О народном поэте Тимонине в свое время восторженно шумела московская критика, а у него издана всего одна книжка…
Как не нравился нам, двадцатилетним журналистам, приход в редакцию этого неказистого старика. Да не старика вовсе, а старичка – небольшенького росточка, сухонького, вечно с помятой сумочкой коричневатого цвета.
Узрев его из редакционного окна, подавалась команда: "Бежать! Опять приехал и будет приставать со своими стихами". Опять редактор, часа два потратив на посетителя, даст поручение: стихи не править, а вот знаки препинания расставить, как следует.
Приказ начальника – закон для подчиненного, и начиналось мучительное корпение над выдернутыми из старых тетрадей листочками. Ломаный почерк, буквы, отдельно стоящие друг от друга, и нарисованные самые обыденные картинки – вот тебе и стихи. Это не Евтушенко, это не Вознесенский, только-только входящие в моду большой аудитории. Там мало, что понятно, но все хвалят, удивляются гениальности. А тут что – потрепанный жизнью старый человек, который пришел, принес исписанные листки и потребовал от редактора один и тот же гонорар – бутылочку красного.
Но время, как бы это ни банально звучало, расставит все на свои места, и однажды, после очередного прихода надоедливого старика, получив задание поработать над знаками препинания, просто вздрогнул от ясной и привлекательной картинки: "Поймал репейник у дороги теленка рыжего за хвост". Это что-то от Есенина, от любимого Пришвина, от живого на события Паустовского.
Поймал репейник... Эта колючка, которой в босоногом детстве кидались друг в друга и норовили попасть непременно в голову, чтобы она запуталась в волосах, чтобы выдирали ее из волос и плакали от боли. А тут теленок рыжий, и за хвост. А дальше-то, дальше!
Скворца качает дуб столетний,
Как дед внучонка у ворот.
Весна в накидке разноцветной
По чистой улице идет...
Вот тебе и старикашка! Как же так: настоящего и не разглядели. И уже по-другому, уважительно и незаметно радостно, встречали мы Михаила Тимонина, когда он приезжал в июле из Киева в свою родную Яковлевку, неказистую деревеньку, приткнувшуюся к дивеевской дороге. Здоровались, не пропуская к редактору, усаживали за стол, окружали и просили почитать новые стихи.
Они лились, хитренько улыбался мудрец-редактор, и, незаметно на столе появлялась бутылочка красного.
"МОЛОДОЙ АПРЕЛЬ"
После войны фронтовик Тимонин затормозил в столице. Ехать некуда, Горьковский автозавод принял бы, наверное, обратно, да только сердце не захотело волноваться юностью, тяжелой и одновременно безмятежной. Поиски работы привели в театр Советской Армии. Отдел кадров повертел военный билет, поспрашивал о профессии – ее не было, и предложили одну-единственную должность истопника.
Михаил Тимонин – батрачный человек, деревенский, потому и решили театральные: дров наколет, принесет, печи затопит. Тепло в театре обеспечено. Так оно и было – к работе не привыкать. А когда трещат и радуются огнем дрова, радуется возле открытой дверцы голландки человек. Глядеть на огонь – думать о хорошем, так ему еще в раннем сиротском детстве говорили. Плохих мыслей не надумаешь, а значит, о людях плохого не скажешь.
В такие минуты доставалась из грудного кармана военного кителя засаленная и потрепанная на уголках тетрадка, муслякался кончик химического карандаша, и рождались стихи. О детстве, о лесных полянах, о весеннем дожде и родных яковлевских просторах, где встань на крутой бугорок и далеко видна, вплоть до самого горизонта, незатейливая березовая жизнь.
Здесь же, в театре, определили Тимонину место на жительство – небольшая каморка. Он жил, никому не мешая. Ежедневно видел известных на всю страну артистов, но разговоров с ними не заводил. Да и кто будет разговоры разговаривать с истопником. А вечером, когда отгромыхают аплодисменты и артисты разъедутся по домам, театр наполнится тишиной и даст раздолье тимонинскому слову. И опять родные места, картинки из детства. И опять трудная жизнь. И опять столько радости и улыбок, что стихи будто рождаются только для одного читателя – ребенка.
В один из таких вечеров остановилась возле Тимонина Нина Сазонова. Она уже и тогда, молодая, не имеющая высокого звания народной артистки, была любима и желанна у зрителей. Нина Афанасьевна как раз и поинтересовалась, что это такое пишет фронтовик в своей синенькой тетрадке. Стихи, ответил Тимонин.
– А не тяжело почитать?
– С удовольствием.
Поутру в разливе света
Зашумели глухари.
Сыроежки жарят лето
На большом костре зари.
Заплетает кудри вика,
Сок готовит для пчелы,
Сыплет звезды земляника
На зеленые столы.
И пока читал Тимонин свои стихи, Сазонова сначала кивала, потом начала радостно улыбаться, а затем и вовсе заплакала.
– Знаешь что? Давай-ка завтра в десять встретимся и поедем в одно место. Там непременно должны прочитать твои стихи.
Место это оказалось Детгизом – союзным детским издательством. Нина Сазонова привела Михаила к поэту Льву Смирнову и попросила:
– Окажи милость, найди полчаса на человека. Думаю, не пожалеешь.
На тимонинские стихи прибежали все, кто был в это время в редакции. Читали и поздравляли, а Тимонин сжался в кулачок и боялся пошевелиться: перед ним сидели и стояли поэты, которых он знал только по их книжкам.
Лес к весне прислушался,
позабыв усталость,
заползает зелень дымкой на холмы.
Под корягой скорченной
в логове осталось
ледяное блюдце бабушки-зимы.
На кустах черемухи пьет росу синичка,
иглами густыми ловит звуки ель.
К фитильку подснежника голубую спичку
в сумраке подносит молодой апрель.
– Давайте издавать книгу. Ты не возражаешь?
Возражал ли Тимонин? Он и думать не думал, что такое может быть в его жизни. Не думал, а мечтал, надеялся, что возьмут люди в руки его книжку и вместе с ним порадуются полю, цветам, весеннему ветру, теплому летнему дождю.
Через несколько месяцев на прилавках столичных магазинов появилась тоненькая книжка с веселым названием "Молодой апрель", и предназначалась она для детей. Автор книги – Михаил Тимонин.
"В ТИХОМ УТРЕННЕМ ТУМАНЕ ОБНЯЛА БЕРЕЗУ ЕЛЬ..."
Книжка Михаила Тимонина в считанные дни разошлась, и критики в один голос заговорили о самобытном, ни на кого не похожем поэте. Приведу несколько примеров из многочисленных статей, появившихся в то время в толстых литературных журналах и газетах.
"...Эту книгу стихов написал Михаил Алексеевич Тимонин. Он родился в деревне Яковлевка Горьковской области. Еще до войны о его незаурядном таланте писала "Литературная газета". Он, наделенный природой не только талантом, но и большой скромностью, не давал о себе знать. Но поэт всегда работал, писал...".
"...Главное в даровании Михаила Тимонина – его яркое образное мышление. Поэт почти нигде не учился. После окончания начальной школы ему сразу пришлось работать: в сапожной мастерской, потом грузчиком на Горьковском автозаводе, быть штукатуром, плотником, сторожем музея, печником и солдатом, и всем на свете. Но поэтический дар ему был дан самой
Позволю себе небольшое отступление, чтобы, в отличии от столичных критиков, привести в порядок тот отрезок времени, на который выпал проявление поэтического дарования маленького пастушка из Яковлевки. Михаил Тимонин родился в бедной семье. Их домик о три окошка, да и те сидели почти на завалинке, будто специально привалился к березовой роще. Эта улица, крайняя в деревне, и сегодня жива. По ней не ездят тракторы и машины, потому всегда она была зеленой от травы-муравы и золотой от одуванчиков.
Сразу же за домом несколько небольших прудов. Нет, не искусственных, просто в земляные углубления, поросшие густой травой и ей же укрепленные, набиралась талая и дождевая природой...". вода и держалась на радость взрослым и детям. На их берегах поставили люди баньки. Убого было, неказисто, зато чисто и приятно взгляду.
Забегу вперед и скажу, что дом Тимониных сохранился и по сей день, только купил его молодой хозяин и многое переделал.
Именно из этого дома маленький Миша Тимонин пошел в церковно-приходскую школу и закончил в ней четыре класса. По тому времени, а это было во времена социалистической революции, образование для деревни не шуточное. Но беднота, да еще и скромность. Хорошие места примеряли на себя те, кто понаглее и побестыжее. А Тимонину пришлось взять в руки кнут и пасти коров, овец, коз.
Рано поутру он не набивал свою холщовую сумку едой – кормили его всем миром, по очереди хозяева скотины справляли для него завтрак, обед и ужин. В сумке у него всегда лежала бережно завернутая в платок книжка. А еще тетрадь. А еще карандаш.
Вольготно думалось на природе. Радовались глаза. Смеялась душа от рождавшихся в ее глубине строчек, и самому Мише Тимонину невдомек было: откуда это все?
Линяет детская гора
Над пеленой туманной.
Гоню я зиму со двора
Лопатой деревянной.
Гоню от двери и окна
За переулки в речку.
Как кошка белая, она
Залезла под крылечко.
Но вернемся к критикам. "...Природа – вот истинная стихия Тимонина. Редко у кого встретишь такое тонкое понимание природы, такое любовное к ней отношение. С любовью он пишет о труде, ведь всю жизнь он работает, и работает тяжело...".
"...Только человек, который самозабвенно любит природу, который слит с ней, может написать так о ранней весне: "Ручей разыскал прошлогодние грядки/ Под снежной корой не слыхать его звука/ Он греет озябшие пальчики лука...". "...Тимонину, как поэту истинно народному, свойственны и мягкий юмор, и задорная игра словом, и грустная добрая улыбка: "Побежал в серебряной рубашке шаловливым мальчиком ручей...".
"...У Тимонина старый привычный образ иногда приобретает очень неожиданную современную окраску: "Веселый дуб с зеленою мочалкой на берегу становится под душ", "Длинных усиков антенны ловят волны света" (это о ржаном колосе), "На рассвете дятел телеграмму выбивает в ельнике скворцу...".
Скажу правду: на этом московские поэты и поставили точку. Наговорили массу лестных слов, надавали обязательств – в любой момент Тимонин может рассчитывать на их поддержку, а места в литературных журналах, не говоря уж о выпуске специальных книг, больше не давали – самим надо.
Михаил Алексеевич, добрая скромная душа, понимал это и тихо продолжал писать. Для себя. Для друзей. Для детей своих знакомых. Иногда раздаривал свои стихи, и они терялись по прошествии времени. Иногда печатался в маленьких газетах, но до хорошего и полного издания своих стихов так и не дожил. А хотелось. ...
В тихом утреннем тумане
Обняла березу ель.
Петуха петух у тына
Вызывает на дуэль.
Почитать бы это детям...
"У ПОЭЗИИ МОЕЙ ФУФАЙКА В ГЛИНЕ И ИЗВЕСТКЕ"
Мы сидим с Николаем Васильевичем Кутеповым, покойным ныне митрополитом Нижегородским и Арзамасским, в его доме на улице Пискунова в Нижнем. Просторная комната окнами выходит на старинные кремлевские стены. Они зубцами режут гаснущий небосвод, и вечерний покой как нельзя лучше располагает к доверительному разговору. О жизни. О войне. О вере. О литературе.
Мне нравилось беседовать с умным, мудрым и прозорливым человеком. Не ровня – ни по годам, ни по положению, ни по опыту, а разговоры текли просторно и свободно. Он не гнушался молодостью, я – мудростью и зрелостью. Не припомню, как в беседе прозвучало имя Михаила Тимонина.
– А вы можете прочитать его стихи?
Прострелило листья градом,
Изрябило весь забор,
Затрещал за темным садом
Быстрой молнии костер.
У моей родной избушки
В окнах стекла дребезжат,
Две дубовые кадушки
Ловят капельки и град...
Прочитал, что помнил по памяти. Помолчали.
– Исключительно хороши, – произнес митрополит. И мне ничего не оставалось делать, как только пересказать историю жизни Тимонина, насколько я ее знал. Приблизительно то же, о чем сейчас написал. Одновременно посетовал: как бы было здорово (а дело проходило в конце тяжелых девяностых) издать его стихи отдельной толстой книжкой. Для людей, для детей.
Николай Васильевич загорелся идеей и предложил денежный взнос на ее издание. Нашлось издательство, а в нем добрые талантливые люди, но денег хватило только на то, чтобы сверстать книгу. И она через несколько лет вышла. Малым тиражом, но вышла.
Жалко имя Михаила Алексеевича Тимонина совсем позабылось.
Неправильно это, негоже. Не по-людски.
Иван ЧУРКИН
ЛЕТНИЙ ПОЛДЕНЬ
К реке бегут купаться дети, За рощей окрик пастуха, С листвой заигрывая, ветер Пушинку сбросил с петуха.
На речке с бочкой мокнут дроги, Воронкой пыль летит под мост, Поймал репейник у дороги Телёнка рыжего за хвост.
СЕНОКОС
Входит зорька в огороды, Скрылся в небе Звёздный Воз. Не видать в селе народа – Все ушли на сенокос.
Вся цветёт роса от дрожи, Ветерок да синева. Ни проезжих, ни прохожих – Поросята да дрова.
Да петух в репье курчавом
У развилки двух дорог
Лапкой левой, лапкой правой
Разгребает бугорок.
Задевает дым антенну
Близ напудренной трубы.
Месяц выспался на сене
И ушёл искать грибы.
* * *
Вдали чечётку выбил гром, Июльский день хорош. Мы входим с солнышком вдвоём
В желтеющую рожь.
Денек июльский не печёт, Не видно ржи конца. В колосьях зёрнышки стучат, Как у людей сердца.
На землю гордый небосклон
Свалил грозу с плеча. Я слышу жаворонка звон
По проводу луча.
Глубокий неба водоём Рукой не обоймёшь. Мы входим с солнышком вдвоём
В желтеющую рожь.
* * *
Последний грибок Я в деревню несу, Становится холодно Птицам в лесу.
Трава потеряла
И запах, и цвет. С холодным туманом
Приходит рассвет.
В берёзовой роще
Не слышно «ку-ку», Скучают опята
У пня на боку.
От ветра холодного Тихо дрожа, Дуб жёлудем целится
В спину ежа.
Иван Чуркин (Саров)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
