Весна на дворе, и подходит Воскресенье Христово. На страстной в четверг поднялись в деревне до зари, старики чтоб запастись здоровьем, а молодёжь красотой. А где ж скрывается запас красоты и здоровья? В речной воде. Надо только, по народному поверью, вовремя умыться, а не то ворон прилетит к проруби со своими детьми, окунёт их в реке, и так норовит, что на долю людей не оставит ничего из сокровищ студёной воды. Потому и спешат поселяне к реке, пока ворон не купал своих детей!
Что в избе, что в господском доме, готовятся встречать Великий Праздник. Жгут соль четверговую, красят яйца, в горницах прибирают, чистят и моют, а в субботу, гляди, уж и всё готово. Перед иконами горит лампада, на столах уставлены куличи и пасхи, а кругом них лежат в один ряд красные яйца. Во всей русской земле почти никто из православных не спит до первого удара колокола; и лишь он раздаётся, старый и малый поспешат в церковь.
А к восходу солнышка все разойдутся опять по домам, куда приносят освящённые куличи и пасхи; и каждый отец семейства разгавливается со своими домашними.
Самое солнышко в этот день словно радуется и играет, если выглянет людям. Лишь оно показывается на краю неба, старушки умываются на здоровье с серебра или с красного яичка, а старички расчёсывают волосы, приговаривая:
«Сколько на голове волос, столько и было бы внучат!».
Так-то встретили Христово Воскресенье в селе Вознесенском. Оно принадлежало Марье Николаевне Игнатьевой. Её знали коротко деревенские ребятишки, потому что она сама их учила грамоте. Школа была устроена в нижнем этаже её дома. Там собирались ежедневно ученики Марьи Николаевны и принимались весело за уроки. С ней и ученье давалось пм легко. Она и объяснит, и поощрит, и пожурит, её любили и за ласку и за добродушные выговоры.
Не одни дети – все шли свободно к Марье Николаевне. Занеможет ли кто на селе или в соседстве, она навестит больного, принесёт ему лекарства и чайку и ободрит его ласковым словом. Невеста ли бедная замуж собралась, – опять к Марье Николаевне. Она примется разбирать свои сундуки, отыщет платье, ленточку нарядную, серёжки. Славная барыня Марья Николаевна.
Распустила она своих учеников на страстной неделе и сказала им:
– Дети, приходите же похристосоваться со мной в Светлое Воскресенье.
А дети и рады; и ждут не дождутся Воскресенья. Знают, что Марья Николаевна чем-нибудь да побалует. Разговевшись с отцами и матерьми, пошли к ней и громко и весело пели:
Солнышко, покажись!
Красное, покажись!
Идут господа бояре
К тебе в гости на дворе,
Во пир пировать,
Во столы столовать!
И резво взобрались дети на гору, где стояла помещичья усадьба. Их проводили наверх. Там в зале стоял большой стол, заваленный пасхами, куличами, пирогами, яйцами. Между ними лежал барашек из сливочного масла, с золочёными рогами и зелёной веткой во рту. На столе же возвышалась плетёная корзинка, битком набитая деревянными яйцами, выкрашенными в серебряную и золотую краску, и на которых было нарисовано Воскресение Христово. Лежали тут и сохранные яички.
Марья Николаевна вышла полная и румяная, в белом платье с голубым кушачком. Похристосовалась она со своими учениками, каждому дала по яичку и угостила их на славу. Не натощак пришли они к ней, однако никто не отказался от вкусных её куличей и пирогов.
Между детьми был мальчик лет двенадцати, сын кузнеца. Его звали Сергеем. Учился он, пожалуй, хорошо; но кузнец нередко его наказывал за ослушание, за ложь, за грубость, и говаривал:
– Малый он смышлёный, да проку в этом нет, если он Бога не боится да честных людей не почитает.
Сам кузнец-то был мужик честный, не давал ни в чём потачки сыну, и жене не позволял его баловать. Недаром Сергей боялся его как огня. Но так как мальчик учился хорошо, ему досталось вызолоченное яичко и большой кусок пряника.
После завтрака дети собрались около высокой клетки, а в ней сидел попугай. Такой мудрёной птицы и не видывали жители села Вознесенского! Ребята любовались её зелёными и голубыми крыльями и красной головкой. А попугай смотрел на детей своими круглыми глазами и переваливался с лапы на лапу.
– Попушка, поговори с детьми, – сказала ему Марья Николаевна.
– Здорово! – крикнул попушка.
Дети разразились смехом.
– Попушка! Поговори ещё, – сказала она.
– Поди прочь! – крикнул попушка.
Хохот продолжался. Между тем, Сергей отошёл в сторону и загляделся на золотые часики, которые лежали на горке. Он видал их не раз в руках Марьи Николаевны. Когда кончался урок, она их вынимала из-за пояса, смотрела, который час, и распускала детей. Сергей часто любовался ими и думал не раз: «Что кабы мне такие часики достались!». Вот и теперь он глядел на них и думал:
– Что кабы мне они достались!
И недобрая мысль шевельнулась в его голове: никто на него не смотрел: он мог их украсть. А ну, как кто обернётся и увидит!.. Но все были заняты попугаем, а часы и золотая цепочка так красиво блестели на солнце! Сергей протянул к ним руку... но ему стало страшно, и рука его невольно опустилась. Мало ли какие грехи за ним водились, но на чужое добро ещё он никогда не корыстовался. «Нет, – подумал он, – не возьму, вором назовут». Однако он не отходил от горки и не спускал глаз с часов. Сердце его сильно билось, возгласы и смех детей, стоящих в нескольких шагах, долетали до него как будто издалека, но мерно и отчётливо раздавался в его ушах слабый часовой тик-тик; а солнечные лучи играли всё краше и краше на часовой цепочке. «Вором назовут», – повторял Сергей как будто сквозь сон, а между тем искушение всё сильней и сильней его одолевало. Он протянул опять руку к горке... «А ну, как обернутся, да увидят», – мелькнуло у него в голове; и он оглянулся: Марья Николаевна и дети стояли к нему спиной и потешались попугаем. Сергей не вытерпел, он схватил часы и золотую цепочку, на которой они висели, и сунул их за пазуху.
Потом он подкрался к детям, и, чтобы скрыть свое смущение, стал повторять в свою очередь: «Попушка! Попушка!». Но голос его немного дрожал, и сердце было не на месте. Ему хотелось поскорей вернуться домой, и он вздохнул свободно лишь тогда, когда Марья Николаевна простилась с детьми, и они спустились все вместе с лестницы и выбежали на улицу.
II.
Вечером Марья Николаевна хотела завести свои часы и была крайне удивлена, что они исчезли с горки. Напрасно искала она их, с помощью горничной, во всех комнатах, смотрела на столах, выдвигала ящики; часы не нашлись. Марья Николаевна помнила, что накануне, собираясь к заутрене, она их завела и положила на горку; их, очевидно, украли, – но кто был вор?
Между тем, Сергей вернулся домой и пошёл прямо в сарай. Там он вынул часики из-за пазухи, открывал их и закрывал, подносил к уху и долго смотрел, как чёрные стрелки двигались по белому кругу.
Налюбовавшись часами, он стал обдумывать, куда бы их спрятать, так чтоб никто их не нашёл. Он отыскал около сарая кувшин с отбитым горлом, положил в него часы, прикрыл их соломой и зарыл кувшин в землю. Потом он положил над ним камень, чтоб обозначить место, где скрыл покражу; он думал, весело работая, как он будет приходить украдкою в сарай, когда отец занят в кузнице, а мать по хозяйству, отроет свой клад и полюбуется им вдоволь. Стыд и страх и совесть – всё вдруг заглохло в его душе. Он вышел бодро на улицу и стал играть в бабки с другими ребятишками, как будто ни в чём не бывало.
Однако по деревне разошёлся слух о пропаже часов. Прислуга Марьи Николаевны не сомневалась, что их украл кто-нибудь из ребятишек. Марья Николаевна сама об этом догадывалась, и ей стало очень грустно. Она любила своих учеников, хлопотала о том, чтоб из них вышли честные люди, и она дорого бы дала, чтоб узнать, кто из них не стоил ни её попечений, ни ласки.
– Что, матушка барыня, уж не Паранька ли такую штуку смастерила? – сказала старая её горничная, Алёна Филипповна.
– Нет! Не может быть, чтоб Параня, – отвечала Марья Николаевна. – Она шаловлива, а честная девочка.
– Воля ваша, а кроме неё некому, – настаивала Алёна Филипповна. – Паранька девка продувная!
Паране уже минуло четырнадцать лет, но она была не по летам шаловлива. Алёна Филипповна не любила её за разные проказы и постоянно на неё ворчала; иногда даже так выбранит, что Параня струсит и стремглав пустится бежать домой.
Правду сказать, и было за что ворчать на Параню. То она утащит очки Алёны Филипповны и кошке привяжет на хвост; то клубок ниток унесёт тайком и так ими опутает ножку стола, что Алёна Филипповна целый час пробьётся, не распутает; то ключи её спрячет, то золы в табакерку подсыпет... И на все эти шалости поощряло её баловство её крёстной матери, Марьи Николаевны. Она, пожалуй, и побранит Параню, и заставит её попросить прощенья у Алёны Филипповны, а всё-таки девочка понимала, что крёстная мать смотрела снисходительно на её проказы и была всегда готова за неё заступиться.
За баловство и заступничество барыни Алёна Филипповна ещё пуще невзлюбила Парани, и старуха решила, что если ей даже не удастся уличить девочку в воровстве, то удастся, по крайней мере, обидеть её своими подозрениями.
С этой целью пошла она на деревню.
Матери не было у Парани, а отец её, Терентьич, торговал лаптями и бубликами. Он сидел у своей лавочки, Параня же вертелась около него. На ней был новый сарафан и серёжки, подаренные крёстной матерью.
– Христос воскрес! матушка Алёна Филипповна, – сказал Терентьич и, сняв шапку, похристосовался со старой горничной.
– Воистинно воскрес! – сухо отвечала Алёна Филипповна. – А я, Терентьич, не на радости к тебе. Слышал, я чай, какая беда приключилась: у барыни часы золотые украли!
– Слышал, слышал, матушка Алёна Филипповиа. Вишь, грех какой, и в самый праздник!
– И то грех, тятенька! – подтвердила Параня.
– И то грех, тятенька! – передразнила её Алёна Филипповна. – Если бы тебе отец-то потачки не давал, да обшарил бы твой сундук, так, может, часы-то и нашлись бы…
– Алёна Филипповна, что вы! Бог вам судья, – отозвался Терентьич.
– Тятенька, не верь! Не я! – закричала Параня, и залилась слезами. – Она злая, клеветница, погубить меня хочет!
– Ах! Ты, дерзкая девчонка, – заговорила разъярённая Алёна Филипповна, – так ты же их украла! Ты!
Терентьич заступился за дочь, и поднялся крик на всю улицу.
Около лавочки собрались бабы и ребята, в том числе и Сергей.
Совесть заговорила в нём, когда он увидал слёзы Парани, но заговорила ненадолго. Вор на то и надеется, что другой будет отвечать за него. Вор солжёт, чтоб удалить подозрение; вор склевещет, чтоб уйти от наказания. Сергей ожидал, не без страха, розысков и допросов, но теперь успокоился: он убедился, что они его миновали, и что невинная пострадает за его грех. Чтоб удалить от себя и тень подозрения, он сказал громким голосом Паране:
– Коли ты, покайся. Видишь, делать нечего. Лучше покайся, чтоб на кого другого не подумали.
– Поди прочь! Бог с тобой! – отвечала Параня, оттолкнув его, и продолжала плакать навзрыд.
– В мальчике совесть есть: сейчас видно! – отозвалась об нём Алёна Филипповна.
Бабы толковали между собой.
– 3а что даром сироту обижать! – говорили одни.
– А кто её знает! И вправду девка продувная, – возражали другие, опасаясь, что на их детей подозрение падёт.
Бедная Параня, осрамлённая на всю деревню, скрылась в избу и забилась на полати.
Отец вошёл вслед за ней.
Терентьич был мужик простой, по выражению крестьян. Никого он словом не обидел и жил со всеми в ладах. В нечистом деле никто не мог его упрекнуть; но головой он был слаб, и сбить его с толку не мудрёное было дело. Свою дочь Терентьич горячо любил и знал, что она девка честная; однако слова Алёны Филипповны и замечания баб смутили его.
– Слушай, Паранька, – сказал он, – коли ты точно что-нибудь по глупости... коли тебя грех попутал, уж ты лучше покайся; тебя по молодости простят. Ты, как перед Богом, сказывай...
– Тятенька, родимый, хоть ты-то не позорь меня! Видит Бог, не я! – отвечала, всхлипывая, Параня.
Этих слов и слёз её достаточно было, чтоб рассеять подозрения Терентьича. Он принялся её утешать, а между тем сам то и дело утирал слёзы рукавом.
Несколько молодых девок вошли в избу и стали глазеть молча на Параню, которая лежала на полатях и продолжала плакать навзрыд.
– Что вы на неё глаза-то уставили? Убирайтесь что ль! – крикнул вдруг Терентьич; и все бросились вон из избы.
Кузнец видел поднятую тревогу, вошёл в избу и сказал Арине, своей жене:
– Может, Паранька и неповинна; а если повинна, будь я ей отец: уж я бы с ней расправился. Забыла бы на чужое добро заглядываться.
– Оборони Господь от такой беды! – отвечала Арина. – Наш разве в чём другом провинится, а на руку чист.
– Попробовал бы он у меня! – продолжал кузнец. – Покойный барин ко мне милостив был. Я, говорит, Спиридону тысячу рублёв поверю; знаю, за ним деньги верны. Вон он как обо мне разумел. Да чтоб сын мой на руку был нечист! Мне бы, кажется, лучше в сырую землю лечь.
Сергей слышал этот разговор, и руки его похолодели от ужаса.
– Я, тятенька, никогда... – проговорил он.
– Я не то, что тебя поклепал, – сказал кузнец, – сохрани Бог.
– Не узнает! – утешал себя Сергей, но у него сердце было не на месте.
Совесть и страх заговорили в нём опять. Слова отца так его смутили, что он решился сбыть часы. Но куда? Разве дождаться ярмарки и продать проезжему купцу, на условии, что никто об этом не узнает.
III.
На другой день саврасая лошадка дедушки Артёма показалась на улице. Он ехал в тележке. Весна была ранняя, и санный путь уже прекратился.
– Дедушка Артём! – кричали ребятишки. – Христос воскрес! Привёз ли нам красного яичка!.. К нам милости просим!
Но дедушка Артём въехал на двор к Терентьичу. Только что он успел войти в избу, Терентьич рассказал ему о своём горе.
– Такая беда, такая беда, тёзка, что и ума не приложу, – говорил он. – Девка-то совсем изведётся. Во всю ночь глаз не осушала.
– Видит Бог, дедушка Артём, – сказала Параня, – не я взяла часы. Алёна Филипповна завсегда мне злодейка была; на всю деревню срамила, да должно, и перед барыней очернила. Я таперича и на глаза ей не смею показаться, уж она ли ко мне милостива была – и лаской и гостинцем найдёт. Да я, кажется, и не переживу.
– Добро, добро, дитятко, не отчаивайся, – сказал дедушка Артём. – Вот чайку напьёмся, и пойду с товаром к Марье Николаевне... Барыня добрая…
– Замолви за меня словечко, дедушка.
– Замолвлю, замолвлю. Говорю, не отчаивайся.
Призадумался дедушка Артём, и тёзка ему было жаль, и Параню он знал за честную девку. Авось ему Бог поможет оправдать её перед честными людьми. Напившись чаю, он взвалил себе на плечи короб с товаром и пошёл к господской усадьбе.
*
Марья Николаевна всегда покупала у него для баб много платков, и бус, и напёрстков стальных и медных, и всякой всячины. Артём заговорил первый о пропаже часов:
– Да, Артём, – заметила Марья Николаевна, – очень, очень я смущена, что между детьми вор завёлся.
– Вы уж только, барыня, на Параньку-то не подумайте. Уж её бедную и так больно обидели: по всей деревне воровкой прославили.
– Как! – перебила Марья Николаевна. – Кто смел её оскорбить? Я заступлюсь за неё, я сейчас за ней пошлю.
– Вы сперва позвольте мне своё глупое слово молвить, – остановил её Артём. – Прикажите-ка и ей, и всем ребятишкам, что были у вас вчера, сюда явиться, и мы вора отыщем...
– Как же так, Артём?
– Отыщем, – настаивал он. – Прикажите им только прийти. У меня петушок колдун; он вора укажет.
– Петушок колдун?
Марья Николаевна рассмеялась, ей не верилось, что петушок укажет вора: однако она послала на деревню собрать ребятишек. Между тем, по просьбе дедушки Артёма, в зале опустили шторы и занавесы, и стало так темно, что хоть свечи зажигай. Посреди комнаты на столе поставили плетушку, и дедушка Артём принёс большого петуха, который бился и кричал у него на руках, но умолк и присмирел как только очутился в тёмной комнате. Его посадили в плетушку и накрыли салфеткой.
Артём отворил дверь, чтоб впустить детей, собрал их кучей в угол, затворил опять дверь и сказал:
– Слушайте: вчерашний день беда стряслась: у барыни часы пропали. Вы про то знаете?
– Знаем, – отозвались дети.
– Никто из вас часов не брал?
– Не я, не я, видит Бог не я! – кричали со всех сторон.
– Ладно. Глядите же, вот у меня петушок колдун. Он скажет нам, правда ли, что никто из вас часов не взял. Подходите к нему поочерёдно, и погладьте его. Как только воровская рука его погладит – он закричит во всё горло: «Ку-ко-ре-ку!». Ну! У кого совесть чиста, подходи смело, погладь петушка. Сколько вас здесь налицо?
– Пятнадцать человек, – отозвались дети.
– Ладно!
И он запел звонким ещё голосом:
Петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Вора выдавай,
Маху не давай!
– Ну! Подходите теперь поочерёдно, – продолжал он.
Дети рассмеялись; один Сергей не смеялся.
«А ну, как в самом деле петух-то колдун!.. Ну, как он в самом деле закричит, когда его тронет воровская рука?..».
Страх обдавал Сергея, а делать было нечего! Убежать на деревню, значит – выдать себя руками.
Параня подошла первая к плетушке, приподняла салфетку и погладила петуха. Он не крикнул.
– Молчит! Молчит! – воскликнула радостно девочка. – Стало, не я. Вот теперь все видят, что не я!
– Добро, добро, молчи пока, – отозвался дедушка Артём. – Положи руку за спину и становись к двери в другой угол.
– Извольте считать, барыня: вот и одна! Ну, иди другая.
Акулина подошла к плетушке, смеясь и немного робея при мысли, что должна коснуться колдуна. Колдун не крикнул.
– Становись рядом с Паранькой; руку за спину! – приказал Артём.
После неё подошла третья, четвёртый, пятый, и так далее.
– Что же я за дурак? – думал Сергей. – В горнице темно. Кто ж увидит, поглажу ли я его или не поглажу?..
И в свою очередь он бодро подошёл к столу, но не коснулся петуха и дерзко проговорил:
– Три раза провёл по нём рукой, а вишь, он молчит.
Потом он стал рядом с другими и, по приказанию Артёма, положил руку за спину.
– Ну, все ли петушка погладили? – спросил Артём.
– Все пятнадцать, – отвечала Марья Николаевна. – Петушок ни разу не крикнул. Стало быть, между моими учениками и вора нет.
– А я ещё пошепчусь с ним; он у меня мудрёный; пожалуй, мне на ухо вора-то назовёт, – сказал Артём, – а не назовёт, ну, и ступайте с Богом. Вы неповинны.
Дедушка Артём подошёл в свою очередь к петуху и что-то пошептал.
– Подымайте-ко занавесы, – сказал он вдруг, – может, вор-то окажется при свете.
Занавесы и шторы были подняты.
– Подойди-ко сюда, Паранька. Показывай ладонь, которой петуха гладила.
Параня выставила напоказ ладонь, покрытую сажей.
– Господи, помилуй! – воскликнула Параня. – Ладонь-то как есть вся чёрная!
– И то чёрная. Ступай, не ты взяла барынины часы. Неповинна! Ну, иди сюда Акулина.
Он осмотрел Акулинину ладонь и сказал: «Не ты. Ладонь чёрная, значит совесть чиста. Поди!»
Тут Сергей начал догадываться, в чём штука. Петух был вымаран сажей, так что видно: кто его погладит, кто нет, а побояться его погладить мог тот, у кого была совесть нечиста. Сергей обмер, а податься некуда! Он побледнел, затрясся и спрятался за всеми, надеясь, что, может быть, его не заметят, и ему не придётся показать своих рук. Но дедушка Артём был себе на уме. От его зоркого глаза не уйдёшь.
– Ты, Сергей, что ж словно жмёшься? За тобой черёд: все показали свои руки, показывай и ты.
Но Сергей не трогался с места. Все на него смотрели, и он охотно бы согласился провалиться сквозь землю.
Дедушка Артём подошёл к нему, взял его правую руку и, подняв её, всем показал чистую ладонь.
– Вот кто украл часы, – сказал он громко.
– Не я! Не я их украл, – крикнул Сергей. Он вырвал свою руку и хотел броситься к дверям; но дедушка Артём схватил его за ворот.
– Стой, негодяй, – сказал он, – ты украл. За тебя невинная была в ответе, а ты думаешь, что мы тебя так и выпустим. Кайся сейчас. Куда ты девал часы? – Не покаешься, отец с тобой так расправится, что волей неволей скажешь.
Сергей стоял, опустив голову; его губы дрожали, и он не мог выговорить ни одного слова; а дедушка Артём тряс его беспощадно за ворот.
Дети переглядывались, и как будто оцепенели на месте.
– Говори что ль! А то сейчас поведу к отцу, – говорил Артём.
Но Сергей упорно молчал, и чересчур жутко ему приходилось.
Марья Николаевна выручила его.
– Иди за мной, – сказала она ему.
Он пошёл за ней в её спальню.
– Слушай, – сказала тихо и кротко Марья Николаевна, – если ты раскаешься в своей вине, я упрошу отца тебя не наказывать. Будет с тебя и стыда; признавайся во всём.
– Виноват, – промолвил он едва слышно.
– Куда ты их девал?
– Спрятал под сарай, – отвечал Сергей, и слёзы покатилось по его щекам.
Марья Николаевна говорила с ним кротко и старалась возбудить честные чувства в его сердце. Сергей был сильно тронут и обещал, что в другой раз, хоть с голода умрёт, а не возьмёт чужого.
– Ну, смотри же, – сказала Марья Николаевна. – Помни своё слово, а теперь ступай домой с дедушкой Артёмом и принеси сюда часы.
Она просила старика проводить домой Сергея, отрыть часы и вернуться с ним вместе. Кузнецу она велела сказать, что просит его не наказывать сына, не переговоривши с ней.
Марья Николаевна знала, что нет наказанья хуже позора. Когда Сергей вернулся и подал ей часы, она показала их детям и сказала:
– Дети, пропажа моя нашлась, теперь ступайте по домам.
Дети, спускаясь с лестницы, начали хохотать и издеваться над Сергеем. Он бросился бегом вперёд, чтоб уйти от них, но они догоняли его, проводили до самой избы, и кричали ему, смеясь:
– Покажись-ка, покажись. Что же ты спрятался словно виноватый? Небось, не ты часы украл.
Между тем, Марья Николаевна повидалась с кузнецом и уговорила его не наказывать сына.
– Поверь ты мне, Спиридон, – сказала она, – что ему хуже всякого наказанья стыд перед всей деревней; он безнаказанным на останется, а сам ты знаешь, что с одного вола двух шкурок не берут.
И точно: долго Сергей прятался от всех, и когда, наконец, попробовал выйти на улицу, дети окружили его и стали опять над ним издеваться. Он с сердцов поднял камень и пустил в них. Они с криком бросились на него, повалили, и плохо пришлось бы ему, если б мать не подоспела к нему на помощь.
– Поделом ему, негодяю, – говорил кузнец, – пусть они с ним расправятся!
Но Сергею пришлось так дорого поплатиться за свою вину, что отец решился отдать его в ученье и отправил в соседний город к мастеру, которому заказал обходиться с ним построже.
Тяжёлый урок не пропал даром. Сергей учится прилежно и живёт честно; ему хорошо. Хозяин им не нахвалится.
(Публикуется по изданию: Книжки для школ. № 83. «Коробейник. Три рассказа: 1. Звезда. 2. Арапка. 3. Петушок колдун» Ольги Н. Москва, 1874. Издание Общества распространения полезных книг).
С.В. Энгельгардт (Ольга Н.)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
