Валерий среди «рублевцев»

Очерк

В музей древнерусского искусства имени Андрея Рублева, что в древнем Спасо-Андроникове монастыре мы пришли после окончания университета, но в разные годы. Валерий в 1963 г., достаточно подготовленным к занятиям древнерусской культурой, благодаря изучению древнерусской литературы под руководством такого известного ученого как Н.К. Гудзий. А я, увлеченная деревянными храмами и иконами Севера, хотя и мечтала о работе в Рублевском музее, но поступила в него «по случаю», – как раз на место Валерия Сергеева, которого забрали на год в армию. Год для меня прошел как сон, и уже подошла пора уступить ему должность научного сотрудника. Правда, директор музея обратилась в Управление культуры Моссовета, которому мы подчинялись, с просьбой о дополнительной ставке. Помогла и моя мама, которая в работала в этой системе и была знакома с начальством. Все вместе сработало, и я осталась в музее. Появился Валерий, которого шумно приветствовали. Мы подружились.

Это были лучшие годы нашей жизни. Музей стал подлинной нашей alma mater. Узнавали и познавали икону, каждый по-своему: через веру, через древнюю литературу и историю, через раннюю европейскую живопись. Но, главное, – через сам иконный образ. Помню, могла, кажется, часами смотреть, созерцать, рассматривать, так что икона абсолютно запоминалась внутренним зрением (мне до сих пор не нужны иллюстрации икон нашего собрания – и так помню). И все радостно делились своими открытиями. И дружили все со всеми, хотя и были очень разные: аскетический и строгий главный хранитель Вадим Кириченко, многоумная и талантливая Кира Тихомирова, ставшая впоследствии реставратором, а позднее и патриаршим иконописцем; тонкая в суждениях Алина Логинова, добрейшая Бронислава, потомок древнего рода Александр Салтыков, горевшая жаждой научных открытий Мирра Даен, труженик и справедливый человек Игорь Кочетков и наша старшая – ослепительно красивая и громогласная Ирина Александровна Иванова. Вадим, проявлявший иногда неожиданную куртуазность, писал каллиграфическим почерком на белейших карточках свои лаконичные поэтические определения каждого. Не знаю. что он написал Валере (содержанием карточек делились между собой только дамы), но звал Сергеева он ласково Валериком, и активно привлекал его к своей основной работе и заботе в музее  ̶  собиранию музейной коллекции.

 Научный интерес Валерия в музее определился сразу: его интересовали иконы XVII в. и в них, особенно, связь образа и слова. Собирался писать диссертацию на эту тему. Но тогда, в первые годы нашей работы все мы были заняты привлечением посетителей в молодой музей (был открыт для публики в 1960 г.). Нас ободряло твердое убеждение: есть посетитель, есть музей. И наоборот. Эту мысль, можно сказать, выстрадали  сами основатели: первый его директор Давид Ильич Арсенишвили и первый научный руководитель Наталья Алексеевна Демина. Мы уже не застали в стенах Андроникова легендарного Арсенишвили, – но знали, что он зазывал в музей и рассказывал о нем и попутчикам в трамвае, и  очереди в магазине, и даже отдыхающим в бане. Наталья Алексеевна не отставали – и для нее не было более важного дела в музейных буднях, чем водить по залам наконец-то зашедшего сюда посетителя. Мы с Валерой истово включились в эту борьбу «за посещаемость». И вот каждое воскресенье собиралась толпа, которую я водила по залам в Братском корпусе, где экспонировались иконы XV-XVI вв. – и затем сопровождала своих подопечных через монастырский двор в другой «корпус» (бывший гараж), где были представлены иконы XVII в. Здесь людей брал на себя Сергеев. Рассказывал необыкновенно красочно, увлеченно – народ готов был его слушать часами. Проход толпы через двор (а иногда она тянулась буквально от выхода из одного корпуса до входа в другой) – Валера называл, по известной советской картине, «похоронами революционера Баумана», и в понедельник обычно сообщал коллегам, что «вчера мы с Лилей опять совершили похороны революционера…».

Москвичей    на эти экскурсии привлекало многое: и сведения по русской истории, и формальная необычность древнего искусства, и его глубинной содержание, большинству неведомое. Но нередко в числе посетителей оказывались и священнослужители, которые с поощрением отзывались об услышанном. В серьезности и отчетливости произносимых перед публикой характеристик и определений мы не шли ни на какие компромиссы, и как ни странно, воинственная атеистическая власть  не вмешивалась. Ни во время наших долгих экскурсий, ни относительно других наших работ и дел начальство нас, как правило, не одергивало, не указывало на необходимость атеистических мотивировок. Мы жили довольно свободно, хотя и безденежно (что касается не только зарплат, но и музейного бюджета). Никакие идеологические установки над нами не довлели. Может быть потому, что музей был еще мало заметен в Москве, начальство просто не обращало на него внимание, а в какой-то степени смотрело как на «витрину на экспорт», для иностранцев. Правда, Валерий не был столь благодушен и отмечал многие факты подспудного недоброжелательства властей по отношению к музею…

Постепенно у рублевцев появилась своя немалая аудитория, и стало недостаточно только экскурсий, нужен был путеводитель. Выбор пал на нас с Валерой, так мы стали соавторами. И опять я писала текст об иконах ХIV-XVI вв., а он – историю Андроникова и иконописи XVII в. Помню светлый майский день в монастырском дворе, мы уселись на скамейке обсуждать, наконец, наш путеводитель. И Валера вместо долгого выяснения достоинств и недостатков моей части просто меня поцеловал и сказал только «Ты умница». Эту первую «критику» моего первого опуса помню всю жизнь. И очень ему за нее благодарна: это была лучшая поддержка начинающего автора. Текст самого Сергеева был безукоризнен. Путеводитель наш долго переводили на три европейских языка, а издали  ̶  отдельной книжицей на каждом языке с наивным и условным изображением Андроникова на обложке[i] . Много еще лет путеводитель исправно исполнял свое назначение.

Валерий стал частым участником музейных экспедиций, отправляющихся в глубинку в поисках древних икон. Обычно после экспедиции, за обедом, который готовил наш главный хранитель, все слушали рассказы Валеры: как нашли иконы, кто помогал, как донесли или доанзли. Слушали как завороженные: помимо яркой речи, в нем было много артистизма. Не случайно, Валерий выступал режиссером всех наших шуточных представлений, которые мы устраивали на 8 марта, чтобы потешить наших славных смотрителей, да и самим повеселиться. Свои рассказы о поездках за иконами Валерий позднее опубликовал отдельным сборником[ii], писал также для разных изданий небольшие статьи о новых находках музея[iii].

С участием Сергеева с 1963 по 1973 г. (в этом году экспедиции музея были запрещены) рублевцами было привезено из экспедиций более 70 икон XV-XVIII вв. Среди них одни из самых значительных – иконы XV в. из иконостаса церкви села Чернокулово на Нерли. После раскрытия живописи чернокуловских икон в музейной реставрационной мастерской предстали редкие и оригинальные произведения Ростова Великого. Само село так полюбилось Валере, что он стал проводить там летние месяцы, и подружился с Юрием Михайловичем Репиным, московским инженером, передавшим в дар музею главную икону иконостаса из Чернуколова  ̶ «Спас в силах». Репин и направил «рублевцев» в это село, чтобы собрать там оставшиеся иконы. И этот значительный дар музею, и влюбленность в далекие заброшенные уголки России были не редкостью в 1960-е гг., и обычно такие люди становились нашими друзьями.

Значительные результаты дало обследование Калининской области, земель бывшего Тверского княжества, откуда были привезены в музей иконы XV-XVI вв. Проведенные вскоре реставрационные работы открыли древнюю живопись, ее самостоятельный стиль. Это позволило окончательно решить вопрос о существовании древней Тверской иконописной школы. В ее существовании до находок музея имени Андрея Рублева ученые сомневались, и только сотрудница Третьяковской галереи Н.Е. Мнева выделила в собрании Галереи несколько тверских икон и уверено говорила о их неповторимых особенностях. Мневу поддержал бывший «рублевец» Геннадий Попов, участник многих музейных тверских экспедиций, продолживший свои исследования в Институте искусствознания. Наш молодой коллектив решил организовать выставку икон Твери, собрав памятники, предположительно отнесенных к стилю ее мастеров, из всех музеев. Выставка «Живопись древней Твери», весьма представительная, была проведена в 1969-1970 гг. И мы, три ее организатора (я, Валерий и Игорь Кочетков) взялись за публикацию тверских икон как единой художественной культуры.

Работа предстояла большая. Необходимо было представить историю Твери, самостоятельного княжества, которое в XIV –XV вв. спорило с Москвой за право быть столицей русских земель; далее, выявить связи Твери с Византией, и найти ответ на вопрос о возможном влиянии на тверскую художественную культуру Москвы и Новгорода. Но самое трудное из того, что приходилось решать, – это передать словами особую стилистику тверских икон.  Для проведения исследования по-братски разделили иконы между собой. Потом мучительно наши несколько разные по подходам тексты сводили воедино. Отчаянных споров было много. Три соавтора – это, конечно многовато для спокойной размеренной работы. Но мы справились. Книга была издана[iv].

По инициативе Валерия были обследованы забытые современными историками земли севернее верховьев Волги, по течению впадающей в Ильмень-озеро реки Мсты. Здесь в древности был волок, через который попадали в Тверцу, приток Волги.  На ярмарках в Млевском Георгиевском погосте проходили торговые встречи московских людей, ростовцев и новгородцев. И здесь же, возможно, в близлежащем монастыре, создавались иконы, вобравшие художественные традиции этих главных русских городов. Несколько икон столь необычной культуры привез Сергеев в музей именно из этих мест, наиболее интересная среди них – «Сошествие во ад» первой четверти XVI в.. К XVIII в. земли по берегам Мсты стали  глубокой провинцией – образцы местного иконного стиля, близкого народному искусству, также разыскал Валерий, и они стали частью музейной коллекции. Об этом своеобразном крае и его культуре Сергеев вместе с коллегой впоследствии написал статью[v], которая еще ждет своего осмысления, как и дальнейшего поиска икон из этих мест. Две иконы из иконостаса 1719-1720 гг. деревянной церкви  на р. Мсте, редкие по сюжетам: «Дий» (Зевс) и «Вергилий», с речениями на свитках  ̶  послужили темой другой его статьи, об изображении в древнерусском искусстве античных мудрецов как провозвестников прихода в мир Мессии[vi].

Экспедиции музея были успешны и в других областях Центральной России и ее Севера (новгородские, псковские земли были «закреплены» за Русским музеем). В  музее собрался и целый пласт древней московской иконописи. Выставки следовали одна за другой. А вслед за ними и научные многолюдные конференции, которые проводили в большом зале переделанного из гаража здания. Приходила «вся Москва». Может, она была и не вся, но это была московская интеллигенция, преподаватели вузов, сотрудники разных НИИ, в том числе технических. Интерес к древнерусскому искусству в 1970-е годы по-прежнему был огромный. С большим энтузиазмом «рублевцы» готовили и читали доклады, но в конференциях участвовали и маститые ученые. Но вот с публикацией каталогов наших выставок и научных открытий как-то не получалось, или получалось, но на стороне, не в собственных музейных изданиях. Решили попробовать издать свой музейный сборник, ответственным его редактором выступил Валерий. В сборник вошли не только развернутые статьи, но и тезисы конференции по выставки  «Балканская живопись XIV-XV веков и ее традиции на Руси», которую, как и конференцию, музей провел в 1972 г. Мы очень гордились этой выставкой: в нее удалось включить практически нигде не представленные в те годы византийские и греческие иконы поствизантийского времени, из собраний Третьяковской галереи и Церковно-Археологического кабинета при Московской Духовной Академии, и даже из частной коллекции Г.Д. Костаки. Несмотря на многие препятствия, сборник издали[vii].

Валерий выступил в этом сборнике с тремя темами, и все они касались взаимодействия в иконе слова и изображения: была рассмотрена особая иконография Троицы Ветхозаветной, где отложился мотив закланного тельца, согласно древнерусскому тексту Палеи; уточнена атрибуция про-византийской иконы «Апостол Павел» по особенностям написания имени апостола; и было предложено интереснейшее исследование, проведенное Сергеевым совместно с музыковедом Т.Ф. Владышевской,  композиции на тему песнопения  «Зрю тя, гробе», вошедшей в изобразительную программу боковых врат иконостаса (подобные врата XVI в. Валерий самолично вынес из разрушающейся деревянной церкви села Семеновское под Москвой).

Вызревала большая серьезная исследовательская работа, к решению которой подвигали и другие публикации Валерия[viii]. Вырисовывались и общие контуры этой темы: Сергеев начал читать спецкурс «Слово и изображение в русской иконе» сначала на филологическом факультете МГУ, затем у историков университета, на искусствоведческом отделении.

Одновременно готовилась и другая ответственная работа. Валерий писал книгу о гениальном русском художнике Андрее Рублеве. Предстояло создать биографию мастера, в то время, как сведения о нем были крайне скудны: несколько упоминаний в летописи об исполненных им росписях – 1405 г. в Благовещенском соборе Московского Кремля и в 1408 г. в Успенском соборе г. Владимира, краткие сообщения в текстах житий его современников, прославленных Церковью. Чернец (монах), созерцатель, гениальный художник – такой образ вырисовывался в писаниях признательных современников и авторов последующих поколений. Валерий в своем труде пошел по единственно возможному пути – он опирался на каноничность средневековой жизни, постоянство ее характеров. Даже малая особенность творческого процесса того или иного мастера, запечатленная в текстах начала или конца Средневековья, как правило, повторялась в творческих усилиях художников других эпох. Подробно описанные в летописи исторические события конца XIV – начала XV в., с их жестокостью и непредсказуемой стихийностью – не меняли, но только закаляли человеческую личность. И Сергееву удалось в своей книге об Андрее Рублеве создать убедительную биографию русского иконописца-подвижника, предложить свое понимание созданных мастером иконных образов, не отходя от исторической правды[ix]. Книга имела большой успех и широкий резонанс. Изданная в 1981 г. тиражом в 150000 экземпляров, она переиздавалась еще пять раз, вплоть до 2014 г.; была переведена на пять европейских языков. В успехе этой книги весьма важным представляется признание автора в том, что она «стала итогом восемнадцатилетней работы… в качестве научного сотрудника в Музее», как можно понять, не только итогом научных штудий, но и результатом непрерывного общения с древней иконой, выступившей камертоном его творческих поисков.

По ходу моего рассказа о Валере живые картины нашего общения как-то исчезают из моей памяти. Действительно, реальность нашей жизни в музее постепенно менялась. Пришли новые сотрудники, в основном сотрудницы. Вокруг Валерия составился целый круг почитательниц. Непроста была его личная жизнь. Мы оказались в разных потоках музейной жизни, и смотрели друг на друга издалека. Надеюсь, по-прежнему доброжелательно.

Последнее серьезное начинание Сергеева в музее – это организация работы по подготовке академического каталога собрания. Работа была принципиально новая. Такой каталог имело только древнерусское собрание Третьяковской галерее, вышедшее в 1963 г. В.И. Антонова и Н.Е. Мнева писали его всю жизнь. Нам бы хотелось свой каталог сделать быстрее: собралась ведь большая команда. Валерий разработал принципиальные установки работы: каждая статья является авторской, обсуждение статей проходит непосредственно перед иконами на заседании всей каталожной группы. И работа пошла. На заседаниях, что естественно, было много споров. Приходили коллеги и из других музеев. Поняли мы также, что завершение этой работы очень не близкое: мы имели дело с совершенно не затронутыми наукой памятниками, это были абсолютно «вещи в себе»: ни автора, ни даты исполнения. Да и происхождение далеко не всегда известно.

И в разгар этой интереснейшей общей работы в 1981 г. ( в самый год выхода его книги «Рублев») Валерий уходит из музея. Причин здесь, наверное, было много. Не последнее место имели разбушевавшиеся страсти, в том числе порицаемая в древности страсть тщеславия или гордыни. Сам Валерий считал свой уход результатом давления извне, возможно, со стороны КГБ.

Память о Валерии Сергееве, о его трудах, находках и открытиях жива в музее. И бережно храним в архиве научного отдела все подготовленные под его руководством статьи каталога. Начатая им столь успешно работа была продолжена, и продолжена на установленных им началах.

Лилия Евсеева

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"