Александр Сергеевич Пушкин – это имя, сверкающее, как многогранный бриллиант чистейшей воды, сопровождает нас с младенчества до самых преклонных лет. В любом возрасте мы находим в творчестве поэта глубоко родные нам темы, переживания, болевые точки.«Единственный по глубине, ширине, силе и царственной свободе духа, он дан был нам для того, чтобы создать солнечный центр нашей истории, чтобы сосредоточить в себе все богатство русского духа и найти для него неумирающие слова… Все бремя нашего существования, все страдания и трудности нашего прошлого, все наши страсти, – все принято Пушкиным, умудрено, очищено и прощено в глаголах законченной солнечной мудрости. Все смутное прояснилось. Все страдания осветились изнутри светом грядущей победы»1.
Творчество Пушкина – это всегда предстояние перед Высшей Правдой, Высшей Красотой, Высшим Судом. Любуясь пейзажем, прекрасной женщиной, благородным поступком, значительным историческим эпизодом, поэт видел в них отражение Света Великого Художника, Творца. В интересовавших его событиях он слышал не просто мерную поступь истории во времени, но Промысл Божий, управляющий историческими процесами.«В мире Пушкина человек (привыкший, по крайней мере с эпохи Просвещения, считать себя безусловно единственным субъектом и, в общем, хозяином бытия) на самом деле существует, действует, поступает и мыслит перед Лицом действительного Субъекта бытия — Лицом не только все видящим, но и действующим. Такое представление о человеке само по себе старо как мир, но соль моего утверждения в том, что для Пушкина — то как творца оно вовсе не «представление», «убеждение», «идея» и прочее, а — непосредственная данность его художественного опыта, являемая ему в творческом процессе»2.
Будучи в ссылке в селе Михайловском Александр Сергеевич написал трагедию «Борис Годунов» (1825), навеянную чтением «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. То, что он создал, поразило его самого: «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да сукин сын!»3. Спустя год появилосьнеобычайное по силе воздействия и по глубине содержания стихотворение «Пророк» (1826):
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
Но что же за глагол был вложен в уста поэта Божественной волей? – Не жестоко обличающий, укоряющий, грозящий страшной карой. Но взывающий к совести и милосердию, к осознанию Божественной Правды, поистине глас Божий в сердце человека, открывающий уму глубины собственного существа и помогающий увидеть первопричину своих бед и несчастий, – попрание закона Христова, написанного на скрижалях сердца (Рим. 2, 15). Именно в этом – трагедия не только самого царя Бориса, но и народа, который избрал убийцу своим главой.«Люди несчастны, потому что они сами виноваты. Вот о чем трагедия.Автор «Бориса Годунова» смотрит на человеческую историю как бы извне (в отличие, например, от западной исторической трагедии — ведь Шекспир находится как бы «внутри» истории, им воссоздаваемой, он смотрит на падший мир изнутри самого падшего мира). И оказывается, что главное действующее лицо, режиссер всего — Божий Промысел. Все происходит так, как нужно. Процесс истории у Пушкина — это процесс искажения людьми Божьего замысла о человеке, но это процесс, над которым все время есть попечительный взгляд, который не дает человеку свалиться окончательно в пропасть. Промысел печется о человеке и дает ему возможность опомниться. Эта возможность — в финале, когда тот же самый народ, который избрал Бориса на царство, а потом отвернулся от него, стоит — и почти на его глазах убивают другого мальчика, царевича Феодора»4. Трагично повторилось убийство мальчика-царевича уже в начале ХХ века, в 1918 году.«Сбылось все — не прошло и ста лет после окончания трагедии. И сбылось притом в масштабах, неслыханных в старину, в непредставимом, разбухшем виде: был убит не только мальчик, царевич, но и царь, и царица, и сестры, и приближенные; и полились реки крови, какие не снились XVII веку; и Смутное время, длившееся тогда полтора десятилетия, захлестнуло весь XX век. Ну не пророк ли?»5
После написания «Бориса Годунова» А.С. Пушкин был уже убежденным сторонником монархической власти как наиболее органичной для России. В 1830 году во время своего вынужденно-затянувшегося пребывания в родовой усадьбе, встаринном селе Большое Болдино Нижегородской губернии поэт написал произведения, ставшие драгоценными жемчужинами русской классической литературы. Одним из циклов стали короткие пьесы «Маленькие трагедии», о которых А.А. Ахматова писала, что они не былиуслышаны не только современниками, но и друзьями поэта: «Быть может, ни в одном из созданий мировой поэзии грозные вопросы морали не поставлены так резко и сложно, как в «Маленьких трагедиях» Пушкина»6. Особое место среди них занимает перевод фрагмента из пьесы шотландского поэта Джона Вильсона «Чумной город», – «Пир во время чумы». Здесь – открытый вызов Богу во время общенародной катастрофы.«Это трагедия отступничества, трагедия попрания и извращения веры, всего, что свято»:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
«Гимн Чуме с магической силой захватывает нас — не только эстетически, но и до душевных глубин. Мы открываем и опознаем в себе соучастников кощунственного пира, в душе подымается ответное вдохновение, какие-то «пузыри земли», ложь незрима в сиянии ослепительной и высокой правды, нас сладостно влечет и притягивает то, что Вальсингам назовет «сознаньем беззаконья», захватывает прелесть горделивой исповеди без покаяния, признание в падении, но в падении вверх, в надзаконную высоту, где позволено, красиво и хорошо все. Из таких темных вдохновений и складывается чудовище толпы, то духовное поле, в котором «отец лжи» может орудовать как у себя дома, придавая подмене ценностей и насмешке над верой … облик духовной высоты, характер подвига, ореол святости: «святости» черной, но оттого еще более влекущей — как разврат»7.«Пир; его картина», – писал Достоевский, – картина «общества, под которым уже давно пошатнулись его основания. Уже утрачена всякая вера; надежда кажется одним бесполезным обманом; мысль тускнеет и исчезает: божественный огонь оставил ее; общество совратилось и в холодном отчаянии предчувствует перед собой бездну и готово в нее обрушиться. Жизнь задыхается без цели. В будущем нет ничего; надо требовать всего у настоящего, надо наполнить жизнь одним насущным. Все уходит в тело, все бросается в телесный разврат и, чтоб пополнить недостающие высшие духовные впечатления, раздражает свои нервы, свое тело всем, что только способно возбудить чувствительность. Самые чудовищные уклонения, самые ненормальные явления становятся мало-помалу обыкновенными. Даже чувство самосохранения исчезает»8.
«Безбожный пир, безбожные безумцы!»…
«Маленькие трагедии» были холодно приняты не только сторонними читателями, но и друзьями Пушкина. Поэт изменился, к чему они не были готовы: «Понятия, чувства восемнадцатилетнего поэта еще близки и сродны всякому, молодые читатели понимают его и с восхищением в его произведениях узнают собственные чувства и мысли, выраженные ясно, живо и гармонически. Но лета идут — юный поэт мужает, талант его растет, понятия становятся выше, чувства изменяются. Песни его уже не те. А читатели те же и разве только сделались холоднее сердцем и равнодушнее к поэзии жизни. Поэт отделяется от их, и мало-по-малу уединяется совершенно. Он творит — для самого себя и если изредка еще обнародывает свои произведения, то встречает холодность, невнимание и находит отголосок своим звукам только в сердцах некоторых поклонников поэзии, как он уединенных, затерянных в свете»9. Назначение поэта возвещать Божественные истины чувствовалось Пушкиным очень остро, он ясно осознавал, что дар слова был ему дан свыше:
Но лишь Божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.
(1827)
***
18 сентября 1826 года состоялась замечательная встреча поэта с государем Николаем Павловичем, вызвавшим его из Михайловского, где Пушкин отбывал ссылку.Александр Сергеевич был доставлен к императору для личной аудиенции. Беседа происходила с глазу на глаз в Чудовом монастыре. После разговора с поэтом царь подозвал к себе Дмитрия Николаевича Блудова (будущего Министра внутренних дел; 1785–1864) и сказал ему: «Знаешь, что нынче говорил с умнейшим человеком в России?» Позже, рассказывая о своей беседе своему другу графу Юлию Струтыньскому, Пушкин вспоминал: «Время изменило лихорадочный бред молодости. Все ребяческое слетело прочь. Все порочное исчезло. Сердце заговорило с умом словами небесного откровения, и послушный спасительному призыву ум вдруг опомнился, успокоился, усмирился; и когда я осмотрелся кругом, когда внимательнее, глубже вникнул в видимое, — я понял, что казавшееся доныне правдой было ложью, чтимое — заблуждением, а цели, которые я себе ставил, грозили преступлением, падением, позором! Я понял, что абсолютная свобода, не ограниченная никаким Божеским законом, никакими общественными устоями, та свобода, о которой мечтают и краснобайствуют молокососы или сумасшедшие, невозможна, а если бы была возможна, то была бы гибельна как для личности, так и для общества; что без законной власти, блюдущей общую жизнь народа, не было бы ни родины, ни государства, ни его политической мощи, ни исторической славы, ни развития; что в такой стране, как Россия, где разнородность государственных элементов, огромность пространства и темнота народной (да и дворянской!) массы требуют мощного направляющего воздействия, — в такой стране власть должна быть объединяющей, гармонизирующей, воспитывающей и долго еще должна оставаться диктатуриальной или самодержавной, потому что иначе она не будет чтимой и устрашающей, между тем, как у нас до сих пор непременное условие существования всякой власти — чтобы перед ней смирялись, чтобы в ней видели всемогущество, полученное от Бога, чтобы в ней слышали глас самого Бога. Конечно, этот абсолютизм, это самодержавное правление одного человека, стоящего выше закона, потому что он сам устанавливает закон, не может быть неизменной нормой, предопределяющей будущее; самодержавию суждено подвергнуться постепенному изменению и некогда поделиться половиною своей власти с народом. Но это наступит еще не скоро, потому что скоро наступить не может и не должно».
— Почему не должно? — переспросил Пушкина граф.
— Все внезапное вредно, — ответил Пушкин, — Глаз, привыкший к темноте, надо постепенно приучать к свету. Природного раба надо постепенно обучать разумному пользованию свободой. Понимаете? Наш народ еще темен, почти дик; дай ему послабление — он взбесится»10.
Возмужавший, приобретший совсем иной взгляд на предметы Пушкин был непонятен для многих и неприемлем для его прежних друзей с революционными взглядами. Поэта стала преследовать клевета о том, что император смог купить его расположение. Он отвечал:
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
О нет! хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный;
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.
(1828).
***
«Я знаю царя лучше, чем другие, потому что у меня к тому был случай. Не купил он меня золотом, ни лестными обещаниями, потому что знал, что я непродажен и придворных милостей не ищу; не ослепил он меня блеском царского ореола, потому что в высоких сферах вдохновения, куда достигает мой дух, я привык созерцать сияния гораздо более яркие; не мог он и угрозами заставить меня отречься от моих убеждений, ибо кроме совести и Бога я не боюсь никого, не дрожу ни перед кем. Я таков, каким был, каким в глубине естества моего останусь до конца дней: я люблю свою землю, люблю свободу и славу отечества, чту правду и стремлюсь к ней в меру душевных и сердечных сил; однако я должен признать, (ибо отчего же не признать), что императору Николаю я обязан обращением моих мыслей на путь более правильный и разумный, которого я искал бы еще долго и может быть тщетно, ибо смотрел на мир не непосредственно, а сквозь кристалл, придающий ложную окраску простейшим истинам, смотрел не как человек, умеющий разбираться в реальных потребностях общества, а как мальчик, студент, поэт, которому кажется хорошо все, что его манит, что ему льстит, что его увлекает!
Помню, что, когда мне объявили приказание Государя явиться к нему, душа моя вдруг омрачилась — не тревогою, нет! Но чем-то похожим на ненависть, злобу, отвращение. Мозг ощетинился эпиграммой, на губах играла насмешка, сердце вздрогнуло от чего-то похожего на голос свыше, который казалось призывал меня к роли исторического республиканца Катона, а то и Брута. Я бы никогда не кончил, если бы вздумал в точности передать все оттенки чувств, которые испытал на вынужденном пути в царский дворец, и что же? Они разлетелись, как мыльные пузыри, исчезли в небытие, как сонные видения, когда он мне явился и со мной заговорил. Вместо надменного деспота, кнутодержавного тирана, я увидел человека рыцарски-прекрасного, величественно-спокойного, благородного лицом. Вместо грубых и язвительных слов угрозы и обиды, я слышал снисходительный упрек, выраженный участливо и благосклонно.
«Как, — сказал мне Император, — и ты враг твоего государя, ты, которого Россия вырастила и покрыла славой, Пушкин, Пушкин, это не хорошо! Так быть не должно»11.
Тот 1828 год был тяжким для поэта. Он написал прекрасное, глубоко личное стихотворение «Воспоминание»:
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
В том же году поэт создал мрачное стихотворение «Анчар». Тоска привела его к мыслям о бессмысленности земного бытия:
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум…
Последнее стало известно митрополиту Московскому Филарету, который ответил на пушкинские горькие строки:
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана;
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.
Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Душу сам наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал.
Вспомнись мне, Забытый мною!
Просияй сквозь мрачных дум!
И созиждется Тобою
Сердце чисто, правый ум!
Спустя два года Александр Сергеевич размышлял о Божественном присутствии в его творчестве:
Твоим огнем душа палима
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт.
(1830)
Александр Сергеевич много размышлял о роли поэта, об отношению к нему народа. Он знал, насколько легковесны и непостоянны суждения толпы и умел оставаться самим собой:
Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Поэт трезво видел настоящее и предвидел будущее, он был готов принять все, что посылал ему Божественный Промысл:
...Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.
(1830)
«Ни один поэт в мире не написал: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать», — это написал только русский поэт. И в этой одной строке больше Православия, чем во многих декларациях, где на каждом шагу употребляются слова Бог, Спаситель и так далее: это не манифестация убеждений, а экзистенциальное, внутреннее выражение православного мироощущения, хотя автор, вероятно, и не думал об этом»12.
Поразительной была отзывчивость Александра Сергеевича к красоте Божия мира и глубинам переживаний человеческой души: еще совсем мальчиком в стихотворении «Воспоминания в Царском селе» (1814), описывая Екатерининский парк, он наблюдал, как
«Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывет в сребристых облаках».
Или в романтическом стихотворении «Сраженный рыцарь» (1815) юноша написал акварельно-прозрачный пейзаж:
«Последним сияньем за лесом горя,
Вечерняя тихо потухла заря.
Безмолвна долина глухая;
В тумане пустынном клубится река,
Ленивой грядою идут облака,
Меж ими луна золотая».
Пейзажная лирика поэта блистательна:
…Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
(1829)
***
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы.
(1833)
Прекрасна смиренная русская природа, но поэт пережил яркую красоту Кавказа, передав ее необыкновенную, дикую прелесть:
«Дробясь о мрачные скалы,
Шумят и пенятся валы,
И надо мной кричат орлы,
И ропщет бор,
И блещут средь волнистой мглы
Вершины гор…»
(1829)
Меж горных стен несется Терек,
Волнами точит дикий берег,
Клокочет вкруг огромных скал,
То здесь, то там дорогу роет,
Как зверь живой, ревет и воет —
И вдруг утих и смирен стал…
(1829)
***
Будучи лицеистом, Пушкин уже был способен пережить самое горькое страдание, которое только может коснуться сердца человеческого, – потерю веры. Несмотря на то, что стихотворение «Безверие» (1817) было написано им как задание, оно полно самого искреннего сострадания к душе, потерявшей Бога:
Смирите гордости жестокой исступленье:
Имеет он права на ваше снисхожденье,
На слезы жалости; внемлите брата стон,
Несчастный не злодей, собою страждет он.
Кто в мире усладит души его мученья?
Увы! он первого лишился утешенья!
***
Лишенный всех опор отпадший веры сын
Уж видит с ужасом, что в свете он один,
И мощная рука к нему с дарами мира
Не простирается из-за пределов мира.
Ритмичная «Песнь о Вещем Олеге» (1822) стала настоящим гимном русского воинства в начале трагично-великого ХХ века:
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хозарам,
Их села и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам.
Так громче музыка! Играй победу!
Мы победили: враг бежит, бежит, бежит.
Так за Царя, за Родину, за Веру
Мы грянем громкое «ура! ура! ура!»
Огромное место занимает в творчестве Александра Сергеевича Пушкина лирическая поэзия:
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою…
(1829)
Благодарный свет, пронизывающий стихи Пушкина, посвященные предметам его любви, окрашивает каждую его встречу солнечным теплом, для него это – встреча со святыней:
Вдруг остановишься невольно,
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты…
(1832)
Человек для Пушкина – это центр вселенной, но не как нечто самодовлеющее, а как образ Высшего Существа, образ Истины, образ высшей Красоты, поэтому он замирает с благоговением перед созданием Божиим. Его любовь – всегда светла, всегда благодарна и предельно щадяща:
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим. (1829)
Еще в лицейские годы Александр Сергеевич Пушкин начал писать волшебную поэму-сказку «Руслан и Людмила» (181–1820), начальные строки которой каждый из нас помнит еще с раннего детства:
У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем, и ночью кот ученый
Всё ходит по цепи кругом;
Идет направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
…
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою-Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский дух... там Русью пахнет!
Другая поэма Пушкина «Медный всадник» была написана им в Болдино в 1833 году. Здесь представлен поразительный образ Петра, железной волей отрубившего Древнюю Русь от Новой России и погубившего немало ни в чем неповинных простых русских людей. Пушкин явился тем чудесным, богодарованным звеном, соединившим воедино европейскую Россию и традиционную Русь:
«Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Поэтические сказки Пушкина – мелодичны, музыкальны и очень народны. Словно Древняя Русь повествует в них свои старинные преданья. Они поднимают глубочайшие нравственные вопросы, а также центральные вопросы бытия человека: алчность, совесть, обещание, жажда власти и честолюбия и проч.
«…Пушкин по сию пору одна из самых горячих точек нашей душевной жизни, своего рода солнечное сплетение русской культуры»13. «Пушкин – наше все», – писал Аполлон Александрович Григорьев. Россия, русская душа отображается в нем во всей ее полноте. Творчество Пушкина положило начало и прозе Н.В. Гоголя, и раскрылось более основательно в пророческих «Бесах» Ф.М. Достоевского:
Вьюга злится, вьюга плачет;
Кони чуткие храпят;
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин...
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
(1830)
Особенно необходимо сказать о чувстве своего Отечества, о той неизмеримой любви, которую питал к нему поэт, связанный глубокими корнями с самой древней истории Русской земли:
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам
1830)
В одном из юношеских споров поэт утверждал: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие» (1825). Много позже, в 1836 году он писал Чаадаеву: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человека с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал».
В ответ на оскорбления ФаддеяБулгарина А.С. Пушкин написал «Мою родословную» (1830).
«…
Родов дряхлеющих обломок
(И, по несчастью, не один),
Бояр старинных я потомок;
Я, братцы, мелкий мещанин.
….
Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил;
Его потомство гнев венчанный,
Иван IV пощадил.
Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин.
Смирив крамолу и коварство
И ярость бранных непогод,
Когда Романовых на царство
Звал в грамоте своей народ,
Мы к оной руку приложили,
Нас жаловал страдальца сын.
Бывало нами дорожили;
Бывало ... но — я мещанин.»
Он смотрел на происходившие политические события трезвым, ясным взглядом мудреца:
«Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас...
…
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.»
(1831)
Особняком в творчестве Александра Сергеевича стоит его роман в стихах, дивный «Евгений Онегин», над которым онработал свыше семи лет, с 1823 по 1830 год. Можно сказать, что не только поэт создавал роман, но само произведение воспитывало поэта. «Роман в стихах «Евгений Онегин», став центральным произведением Пушкина (даже время работы над ним — это центральное семилетие пушкинского творческого пути), оказался также и центром всей классической русской литературы, которую один западноевропейский писатель назвал святой литературой и которая до сих пор — чудо и загадка для всего мира. Эта книга стала бесспорной вершиной национальной поэзии, и в то же время она заложила основы и дала своего рода «программу» русского классического романа как главного жанра литературы и центра всей русской культуры»14. Два центральных образа романа – Татьяны «милый идеал», в которой Пушкин воплотил свое представление об идеально прекрасном человеке, способном на великую жертвенную любовь; и образ Евгения Онегина, который «к жизни охладел», но которого, быть может, спасет любовь.«Этот роман — не только и не столько «энциклопедия» жизни России в первой трети XIX века, сколько русская картина мира: в ней воплощены, в ней действуют — строя ее сюжет и судьбы героев, образуя ее неповторимо прекрасный, живой и вечно движущийся облик — те представления о мире, жизни, любви, совести, правде, которые выстраданы Россией, всем ее огромным опытом, историческим и духовным, ее судьбой и верой….
Две России взаимно притягиваются и взаимно противостоят в «Евгении Онегине»: Россия Татьяны и Россия Онегина»15.
Пушкин в последние годы своей жизни часто задумывался о главном смысле бытия, душа его все сильнее тянулась к Богу:
«Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить... И глядь — как раз —умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег».
(1834)
В 1836 году поэт переложил, следуя своему сердечному велению, молитву, которую любил с детских лет, – покаянную молитву святого Ефрема Сирина, читаемую в Великопостные дни:
2Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. Пушкин. Россия. Мы. М., 2001.
3 Из письма П.А. Вяземскому около 7 ноября 1825 года, из Михайловского в Москву.// Пушкин А.С. Собрание сочинений. В 10-ти томах. М., 1977. Т. 9. Письма 1815-1830 годов.
4 Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. М., 2001.
5Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. М., 2001.
6 Ахматова А.А. Каменный гость Пушкина (1947). (Опубликована в 1958 году)
7Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. М., 2001.
8Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. М., 2001.
9 Из набросков статьи о Е.А. Баратынском. // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений, 1837-1937: В 16 т. М.; Л.: 1937-1959.Т. 11. Критика и публицистика, 1819-1834.М., Л., 1949.
10 Воспоминания изданы в Кракове в 1873 году под псевдонимом Юлий Сас.
12Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. М., 2001.
13Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. М., 2001.
14Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. М., 2001.
15Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. М., 2001.
16«Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».
Галина Чинякова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
