Рассказывал Марии Николаевне о поездке в Старый Оскол к старцу Алексею Фёдоровичу. Один композитор подарил ему диск с записью своей музыки и в очередной приезд спросил его мнение. Старец ответил:
– Плохая запись…
– Алексей Фёдорович, я вам сделаю лучше.
– Запомни – человечество никогда не достигнет совершенства в передаче живой музыки, живого пения.
…И вот мне выпали терзания на листах бумаги передать «живую» Мордасову с её голосом, музыкой не только пения, но умения вести беседу, ярким, образным языком давать характеристики событиям, людям.
…Представить Россию без этого голоса? Невозможно! Помню детство, когда весенними ночами будили тебя частушки – порядок с порядком соревновались, кто кого перепоёт. Все девчата стремились петь, «как Мордасова». Если же хотели отметить какую-нибудь певунью, то так и говорили – «почти Мордасова».
С народной артисткой СССР Марией Николаевной Мордасовой давно знакомы, и мне не надо задавать вопрос, в чём секрет её популярности. В душевности, в огромной любви к человеку – каждая строчка, каждая нота пропущены через сердце, знавшее и горе, и радость. Вся её жизнь представляется музыкой единого дыхания русского крестьянства, музыкой, ещё не написанной, да и вряд ли найдётся такой гений, чтобы тяжелейшую биографию смог переложить в звуки, от которых сердце исходило бы и слезой, и радостью одновременно…
… Давно это было. Редакционное задание «Молодого коммунара» – сделать материал о Марии Николаевне Мордасовой. C детства воспринимал её как небожительницу – из репродукторов вырывался вольный задорный голос и витал над землёй. Поля с лесами становились краше, жизнь воспринималась счастьем – и целину поднимем, и с Гагариным ещё раз в космос слетаем, и с друзьями спутниц жизни встретим по песенному добрых и во всех отношениях красивых. Словом, дух захватывает от того, о чём надо поговорить с кумиром.
И вдруг совсем неожиданное, простецкое:
– Эдинькя, ты вопросы не правильные задаёшь. Нас в Крямле учили, как с журналистами разговаривать и на какие вопросы надо отвечать…
Я и так, и эдак, а она мне в ответ набором словесных штампов про съезды и партию – погасла в моей душе песня.
– Мария Николаевна, я Вас очень люблю. И пришёл Вам в этом признаться. Простите меня, но никакой материал писать не буду – давайте просто поговорим о жизни.
– Честное слово, писать не будешь?
– Честное слово!
– Тогда садимся чай пить и беседу вести…
Боже! Какой же она наивный ребёнок – поверила, что не обману.
Со студенческих лет знаком со сказительницей Анной Николаевной Корольковой, беру инициативу на себя и рассказываю, что знаю о Воронежском русском народном хоре с её слов. Хор в Анне в годы войны создала Анна Николаевна, она собирала «девок», с которыми ходила по госпиталям, от села к селу и пели русские народные песни. Сама не только пела, но и сказки рассказывала. Очень была обижена, что хор перешёл под начало Массалитинова – «не тахта петь стали, грамотно, по-партейному… Я же нотов ня знала, а он – знал… Ваапще, берягись дюжа грамотных, учёных…»
Как-то прихожу к ней, а Тамара, её дочь:
– Мама, что ж ты Эдику книжку свою не даришь?
Улыбается, глаза лучатся светом, голосок ангельский, обворожительный:
– Ох, мил-человек, прости, – не подарю. Этот сука-прохвессор (называет фамилию) всю дущу из моих сказок вышиб… Рядактор, а на деле – дурак дураком.
Тамара в ужасе:
– Мама, да как ты можешь?! Он же знаменитый профессор!
– Доченькя, а что ж, по– твоему, ежли он прохвессор, то и сукой быть ня можа?
Как же Мария Николаевна смеялась!
– Анна Николаевна – любовь моя! Прилепилась к ней с первых дней жизни в Воронеже. Вот в ком были чистота, святость… А язык какой! Она для меня – вторая мама и кладезь народной мудрости. Моя мама, Прасковья Прокофьевна, не только певуньей первостатейной была, её на свадьбы приглашали – стихами говорила, в рифму все прибаутки и серьёзные вещи выдавала… Как и Анна Николаевна, очень верующей была, богобоязненной. … А дедушка мой пешком не только в Воронеж к мощам Митрофания Воронежского ходил, но пешком ходил и в Киев на богомолье…
… И пошла-пошла карусель воспоминаний, смешных историй, горьких слёз, куплеты песен, частушки…
– Крови много видела. Память о детстве оставила кошмары… Мне шесть лет было, когда в село ворвались антоновцы. Налетели, вынесли из избы всё под чистую… Такие, видать, мы жалкие и убогие были, что даже один бандит сжалился. «Давайте, – говорит, – хоть одеяло оставим – дети позамерзают…». Его дружки отругали и ускакали…
Памятно, как дедушку они запороли до смерти кнутами… В глазах стоит, как 13 человек запёрли в хлеву, искололи их штыками, а потом хлев подожгли… А мы ведь детьми были, всё это видели. Или вот это разве забудешь? Прямо напротив нашего окна двоих мужиков заставили себе могилу рыть. Вырыли, поставили их на колени… И тут к одному девчушка, дочечка его маленькая, откуда-то выбежала… Стоит он на краю могилы перед смертью на коленях и дитя своё родное напоследок жалеет, целует …
Каково детскому сердечку такое вынести?
…Перед войной вышла замуж. Только месяц и пожили – ушёл муж на фронт да сразу же и погиб…
– Детей быть не могло – надорвала себя, когда колхоз создавали. Тяжести поднимала неимоверные! А застужалась как?! Одно время свинаркой была. Ночей не спала – время опороса, а на дворе лютый мороз. Появятся поросяточки – вмиг погибнут. Я их в фуфайку укутаю – бегом домой. Дома они у в соломе около печки блаженствовали. У меня самый лучший показатель был – ни один поросёночек не погиб…
Эх,Барыня, барыня,
Сударыня-барыня,
Сударыня-барыня
С Воронежа барыня!
Жизнь прожила весело, но легко ли? Образование – семь классов. До школы от нашего села семь вёрст, а обуться-одеться не во что было. Тяжёлую работу начала исполнять лет с десяти. Чуть из грядки меня видно, а за вечер ведер по сто на капусту да огурчики с помидорчиками выливала. Я шла третьей, а всего у отца с матерью было нас четырнадцать. Работы было много, и я работу любила. В любую работу входила, как в радость. А когда начали организовываться колхозы, стала первой дояркой.
Помню – зима, холод невозможный. Колодец около фермы всегда промерзал до дна. Подхватишь лом – и на речку Цну: продолбишь лёд, зачерпнёшь два ведра, пока обернёшься – опять ломом долбить надо.
Потом звеньевой стала работать. Ложилась спать поздно, а к пяти утра уже на ногах…
Вспоминаю – вся в моторе была. А выдавался свободный день – организовывали воскресники. Ведь мы ставили на ноги колхоз, начинали новую жизнь. Судьба меня из родной Мазовки, что на Тамбовщине, забросила в город. По семейным обстоятельствам переехала в Воронеж. И никак не могла привыкнуть к асфальту. А потом пошла в швейную мастерскую. Работа меня и в Воронеже удержала.
Первый концерт в Тамбове состоялся – в школу ходила… Голоском обижена не была – меня послушать вся Нижняя Мазовка собиралась. А тут – в областной центр, на какой-то смотр художественной самодеятельности пригласили. Одеться-то мне не во что. Сестра дала своё платье трикотажное розового цвета: «Смотри, не замажь!» Думала, что лучше моего платья на свете нет! Я его даже не надела, а в узелочке с собой повезла. За сценой, затаив дыхание от счастья, переодевалась. Не по мне был убор... Всё висело, топорщилось. К тому же, пояс дома забыла. Вышла на сцену — хохот стеной стоит! И я поняла — надо мной смеются. Так мне жалко себя стало, такая я униженная стояла перед ними, что хоть не жить на белом свете. Я увидела вдруг, что у меня огромные разваливающиеся ботинки. И это платье… Стою опозоренная и освистанная ... Закусила губу до крови. “Ну, думаю, помирать так с музыкой!” На первом куплете давилась слезами, а потом чувствую — притих зал. Ну, я и пошла, и пошла! Уж не помню, сколько песен, частушек спела, а меня всё не отпускают.
Спеть-то спела, но разрыдалась от стыда… Вдруг – ко мне со всех сторон все! Парень один: «Давай вместе споём!» Мы с ним спели «В деревне Ольховка…», «Вдоль деревни…»… Какие-то солидные люди спрашивают, где училась да кто учитель? Никто. Все песни от мамы, тёток родных, дядьёв – Яркины, моя девичья фамилия, все хорошо пели! Учитель был, который песням учил, – Илья Тимофеевич Загуменнов и его супруга Антонина Григорьевна. Они и школьным, и колхозным хором руководили. Помогала та учительская семья и осмысливать правильность нашей жизни. … Ещё спасибо радио – всё запоминала, что там исполняли…
… Когда ехали из Тамбова в машине, меня не узнали – я-то как нищенка сижу. Все: «Ох, и концерт был!» И хвалят меня, хвалят… Ехала с ребятами из Черняного, знакомых-то рядом никого не было… Возьми и скажи, что это я пела. Ох, и смеху было! Думали, что это я, в лапоточках и лахмотьях, так шучу. Грубость никогда не терпела. Ладно бы – посмеялись. Но один так надменно: «Ты-то – сиди!» Тут уж я ожила! Достала из-за пазухи ботинки: «Вот! Меня наградили!» И – запела!
Я потом эти ботинки на ноги только перед выступлением и одевала, а то всё под мышкой носила… Через речку на лодке плыли, опрокинулись – тонула, но ботинки не выпустила! Так меня и спасли – вместе с ними…
После того концерта приодели – юбку дали, кофту. В родной деревне вышла на сцену – не узнали! Так я была богато убрана. На «бис» вызывали. И я как пошла частушки сыпать! Я уж вам теперь не Машка Яркина, а артистка в ботинках из области и в кофте с юбкой из района!
Около четырёх часов просидели с Марией Николаевной. … Через несколько дней в газете напечатали материал. Звонок. Упало сердце на пол – в трубке голос Марии Николаевны и она… плачет. Обманул журналист, не сдержал «честное слово». Дёрнуло же меня! Вот, уж, действительно, ради красного словца кого хочешь продадим…
– Заходи… Мы тебя с Ваняткой ждём…
Ванятка… Так она называла своего мужа, с которым связала свою судьбу в 1945-м.
– Замуж-то не собиралась – кому я нужна «пустая»? Но бабой-то как была видной, так видной и осталась – всё при мне. К убору русскому, за основу взяла костюм из Воронцовки Бутурлиновского района, убору, который любая Баба Яга одень – царевной станет, ещё и голос приманку давал. За мною мужики – от рядового до генерала! И про любовь говорили, и под венец, и в загс предлагали… Да зачем хорошие сердца разбивать? Ванятка-то, Иван Михайлович Руденко, мне на концертах на баяне аккомпанировал. Человек знающий, всё понимающий – с ним и сошлись. Чуть что, какой намёк от кого – извините, я замужем…
…Открывают дверь. Стол накрыт. Иван Михайлович человек строгий, официальный:
– Мы с Марией Николаевной довольны написанным – умеете записывать, не искажая. Она взялась книжку о себе писать – помогите ей.
Но при Ванятке у нас ни разу не получилось должной беседы. Он всегда вмешивался и по ходу «редактировал»:
– Мария Николаевна, вот об этом говорить не надо – это не для печати. В Кремле нас с тобою могут неправильно понять…
Если Мордасова после ни разу о Кремле не вспомнила, то для Ивана Михайловича Москва и Кремль, чьё-то мнение оттуда, были мерилом всего. Но баянист он от Бога и представить их друг без друга невозможно. Частушка, песня сливались с музыкальным сопровождением в неповторимое единство.
Дальше наши встречи с Марией Николаевной пошли по иному сценарию. Звонок:
– Эдинькя! Ванятки дома нету, «Рябина на коньяке» на столе – будущее за нами! Приезжай!
История подобного «позывного» с первой встречи после публикации в «Молодом коммунаре». Посидели, расходиться надо, а Иван Михайлович:
– Да что же это мы?! «Рябину на коньяке» открыли, а пить почти и не пили…
Пришлось обнадёжить хозяина:
– Должна оставаться вера в будущее – завтра допьём!
…Она, как никто, выразила песенную душу народа. О своём “первом концерте” перед сверстниками в пятилетнем возрасте: «Бывало, соберу соседскую пацанву во дворе, встану на ящик и пою». В певучей семье было четырнадцать детей. Об их житье-бытье она даже частушку спела:
Легко только сказать:
Куча целая ребят.
Все четырнадцать подряд,
Раскрыв роток, на стол глядят…
– Уважай и уборщицу… Как часто именно от незаметных людей я получала золото слов, песен… Тогда ты артист, когда призвание и признание значат одно и тоже….
…Я и дояркой была неплохой. Любила поле, любила коров пасти… В памяти ромашки, цветы полевые… Солнце встает, пахнет росой! Любила сажать, радоваться тому, что вырастает…
Война началась, а я на швейной фабрике бушлаты шью… В карманы клали письма, кисеты… Самое страшное – привезли в Воронеж раненых.
По двенадцать часов в сутки шила бушлаты, шинели, а потом шли в госпиталь петь для раненых. По три концерта в день.
Хор швейниц состоял из 35 человек. Придёшь в госпиталь… Лежат изуродованные, безжизненные… И думаешь: «Как же петь?» Присядешь, причешешь, напишешь письмо родным… Потом как-то само собою и запоётся – все и подхватят! Ведь дети были… И не было большего счастья, видеть, как они начинали улыбаться…
Потом в Анне хор создали. В нетопленом клубе собирались. В 1943-м я, Королькова, Мельников, Стариков, Ториков, Рогинская, Массалитинов в Борисоглебск поехали… Никаких условий… Холодно и голодно…
В Гвазде были. Село запомнилось замечательными людьми… Твоя Козловка через лес? Ой, у нас твоих земляков много пело!
…Воронеж был после освобождения от фрицев разбит. Только одна тюрьма целой была. Вспоминать страшно…
А после войны в первые гастроли по области отправились пешком: за плечами мешки с нарядами и сухарями… Хлеб не брали – плесневел… Мука-то плохого качества – лучшая в войну на фронт уходила, а после войны – тем, кто города восстанавливал.
– Мария Николаевна, рассказываете и получается, что всё же мало было радостей…
– Навряд ли у кого-то жизнь бывает лёгкой… Нам всем для чего-то даются испытания… Мама объясняла– для встречи с Господом, для суда Божьего… Всё зависит от того, как мы относимся к жизни – горним живём или низменным. Так некоторые понимают: если родился, значит, на счастье… Всё правильно, но ты пойми, что это такое – счастье? Тяжело было работать и на ферме, и звеньевой. Наработаешься – ног не чуешь. Но как только гармошка где-то скрипнет – будто вся жизнь песней идёт!
– Не кажется ли Вам, что вам повезло – родились талантливой и с такой редкостной любовью к песне… Вам помогала песня.
– Песню поют люди. Талант… Но ведь талантливы все мои подружки: одна была лучшей дояркой в районе, другая – свекловичницей, третья – председателем колхоза. Если бы не мой голос, то поверь, от них бы я не отстала… Считаю, что они большую людям в жизни пользу принесли – я только пела, но они – работали и пели. Поэтому я и старалась – в песне быть такой, чтобы мне равных не было – определил Господь меня на такое служение, значит, надо все силы, всю душу вкладывать в оправдание таланта, данного тебе Господом. А перед Господом мы нагрешили – спуталось всё в дурных головёнках. Много радости дал хор, но с позволения наших же учителей в Черняном женщины-атеистки из облачения священников шили сценические костюмы… Мне песня, как молитва, – крылья дала. Вот, говорят о тяжёлых годах в деревне… Да, нелёгкие времена были. Но вспоминаю – песней держались. Не было вечера, чтобы наша семья не выходила на завалинку, чтобы песни попеть. Умел народ украшать свою жизнь. Эти вечера меня не столько петь, сколько жить научили. Ты обрати внимание: у всех хороших людей песенные души. Вот, моя подружка по ферме Поля Журавлёва. Они с мужем лучшими работниками были, но уж и на вечеринках им ровни не было. Всё село собиралось, чтобы поглядеть, как Журавлёв пляшет.
Все годы держалась за песню – через неё всё хорошее приходило. Говорят: «Песня – душа народа». Но появилось много современных ансамблей, хоров, которые эту душу из песни вышибли. Народную песню мы не знаем – она шире, глубже, нежели её представляют студентам в учебниках. Ни в коем случае нельзя кого-то копировать: вы же молодые – пойте своими голосами, а не старушечьими. Не губите в себе своё – пойте свободно, красиво, с пониманием. Если вы не родились в деревне, то не подражайте говору той или иной местности. Говор, деревенский язык – дело тонкое. Любой диалект – мягкий, певучий. Его надо знать, чувствовать. Если жизнь языка не прожил, то на сцене не сыграешь. Моя молодость – песня в каждой хате, а гармошка у каждого дома играла. Этого не вернуть, но дух песенный сохраните, а это может произойти только от любви к песне от всего чистого сердца. С любовью и чистым сердцем пойте. Сохранить культуру народной песни не так-то просто. Песня народная всегда учила принципиальности, чистоте в любви, честности, откровению, естественности и молитвенному состоянию души…
Очень ценю свадебные песни. Они почти исчезли, а ведь там такая наука жизни, такая глубина – программа поведения и в музыке, и в слове на все оставшиеся годы…
Какие у нас были солисты – ничуть не хуже меня. Все по-своему хороши – Герасим Ходяков, Фёдор Саяпин, Владимир Мордасов… Вообще-то, наш край талантливыми людьми богат – доктор наук Юрий Акимов, открывший для таблицы Менделеева новый элемент, Герой Советского Союза Иван Яркин, участник Олимпийских игр Николай Дутов, заслуженная артистка России Зинаида Загумённова, родственница первого руководителя чернянского хора, прославленный партизан Великой Отечественной Фёдор Мымриков… Как тут не вспомнить мою лучшую подругу Веру Алексеевну Рак.
Был в пятидесятые годы случай… Приехала к себе домой. Стали просить односельчане, чтобы я для них спела. Прямо на крыльце родного дома и дала концерт…
Потом, долго не думая, села и написала письмо в «Тамбовскую правду» – рассказала о своих замечательных подругах, об их успехах в труде и упрекнула председателя колхоза за то, что до сих пор в селе нет клуба…. А ведь председателем колхоза была моя подруга Вера Рак.
Вскоре о ней в центральных газетах стали писать: Вера на Тамбовщине первой организовала народную стройку, с помощью которой построила клуб на 400 мест, библиотеку, больницу… После она говорила: «Ты меня тогда толкнула здорово. Злость появилась, и стала искать пути, чтоб доказать, на какие дела мы способны…»
Говорят, что помогло то, что письмо в газету написала я, известная в стране певица. Ничего подобного! Я ещё когда дояркой и звеньевой работала, заметки в газету писала. Если по делу написано – газетная строка всегда поможет. Если поддаться славе, то она тебя никогда человеком не сделает.
Горжусь тем, что родилась в деревне – знаю, что такое горькое и что такое сладкое. Ценю простоту деревенской жизни, простоту взаимоотношений людей.
Люди, к сожалению, стали больше внимания уделять условностям. Порою даже как бывает: смотришь – идёт навстречу твоя бывшая товарка по швейной фабрике. И вдруг: в сторону отвернётся – и мимо! За рукав её схватишь – оказывается, это ей неудобно было со мной останавливаться, ведь она, видите ли, простая швея, а я артистка… Объясняю ей: это мне должно быть неудобно – ты ШВЕЯ! А я – артистка…
По-настоящему о Боге вспомнила, когда войну увидала – горе людское и своё близко к сердцу приняла. Нет, в церковь не ходила. Запрещали. Потом пошли послабления – из нашего хора многие стали петь в церковных хорах. Как же я рвалась туда! Петь в хоре! Тоже – для людей, но и для Бога, с молитвой к Нему обращаться, спасать себя и людей. Но я была уже далеко не рядовая певица – инструкции в Кремле получала. В Кремле строго настрого заказали – в церковь ни ногой! Я же всему миру известная – родом из коммунистической страны Советов. Очень я благодарна советской власти – всё от неё получила, но зачем же эта власть чуть ли не в приказном порядке уводила меня от храма? Слишком поздно поняла, что слабинку дала… Посещала службы так, чтобы об этом никто не знал, но спеть в церковном хоре так и не довелось – испугалась… Может, и пошла бы, но не хотелось семейных ссор – муж и слышать о церкви е хотел… Наверное, за это малодушие наказана буду… Страшно – боюсь суда Небесного.
… О молодёжи нынешней что думаю? Молодёжь – что надо! КАМаз, БАМ, Ташкент, освоение целины, Сибири, стройки Нечерноземья – чьих это рук дело? Молодёжи. То, что они иногда не наши песни поют… Поверь, придёт время, когда они поймут многое и заживут нашими песнями. Они и сейчас ими живут, да мешают условности, создаваемые какой-то частью сверхмодных и «современных» молодых людей. Кстати, когда я работала на швейной фабрике, нас старшие называли фокстротчиками. Прошло время, ушла мода, и я вновь, как родилась с русской народной песней, так и до конца дней буду с ней. Главное, чтобы мы, взрослые, оставались той закваски, которая нам помогала всё пережить. На днях была в ЦУМе. Одна женщина спрашивает у продавца: «У вас дублёнки бывают?» «Можно сказать, что почти не бывают. Посмотрите вот эти куртки…» «Что мой сын Ванька с трудоднями, такую дешёвку носить?!»
И в моих глазах как-то сразу света не стало, сердце сжалось. Долго за ней ходила, всё думала заговорить… Хотела сказать: тот Ванька не только с трудоднями, но и с орденами за те трудодни. Тот Ванька – Человек, Труженик. Да и ты, вижу по обличию, не далеко от меня ушла. Так откуда же такое предательство? Высокомерие?! Барство?! Вот такие и воспитывают ту часть молодёжи, которой хватает того, что за них «предки пахали». Дети едины со своими родителями. И у любого поколения неизбежно возвращение к тем истокам, из которых живую силу брал весь народ.
Пригласила меня с женой и сыновьями на дачу. В Радчино. И оказалось это совсем и не дача, а натуральная избушка на курьих ножках. Рыбачий домик на берегу реки Воронеж. В нём мы все и поместиться-то не смогли. Застолье устроили на улице. Мария Николаевна угощала только что сваренной ухой и учила, как надо правильно её готовить…
– Мне никакой земли не надо. Всё это блажь – отдых на земле. На земле работать надо, а у меня для этого нет времени. Для меня рыбалка – лучший отдых…
С гордостью показывала грамоты, призы, завоёванные на соревнованиях по подлёдному лову, в которых участвовала ежегодно и всегда – в числе победителей.
Приехал из командировки, обязательно расскажи о тех, с кем познакомился.
– Счастливый ты человек, знакомишься, с кем захочешь – и время у тебя на это есть, и работа такая замечательная… Согласись, что в нашей стране талант на таланте, герой на герое – рассказывать обо всех этих людях надо, чтобы другие на них ровнялись и в себе открывали добрые начала.
Собирались вместе на её родину съездить.
– Мало, что ты там несколько раз был – без меня там тебе никто путного не расскажет… Очень скромный у нас на Тамбовщине народ…
Узнала, что я знаком с чемпионом мира штангистом Юрием Власовым:
– Какой же он разумный человек! Я его книжку «Судьба тяжёлая, как штанга» за один вечер прочитала, а сегодня так обрадовалась – в твоей «Советской культуре» его статья «Это «неспортивно». Ой, как же он смело и по делу о наших академиках из академии педагогических наук высказался… Как он там – «агрессивность и нарастающий прессинг скудости педагогической науки и мысли… Ведомственная армия псевдоучёных…» Так это же страшно – учёные виноваты в развале образования! Что с нами деется?
Обязательно поддержите штангиста – он мудрец, патриот настоящий. Если Анне Николаевне Корольковой такие «прохвессора» сказки портили, то эти – Россию загубят!
ПРЕДЪЮБИЛЕЙНОЕ
Февраль 1989 года, звоню в канун юбилея, чтобы в день рождения дать в «Советской культуре» соответствующий этому дню материал.
– Уморили меня, уморили! Ведь одни знают, что я родилась первого февраля, а другие – что четырнадцатого, пятнадцатого… Да я сама во всех этих датах запуталась!
И начинаются грустные воспоминания, сетования на то, что, что ни к чему всё это – прошла пора дни рождения отмечать:
– Прочитают, скажут, что Мордасова старой стала – перестанут приглашать с концертами… Кто и когда в наше былое время знал о том, когда он родился? Мама никогда об этом не вспоминала. Вот соседка – та по каким-то своим приметам помнила о том, когда я на белый свет появилась, ловила меня, тянула за уши и одаривала двумя куриными яйцами. Так и запомнились дни рождения – уши надранные да этот подарок. Бывало так, что в год, кроме этих двух яиц, и никакой радости… Семья большая, голодно жили...
Я сейчас Шолохова читаю. Такой вот талант человеку нужен, чтоб умел рассказать о пережитом-виденном. Будем знать и помнить – сильнее будем… Эк куда меня! Ведь о дне рождении начали… Так вот, по своей памяти, когда нужны были документы, я и записалась первого февраля, а уж потом, много лет спустя, мама и назвала мне будто бы точную дату рождения…
…И вновь, как в обычный наш будний разговор, о делах речь, о делах. Не успевает, не успевает… Надо отработать номера, которые войдут в фильм – о ней киноленту снимает киностудия «Экран». Надо заканчивать работу над новым сборником частушек…
– Трудно мне работать с печатным словом – с песней да частушкой привычнее. Выйдешь на сцену, так и кажется, что голосом всё скажешь… Вот если бы можно было всё так и оставить – с голосом моим, со вздохами, со смехом да со слезами… Нет, не всё терпит бумага.
…День рождения. Опережает меня со звонком:
– Эдинькя, радость-то какая! Не радость, а праздник! Настоящие именины сердца! В аккурат к моему дню рождения приехала в Воронеж моя давняя подруга Людмила Георгиевна Зыкина.
Я так решила – в филармонии день рождение и отметим. Приходи.
…К назначенному времени приехал. В коридорчике, окружённая многочисленными корзинами, сидит Мария Николаевна. И в этот момент появляется Зыкина. Объятия! Поцелуи!
– Маш, а чего это ты с корзинами?
– Люд, я так решила – с Ваняткой разошлись во мнениях… Отметим мой день рождения здесь.
– Подруга, послушай, может, в какой-нибудь подъезд пойдём или за угол? Ещё интереснее получится. Воронеж на всю Россию прославится – Мордасова с Зыкиной за углом отмечали день рожденья! Я про твоего Ванятку и его мнение ничего знать не хочу! Идём на концерт, а после – к тебе домой!
– Люд, концерт, так концерт… Посидим, послушаем…
Но что устроила Зыкина?
– Дорогие воронежцы, в зале моя лучшая подруга, любимая вами и мной, любимая всей Россией и во многих зарубежных странах – народная артистка Советского Союза, Герой Социалистического Труда Мария Николаевна Мордасова! И у неё сегодня день рождения. Мы с ней ещё посидим, поздравлю её, но сейчас, знайте, буду петь для неё…
Под бурные овации Мордасова встала, а Зыкина продолжала говорить такие заветные тёплые слова, что Мария Николаевна не выдержала и расплакалась:
– Людмила, от счастья я… Люди пришли тебя слушать, на тебя посмотреть, а ты что делаешь?
На следующий день:
– Мил-человек, редко такие бывают вечера… Как же мы посидели, повспоминали, а потом пели… Эдинькя, скажи – мы хорошо с ней пели? Да как же всё здорово получилось! Столько мы друг другу песен напомнили – тех, которые уж теперь никто и не поёт. Вот бы нам с ней, действительно, записать совместную пластинку!
После концерта Людмила Георгиевна со своим мужем решительно нас повела к Марии Николаевне домой. Ивана Михайловича дома не было… За столом сидели две знаменитости, великие женщины России, судьбы которых в чём-то были сходны… И они об этом говорили то со слезами, то с нотками веселья …
– Мария, да что же ты недалёким по уму поддалась?! Ты какого диапазона певица? Равных нет… Кто тебя в войну слушал, понять не могут, почему ты отказалась от акапельного пения? Почему русские протяжные не поёшь? Почему не исполняешь романсы?
– Людмил, перестань… Ты просто по-настоящему частушку не знаешь…
– Частушку-то я знаю, но лучше всего знаю тебя… А ну-ка, пусть народ рассудит, кто из нас прав.
«Народ» – это автор данных строк и муж Людмилы Георгиевны. Мордасова и Зыкина пели романсы, пели забытые старинные песни. Да как пели!!! Подобный дуэт вряд ли кто когда-нибудь слышал – слияние звучания двух неповторимых по красоте, тембру, глубине и широте голосов. Будто песенная Волга с песенными Доном и Цной слились. Будто Небеса поющие на землю спустились… Благоговейно, как в храме, пели духовные песнопения, потом – русские протяжные, романсы…
Слёз подруги не скрывали – происходило особое очищение. Поющих и слушающих.
– Нет, Мария! Я сейчас поняла, чего нам с тобой и России не хватает – нам надо вместе дать концерт в Кремлёвском Дворце съездов. Пластинку совместную обязательно надо выпустить. Чтобы все знали, на что ещё способны Мария с Людмилой…
ПОЗНАКОМИЛА МОРДАСОВА
Работа над книгой началась своеобразно:
– Эдинькя, обо мне успеется – не велика барыня! Я тебя с такими людьми познакомлю, о которых надо писать в первую очередь. Все они – мои лучшие друзья…
Для начала едем в гости к хорошему человеку – к Алексею Алексеевичу Радченко.
Нас, разумеется, не ждали.
– Алексей, скромность свою оставь. О тебе люди должны знать. Видишь-ли, он «прошёл для своих внуков»… Да тобою весь Воронеж, Россия гордиться должна… Рассказывай.
…Больше рассказывает Мария Николаевна, усатый подтянутый дед только изредка поправляет её.
– Он ещё в прошлом году задумал пешком пройти по тем местам, где воевал. Заодно и день рождение отметить, своё семидесятилетие. Пройти, всё вспомнить, друзей помянуть, а потом обо всём своим внукам рассказывать…
Эдинькя, директор кожгалантерейной фабрики, это я его попросила, сшил Алексею Алексеевичу для баяна удобный чехол, наподобие рюкзака. Вручил и сказал: «Папаша, никакой платы не надо. Вернёшься, с интересом твои рассказы слушать буду»…
Супруге о своём намерении сказал за час до отправления поезда в сторону Брянска. Нашего с тобой друга на войну из Воронежа поездом везли. Война у него с Брянска началась… Давай, дальше сам рассказывай…
– От станции Злынка надо было пройти 640 километров по такому маршруту: Слуцк – Барановичи – Пружаны-Брест…
С собой ничего лишнего – только баян и бутылка с крепким чаем. В кармане – 315 рублей. 115 сам скопил, а 200 сын Александр дал. Он моё состояние лучше всех понимал… Попытался я хоть как-то документально оформить свой поход… Ну, получить что-то типа командировочного удостоверения – чтобы можно было печати проставлять в тех местах, где был, но… Ни Коминтерновский райком комсомола, ни совет ветеранов, ни облсовпроф рисковать с выдачей бумажки не стали: «А вдруг ты в пути загнёшься – нам отвечать придётся». Успокоил себя тем, что во время войны у меня ведь тоже никаких командировочных удостоверений не было…
Родом я с хутора Подгоры Павловского района Воронежской области. Из дома ушёл в поисках более сытой жизни…Война началась, а я на Николаевском судоремонтном заводе работал. В военкомат пошёл, не дожидаясь повестки, там объяснили, что специалисты моего толка больше нужны здесь, а не на фронте… А немец, гад, прёт и прёт! Вызвали меня в обком партии и предложили остаться в городе для участия в подпольной работе… Ничего путного сделать не успел – только один самолёт, стоявший на ремонте, окончательно вывел из строя… Кто-то донёс об этом. Меня немцы и схватили. Без суда и следствия к десяти перекладинам, на девяти из которых ветер уже крутил повешенных… Десятая свободная – моя…
Всё помню, как в тумане… Вдруг дорогу пересекает немецкий офицер и объясняет солдатам на своём языке, а мне поясняет на ломаном русском, что имеет ко мне личный интерес. Сам, мол, мне хочет пулю в лоб пустить… Я даже обрадовался: всё же пуля лучше, чем виселица. А он вывел меня на задворки и говорит: «Ну, давай знакомиться – Алексом меня зовут, а по фамилии – Сиус. Родом из Берлина. Отец у меня гитлеровцами в застенках тюрьмы замучен, брат родной сидит в концлагере… Антифашисты мы, тельмановцы…» Отпустил меня на все четыре стороны!
Наши пришли, встал в строй 150-го стрелкового полка 50-й дивизии 28-й армии…
…Воспоминания прерывает Анна Никифоровна, жена Алексея Алексеевича:
– Он же к подпольщикам вернулся…. Бывал в таких переплётах – ужас один! Господь Бог его, видно, хранил. Даже радость какая-то было, что я его опять на войну провожаю – в подполье страшнее было. Бегу рядом со строем солдат, а у меня на руках маленький Сашка, и я учу своего Алексея, как надо фрицев бить… Смеются кругом солдаты. Чего дураки смеялись? Я дельные советы давала. Главное, чтобы мужик мой понял, что он не дурнее каких-то там фашистов… По правде сказать, я не верила в то, что с ним может что-то плохое случится – уж больно он ловкий был, сильный, выносливый…
– Прошёл с боями Белоруссию. Какую-то речку форсировали и на дно пошли пулемёт и плащпалатка с завернутыми в неё автоматами. Глубина – метров пять! Скорость течения приличная. Изо всех солдат, бывших в наличии, только я умел хорошо плавать и нырять. Я и спас то оружие, за что и получил медаль «За отвагу».
А потом бой в лощине. Немец нас здорово зажал! Снайпер у них так ловко устроился – нам никакого хода не давал. Я снайпера засёк и смог его «выкурить» из сарая. Когда понял, что момент на нашей стороне, выход один – я и поднял солдат в атаку. Тут меня и шибануло первый раз! Отвалялся в госпитале, возвращаюсь в часть, а мне – орден Славы за солдатскую смекалку и проявленную храбрость! У меня, как ранение, так орден! Несколько раз ранило… В бою под Пружанами знамя полка спас. Через тридцать семь лет я нашёл там свой окоп… Вот, смотри фотографию – меня школьники в родимом окопе сфотографировали!..
По моему разумению, фронтовые километры надо учитывать только те, которые были передовой линией фронта. Меня под Брестом здорово долбануло! Пока отлёживался, ребята до Берлина дошли. Видите, я тоже сумел в Берлине побывать…
Самая памятная история, связанная с присвоением ей в 1987 году звания Герой Социалистического Труда. За несколько дней до выхода Указа, мне задание из «Советской культуры», где тогда был собственным корреспондентом – срочно в номер материал о Марии Николаевне. Захожу к Мордасовой и сообщаю ей эту новость, а она:
– Эдинькя, радость-то какая! Едем срочно к моему любимому солдату! Как, «к какому»? Аль не знаешь? К Фёдору Телкову, в Гремячье. Зачем? Неужто не понимаешь? Это не моя Звезда Героя, а всех таких, как Фёдор – вот, ему по такому случаю дадим концерт! Только о том, куда мы с тобой едем – никому…
Мы уже с ней не единожды были в Гремячьем у Телкова. С фотокорреспондентом Михаилом Вязовым об одной из встреч репортаж делали…
Мимо этого дома в Гремячьем не пройдёшь. Эдакая двухэтажная крохотулечка с какими-то верандочками, лестничками резными. Во дворе всё чистенько, аккуратненько. Песочком дорожки посыпаны, на веточках баночки с питьём для птиц…
– А это у меня кладовка, – хозяин распахивает дверь. Пустота. Чисто выскоблен пол, выбелены стены.
– Богато жить собирался. Даже о кладовке подумал. А вышло…
Старик машет рукой:
– Ну да ладно – и один не бедно живу… Какой же настоящий человек Мария Николаевна! Не забывает Фёдора Емельяновича Телкова, теперь ещё у меня и журналисты в друзьях будут… Знаете, в жизни человеку не очень много надо… Получаю из Воронежа от своего командира товарища Тищенко письмо: приезжай! Он лежмя лежит, отходит. Домашним говорит: «Приподнимите меня. Хочу с Телковым напоследок плечом к плечу постоять… Как в строю». Верите – лучшей награды и не надо!
А с Мордасовой такое дело… Как-то на День Победы сижу в Кольцовском сквере, наяриваю на гармошке да частушки режу, а потом душевные стал исполнять – молодёжи интересно и женщинам моего возраста. Одна из них подходит и говорит: «Давай, солдат, вместе споём». Господи! Да это же сама царица Мордасова! После песен и частушек поинтересовалась, что у меня с рукой, почему одной левой играю? Я ей свою судьбу и рассказал…
Шесть раз ранен. Один раз даже убитым был. Всё честь по чести, хоронить собрались… Ан, видишь… Про бороду не думай, что для форсу – перед людьми неловко, да и дети глянут – испужаются… Чернота да шрамы… Меня и после войны резали. Сказали напрямки: инвалид, мол, как есть – никаких тяжёлых трудов. Уволился с авиационного завода и вспомнил про родину да и поехал в родное Гремячье… Годы пятидесятые, тяжёлые… Дай, думаю, своему семейству дом на память оставлю… Не из леса, а из дров строил. Правая рука у меня и по сей день не очень-то проворная, а тогда – чуть ли не совсем лишняя… Ничего, с новостройкой справился.
По стенам – фотографии, карты. На сдвинутых стульях альбомы, книги, письма, сувениры. Это созданный им музей части, в которой служил. В полотняной тряпочке самое дорогое – орден Красной Звезды без эмали (осколком отбило), медали, тетрадка с воспоминаниями…
– Семьдесят три мне. Только на память и работаю. Пионеры частые гости, в школу приглашают… Выпала мне от смерти бронь – надо использовать…
Сыграть просите… Что ж это за игра без переборов? Рука-то, окаянная, за радостью сердца никак не поспевает… Ну, не обижайтесь, я вам не симфонический оркестр – как умею.
Запел под наигрыши. И – слеза…
– Говорил: не надо… Вспомнил, как меня из Днепра на проводе без сознания вытащили – страшнее ранения было. Захлёбывался, а крик никак нельзя было подавать – разведку нашу тогда рассекретили бы. А Десну, как переплывал? Да брось ты записывать! Напечатаешь – не поверят. Я и сам с годами сумлеваться стал: неужто и вправду всё это мне выпало?
Руку-то мне фашист в штыковой… В разведку тридцать два раза ходил. Каждую ходку в своей тетрадочке всё подробно описал. Для ребятишек. Хотя – слеза идёт, а слово нужное – нет… Чего порядку в доме удивляетесь? Ко мне ребятишки приходят, и у меня для жизни всему должны учиться. Мужик, он в первую голову, хозяин, а солдат – при надобности.
За погребом замечаю странной конструкции лодку:
– Да это рука всё, окаянная! С ней же вёслами не поработаешь, вот и сделал себе лодчонку с педалями. Крутишь, как на велосипеде, а в руки – хоть удочку, хоть гармонь! Отдыхай!
Подошёл сосед, пригласил к себе. У него во дворе… фюзеляж самолёта. Емельяныч пытался даже самолёт смастерить, «да не стал рисковать». Отдал соседу «незавершёнку». Возвышается над огородом остов недостроенного самолёта, и хорошо из него огурцы, помидоры поливать…
Вот к этому солдату с концертом в такой знаменательный день для Марии Николаевны мы и приехали:
– Емельяныч, на днях получу Звезду Героя Социалистического Труда – эту радость я отдаю тебе, настоящему русскому солдату.
На звонкий голос Мордасовой сбежались все соседи и проходившие мимо. В комнатёнке набилось народу – не продохнуть! Мария Николаевна исполняла заявки – одна песня за другой! И вдруг – резкая тишина. Певица замолчала, побелела и стала медленно оседать на пол… Видно, сказались эмоциональное перенапряжение и обстановка, не приспособленная для сольного пения. На машину и в больницу, благо, что она рядом. На мой «вызов» выехал сам главный врач, молодой парень. Сделал укол, объяснил, что ничего страшного не произошло, но надо денька два полежать в стационаре. Отвезли Марию Николаевну в больницу. Мне можно возвращаться в Воронеж. Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего – душа-то болит… Выждал часа два и слышу – в больнице поёт… Мордасова! Захожу в «покои», а там все «сердечники», послеоперационники исцелились враз – с ними рядом и на равных сама Мария Николаевна. И концерт, которого отродясь ни в стенах этого лечебного заведения, ни в других больницах страны не бывало.
Главврач, довольный и счастливый, мол, сами видите, что дела пошли на поправку, но надо успех выздоровления закрепить. Мария Николаевна:
– Эдинькя, поезжай без меня, но где я, никому не говори. Тут мне и вправду хорошо, отдохну, подлечусь, людей порадую…
В обкоме партии тоже получили сообщение о грядущем награждении Мордасовой Звездой Героя. Такое событие, а она – пропала! Ищут все и по всем каналам. Разумеется, кто-то видел, доложил, вышли на меня… К вечеру Мария Николаевна была в Воронеже.
Близкие друзья Марии Николаевны – Гореловы. Григорий Степанович и Клавдия Дмитриевна.
Два самородка – один из Ровеньков Луганской области, вторая – из Ясенков, что под Горшечным Курской области.
Клавдия Дмитриевна:
– При первой же встрече Марии Николаевне рассказала про нас с Гришей. Нужда нас к счастью привела. Папа, Дмитрий Петрович Булгаков, уехал перед войной на Украину – там на шахтах хорошо зарабатывали. С Григорием мы в детстве познакомились…
Война. Отец ушёл на фронт. Пришли немцы. Зима. Начался голод, мама, Мария Васильевна, заболела, и, спасая нас с Виктором, младшим братом, решилась на пеший путь до своих Ясенков. По дороге встретился немец-изувер. Видно, хотел добить болящую. Патрон пожалел – что есть силы ударил её, упавшую, тяжёлым сапогом в спину. Чуть живой довезли мы её на санках. Слегла с температурой, кашляет, в груди всё клокочет. Пришёл врач, отвёл от нас глаза и сказал: «Ждите, детки…»
С нами тётя Анюта жила. Однажды заходит мужчина с пустым рукавом. Его почему-то все Яюхой звали. Он по сёлам ходил разные гребешки, булавки, иголки продавал. А мама на печи застонала.
– Кто это там у вас?
– Их мамка помирает, – тётя кивнула в нашу сторону.
– Что с ней? Так, не переживайте – сейчас вылечим. Давай, тётка, стакан.
Достаёт из мешка бутылку водки, наливает стакан до краёв, подходит к печи:
– Мария, пей!
Тётя заволновалась: что ты, мол, делаешь – человек же слабый, сразу и помрёт, а он властный такой, что оторопь берёт:
– Мария, пей! Кому говорю?! Видишь, не померла – и дальше жить будешь. А теперь накройте её всем тряпьём, какое есть в доме, и молитесь…
Затихла мама. Тётя несколько раз поднималась на ступенечку перед печкой, прислушается – вроде дышит. Двое суток мама проспала, а потом попросила, чтобы мы ей помогли с печи слезть. Все тряпки, в которых она лежала, были такие мокрые –хоть выжимай. С той поры мама ничем не болела и умерла в 95 лет.
Мария Николаевна объясняла, что тот человек-спаситель, был не простым – водка водкой, но она, наверное, на каких-то травах была, да и как молиться надо, знал тот странник.
Папа с фронта привёз аккордеон– четвертушку. Для старшего брата, а ему только камни швырять да по улице бегать…
Уйдут все на работу, а я подхвачу детский аккордиончик и в поле! Заберусь в стог соломы, зароюсь, чтобы никто не видел и не слышал – пиликаю, подбираю на слух мотивы песен. Вот таким образом и научилась играть. У нас во дворе земля с травой, так мы траву вытоптали – танцы, пляски под мою игру устраивали. Каждый вечер тётка Анюта говорила:
– Ты посмотри, на кого похожа? Шахтёры такими не бывают. Иди мойся хорошенько…
Танцующие и пляшущие такую пыль поднимали, а она вся на меня и садилась. Папа, увидев такие мои успехи, купил новый аккордеон, настоящий. А тот куда девать? Не продавать же – грех. Даром в Германии достался. Жил рядом инвалид, нищенствовал. Вспомнила, что он как-то сказал: «Мне бы такую гармошку! С ней можно было бы хорошую милостыню собирать». Мама и говорит: «Правильно, подарим аккордеончик ему. Отдать, доченька, как награду получить – с годами поймёшь, что эта награда твою жизнь украсит».
Принесла инвалиду подарок, а он… играть не умеет. Я его несколько дней учила «Свадебный туш» играть. Это был мой первый педагогический опыт – инвалида стали приглашать на свадьбы. Зарабатывал – не побирался. Маму встретит и всегда ей со слезами: «Твоя Клавочка меня спасла…»
Потом папа опять уехал «на шахты». Как-то после танцев, на которых я играла, когда все ушли, подходит ко мне Гриша, глаза потупил и говорит: «Давай с тобой дружить». Вот, и «дружим» с той поры. В ЗАГСе обнаружили, что мы с ним не только с одного года, но и в один день родились – 15 марта. На гастролях, когда расселяют в гостинице, всегда думают, что мы с ним двойнёвые – брат с сестрой.
Не только в хоре пела и играла, в двух детсадах работала – ко мне за обменом опыта приезжали. Так получалось, что у меня все дети, без исключения, хорошо пели, танцевали и стишки как артисты читали.
Хором руководил брат знаменитого Исаака Дунаевского Зиновий. Замечательнейший человек! Он до нас возглавлял ансамбль песни и танца при НКВД – один из лучших ансамблей страны.
Я в хоре пела репертуар Руслановой. Как-то Дунаевский вернулся из командировки и говорит мне: «Слушай, мне очень понравился Воронежский хор – поезжай туда, пусть тебя прослушают…»
Поехала. Массалитинов сразу меня взял, а я говорю: «У меня ещё муж поёт…». А он: «Нет, мужские голоса у нас укомплектованы». «Да нет же, – говорю. – Если вы услышите, как он поёт, – обязательно возьмёте».
Гриша, дальше рассказывай сам.
– Приехал, а Массалитинов: «Подождать надо – баянист не пришёл». «А зачем он мне нужен – я и так спою».
Я ему «Вдоль по Питерской»… Он руки вскинул: «Берём! В Воронеже такого баса нет!» А я ему ещё «Двенадцать разбойников» выдал – басов у вас нет, но и эту песню никто так не исполняет, как я – нашёл истинно народное звучание. Исповедь! Молитва! Проповедь!
В 1911 году отец из-под Ростова в Ровеньки переехал. Можете себе представить, как при царе и в начале советской власти шахтёрам платили – он безбедно семью в шестнадцать детей содержал. Я пятнадцатым был. Отца, Степана Ивановича, газом задушило. Это сейчас есть приборы по определению газа в забое, а тогда – наличие газа определишь тогда, когда человек рядом замертво падал. Дышишь и не чувствуешь, что в тебя отрава заходит, поэтому в забой шахтёров опускали через определённые промежутки – такой своеобразный контроль был. Двух товарищей вынесли на воздух уже мёртвыми, а отца откачали. Год после этого пожил. Он мне «путы разрезал» и через день умер. Что это такое, не знаешь?
Лежал он, больной, а я рядом ползал. И вдруг маме кричит: «Ульяна! Нож скорее неси! Гришка пошёл! Путы резать будем!» На его глазах я сделал первые шаги – топ, топ… Такое поверье было: надо немедленно при первых шажках ребёнка перед ним во время «ходьбы» ножом на полу три крестообразных надреза сделать. Будет жить долго и счастливо. Вот эти кресты он мне и успел нарезать…
С первых же дней в Воронеже Мария Николаевна нас стала в гости приглашать. Любила слушать наши жизненные истории, свои рассказывала. На семейные торжества приглашали с Иваном Михайловичем и всегда считала подарком из подарков для присутствующих моё пение. Потом: «Григорий, давай петь вместе!»
«Да вы что, Мария Николаевна! Я же не для частушек создан!»
«С чего это ты взял? Тебя просто никто не учил их петь».
И знаете – научила! Казалось бы, несовместимое, а народ в восторге был от нашего необычного дуэта. Её слова: «Не любить частушку невозможно. Ты же какие сложнейшие песни поёшь – Шаляпин бы позавидовал. Не голосом берёшь – душой. Это главное. А частушка – это же душа в миниатюре! В ней умещается то, что не всякая песня в себя вбирает».
Вышла у нас проблема с жильём. Пригласить-то пригласили, почести почестями, но живём-то с Клавдией врозь, по общежитиям. А нам приглашения в разные города – решились мы на отъезд. Мария Николаевна узнала – пошла по начальству, благодаря ей, мы получили квартиру и остались в Воронеже.
Настаивала на том, чтобы мы с Клавдией книжку о себе писали, чтобы мои воспоминания были учебником для других. Ведь я же самоучка – до высшего мастерства по книгам дошёл, сам ноты выучил. Сам нашёл своё – не по театральному пел, Шаляпина же не превзойдёшь, а по народному…
Клавдия Дмитриевна:
– Мария Николаевна превосходно шила. Вот тут мы с ней сошлись, так сошлись! Друг у друга учились. Я её московскому шву обучила – шьёшь и не отличишь ручную работу от шитья на машинке.
В хоре всех обшивала, костюмы усовершенствовали вместе с ней… Вот от Зинаиды Кириенко (в «Тихом Доне» Наталью Мелихову играла) фотография с благодарственной надписью – ей выходное платье сшила. Нона Мордюкова пляжный убор для поездки к морю заказывала…
Интересно жизнь продолжается. Обратилась ко мне Ираида Кураева, подполковник из института МВД, известнейшая ныне певица. Она училась у Екатерины Молодцовой, ученицы Марии Николаевны. Милицейское начальство попросило её найти кого-либо из девчонок для участия в смотре-конкурсе самодеятельности. Екатерина Михайловна рекомендовала Ирочку. Мария Николаевна к ней на помощь пришла – вместе написали песню «Воронежская канарейка»:
– Пой смелее. Я тебе точно говорю – с этой песней и твоим голосом первое место за тобой!
За ней оказалось не только первое место, но и служить взяли в милиции. В 2009 году звонит мне по старой памяти: «Только Вы можете спасти – в Кремлёвском дворце на день милиции пригласили петь с Тото Кутуньо, а мне платье испортили…» Я в восемь вечера села за машинку, а в пять утра встала – говорит, что Тото Кутуньо в первую очередь её платье отметил, а потом ручку поцеловал. Она по-настоящему сохраняет и продолжает традиции Мордасовой, Молодцовой…
В 1968-м с гастролями были на родине Марии Николаевны, в Черняном. Нас её мама встречала в саду – стол накрыт, а еда – самая простая. Молодая картошечка с укропчиком, пироги, творожок, молочко. Да и не это запомнилось – как мама с дочкой пели! Задушевно, тепло – вспоминаю, слёзы бегут. Мария Николаевна всегда говорила: «Самое главное в жизни – любить и не обижать своих родителей. Особенно никогда не забывайте маму – нашим матерям всегда во все времена приходится тяжелее всех»…
Григорий Степанович:
– Считаю, что в последний путь Марию Николаевну проводили достойно. Клавдия ночь не спала, шила любимый народный костюм, в котором Мордасову в гроб положили. А мне с хором после её отпевания в церкви довелось продолжить православную линию прощания с человеком. Митрофаном Пятницким была записана редкостная духовная песня. Я вёл хор за собой:
Что мы видели ?
Диву дивную, диву дивную, телу мёртвую,
Как душа с телом расставалась,
Расставалась да прощалась:
«Прими душу, небо чистое,
Прими тело, мать-сыра земля!
Тебе, душа, на суд Божий идти,
А тебе, тело, во сыру землю…»
Зыкина, говорят, замерев, смотрела в нашу сторону, потом подошла ко мне и сказала: «Я подобного нигде не слышала… Мария с нами попрощалась под настоящую молитву».
Нина Петровна Лобанова:
– Из Грозного в Воронеж приехала в 1958 году. Сбылась мечта – приняли в хор. И сразу же – под опеку Марии Николаевны. Мы, Катя Молодцова, Софья Канищева и я, совсем молодые и рядом Мордасова – моложе нас! Шутками-прибаутками так и сыпет, смеётся, радуется вместе с нами любому пустяку. Организовала творческую молодёжную группу «Ручеёк». Не мы, а она всё придумывала, умела обыгрывать любую ситуацию…
Безусловно, мы многому у неё научились. Но как ни учись, а мордасовские «дробушки» повторить невозможно – дробь выбивает, а впечатление – будто лебёдушка по сцене плывёт. Чистота в движениях необыкновенная! Врождённое всё, природное – на ней даже простой платочек так сидел, будто облачко небесное. Возьмёт платочек за кончики – уже начало песни!
Творчество в ней било через край! Ездили по области много – не концерты были, а праздники. Праздники для всех – её окружали и до концерта, и после. Шёл обмен – она людям свои частушки, а они ей – свои.
…Плыли из Сухуми в Батуми. Меня на пароходе замутило. Мария Николаевна вывела на палубу: «Смотри на берег – глазам опора нужна». Нашла я эту «точку опоры» на берегу – сразу легче стало.
Долго переживала. Мне казалось, что она из-за меня забыла на пароходе толстую чёрную тетрадь, несметное богатство с частушками. В зале перед началом выступления обратилась к зрителям – помогите найти тетрадь, которой цены нет.. Нет, так та тетрадка и не нашлась.
Ходить по магазинам была для неё особая обязанность. Не чемоданами, узлами с каждых гастролей вывозила вещи. Не для себя – многочисленных племянников, сестёр, братьев, односельчан обеспечивала одеждой. Впечатление такое, что у неё вся Тамбовская область родня. У самой особых нарядов не было. Для себя не жила – всё для людей.
Поехали на Дальний Восток, а я была одета в куртку на «рыбьем меху». Холодновато. Как же она радовалась, когда мне купили китайскую шубу из искусственного меха. Нашлись те, которые умели расстраивать – мол, шубой твою покупку назвать нельзя. Дешёвка… Мария Николаевна никогда никаких нравоучений не изрекала, умела без лишних разговоров уводить от того, что тебя расстраивало… Как бы невзначай подойдёт, проведёт рукой по искусственной ворсе, неподдельно восхитится: «Ты посмотри! И не верь, что искусственная – она, прям, как мутоновая! Настоящая – да и только!» Как же я рада была такому вниманию. Одевалась я бедно. У папы с мамой нас шестеро детей было, так что та шуба для меня была дороже любой настоящей.
Получили мы новую обувь. Это было в Москве, в зале Чайковского. За кулисами перед выходом должна была переобуться, а Мария Николаевна на сцене просто чудеса творила – как заколдованная на неё смотрела. И тут – наш выход. Вылетаю в пляске со всеми, о вижу мне знаки делают, чтобы ушла со сцены… Оказывается, забылась, глядючи на Мордасову и не переобулась. Все пляшут в новых красных ботиночках, а я в старых стоптанных коричневых…
На Урале в одном из сёл её шесть раз вызывали на «бис», и она всё пела и пела… Всегда концерт завершался нашим танцем, но однажды нам сказали – последнего номера не будет. Не видите, что творится?! Марию Николаевну не отпускают, а она и рада этому – усталости не знает…
Тридцать лет работаю в Воронежском агроуниверситете, танцы ставлю в ансамбле «Чернозёмочка». «Эх, лапоточки мои!» – танец в память о Марии Николаевне.
Карнаухова Людмила Ивановна:
– Я в Сибирском хоре пела, но Мария Николаевна во время своего расцвета кумиром для всей России была. Легенда. Таких исполнительниц частушек, народных песен не будет. Да и таких людей, какой была она, больше не встретится. Всё доброе в хоре шло от неё – никаких сплетен, пересудов. Ей все родными были. Я будто и не переезжала – из Сибири в Сибирь попала. Но когда Мария Николаевна ушла из хора, тут-то мы и почувствовали – нравы воронежские совсем иные. Нет рядом нашей «мамочки», некому за нас вступиться. Она же обо всех заботилась, все наши проблемы брала на себя… Вот мы, заслуженные артисты, пенсионеры – пенсия мизерная. На неё не проживёшь и не налечишься. В других городах таким, как мы, которые преумножали певческую славу государству, идёт хорошая доплата… Была бы Мордасова жива, и мы бы обижены не были, но сегодня нет в городе таких личностей, некому за нас постоять.
Как же она радовалась каждому нашему успеху. Были мы с гастролями в Нидерландах, и я с Григорием Степановичем Гореловым пела «Славное море священный Байкал». Зал в восторге! Газеты вышли с нашими большими фотографиями, писали, что открыли мы им настоящую Россию:
«У них женщины не только красивые, но умеют петь на разные голоса. Даже не уступают мужским басам – поют на равных».
Очень Мария Николаевна Евгению Черепанову любила. Содружество «цеховое» – портнихи. Не знаю, кажется, по мастерству никто никому не уступал – ни Клавдия Горелова, ни Черепанова, ни Мордасова.
Черепанова уехала к себе на родину, в Лысьву Пермского края. Созвонитесь с ней, сделайте приятное…
Евгения Пелеевна очень обрадовалась звонку:
– Как нельзя кстати! Уже готова встречать столетие Марии Николаевны. Вышила художественной гладью, бисером, блёстками и стеклярусом портрет Мордасовой, на днях высылаю в Воронеж.
Мария Николаевна в первую очередь заинтересовалась моим отчеством, но когда узнала полное имя моего папы, вообще пришла в восторг!
«Это же надо, какая редкость! Пелей Иутлович! Исследуй всё, изучи и напиши историю такого имени-отчества. Какое звучание! Наверное, и история рода не чета другим». Скажите, разве такое внимание к тебе не возвысит тебя, не укрепит силы?
Воронежский хор в Лысьву приехал в 1964 году. Хор где-то, но Мария Николаевна на наших улицах объявилась сразу. Идёт, со всеми знакомится. Свадьбу встретила, к ней примкнула – стала петь, частушки записывать. Душа-человек!
Невероятно бесконфликтная. Только бездари могли пойти против Марии Николаевны. Отбор в хор был при конкурсе в 120 человек. Семерых взяли. Вот оно, счастье моё!
Я не только пела, меня Мария Николаевна, можно сказать, особо выделила – по её инициативе на долгие годы стала ведущей всех концертов. Мордасова учила: ты до выхода солиста, до начала номера представь их так, чтобы народ почувствовал – ты сопереживаешь, душой болеешь о том, как будет воспринята песня. Сумей в нескольких словах, в манере говорить выделить главное, характер песни передай, соедини его с характером исполнителя… Мы все от тебя зависим: поведёшь концерт правильно, настроишь нас и зал на праздник сердца и души – так всё и сложится по-человечески.
Дома перед зеркалом, порой, часами репетировала, «проходила» весь концерт от номера к номеру.
В ансамбле «Ручеёк» участвовала, в хоре пела. Мария Николаевна познакомила с воронежскими златошвеями – у них научилась многому. Вышила картину Крамского «Незнакомка» – отметили на смотре мою работу как лучшую.
Мария Николаевна настоятельно советовала работать с молодёжью, и я долгое счастливое время была хормейстером «Чернозёмочки» Воронежского сельхозинститута. В Лысьве памяти Марии Николаевны создала ансамбль «Ахточка», так что Мордасова как жила с нами, так и живёт.
Канищева Софья Газизовна:
– Мордасову копировала со школьных лет. Жили в Свободе Золотухинского района Курской области. Мама вышла за папу, он русского языка толком не знал. Газиз Нуриевич Нуриев был связан с искусством – в цирки в молодости выступал. Он нам, детям, демонстрировал, чем занимался: ставил стул на одну ножку и делал на этом стуле стойку на одной руке.
Мама помогла ему не только русским языком овладеть, но убедила, что надо учиться – мама была агрономом с высшим образование. Окончил сельхозтехникум и папа, так что вдвоём трудились агрономами. Какое тогда было уважение к земле, труду на ней. Ранним утром папа уходил в поля в белом полотняном костюме – не как на праздник, а, действительно, его каждый день ждала не работа, а ПРАЗДНИК. Вот какую нам науку преподносили родители. И они были счастливы, что буду людям дарить песню, петь про поля, берёзы, про настоящую любовь.
Мария Николаевна заворожила меня на всю жизнь. Я в хор попала, когда уже прошло зачисление тех, кто прошёл по конкурсу. Ни о каком конкурсе не знала, приехала «показаться». Без разговоров – берём! В коллективе хора вакансий нет. Оформили на должность… шофёра. Вышел казус, когда на первых гастролях меня в гостинице поселили вместе с… шоферами.
Сижу в коридоре на чемодане, не знаю, что делать. Мимо идёт Мария Николаевна, поинтересовалась, чего это я здесь «кукую». Выслушала – рассмеялась. Тут же помогла получит место…
– Ты впредь будь посмелее, решительнее…
Только влилась в коллектив – беда! Нет, слава Богу беда не случилась, но… Шла с маленькой дочкой, она вырвалась и сама побежала через дорогу. Вижу – мчится на неё КАМАЗ. Затормозить не успеет! Я как закричу от страха! Спасло то, что она попала между колёс… А у меня от пережитого пропал голос. Всё, собирай, Софья, чемодан! Благодарна Марии Николаевне Осиповой и Мордасовой. Поставили меня рядом и приказали молчать. Кто интересовался по поводу моего молчания, Мария Николаевна объясняла – она свою партию знает, когда надо – запоёт. Не представляете – полтора месяца промолчала под прикрытием Мордасовой. Если бы не эти две сердобольные женщины, то, возможно, ко мне бы и голос не вернулся, и жизнь пошла совершенно по другому…
На гастроли ездила с дочкой. Сцены в сельских клубах маленькие. Мария Николаевна стоит по одну сторону кулис, а моя Наталья скучает по другую. Вдруг ей знак от Мордасовой. Через сцену по полу летит леденец. И такая молчаливая детская игра продолжается весь концерт – не знаю, кто был больше доволен, дочка или Мария Николаевна?
Когда мы с мордасовской группой «Ручеёк» приехали в Москву – фурор произвели. Ведущие специалисты нас прослушивали, говорили – подобное ещё ни у кого не встречали. Мария Николаевна от меня, Тони Юргановой, Зины Топчиёвой, Нади Козловой, Любы Колесниковой добилась такого бархата голосов, что и после неё по нашим стопам не смог пройти. Организаторский и педагогический талант! Почему у неё такое могло получиться? Опиралась на живую народную школу, училась у «стариков». Люди старшего поколения – ценность особая. Пока они есть, их надо не игнорировать, не «списывать», а учиться у них. В былых славных коллективах эти школы утрачиваются. Была бы Мария Николаевна, она бы не допустила ухода на пенсию многих.
Одно время было у нас чёрствое руководство, предупреждало: «Девчата! Рожать – ни в коем случае! Искусство требует жертв. Не рожать пришли, а петь. Не согласны – пишите заявление об уходе».
Узнала об этом Мария Николаевна: «Что?! Девки, никого не слушайте. Бабье счастье, которого у меня нет, в детях… Запомните, я вас никогда никому в обиду не дам».
Никто никогда не видел её злой, раздражённой. Никогда никого не осуждала. В моей жизни она сыграла колоссальную роль.
Татьяна Семёновна Русакова:
– Она моя мамка. Я в хор шестнадцатилетней пришла. Она с меня глаз не спускала – и накормит, с кем дружу, расспросит. Даст понять, от каких парней держаться подальше надо. Мама очень переживала за меня, а Мария Николаевна: «Будьте спокойны – я за Татьяной буду приглядывать».
Не забудется подготовка к первому концерту – обучала, как выйти я должна, уйти. Я плакала – не получалось. Мария Николаевна покажет, как надо двигаться, но разве можно было её повторить?
Папа у нас, капитан, в 1959 году умер. Мама с двумя детьми осталась. Блокаду в Ленинграде пережила. Умерла на её руках наша бабушка. Она похоронила её и вернулась в квартиру умирать. От голода потеряла сознание. Школьный учитель постоянно обходил квартиры своих учеников – он и спас маму. Вынес на руках и устроил в госпиталь. Молодой организм взял своё. И моя Анна Михайловна стала красноармейцем, воевала. Ранение, контузия… Сырой ленинградский климат был не для неё – переехали в 1947 году в Воронеж. Обнаружили заболевание крови – брата в детский дом села Хреновое определили, меня – в Рыканский детдом … Через год страшный диагноз у мамы не подтвердился. Забирает нас с братом из детского дома, а моя подружка из Уфы, Наташа, подошла и говорит: «Тётенька, заберите и меня…» Мама расплакалась: «Конечно, заберу». Но подружка ей: «У меня ещё сестра есть – и её заберите». Забрала мама из детдома и старшую Людмилу. Через несколько лет их нашёл родной отец и увёз в Уфу.
Понятно, почему меня Мария Николаевна любила – жалела мою маму, благодарна ей была за доброе сердце.
Отпуск. Мария Николаевна нам, молодым, говорила – ни в коем случае не бездельничать. Дала задание – всем собирать частушки и народные песни. Мои подружки все сельские, а я городская. Жили в рабочем районе, в частной застройке. Люд-то там был далеко не городской – со всех краёв российских после войны приехали. Вечерами собирались на нашей улице и под гармошку пели песни, страдания, плясали «матаню», «барыню». Так я более пятисот частушек Марии Николаевне представила! Всех деревенских обошла!
Дорожу первым сборником частушек, который издала и подписала мне Мария Николаевна. Сорок шесть лет пою в хоре. Уходят настоящие «чернозёмные» голоса, грудные. Совершенно мало стало альтов. Видно, природа иная нынче – вот, и меняется человек. Говорят учёные, что и курские соловьи стали далеко не таким, какими были – атмосфера не та, поля в химических удобрениях…
Много приходится ездить с гастролями. Запомнилось отношение к хору на Кубани. Губернатор Ткачёв, принимая нас, сказал – у них на первом месте хлеб и кубанский хор… Такое же равенство хлеба и песни было и у нас, когда мы начинали петь, когда над нами верховодила Мордасова… Всё другое было. Нет, это не потому, что мы стареем – дух здоровый покидает общество. Сверху до низу…
ПОЮЩЕЕ СЕРДЦЕ
Более трёх часов беседовали с этой женщиной – будто повторение встреч с Марией Николаевной. Та же открытость, непосредственность, схож образ мышления – любовь ко всем и ни малейшего осуждения кого бы то ни было. Лидию Петровну Струкову считали любимицей Мордасовой и прочили такую же славу… В 27-мь она стала заслуженной артисткой, в 2010 вместе с Гореловым Григорием Степановичем получила премию Правительства России, не обделена и другими наградами, но на телеэкранах и на страницах газет в противовес здравому смыслу, здоровому духу истинного творчества царствовал разгул пиара западного псевдоискусства, в культ возводились пошлость, бездарность…
– Нас за рубежом лучше знали, чем в России – такого признания наших талантов и восхищения ими дома не всегда встречали.
… С замиранием сердца слушала в детстве радио – голоса известных исполнителей песен, как голоса небожителей. Прекрасны и их Олимп – недосягаем!
В Чертовицкое, родное село, часто приезжали Мария Алисова с мужем Борисом, земляки, выступавшие с русским народным Воронежским хором.
– Что мною руководило, не знаю, но однажды я, восьмиклассница, подошла к ним и попросила их послушать, как пою…
От них услышала, что им-то она понравилась, но надёжнее будет, если в сентябре приедет в Воронеж на прослушивание комиссией. Приехала. Из 28 только двоих рекомендовали в творческий коллектив. Одно «но» – надо окончить школу.
– Утешила себя той поездкой в Воронеж и… забыла про приглашение. Не поверила – какая-то мимолётная дерзость с моей стороны. Я-то лучше знала, что петь так, как надо – не могу. В школе все одноклассники пели, кроме меня… Да сама виновата – скромная чересчур была, боялась рта открыть. Но дома, дома что вытворяла?! Все на работе, а я двери закрою, окна занавешу и ну из себя певицу представлять перед зеркалом.
Однажды вижу – мимо нашего дома бабушка Нина идёт, соседка. Идёт тихо, спокойно, вдруг – остановилась да как побежит назад! Что-то, наверное, случилось… Выхожу на улицу, а навстречу баба Нина расстроенная:
«Шла мимо, а у вас по радио так задушевно «Ромашки спрятались…» пели – прямо сердце от радости зашлось! Быстрее к себе побежала, включила радио – опоздала, они уже какую-то ерунду про соревнования рассказывают».
В девятом классе начала обучение в селе Новоживотинном. Там была своеобразная учительница. Приближался смотр художественной самодеятельности. Определила солистов, а у меня спрашивает: «Ты что петь умеешь?» Призналась, что никогда не выступала. «Ладно, споёшь песню про Родину». Словом, она руководствовалась тем, что в смотр надо вовлечь чуть ли не всех – можно массовостью «задавить». Это же тоже показатель для школы не из последних.
Вышла на сцену – и под стать Зыкиной:
«Вижу чудное приволье,
Вижу реки и моря –
Это русское приволье,
Это родина моя!...»
Зал и комиссия – онемевшие! А потом – буря аплодисментов! Комиссия просит спеть ещё что-нибудь. Я и рванула ото всей души:
«Эх, полным полна коробушка…»
После они смеялись: «Всё хорошо, но «Коробейники» – не по возрасту…» Так впервые стала лауреатом Рамонского района.
Потом на завод пошла. Ровно пять месяцев проработала – с микроскопом сидела и детали приваривала на аппаратуру, которая в космос улетала. И вдруг в комитете комсомола говорят: «Тебя зачем-то в Воронежский хор приглашают зайти».
Господи! Неужели там обо мне не забыли? Прихожу. А они так буднично: «Послезавтра хор с гастролями на Дальний Восток выезжает. Если за сутки успеете рассчитаться с завода, поедете с нами…»
В 1972-м Мария Николаевна из хора ушла в областную филармонию, но нас, молодых, не покидала – занималась с нами… Сорок лет я пропела в хоре в костюме № 33. Под этим номером в костюмерной значился народный костюм, в котором выступала Мордасова… Представляете мои чувства перед каждым выходом на сцену…
… «Человек человеку – радость» – не у Серафима Саровского прочитала, а от Марии Николаевны услышала. Сколько же мы с ней о душе, красоте человеческой переговорили. Она много читала, но, наверное, главное у неё было не из книжек, а из детства, от верующей мамы, родных: «Сердце чисто созиждь во мне, Боже…» Вот, сказана фраза, как какое-то присловие, но тебе вдруг открывается что-то крайне важное, без которого ни песни, ни жизни путёвой не будет. Или вот это: «Царствие Божие внутри вас есть»… Жить с Богом и по Божески… Не подумайте, что она какие-то проповеди читала молодым – жила чисто, не замутнённо, с любовью к каждому. Ни разу ни кому не нагрубила, ни о ком дурного слова не сказала. Она гастролировала от филармонии, но в хоре пропадала – будто и не уходила из него. С молодыми любила общаться. Некоторые её сторонились – чуть ли не побаивались. Уж больно у неё много разговоров о чистом и святом – мы-то к этому не готовы. А я в тех разговорах души не чаяла… Мария Николаевна – умница, душевная. У неё же своих детей не было – мы ей и заменяли материнское счастье. Очень переживала за нас – как бы не были испорчены славой и всегда помнили, что песня не на гордыне держится, а на простоте и понимании, каково предназначение русской женщины. Работать, любить и рожать. «Дети привлекают Божью благодать» – это уж я прочитала, когда Марии Николаевны не стало…
От Марии Николаевны получила самый дорогой подарок. Она очень хотела петь русские народные песни, романсы, но сложилось амплуа – частушечница. Не перечила – грамотному начальству виднее. Песню подарила редкую –
Мы с ней эту песню репетировали – как бриллиант оттачивали! Говорила:
«Знай, эта песня особая: для зала Чайковского и Кремлёвского дворца – ниже опускаться нельзя…»
Слово, данное Марии Николаевне, сдержала – исполняла чудо-песню только в особых торжественных случаях.
…Лидия Петровна совершила то, на что не решилась Мордасова. Внезапная страшная болезнь. Родным сказали – месяца три осталось…
– Сама всё понимала… Как же мне себя жалко было! Сын Роман ежедневно к шести утра приносил завтрак – печёнку, гречневую кашу… Однажды взглянула на него – стоит худенький, бледный, а ведь ему ещё к восьми на занятия. Учился в училище МВД. Будто что-то сердце пронзило: «Да что же я делаю?! На кого же он останется?». Решительно сказала, чтобы больше еду мне не готовил. Мол, предписали индивидуальный стол – и печёнка есть, и гречка. В тот же день поднялась и еле доковыляла в больничном халате в Акатов монастырь. Отстояла службу. Через несколько дней после трёх «химий» отпросилась у врачей – буду сама на процедуры из дома приходить. Купила парик, нахлабучила его на лысую голову и – на работу. Буду петь! Вскорости отпуск. Уехала в своё Чертовицкое. Купила козу, с ней, умницей, уходила в лес. Сорву какую травку, даю ей – головой мотает. Не хочет. Значит, она и для меня не годится. Заваривала только те травы, пользу которых определяла по справочникам разным и по реакции на них козы. Брала с собой чаи, бутерброды, выводила из себя козу тем, что доила её не по привычным для неё часам. Нацижу стакан молока, выпью – гуляем до следующего стакана. Стала огород в порядок приводить, косить, сено копнить.
Особая история, только верующие могут понять, как мне помогла святая Матрона…
У Марии Николаевны было поющее сердце – она такое же и во мне сотворила. Жаль, люди по-настоящему её так и не узнали. Талант был выше той славы, которая подняла её на вершины вершин. Скромность и смирение далеко не перед теми, к кому надо прислушиваться – слишком «грамотные» в определённое русло заковали её безграничный талант певицы. Войти по-настоящему в духовную жизнь ей мешали авторитеты Кремля, местных властей… Легко теперь судить, но время-то было совсем иное – перед нашим поколением открылись большие возможности постижения духовности православной…
«Поющее сердце…» С таким названием у русского религиозного философа Ивана Ильина есть книга. Оттуда цитата, соответствующая проблеме, которую эти сердца решали в России:
«Иметь родину есть счастье, а иметь её можно только любовью. Не случайно, что люди ненависти, современные революционеры, оказываются интернационалистами: мёртвые в любви, они лишены и родины… Не удивляйся, мой милый, безверию и маловерию западных народов: они приняли от римской церкви неверный религиозный акт, начинающийся с воли и завершающийся рассудочной мыслью, и, приняв его, пренебрегли сердцем и утратили его созерцание…»
…Ещё одна из выдающихся учениц Мордасовой – народная артистка Екатерина Молодцова. С 2001 года в Воронежском музыкальном училище ведёт отделение сольного народного пения. Продолжение школы Марии Николаевны. Надо было побывать на своеобразном юбилейном концерте, сотворённом Молодцовой с ансамблем Михаила Васильевича Ефименко «Русская гармонь», чтобы понять масштабность и глубину волн, идущих от истинно народного. Свои юбилеи творческого служения народной песне связали с творчеством Лермонтова, взявшего во многом от народа и Музыку, и Слово. 200-летний юбилей со дня рождения Лермонтова был естественно и непринуждённо закольцован памятью о поющем сердце Мордасовой.
Ученики Екатерины Михайловны дважды в год, в день рождения Марии Николаевны и в день ухода из жизни земной, приходят на кладбище, приводят в порядок могилу Мордасовой.
Вслед за помянутыми юбилеями – 50-летие народного студенческого ансамбля агроуниверситета «Чернозёмочка». Одной из первых на помощь Виктору Соломахину пришла Мария Мордасова. Она любила, восхищалась такими людьми, как Виктор Викторович. Истинный русский самородок из села Красное Усманского района (теперь Липецкая область) безо всякого специального образования, преподаватель кафедры информационного обеспечения и моделирования агроэкономических систем, создал ставший всемирно известный ансамбль. Молодёжь, благодаря ему, пленённая красотою, душевностью русской народной песнью, неповторимостью разнообразия русского танца, пленила очарованием русского народного искусства зрителей Австрии, Германии, Венгрии, Польши, Франции, Италии, Греции, Чили, Кубы, Китая… В годы охлаждения к народному искусству Соломахин свершил подвиг равный подвигу Митрофана Пятницкого – к русской песне была развёрнута молодёжь.
Ученики и сподвижники Марии Николаевны, В.В.Грибанова, Е.П.Черепанова, Н.П.Лобанова, стали проводить со студентами репетиции на высшем профессиональном уровне…
К юбилею «Чернозёмочки» Е.М.Молодцова подготовила частушки в стили Мордасовой, написанные её мужем, Геннадием Николаевичем:
– Была осчастливлена теми часами, которые были отданы репетициям вместе со студентами агроуниверситета. Вот это молодёжь! Настоящая! Мария Николаевна очень была бы рада видеть и слышать тех, которые понимают и любят песню русского народа, открывают непостижимые тайны русской души…
И кто после Соломахина возглавил «Чернозёмочку»? Анна Скуфьина, выпускница нашего музыкального училища, ученица Натальи Константиновны Массалитиновой, дочери Константина Ираклиевича Массалитинова, под руководством которого славу обрёл Воронежский народный хор.
Это же здорово: выпускники агроуниверситета вернутся в село не только со знаниями агрономов, селекционеров, экономистов, но своей любовью народного духа укрепят наше крестьянство – без песни Россия немыслима. С песней мы всегда и пахали, и сеяли, и Отечество в лихие годы отстаивали… Только с песней будет и хлеб, и наше счастливое будущее.
Всё просто – свою любовь, свою душу в нас вложила Мария Николаевна. Это же всею своей жизнью стремимся делать и мы – у нас тоже есть ученики… Ученики наших учеников, оказывается, так похожи на нас:
«…Играй, гармонь, говорливая,
Мы с Мордасовой – счастливые!»
ОЧЕНЬ БЛАГОДАРНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ БЫЛА
Один из лучших фотомастеров Воронежа Владимир Михайлович Битюцких. К витрине фотоателье, что на Плехановской, можно было подойти и понять, какие замечательные люди живут в Воронеже! Красивые! Весёлые! Открытые душой и сердцем! Мудрые… Художник Криворучко, писатель Семаго, певица Мордасова… Легенды Воронежа, запечатлённые мастером.
– Пришла однажды Мария Николаевна – ей надо было для чего-то сделать официальный снимок. Да как же такой момент упускать! Я её разговорил, какие-то забавные истории рассказывал, о чём-то спрашивал… Как в тумане… Всё же, кажется поймал то её выражение лица, которое выражает суть характера – добрая и простая русская женщина! Успел «щёлкнуть». Когда она пришла за официальным заказом, я ей преподнёс «то, что у меня получилось». Она радовалась, как ребёнок! И этой родне карточку она подарит, и этой тоже надо подарить, и этой подруге, и той… Стала расплачиваться… «Мария Николаевна, да Вы что?! С Вас – и деньги?!..»
Очень благодарным человеком была – тут же мне пригласительные на концерт, какие-то подарочки… Однажды с Дальнего Востока прилетела с гастролей – рыбой угостила, а потом с хитрой улыбочкой: «Володя, а это тебе баночка-сюрприз – в ней и выпивка, и закусочка!» Вручает огромную консервную банку с деликатесной рыбой… Дома вскрываю, а там – чистый спирт!
Был хор с выступлением на каком-то ликёро-водочном, а ведь самолётом нельзя провозить спиртосодержащую жидкость. Так что благодарные слушатели нашли выход – закатали свою «продукцию» в консервные банки, предназначенные для рыбы…
Мы и с Иваном Михайловичем подружились. Часто у них дома бывал. Это уж точно – из спиртных напитков уважала только «Рябину на коньяке». Точнее так надо сказать: уважала угощать, а сама – только пригубит рюмочку за столом. Не более того.
Я их с Иваном Михайловичем и на концертах вдвоём снимал, и в домашней обстановке… Сколько у неё костюмов народных было! Не считанное количество! Многие шила сама. Я её фотографировал, наверное, в двенадцати-пятнадцати костюмах. Ростовые фотографии, подчёркивала Мария Николаевна, не для того, чтобы её увековечить, а чтобы потомкам оставить память о костюмах-шедеврах, в которые по праздникам наряжались наши бабушки и прабабушки…
Детский и непосредственный характер во всём! Получила звезду Героя Соцтруда. Приходит в студию. Смотрю, а среди монист, бус таким же ожерельем от плеча до плеча разместились ордена, медали и Звезда Героя. Я ей замечание:
«Мария Николаевна, да Вы что?! Правительственные награды это же Вам не украшение – есть порядок, строгое правило ношение их…»
«Володенька, но согласись – я же их все красиво приколола! «Порядок», «порядок»… Красота прежде всего должна быть…» Но, правда, спорить не стала – расположила награды строго по предписанию…
…Коллега Владимира Михайловича Александр Иванович Паршин:
– Очень она Владимира за талант ценила. Меня же всегда просила делать пересъёмку… Приносила дореволюционные открытки, фотографии знаменитых певуний… Я их ретушировал, реставрировал – печатал целыми пачками. Всё это она просто-напросто раздаривала:
«Народ должен знать и помнить Плевицкую, Панину, Кузнецову-Бенуа…»
ЗАМЕТКИ ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ
– Запиши: село Подгорное Рамонского района, улица Садовая, 32, Кузнецова Татьяна. На базаре познакомились. Золото женщина! Связисткой была. Берлин штурмовала! У нее под Берлином семь подружек погибло… Встретиться тебе с ней надо и написать про жизнь её и подвиги. Нет… Давай вместе и поедем! Вот радость-то её землякам доставим!
– По базару ходить нельзя – останавливают, знакомятся… Да это же хорошо… А то разве бы узнала, какие рядом замечательные люди ходят. Говорят: «Вы пойте – мы оживаем от вашего голоса». А он же не мой… Бог дал. Божеское всё это. Да ведь людям не объяснишь…
– Мы с Ваняткой часто бранимся. Он всё: «Не забывай – мы с тобою в Кремле выступаем!» А мне – Кремль Кремлем, но в церковь-то как тянет! Нельзя. Мы вроде бы как при партии, при власти – государственные люди…
– Обязательно побывай в Усмане Липецкой. Там на Советской, 34 Михаил Ильич Стреков живет. Полный Георгиевский кавалер!.. (9 мая 1985 года в Воронеже на площади Победыу Вечного огня обратил на себя внимание старик. На длинном старомодном плаще… Георгиевские кресты. Вокруг него – любопытные. В тихом и уверенном его шествии по проспекту Революции чувствовалась воинская выправка. Шёл не старик, а забытая и неведомая История. Казалось, за ним должны подобным же парадом пройти монахи Сергия Радонежского, кто-нибудь из лихих ребят Суворова, Кутузова…
Познакомились. И это оказался… Михаил Ильич Стреков. «За что получены награды?»
Вмешался какой-то шалопай: «Чего спрашиваешь?! Не видать что ли? Царю служил исправно…» В ответ получил: «Дорогой мой сыночек, кроме царя, у нас ещё были Вера и Отечество. Да вразумит тебя Господь…» И спокойно пошёл дальше – разговор окончен.
Написал небольшую зарисовку… Редактор «Молодого коммунара» шалопаем не был, но над ним стоял обком партии:
«Ты в своём уме?! От чего в умиление и восторг пришёл – от царских наград! Нас не поймут. Номер Дню Победы посвящён… Может, этот «герой» белогвардеец…»
Прошли годы. Я стал собственным корреспондентом газеты ЦК КПСС «Советская культура». И отправились с фотокорреспондентом Михаилом Вязовым к Михаилу Ильичу в гости. Рука приложена к краю шляпы, знакомство с фотокорреспондентом: «Стреков – защитник Отечества! Год рождения – 1898-й. На днях исполнилось девяносто.
Я никогда никого и ничего не боялся – за храбрость и отвагу получил все четыре Георгия! И уж мне ли бояться эти награды при советской власти носить?! Я их всегда носил. Даже тогда, когда не помнящие родства пытались объяснить, что, мол, пропагандирую службу за царя…»
Он только что приехал из Воронежа, от дочери:
«Служу, как могу, внукам и правнукам… Плохая у них жизнь – не деревенская. У них там, в городе, даже коты ненормальные. Завели для забавы кота, я ему и привёз в подарок мышку… Выпустил, а кот с испугу по ковру аж под потолок забрался. Домашние все завизжали от страха. Пришлось мне по полу ползать, под диван залазить – вместо кота мышку ловил. Поймал. Вынес её на улицу, выпустил – пусть живёт и не поминает лихом…»
Снимок с подтекстовкой в «Советской культуре» был опубликован 13 октября 1988 года… Стал рыться в папках с черновиками. Вот материал о нём – «Стреков – защитник Отечества»!
… Газета есть газета. Не знаю, по каким причинам, но ответственным секретарём было сокращено следующее:
« – Какой я «белогвардеец»? Был бы им, разве так открыто ходил с «георгиями» по улицам? Однажды ко мне подошла народная артистка, любимая всеми, а мною в особенности, Мария Николаевна Мордасова. Стала расспрашивать. Я ей свою нелёгкую судьбу рассказал, а она мне – свою. Потом, как бы отмахнулась от пережитого, улыбнулась светло-светло:
«Солдат, я сейчас для тебя спою!»
Народу собралось – тьма! Все слушают, как для меня сама Мордасова поёт! Мужик я крепкий. А тут стою и слёзы по щекам сами собой бегут…
Потом мы с ней почти каждый День Победы встречались…»
…Знаю, что в Воронеже проживали его внуки и правнуки. Но после публикации в «Советской культуре» никто из них так и не откликнулся).
В Воронеже зайди в 189-й дом на Ленинском проспекте. Номер квартиры запиши…,Там Григорий Ильич Иванников живёт… В 1-й Конной воевал… Ты много поймешь, когда с этими двумя мужиками встретишься… Они вроде бы враги… Если по нашенской истории, а по жизни – и тот герой, и этот…
– Вера Беднева со мною в хоре петь начинала… Эх, какая у неё мама была! Мастерица из мастериц! Матрена Васильевна и монисто делала, и наряды шила…
Нет, это не её работа. Это монисто я в Гвазде купила – село через лес от твоей Козловки. Его у меня в Париже хотели купить за бешеные деньги…
– К Новому году посылку в Москву готовлю… Подруге, с которой несколько лет назад в поезде познакомились… Я ей отсылаю ложки наши деревянные и лапти… Я тебя познакомлю с этим моим дружком, дедок из одного района – и лапти плетёт, и ложки стругает…
(С этими ложками особая история. Пришёл с ней с младшим сыном Антоном. Ему, наверное, годика четыре было…
– Парень, ты почему такой худой?
– Избегался, Мария Николаевна, к тому же плохо ест – капризничает…
– Это ты, брат, брось – мужик должен есть хорошо! Я тебе, мой хороший, волшебную ложку подарю, будешь ей есть , станешь сильным и быстро вырастишь…
И вручает ему деревянную ложку. Так он с ней не только спать ложился, но и детсад с собой брал – только из неё ел. Эта обгрызанная реликвия цела до сих пор. Антон давно вырос, но поправляться стал только сейчас…)
– Одна тетка совсем свихнулась! Задумала квартиру менять, чтобы рядом со мною жить и каждый день со мною встречаться: «Ну, как хорошо, что вы есть на свете! Пойте!!!»
– С Варварой тебя надо познакомить… Мы с ней часто встречаемся. Её мужик пить бросил из-за уважения ко мне. До какого же понимания красоты дошел человек!
Пьянство, я тебе скажу, опасней атомной войны – бороться с этой напастью надо. Я сама могу некоторым помочь справиться с этим недугом – беседы, разговоры. Но есть один старый врач – почему-то только у него получается раз и навсегда человека отваживать от водки…
…У меня руки лёгкие. Про это мне раненые говорили. Я многих лечила… Мне что-то Божеское по наследству передалось – от мамы, бабушки… Большой веры были люди. В вере великая сила…
Сколько случаев было – врач не берется извести бородавку, а у меня всё это легко получалось… Многим помогла, многих от разных болезней исцелила… Ванятка запретил. Я уж по близкому знакомству помогаю… Если что – приходи. С любой болячкой приходи, с любой кручиной на сердце… Я тебе дам молитвы списать… Запомни, у кого глаза хорошие и голос душевный, значит, есть сердце – ему только молитвы надо знать и понимание обрести…
– Знаешь, чего терпеть не могу? Экзамены. Проверки всякие… Какие экзамены?! Ты на человека гляди… Вот, Валю Журавлеву не приняли в хор. Неудачно спела… Может такое быть… Худсовет против неё. А я с девкой познакомилась ещё до экзамена: «Хватит мудрованием заниматься – возьмите. Пусть вам другую песню пропоёт…» И она вышла – да как запела! Все ахнули: «Да куда же мы глядели?!»
Я уж и забыла про эту историю – она мне сама напомнила…
Приходим к Марии Николаевне с Павлом Кривцовым, одним из лучших фотомастеров страны. Накрывает на стол. Павел наведёт фотокамеру, а она:
– Пашенькя, чай попьём, сыматься апосля будем. Я знаю, как позировать – в Крямле учили…
Уж Кривцов и намучался – как ни на одной из съёмок. Только возьмётся за работу, а Мария Николаевна перед камерой, как перед зеркалом –демонстрация для Павла «крямлёвских» уроков.
С большим трудом удалось уговорить, что на фотографа обращать внимания не надо. Зато после пределу детского восхищения Марии Николаевны не было – «карточки», как живые. Удались!
– Одна была с речевым дефектом, а я ей: «Из вас выйдет прекрасный театральный работник!» Через годы из Краснодарского края письмо получила: «Здравствуйте! Вы мне судьбу предсказали…» Кажется, село Бессмертное… Она там директором Дома культуры, который на весь край славится… Заводила хороших дел…
– Ты не просто пиши, а ищи исторических людей. Научись их видеть – я тебе в этом помогу…
– Это было с Людмилой Жуковой в 1950 году… Совсем голос потеряла, нервной стала. Да как же у неё всё хорошо будет, если она из жестокостей не выходит?! Я пришла – в подвале сыром живет. Не живёт, а чахнет. Я – к начальству… Улучшили жилищные условия – всё у молодой и талантливой, но очень ранимой, в норму пришло…
– Вот, мы привыкли, что Крылов баснописец. Ты запиши, какие верные слова его я выписала из одной старой книги:
«Чтоб Бога знать,
Должно быть Богом.
Но чтоб любить и чтить Его,
Довольно сердца одного».
– Надо бы тебе с сапожником нашего хора познакомиться. О нём все хорошо говорят, но написать о нём – никого не нашлось.
…На Чайковского, 8 зайди и познакомься с Валентиной Михайловной Савушкиной. Были артисты! Теперь – горе! Нет теперь таких, как Валентина Михайловна. У неё столько много интересного можно взять. Я все у всех интересное беру… Еще адрес запиши: Театральная,24, Букина Нина Михайловна – талант и рукодельница…
– Знаешь, ищут Бога как орудие какое-то, а сердце у самих обращено совсем не Божественную сторону – оттого и не получается ничего.
СПРОСИ, ЧЕМ СРЕДИ ЛЮДЕЙ ЗНАМЕНИТ?
В 1988 году вышел фильм «Когда Мордасова поёт». Фильм-концерт объединения «Экран» показал талант не одного человека, а народа, из которого вышел этот человек. Показана далеко не частная жизнь всемирно известной певицы из тамбовского села. Наверное, впервые народную артистку СССР представили не как частушечницу, исполнительницу народных песен искромётного веселья, а рассказали о ней такой, какая есть – без особых режиссёрских «находок» и телевизионных трюков. Она – человек талантливый во всём. Вот она рассуждает о красоте русского костюма, показывает один за другим – каждый соперничает с предыдущим в совершенстве подбора цвета материи, узоров, манжет. И всё сшито руками самой Марии Николаевны. Вот даёт урок участникам хора родного села. Беседует о старине и песне с пожилыми людьми, даёт совет молодым, как беречь и собирать народное творчество
Трудная жизнь села, трудная жизнь военного и послевоенного Воронежа, ставшего для Мордасовой второй родиной, не минули её сердце и творчество. Поёт частушки про лапти, а горло сжимается спазмами – перед глазами картины прошлого, пережитого. Запевает в кругу своих земляков-сверстниц: «Ох, прокатились, ох, мои годочки. Ой, развесёлые денёчки…» Скоротечность жизни, вечность её и красота, и – мудрость слагающего и поющего песню, мудрость народа. Всё здесь в едином узле.
Мордасова не просто пела. На гастролях после выступлений все на отдых, а она – по дворам, записывать песни, частушки, беседовать с людьми: «Я иду искать песню…» А нашла себя, нашла, поняла душу народа. Что взяла она от народа, то и отдала. Доброту, широту души, безмерную талантливость…
Одна старая женщина на вопрос Мордасовой: «Сколько же вам лет?» ответила: «Что года-то спрашивать? Ты про жизнь спроси…» Спроси о том, что успел человек сделать, чем среди людей знаменит?
Ни много, ни мало, Мария Николаевна для будущей книги наговорила и напела двадцать три магнитофонные плёнки. Всё готово – садись, расшифровывай, компануй, но, как всегда в подобных случаях, внезапное последнее слово за Иваном Михайловичем:
– Издавать в Воронеже? Не тот масштаб и уровень. В Москве это сделают лучше – всё туда передадим…
Так в Москве эти плёнки и пропали.
ПРОЩАЛЬНОЕ
В Воронеже проходило выездное заседание Союза писателей. Беседовал с поэтом Виктором Боковым, на стихи которого написано много песен, ставшими народными.
– Не мы, поэты, не всегда композиторы, но такие исполнители, как Мария Николаевна, делают наши песни народными. Мы с ней большие друзья. Она мне рассказывала историю своей первой любви…
Когда певицы не стало, поэт написал прощальные строки, в которых лучиком блеснула и та история о первых возвышенных чувствах:
Отпелась Мария, отпелась Мордасова?
Лежит и молчит, и такая послушная!
Она не пленила Россию романсами,
Она утешала Россию частушками…
…Мария! Теперь в конопле не схоронишься,
Не крикнешь милому: «Открой свои глазыньки!»
Была ты тамбовскою, стала воронежской,
Запела, как девка простая у мазанки...
…Так вечная память тебе, Николаевна!
От всех россиян и по всем расстояниям
Останется в нас твоя песня – пыланье,
Твой оптимизм, и твоё обаяние.
Эдуард Ефремов, журналист
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
