поколении здешние жители ремеслом связаны с «чугункой», по которой уже вторую сотню лет гудят поезда, сближая серединную Россию с её южными окраинами и северной Москвой. Не в одном поколении жители села наполовину рабочий, мастеровой люд, наполовину – в крестьянских заботах.
О Морозовке сейчас речь потому, что здесь родина поэта Алексея Прасолова. Правда, в автобиографии он всегда писал: родился в 1930 году в селе Ивановка Михайловского (позже – Кантемировского) района Воронежской (а точнее – в Центрально-Чернозёмной области). Тот тоже недальний от Россоши суходольный степной теперь уже хуторок так и остался лишь паспортной строкой в его судьбе. В 1937 году семья перебралась в слободу Морозовка, да и прижилась в ней.
Крайняя сельская улочка, дворы в один ряд, огородными полосами – к речной луговине, а глазастыми окнами домов – на просторный выгон, вытоптанный телятами, гусями и ребятнёй: друг перед другом две сколоченные из жердин буквы «П», означающие футбольные ворота. Дома нередко, как и обычные пристанционные постройки, снаружи обшиты вагонной дощечкой. Стоят вроде одетые в одинаковые темно-коричневого немаркого цвета рубахи, выдают профессиональную принадлежность хозяев.
То лето 1978-го года выдалось небедным на дожди, даже в августе по-весеннему густо зазеленела чистым спорышом-муравой не выбитая колесами улица.
Бывая в селе, вот так постучаться в низкое окошко уже знакомого домика не решался, не осмеливался тревожить материнскую душу расспросами.
В палисаде шелестел листами корявый клен. Учуяв чужого человека, загремела цепью, залаяла собака. «На место!» – прикрикнул голос. Калитку открыла пожилая женщина. Невысокая, как и сын, круглолицая, сразу заметно сходство и в лице. Приложив козырьком к надбровью ладонь, прикрыв ею глаза от солнечного света, смотрела на незнакомых пришельцев.
– С Алешей вместе работали? – переспросив, заторопилась. – Так чего ж тут стоять? Проходьте, проходьте... – певуче произнося слова вперемешку на русско-украинский лад (так разговаривают здесь все сельские жители и называют себя «хохлами» по национальности, вкладывая в это понятие свой смысл, считаясь «русско-украинцами»), зазвала нас в хату. – Там холодок держится, чего на жаре париться. – Улыбалась и подшучивала: – Головы, хлопцы, пригинайте, а то о притолоку шишак набьёте. Мы от роду невысоки, по себе и строились.
Внутри хатёнка казалась не такой уж и низкой, как землянка поглубже полами сидела. Разделена на две половины печкой и перегородкой. Убранством комнаты немудрёные. Бросалась в глаза цветастая клеёнка, которой был укрыт стол. Из комнаты в комнату простланы половики в широкую полоску домашнего тканья. Притулилась книжная этажерка, без книг сиротливая. Цел гвоздик, на каком висела скрипка, в юности Алексей любил на ней играть и сам пел песни, чаще украинские, хранимые мамой. Прикрытые вышитыми рушниками в простенках между окошками и над ними висели в рамках из деревянных планочек успевшие пожелтеть и ещё свежие с виду фотокарточки.
– Алёшу молоденького узнаете? – позвала мать смотреть фотографии. – Рамки на бечёвочках, легко снимаются, – объясняла и снимала застеклённые листы настенного семейного фотоальбома. – В руках виднее. Я сама часто так на них гляжу.
Вере Ивановне за семьдесят, но по виду не скажешь – старушкой ещё постесняешься назвать. Как и всякая деревенская женщина её лет, голову повязывает белым платочком, узелок под подбородком, в немаркой одежде. Разговаривает охотно и неторопливо.
– Мой первый муж Тимофей, Алёшин отец, бросил нас и село покинул...
«Жить розно и в разлуке умереть» – горчайшую строку Лермонтова предпошлёт Прасолов одному из пронзительных своих стихотворений.
Ветер выел следы твои на обожжённом песке.
Я слезы не нашел, чтобы горечь крутую разбавить.
Ты оставил наследие мне -
Отчество, пряник, зажатый в руке,
И ещё – неизбывную едкую память.
Так мы помним лишь мёртвых...
– А Гринёва я стала по второму мужу, – рассказывает Вера Ивановна. – Был Сергей Иванович тоже наш, ивановский. Сошлись – и сюда, в Морозовку. Работали – он каменщиком на железной дороге, я в колхозе. В тридцать седьмом ещё сына родила, Ваней назвали. Ладком всё было, кабы не война. Осиротила Ваню, а Алёшу – дважды, погибли отец и отчим.
И когда окровавились пажити,
Росчерки резких ракет
Зачеркнули сыновнюю выношенную обиду.
Память!
Будто с холста, где портрет незабвенный,
Любя,
Стёрли едкую пыль долгожданные руки.
Это было, отец, потерял я когда-то тебя,
А теперь вот нашёл – и не будет разлуки...
Мать не стала, что вполне объяснимо, выносить нам, заезжим по случаю, пусть даже давний тот сор из избы – далёкую семейную драму. Годы спустя, когда её уже совсем старенькую заберёт из села к себе в Краснодар меньший сын, сводный брат поэта, Иван Сергеевич Гринев, родственница Ирина Сергеевна Белогорцева «обскажет, как Алёшу судьба с детства скалечила».
– Литвиновы, это семья Веры, народ мудрый, себе на уме, хотя любили и пошутить. Дошутковались, как у них вышло – дочери не дали выйти замуж за любимого парня. А когда посватался Тимофей Прасолов, уже не отказали, проводили дочь в чужую хату.
Родился там у них Алёша. И вот Тимофея забирают на срочную службу в армию. Все бы ничего, почти дождались его возвращения. А Вера скандалила с сестрой мужа. Та в отместку написала напраслину брату на солдатку. Тимофей поверил и как отрезал: в Ивановку не вернусь, с Верой жить не буду!
Так невестку с сыном вырядили с прасоловского подворья.
О том, как нелегко в те дни жилось молодой вдове при живом муже, поведала краеведу Алиму Морозову спустя много лет жительница Россоши Нина Тимофеевна Удовенко. В 30-е годы отец Нины, которая была на шесть лет старше Алексея, возглавлял парторганизацию ивановского колхоза. Однажды зимой 1932 года, возвращаясь из школы, Нина услышала доносившийся из хаты плач ребёнка. Она заглянула в дом и увидела там сидевшего на холодном земляном полу одинокого маленького Алёшу. Девочка пожалела мальчика и увела его к себе домой.
Поздно вечером к Удовенковым заглянула вернувшаяся с колхозной фермы Алёшина мать, уже успевшая обойти всех соседей в поисках сына. В это время Алёша, накормленный и отогревшийся, играл со своей добровольной нянькой. Наверное, матери нелегко было согласиться с тем, что её ребенку лучше в доме у чужих людей, а не в собственной хате, Ведь Вере Ивановне приходилось чуть свет, оставляя сынишку одного, бежать на работу. Но она, пересилив себя, робко попросила: «Можно он ещё у вас побудет?». Родители Нины только переглянулись, не зная, как ответить, а дочь радостно воскликнула: «Хорошо! Пусть Алёша живет у нас. Я буду его нянчить». Так маленький Алёша оказался в семье парторга Удовенко. Он прожил у них зиму, весну и часть лета. Всё это время Нина заботилась о нём, как о своем младшем брате.
Память о маленькой няне Алексей Прасолов сохранил на всю жизнь. Уже, будучи известным поэтом, он не раз навещал Нину Тимофеевну. Случалось, когда был при деньгах, приходил к ней с подарками, а в трудные моменты она сама его подкармливала.
В романе из писем Алексея Прасолова «Я встретил ночь твою», составленном Инной Ростовцевой, есть скупые сведения поэта о своей родословной. Дед Григорий Прасолов «дал мне имя в память о своём любимце – сыне, погибшем в японскую войну». Отец Тимофей Григорьевич «был военным с 1931 до 1941 год. В 41-м погиб. Видел его в последний раз в 1937 году. Брал меня с собой – мать не отдала. Больше он не женился. Есть человек, служивший с ним, – он мне много рассказывал об отце. От неграмотного парня – до командира, в первые дни – фронт и через месяц гибель. Дома – фото: отец с товарищем по службе. Я похож на него лицом. А нравом – в деда, так мать говорит», в её отца Ивана Петровича Литвинова. Отчим Гринёв Сергей Иванович был призван на фронт в августе 1941-го, рядовой, пропал без вести в июле 1944 года.
Порылся в краеведческих книжках. Оказывается, Ивановке в тридцатые годы кукушка откуковала лишь один век. Жил-поживал на степном хуторе крестьянин с сыновьями, сохранял помещичий инвентарь от осени до весны, пока не наезжали на полевые работы наёмные люди. Известна дата: в 1828 году на ковыльный косогор переселилось больше полусотни семей из-под Острогожска – из села Таволжно-Воскресенка. Были ли среди них Прасоловы? Кто знает. Фамилия ведёт происхождение от прасола – разъезжего скупщика скота и других товаров для перепродажи. В городах Приднепровья слово приобрело значение «скупой», так что с профессиональным занятием фамилия уже могла не связываться. Предки Алексея Тимофеевича по отцовской, равно и по материнской линиям могли, конечно, оказаться на острогожских холмах со стороны Московской Руси, а вероятнее всего – как и большинство тогдашних поселенцев, пришли из Малороссии. Русское переначертание фамилий с окончанием на -ов встречается даже в наши дни. Литвиновых, кстати, в здешней местности поныне встречается немало, Прасоловы и Прасолы попадаются реже. В семидесятые годы коренное население Россоши нежданно-негаданно разбавили переселенцы. Потребовались строители и специалисты. Сельский городок среди полей становился промышленным. На его окраинах поставили корпуса электроаппаратного и химического заводов. Индустриальным ветром занесло сюда Прасоловых из Орловщины. От них услышал, что там, в Колпнянском районе, есть даже село Прасолово. А фамилия встречается «сплошь и рядом», но произносится иначе, с ударением на первом «о».
Сам же Алексей Прасолов, как и большинство его сверстников на юге области – Воронежской Слобожанщине, графу «национальность» в паспорте и личных листках по учету кадров заполнял так – «украинец». А в своих письмах не однажды отмечал: «Принесли ещё новых книг. Кобзарь – на украинском языке. (Я – Шевченко принимаю только в подлиннике, это был первый поэт в моей жизни, влиявший в раннем возрасте так, как не влиял даже Пушкин)».
У Веры Ивановны я допытывался тогда: как часто сын бывал на своей малой родине? Там прожито в детстве шесть главных лет, это ведь возраст, в каком открывался мир.
Мать пожала плечами.
– Все не с руки туда дорога – жизнь так складывалась. – Добавила, что гости из Ивановки навещают её нередко. – Село большое было, три колхоза. А теперь, говорят, и школу закрыли...
Сейчас Ивановки, считай, нет. Дикоросль опалила кинутые подворья. Лишь в летнюю пору сюда перегоняют на полевой баз скот да тракторы-комбайны рушат тишину.
...близ пруда, где ныне омут,
Где, говорят, бывал Толстой,
Родился я -
скажет Прасолов в поэме “Владыка”. Всё верно, за холмом-яром стоял некогда хуторок Ржевск, куда и приезжал в гости к другу Владимиру Черткову великий русский писатель Лев Николаевич Толстой. Так что – Ивановку Алексей Тимофеевич не забывал.
– Война, остались одни. Сколько ему, Алёше, лет тогда? – вспоминала Вера Ивановна. – Одиннадцатый год пошёл. За хозяина в семье стал. Рос смирным, послушным. Ваня – тот оторвиголова. Помощником мне Алёша. Брата вынянчил. Учился хорошо. Таисия Ивановна, по русскому языку учительница, в пример его всегда ставила. Меня встретит, обязательно скажет:
– Толковый у тебя сын, Ивановна. Постарайся, чтобы после школы не бросил учёбу. Знаю – трудно. Да парень же смышлёный...
Много лет спустя школьную учительницу Таисию Ивановну Акимову разыщет её ученик. Она уже выйдет на пенсию, жить будет в другом селе. Алёша Прасолов привезёт ей в подарок свою книгу стихов.
На колхозном поле как-то я разговорился с женщиной-сеяльщицей. Она оказалась не только ровесницей Алексея Тимофеевича, но и в детстве жила с ним по соседству.
– Фронт когда проходил здесь, самолёты часто бомбили дорогу железную, то мост на ней через речку, то аэродром, и на село падали бомбы. Матери нас прятали в погребе. Алёша всегда с собой кота забирал. Игрались с ним, нестрашно становилось. Про кота-то Алёша стишок выдумал. Складно вышло. Хлопчикам-друзьям он отчего-то не признавался, что стихи сочиняет. Стеснялся, наверно, вдруг засмеют.
«Милого зверя детства не забывал и сам Алексей Тимофеевич. Спустя десятилетия он писал близкому человеку: «Вспомнился далекий год: мне пять лет. Мама на работе весь день, дома – под замком – я и кошка. Дружили здорово. А потом я стал пяти лет ходить в школу. Рядом жила учительница Феоктиста Ивановна (вот запомнилось). Она дала мне букварь и тетрадь. Учеником, конечно, не числился, но со всеми вместе научился читать и писать. Кошка прибегала к школе, делили хлеб».
«Складные стишки» позже тоже припомнились поэту и легли «лыком в строку»:
...Первый стих, сливая в голосе
Дерзость, боль и смех,
Покатился эхом – по лесу,
А слезами – в снег.
– Оккупацию, фронт переживали тяжко. Хатку нашу развалило, – припоминала мать. – Собрались с духом и затеяли строиться. Стены из глиняного самана выложили, крышу камышовую напнули. Получилась не хуже, чем у людей, нас перестоит точно.
С Алёшей вдвоем хату ставили. Наработаемся, думаешь, как к постели бы добраться. А сын за удочку. Попрошу: отдохни лучше. Куда там. Любил рыбу ловить. С пустыми руками с речки не возвращался.
Из-за этой стройки год учёбы пропустил. Семилетку закончил в сорок шестом, а в сорок седьмом в педучилище в Россоши поступил учиться. Читал много, потому и друзей было мало. Стихами начал заниматься, из Москвы книги ему пачками присылали. Вся этажерка была заставлена. Это сейчас – какие раздала, что растащили.
Когда ни глянешь – уже с книжкой сидит. Я ему не перечила, свою дорогу выбрал. – Мать рассказывала, рукой безостановочно и бережно гладила лежавшую на коленях фотографию.
Ладоней тёмные морщины -
Как трещины земной коры.
Вот руки, что меня учили
Труду и жизни до поры.
Когда ж ударил час разлуки,
Они – по долгу матерей -
Меня отдали на поруки
Тревожной совести моей.
Вот и – ударил час разлуки.
– Светился насквозь, – таким Алёшу в юношеском возрасте помнила мать.
Пётр Чалый (Россошь Воронежской области)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
