Оживилось село Красино накануне праздника Рождества Христова. Бабы раненько затопили печки, жарят баранину, пекут пироги или караваи, а у молодёжи своё дело: надо избу похолить, и все наперерыв чистят и моют. Молодые девки вынимают из сундука чистые сарафаны и алые ленты, что в косу вплетут; а парни наденут завтра красные рубахи; иной в шапку воткнёт павлинье пёрышко.
И почти что в каждом дворе ждут дорогого гостя. С осени мужички работали в Москве, либо в губернском городе, но к Рождеству возвращаются в родимое гнездо, чтоб встретить праздник со своими. Зайдёмте и мы в село Красино. Там стоит избушка у замёрзшего пруда, на скате горы, и её осеняет ива, покрытая инеем.
Но не радостно, не шумно в избе. Тут живёт Матрёна с мужем Захаром, да с ребятишками. Гляди, один из ребятишек-то занемог и криком кричит на всю избу. Горит весь в жару бедненький, и Матрёне праздник не в праздник. Сидит, подгорюнившись над своим парнишкой, то водицы ему подаст, то кваску хлебнуть, то на руки его возьмёт, станет качать и песенку запоёт; – всё не впрок. Умирает мальчик! – А Захар уж и рукой махнул. «Горе, – говорит, – да и только. Так мальчишка мне мил, что хоть бы самому заместо него в могилку лечь. Сколько лет просил я у Господа послать мне сына, радость в младости, опору в старости. Услышал Господь мою молитву – а вот и хоронить сына приходится!».
Девочки сели на лавку и стали перешёптываться. Им и брата жаль, и отца с матерью; жаль – и так им сгрустнулось, что и праздник им утехи не принесёт. На дворе морозно и весело. То и дело либо ребятишки пробегут по улице, либо парни пройдут, либо колокольчик прозвенит. Так бы, кажется, девочки туда и бросились, да в избе-то уж очень невесело: раздаётся беспрестанно крик ребёнка.
Вдруг дверь отворилась, и вошёл маленький, лет шестидесяти человек, в заячьем тулупчике. Его баранью шапку и бороду покрывал морозный иней. Шапку он снял и перекрестился перед образами.
Звали его дедушка Артём. Он торговал красным товаром, и его знали чуть ли не во всей губернии. Как, бывало, покажутся на улице его добрая саврасая лошадка и идущий рядом с нею старик, подымается со всех сторон крик: «Дедушка Артём! дедушка Артём!». И девки окружали его телегу или сани. И какое у него было доброе и умное лицо! Торговал он по совести: где можно, уступит, частенько оставлял добрым людям свой товар и в долг. А уж кто его раз обманет, тому он больше не доверит. «Степенный человек не солжёт, – говорил он, – а солгал, так и значит человек пустой». Не одним товаром угождал Артём на поселян. Он был на всё мастер. В молодости жил у доктора, умел кровь отворить и от разных болезней лечить; за свой труд он денег не брал, а пользовал Христа-ради. За то была ему везде готовая квартира, и угощали его с радостью, чем Бог послал. И умён-то был дедушка Артём! Где, где он не побывал, что не видал на своём веку! Станет о чём рассказывать, любо-дорого слушать. Он был грамотей и божественные книжки читал – читал тоже и знал, какие князья, какие цари Русским народом управляли, какие восставали против Руси враги, какие мы войны вели. – Попадёт он куда на посиделки, так и знай, что никто не спит до петухов, все его рассказы слушают.
II.
Ну, вошёл дедушка Артём в избу, перекрестился перед образами, поклонился семейству и сказал:
– Бог милость послал!
– Дедушка Артём! – крикнули девочки.
– Здорово, кум, – сказал Захар, слезая с полатей; по православному обычаю, он три раза поцеловался с гостем.
Сейчас увидел Артём, что в избе не ладно; Захар словно ему и не обрадовался, а Матрёна, которая сидела за перегородкой возле сына, поднялась будто нехотя навстречу к старику.
– А я вот к тебе, кум, заехал, – сказал Артём, – вместе звезду встречать.
– О-о-о-ох! – простонала Матрёна.
– Глядь, до звезды-то придётся мальчишке глаза закрыть, – отозвался Захар. – Крестник-то твой умирает.
– И что ты! Боже избави! Господь милостив, – отвечал дедушка Артём.
Отец с матерью только головой покачали.
– Где он Ванька-то? Подавай его сюда, – бодро сказал дедушка Артём.
– Лежит в забытьи, – отвечала Матрёна. – Вторые сутки словно в огне горит.
– А вот мы посмотрим, – продолжал старик. – Ты, кум, поставь мою лошадёнку, да засыпь ей овса, а я кой-что из саней выну.
Они вместе вышли. Скоро дедушка Артём вернулся с ларчиком в руках. В этом ларчике была его аптечка. Он его поставил на стол и пошёл за перегородку, чтоб взглянуть на крестника.
Ванюша умолк на минуту, взглянул на крёстного, и опять раскричался.
А дедушка Артём поспешно отпер ларчик, вынул склянку с жидкостью, отлил несколько капель в деревянную ложку, разбавил их глотком воды и дал выпить мальчику. Затем спросил глины, смешал её с водой и привязал к подошвам больного.
– Авось Бог поможет, а ты поставь-ко самовар, хозяюшка, – сказал он.
И все как будто ожили, засуетились. Матрёна принялась раздувать самовар, девочки побежали в село за баранками и возвратились, запыхавшись.
Стало заходить солнце, и на дворе всё холодило. Вот и сумерки набежали, и в избах кое-где засветились огоньки. Зажёг и Захар лучину. Самовар уже закипел на столе, и около него собралось всё семейство.
Между тем дедушка Артём, сидя на лавке, повернулся спиной к столу и глядел в окно.
Он ждал звезды; все её ждали на селе, никто не ел до её появления.
И вдруг звезда блеснула на чистом небе.
– Вот она! – сказал дедушка Артём.
Он перекрестился, и все перекрестились за ним.
– Ну, теперь и чайку пора, – сказал он. – Кумушка, мальчишка-то замолк.
– И то замолк, кум, в добрый час молвить! – отвечала Матрёна. – Заснул, и словно жар-то спал.
– Звезда! – заговорил дедушка Артём. – Слушайте, что я вам расскажу. Расскажу я вам, что я слышал о той звезде, которая явилась во дни Рождества Господня.
III.
«Годов двадцать тому назад, ходил я, детушки, на богомолье ко святым местам. Пустился я в путь-дорогу весной, взял костыль, котомку, деньжонок, сколько было, да и с Богом. – Набралось нас богомольцев человек десять. Встанем, бывало, до зари, идем себе бодро в прохладе, а как солнышко станет подыматься высоко, да умаемся от жары, так найдём тень, либо зайдём в лес, коли есть он у дороги. Там листья шумят, да птички распевают, а ты под шумок-то и заснёшь богатырским сном. Проснулись, опять поплетёмся. А вечером на ночлег. Везде приютят странников, накормят, напоят, да ещё и лепёшку или хлеба в котомку сунут. Везде-то, детушки, добрым словом нас встречали, добрым словом и провожали. А мне любо по большой дороженьке идти! От своей сторонки с малых лет я отвык, и отца с матерью не помню. Померли они без меня; избушку пожар разорил, и остался я бобылём по воле Божией; за то добрые люди не оставляют: ни с голода, ни с холода не умру.
Дошёл я по добру да по здорову до Чёрного моря. Мы переплыли его на корабле, сошли с корабля и опять за костыли. Так-то добрались мы до Иерусалима, где гроб Господень. Был тот гроб в пещеру положен, над ней храм стоит; в ту пещеру через узенькое отверстие входят на коленях богомольцы. Сподобил и меня Господь видеть гроб и поклониться ему. Много расскажу я вам когда-нибудь об Иерусалиме. Видели мы там страстной путь, по которому вели Иисуса Христа на гору Голгофу, где Его распяли. Там сохранился ещё маленький дворик, где бичевали Спасителя нашего, и на месте, где Его бичевали и кровь Его текла, стоит алтарь. Вам известно, детушки, что Христос Сам нёс крест Свой на Голгофу; так тяжёл был тот крест, что Христос три раза упал на дороге, и показывали нам, где упадал Он. Да речь-то моя об Иерусалиме впереди, а теперь слушайте, как мы добрались до Вифлеема, где родился Христос.
Что и говорить, хороша та сторона! Растут деревья масличные и кипарисные! И чем ближе подходишь к тому месту, где Господь родился, тем краше и краше всё вокруг тебя становится. А у самого Вифлеема-города овраг цветёт, что рай небесный; столько в нём деревьев и кустарников и всяких душистых трав и цветов! В городе же Вифлееме окна, двери отворены, и слышишь, как в домах инструментом постукивают, обделывают перламутровые образа да чётки. Их странники покупают, и на родину приносят в память о святых местах. Пройдёшь вдоль по городу, вот и монастырь на горе за железными воротами. Многое множество странников сидело у тех ворот, и вошли мы все вместе в монастырь. Он стоит над вертепом, где родился Иисус Христос. Уж и храм-то на славу построен! В нём пол выложен мраморными плитами. На сводах и стенах образа сделаны из маленьких самоцветных камешков по золотому полю. – Сошли мы в святой вертеп; там тридцать две лампады горят день и ночь, а стены обтянуты шёлковыми и парчовыми тканями. Над тем самым местом, где родился наш Спаситель, висит икона в серебряной раме, и написаны на ней волхвы, что пришли на поклонение младенцу. Завтра за обедней будет дьякон читать в св. Евангелии, как Божия Матерь родила Своего Сына в вертепе, потому что не было ей места в гостинице, и положила Его в ясли. На место яслей теперь стоит колыбель. Выдолбили её в белом мраморе, и лежит в ней из воску вылитый ребёночек наподобие Иисуса Христа. Перед колыбелью горят пять неугасимых лампад.
Вышли мы из монастыря, спустились с горы – и как раз перед нами деревня пастырей. Так называется она, потому что ещё до Рождества Христова в ней жили пастухи. – Им-то ночью и явился Ангел Господень и говорит: «Пойдите в город и посмотрите младенца. Он родился в вертепе и лежит спелёнатый в яслях».
С того времени не переводились пастухи в этой деревне. Всего дворов в ней сорок, а посередине стоит колодезь. Мы у него остановились, чтоб напиться, а тут сидит монах. Глядим – земляк, постригся и спасается в святых местах. Обрадовались мы ему. Не нам, детушки, досталась сторона, где Господь родился и пострадал за нас. В ней больше Турки живут, да Греки, да Армяне, потому и обрадуешься своему человеку. Расспросил он нас о своей родине и говорит:
– Напейтесь из этого колодца, люди честные; вода здешняя здоровье приносит. Место это посетила Матерь Божия; Ей испить захотелось, да вода-то, вишь, была глубоко, а у Пресвятой Девы не было ничего в руках, чем бы почерпнуть воды, и вода поднялась до края, чтоб напоить Богородицу. И называется это место колодезь Марии.
Потолковали мы с монахом, он показал нам много пещер, где спасались угодники и праведники и посоветовал переночевать с ним вместе в деревне пастырей.
Пастухи пустили нас переночевать и угостили, чем Бог послал; а монах рассказал нам чудесную быль, что от них слыхал, а к ним она дошла через дедов и прадедов. Так и переходило от одних к другим это сказание с самого рождения Христова. Вот и вы теперь его послушайте».
IV.
«Жила в городе Риме богатая госпожа, имени её никто не помнит. Гордая была она. Много в её палатах хранилось сокровищ, вылитых из золота и серебра, выточенных из слоновой кости. Сама она носила богатые ткани и золотые украшения на шее, на руках и на ногах. Был у ней один сын. Любила она его и берегла больше всех своих сокровищ и приставила к нему рабыню, которая ему служила. Горькая была её доля! Барчонок-то, должно, набалованный был, самодур: блажит – ну рабыне житья и нет. И побои видела и всякую обиду. Звали ее Эсфирь. Она родом была еврейка, попала ребёнком в плен и поклонялась идолам.
Идолов много было во дворце её госпожи, значит – куклы золотые и каменные, либо глиняные. Им молились, как мы Господу Богу молимся, потому что истинной веры те люди не знали. И Эсфирь поклонялась идолам. И утром и вечером просила она их облегчить её горькую участь, и всё-то она плакала и сокрушалась, и становилось ей час от часу не легче. Раскричится барчонок, и госпожа на неё рассердится и воткнёт ей в руку или в шею золотую булавку; – у Эсфири слёзы текут от боли, а барчонок над ней посмеивается и потешается.
Эсфирь была молода и собой красива и думала она часто: «Погибни моя молодость и красота, да я об них и не горюю, а лишь бы довелось мне хоть годок во всей жизни на свободе да без страха прожить».
Случилась раз вот какая оказия. Мальчик играл на дворе, да вдруг ни с того ни с сего сделались с ним корчи, и упал он мёртвый. Эсфирь больно испугалась; трясёт его – а он ни гу-гу. Она бросилась в дом, людей зовёт и госпожу: «Посмотрите, – говорит, – недоброе с дитятей приключилось». Мать как увидала своего дитятю мёртвым, бросилась на Эсфирь и ухватила её за горло: «Ты, – говорит, – его отравила!».
Как ни плакала, ни клялась Эсфирь, что не она погубила мальчика, госпожа на неё ещё больше разъярилась: «Ты, – кричит, – убила его! Я тебя изведу! Такую казнь придумаю, что ты от одного страха умрёшь!».
Злодейка повалила её на пол и топтала ногами, словно бешеная; потом бросилась к сыну, рыдала над ним и рвала на себе волосы с отчаяния.
Эсфирь лежала замертво. По приказанию госпожи её подняли, вынесли из дома и заперли. Когда очнулась она, видит над её головой небесный свод и звёзды горят, а около неё стены. Не скоро она поняла, куда её забросили, да и припомнить-то не может, что приключилось с ней. От горя да от страха, знать, у неё память отшибло. Вдруг в двух шагах от неё сверкнули словно два огонька и зарычал дикий зверь. Сердце в ней замерло, и стало ей всё вдомёк. Госпожа держала льва для потехи. Он сидел в железной клетке, и для него выстроили каменную башенку без потолка. Лестница была к ней приделана снаружи, и госпожа каждый день на неё входила и смотрела: как кормили зверя. А ел он одно только сырое мясо. Рабы приходили поутру в башню и просовывали льву мясо сквозь решётку клетки. Госпожа велела запереть Эсфирь вместе со львом, чтоб измучить её страхом. Христос велит прощать врагам и молиться за них, а тогда люди, что молились идолам, учили всякой неправде: и убить человека, и отмстить за обиду, и всякое дурное дело совершить. Не знали ни милосердия, ни покорности, потому и рабов мучили и горды были. Эсфирь покатилась на пол и долго не могла от смертного страха на ноги встать; ползком удалилась от зверя, забилась в уголок и закрыла глаза. Зверь ревёт и прыгает, и рвётся к ней; она дрожит как лист и думает: «Молилась я много лет своим богам, чтоб они избавили меня от горькой жизни; но они не услышали моих молитв. Неужели и теперь они отдадут меня невинную на съедение льву?». К утру лев освирепел от голода и стал рычать чаще и громче; того и гляди, что разобьёт клетку и бросится на страдалицу; у неё от страха мысли путались в голове. Губы её запеклись, и в горле пересохло, да спасибо ещё, что около неё стоял кувшин с водой, и сколько раз ей думалось, что хорошо, если б ей в воду яду подложили: уж один бы конец её беде.
Так пробилась она целые сутки. Вдруг отворилась дверь, и вошли двое из рабов, что служили с ней вместе злой госпоже. Она требовала Эсфирь к себе.
Встрепенулась бедняжка и спрашивает их:
– Не оправдали ли боги меня невинную, меня несчастную? Не указали ли они злодея, что извёл ребёнка?
Им жаль было Эсфири, и они стали её утешать.
– Хотя, – говорят, – и не нашёлся злодей, может, госпожа тебя и помилует; авось натешилась над тобой её злоба; вины ты за собой не знаешь, а лютую терпела здесь пытку.
И повели её в палаты, где жила госпожа. Она всё убивалась по ребёнке, не спала, не ела с его смерти. Волосы её были распущены, сидела она бледная, и глаза её покраснели от слёз, а губы дрожали не то от горя, не то от гнева.
Увидала её Эсфирь и задрожала, как лист осенний. Что перед ней, что перед лихим зверем, не смела она глаз поднять. Поняла, горемычная, что не будет ей помилованья. Взглянула на неё госпожа, словно варом её обожгла, сжала кулаки и говорит, а голос-то у ней от злобы прерывается:
– Что видела льва?.. Ещё ночь с ним просидишь, а завтра он тебя растерзает; по кускам растерзает; я его нарочно кормить не велела, чтоб поглядеть, да порадоваться, как он тебя будет рвать на клочки.
Эсфирь стала в отчаянии руки ломать.
– Не я, – говорит, – отравила ребёнка, всеми богами клянусь! Сжалься надо мной! Я невинна!
И бросилась, бедная, к её ногам. А госпожа ещё больше разозлилась и закричала:
– Не видать тебе моей жалости: если бы ты мои палаты сожгла и все мои богатства, я бы тебя скорей помиловала, а ты моего ребёнка извела, жизнь мою загубила. Пусть тебя лев растерзает.
И толкнула она её ногой в наклонённую голову. Откуда у ней взялось смелости: она посмотрела госпоже своей в глаза и во весь голос закричала:
– Казни же меня, злодейка! Нет правды на земле; и в богах правды нет, коли они твою кривду терпят! Пусть они в прах рассыпятся, и пусть бы ты такими горькими слезами заплакала, что и моей бы доле позавидовала.
Она схватила глиняного идола и бросила со всего размаха на пол. Он разлетался вдребезги. Не скоро госпожа опомнилась от ярости, да вдруг вскочила и схватила за руку Эсфирь.
– Пойдём, – кричит, – пойдём! Сейчас брошу тебя льву на съедение!
Она поволокла Эсфирь вон из палат. За ней последовали все её рабы. Вышли на двор. – Давно уже стемнело, и вдруг осветилось небо небывалым сиянием. Все подняли глаза и видят – идёт звезда. Величины она неслыханной и похожа на раскидистый сноп; а горит она, таким огнём горит, что ни месяца, ни других звёзд не видать от её света.
Госпожа на звезду глядит, глаз с неё не спускает; глядит на неё и страдалица, и душа её познала, что недаром идёт та звезда, что не на горе, а на радость показалась она людям. Эсфирь как стояла, упала на колени, зарыдала, подняла руки к звезде и молвила:
– Заступись ты за меня! Спаси меня!
Как она эти слова выговорила, глядит – на крыльце стоит мальчик, сын госпожи, как есть живой. Мать к нему так и ринулась; глазам своим верить не хочет, опомниться не может. Когда поняла она, что сын впрямь живой, то обернулась к Эсфири и говорит:
– Ступай, – говорит, – я тебя на волю отпускаю. Звезда та чудесная. Она моего сына воскресила и тебя от лютой смерти спасла.
– Я, – говорит Эсфирь, – пойду за той звездой, куда она меня поведёт.
И собралась она в путь-дорогу; а госпожа всё смотрит на светило, и сердце у ней не на месте; так и тянет её за звездой. И покинула она свои палаты, взяла с собой сына и вышли из города с ним и с Эсфирью. Смотрят они на звезду и идут за ней. Звезда плывёт к востоку, и они идут к востоку. Так и довела она их до города Вифлеема. Они остановились у пастырей и рассказали, какое чудо явила звезда.
А пастыри им говорят:
– Звезда не только вам, а всей земле радость предвещает. Повестила она людям, что Христос родился. Мы видели его в вертепе. Пойдите и вы к нему.
– Пойду, – говорит госпожа, – и во всех своих грехах покаюсь, и буду служить ему как рабыня!
Дедушка Артём кончил свой рассказ. Матрёна прослезилась и пошла взглянуть на своего сынишку. Он спал тихим сном.
– Ожил! – молвила она и перекрестилась.
Рано улеглись все спать в Захаровой избе и радостно поднялись, когда в сельской церкви ударили к заутрени. И заутреню отстояли и обедню, а как вернулись домой, разговелись вкусными пирогами и жареным гусем.
Старики в праздник отдыхают, а молодёжь песенки поёт, за ворота бегает, о суженых гадает, – и любо дорого ей живётся в дни Рождества Христова.
* Публикуется по изданию: Книжки для школ. № 83. «Коробейник. Три рассказа: 1. Звезда. 2. Арапка. 3. Петушок колдун» Ольги Н. Москва, 1874. Издание Общества распространения полезных книг.
Ольга Н. (Софья Энгельгардт)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
