Говорят: менты бьют. А вот когда ментов и справа, и слева, и в пах, и под дых… Надели же наручники на меня и девять моих ребят. Преподнесли подарок на Новый год! Еще в десять утра я, мои замы, помы, начальники служб, все подполковники, майоры, капитаны поднялись по ступенькам в Елецкий городской суд, а уже в двенадцать нас вывели, как последних подонков, под белые ручки и утолкали в затхлый автозак. И пополнилась старинная Елецкая тюрьма, которая помнила столько матерых, отпетых преступников, новыми подопечными. Так кто же эти волшебники, что сумели засадить матерых ментов?
***
Это началось лет семь назад. Был обычный ноябрьский день: мороз индевел по полям и посадкам у нашего села Долгоруково, когда-то Братовщины. Так нарекли его по братству, которое образовалось вокруг местной церкви. А со временем это название заслонила фамилия помещика, владевшего этими землями, Долгорукова. Но все равно в народе сохранилось и прежнее – Братовщина. Если спрашивали: «Где живешь?», то чаще отвечали: «На Братовщине». Так говорили даже тогда, когда село переименовали и оно стало районным центром.
Так вот, ноябрьским утром на планерку в отдел милиции собрались опергруппа и другие сотрудники. После короткого разговора о текущих делах речь зашла о том, как отметить наступивший День участковых.
Я только успел сказать:
– Во время службы чтобы без выпивок. А потом как хотите; в кафе, к кому домой…
Все знали, что в этом вопросе я был резок, и со мной не спорили. У нас в отделе сложилось негласное правило: раз начальник говорит, так тому и быть. А кто не соглашался, того изживал сам коллектив. Наш отдел был наподобие братства, где слово начальника всегда совпадало с мнением коллектива. И вот только мои замечания облетели класс службы –он когда-то назывался Ленинской комнатой: слева и справа тянулось по пятнадцать рядов стульев – вбежал дежурный:
– Разбой! Напали на фермера в Стегаловке…
Разбой – серьезное преступление, в нашем районе не очень частое, поэтому я прервал оперативку, и на дежурке мы помчали в Стегаловку.
Пока ехали, обсуждали:
– Фермер живет на повороте около заправки…
– Его жена недавно выступала по телевизору и рассказывала, как они с мужем развернулись…
– На овощах: капусте…
– Вот и засветилась! – сказал сержант-водитель.
– Грабители залетные, – сделал первый вывод я.
– Наводчиком был кто-то из местных, а иначе как нашли-то, – добавил водитель.
Мы проехали километров десять и въехали в Стегаловку. Она широко тянулось по сторонам. Дома, огороды, дома. На перекрестке увидели взлохмаченного бородача в телогрейке и резиновых, измазанных глиной сапогах. При виде милицейской машины он замахал длиннющими, как грабли, руками.
Как только мы подъехали к нему, я распахнул дверцу:
– Ты звонил?
– Да, я… Они побежали туда! – показал на желтевшую от домов к дороге заросшую кустами посадку.
Я заметил там людей, которые толпились на краю.
– Ночью залаяли собаки… – сбивчиво рассказал фермер. – Ну достали: гав да гав! Я не выдержал и вышел: «Чего гавкаете?!» И тут получил по голове рукояткой. Ну страсть! Меня связали. Затащили в дом. Орали: «Где баксы?» Хорошо, что жена забрала их и уехала комбайн покупать. И они доллары не нашли. А когда выскочили, я развязался. И за ними…
– Сколько их было?
– Двое. В масках. Они побежали к посадке. Там стояла белая «Нива»…
– Что взяли?
– Не знаю, но денег дома не было. Разве что триста долларов. Но это мелочи…
Тут от посадки раздались крики:
– Сюда! Сюда!
Когда мы обогнули пахоту и остановились у заросшей косы, я выпрыгнул из дежурки и, проваливаясь в комья чернозема, кинулся к людям.
Один из них отделился навстречу:
– Там майор лежит!
– Какой майор?
В Стегаловке жило два майора: один дознаватель, другой – участковый. Я подумал, что дознаватель, он иногда выпивал, да и жил рядом. Но… им оказался участковый… Он лежал на груди. Лицом в глину. Китель задрался. Фуражка валялась в канаве. А от головы тянулась багровая полоса.
Жуть.
– Кузьмич!.. – вырвалось из меня.
Сколько меня с ним связывало! Годы милицейской службы, командировки в Осетию, в Чечню, одна миска и одна ложка на двоих. Он еще недавно возглавлял уголовный розыск, и вот полгода, как перешел в участковые. Решил перед пенсией немного отдохнуть. И отдохнул.
Я подергал за плечо. Он не двигался. Я перевернул его, глаза уже остекленели.
– Бедняга…
***
Вскоре стала проясняться картина случившегося. Ночью в Стегаловку на двух машинах белой «Ниве» и красных «Жигулях» нагрянули бандиты. Они хотели ограбить другого фермера, но тот загулял. А если он пьет, то пьет неделями, и им двери не открыл. Тогда они рванули к заправке. На «Ниве» заехали в посадку к огороду бородача. «Жигули» остались на «атасе» у перекрестка.
Здесь тоже сначала не могли выкурить хозяина из дома. Но вот он вышел на лай собак. Его огрели, в дом. Все перевернули кверху дном, но денег не нашли, взяли лишь триста долларов. Искали бы еще, но стало светать. Они бросились через огород к посадке. И надо же, в это время на службу шел Кузьмич.
Видимо, он услышал крики выскочившего за бандитами фермера, увидел «Ниву» и повернул к посадке. Здесь и произошла роковая встреча. По следам протектора мы определили, что «Нива» выбралась на дорогу не по посадке, а прямо по полю. Почему? Поняли: убит милиционер, и им сладко не будет. Да и фермер вырвался. Что задранным оказался китель, выходит, Кузьмича тащили, может, хотели увезти, а потом бросили. Судмедэксперт осмотрел труп и сказал:
– Видите, Кузьмич умер от удара в горло. Ему переломали подъязычную кость…
Теперь было не до Дня участковых. Забыв про все, мы прошерстили Стегаловку, от двора до двору, от сарая до сарая. Искали то, что могло бы хоть помочь выйти на след этих сволочей, но ничего не нашли. У одного старика, который жил рядом с посадкой, даже сделали закладку – спрятали подслушку: может, проговорится, что видел. Но тот как в рот воды набрал. Да и бородач мало что разглядел. А самое плохое: нападавших. Те были в масках.
Все наши усилия оказывались тщетными.
Когда к делу подключились липецкие опера, то вскоре к нам в Догоруково привезли трех аборигенов: мордоворота Шишигина, кличка Бом-Бом; дохляка Толкачева – Тухлого; и качка, который засветился даже во французском легионе Копанкина (Копача). Они до этого уже совались к нам в район, хотели обложить данью таксистов, собирать мзду на рынке, но мы их тогда быстро поперли.
И вот они у нас, теперь подозревались в нападении на фермера и в убийстве… А прямых улик у нас нет. Мы пытались добиться признания, но они категорически отказывались. Сразу скажу, я понимал, с кем мы имеем дело, и весь личный состав предупредил:
– Узнаю, что с их головы упал хоть один волос, сам отведу к прокурору!
Понимал, что за Кузьмича их могли и порешить. А надо, чтобы все было чисто. Мы же наивные: верили в закон!
Время шло, отваливались последние зацепки, которые могли бы хоть как-то нам помочь. Так, при обыске на квартире Копача в Ельце нашли револьвер. Вот, казалось, неоспоримое оружие бандитов!
Но тот сумел от него отделаться.
– У вас в отделе был ключ от моей квартиры, – нагло заявил.
Мол, ключ отобрали после задержания.
– Так что? – спрашивал его мой заместитель по оперработе.
– Вы и подкинули револьвер…
– А сигарета с марихуаной? – недоумевал заместитель.
Тоже нашли: в кармане.
– А там сколько миллиграмм?
– Умен же, на статью не тянет…
Тогда и забрал Копача на «беседу» закадычный друг Кузьмича начальник охраны Сева-майор.
Не знаю, что он делал с Копачом, но через два час тот уже лепетал, как по заученному: «Я… я… приезжал в Стегаловку… Я, я… к фермеру… » Когда с ним пообщался мой заместитель по службе, он уже просился ехать в Стегаловку и показать «как топориком милиционера…» Следом поплыли Бом-Бом и Тухлый. За ними потянулись и разбойные нападения в других местах: на банкиршу в Волово. Там улов был более удачный, чем в Стегаловке: золотишко, кольца, цепочки, браслеты, видеотехника…. Нападение на фермера в пригороде Липецка. Фермера избили, невестку с внуком скинули в подпол, и они чуть не околели. Там хапнули три косаря, ну тысячи долларов. Угнали легковую… На фермера в Мордово, это уже в Тамбовской области! Вот куда забрались. Под пистолетом тот отдал все. Бандиты рассказали все в деталях, как и что, и уже никто не сомневался, что разбои и убийство участкового раскрыты.
И я дал команду перевести бандитов из Долгоруково в Елецкую тюрьму. Пусть там содержат их. И зря. Надо было не отпускать от нас. Тогда бы не перевернулось все и не нарисовался бы бывший заместитель прокурора области, а теперь бандитский адвокат. И из тюрьмы вылетели первые жалобы, что ни Копач, ни Бом-Бом, ни Тухлый пальцем не трогали Кузьмича, не грабили и не разбойничали, а что все признательные показания выбиты из них под пытками моими милиционерами.
Пытками, так и писали…
***
Я прочитал жалобу и рассмеялся: ну и выдумщики!
Копач писал, что кто-то ударил его по ушам, кто-то бил ногами по телу, кто-то забирал матрас из камеры, где он спал, и его чуть не заморозили. А то, что он чуть не заморозил невестку фермера с ребенком, которых скинул в подпол, умолчал!
Жалоба попала к следователю Елецкой прокуратуры, который вел дело по убийству участкового, и нам не составило труда от нее отписаться.
Но тут произошло то, что я никогда не прощу ни себе, ни своим коллегам. Откуда-то поступила информация, что некто Лексюткин (ох уж этот студент-спортсмен, директорский сынок из Стегаловки) убил участкового!
Он!
И никто другой!
И надо же, ему поверили!
Этому сопляку…
У нас часто бывает, если кто-то сам лезет в петлю, ему не мешают, а порой и помогают. Поверили, что он с неизвестными лицами (именно неизвестными! Даже не назвал их!) напал в Стегаловке на фермера. А когда убегал, повстречал участкового. Кузьмич его узнал, и у него не было выхода: надо было убить милиционера!
Вместо того чтобы этого студента привлечь вместе с бандой, дело разделили. Копачу, Бом-Бом и Толкачу вменили разбойные нападения на банкиршу, фермеров под Липецком и в Мордово, а нападение в Стегаловке – Лексютке, как его называли за бабий характер.
Я до сих пор уверен, что все они были в Стегаловке, только Лексюткин был наводчиком. Он не лазил в дом бородача, а ждал в посадке. При нем и встретился Копач с участковым. И видя, что их разоблачат, ударил топориком майора. Ведь все рассказывали и Копач, и Бом-Бом, и Тухлый…
Не знаю, почему Лексюха-Ксюха взял на себя убийство. Может, проигрался в карты. Нечем было расплатиться. А Копач с корешами этим воспользовались. С должком порешили, но и потребовали взамен. Может, пригрозили: «Ксюха! Бери труп на себя. Иначе все скажем, это ты. И все равно не отмажешься». Может, еще как. Но факт то, что когда Ксюху осудили и дали восемнадцать лет за убийство, вдова Кузьмича (суд присудил ей компенсацию за мужа), спросила у него: «Когда отдашь деньги?», он на весь зал ответил: «Кто убил, тот пусть и платит!»
Вон она где собака зарыта…
А я в очередной раз лопухнулся. Эх, честный мент! Такая за мной водилась кличка. Так звали даже местные хулиганы, которые ходили ко мне, как к попу на исповедь… Все рассчитывал на правду. Здесь моя ошибка, что не настоял, чтобы дело было только одно и эти отморозки отвечали вместе!
А Копач, Бом-Бом и Тухлый пошли только по разбоям на фермеров в Волово, Мордово и под Липецком. Несмотря на прежние признания. Несмотря ни на что. И теперь они писали жалобы чуть ли ни ежедневно. В тюрьме времени хоть отбавляй!
Кто Копача ударил по ушам? – Сам «Честный мент», начальник милиции!
Кто бил по ногам – он же вместе с замами.
Кто забирал матрас и мучил холодом – тоже он.
Писал, что ему связывали руки веревкой, а веревку перебрасывали через дверь и его подвешивали.
Кто? Зам по опер. Зам по службе…
Бом-Бом катал, что на него прыгали со стола…
Да, прыгни, он бы лопнул, как пузырь!
Тухлый – что его хотели изнасиловать…
Фу, какая гадость…
И что все, что они рассказали о нападениях на банкиршу в Волово, фермеров в Мордово и под Липецком, все вранье, все выбито из них милиционерами.
Не слабый избрали ход!
Но как они ни старались, жалобы не подтверждались, и их дело поступило в Липецкий областной суд.
***
Теперь они принялись писать на судью, который их судил. Они вели себя дерзко. Но судья оказался тоже крепким орешком. На судебном заседании они отказались от своих прежних показаний, начали говорить, что свои признания дали под принуждением, под психическим и физическим давлением милиционеров.
Липецкий судья проанализировал их показания и столкнулся с таким парадоксом.
Он спрашивал:
– Вы говорите, что работники долгоруковской милиции заставили вас признаться в нападении на фермера в Мордово. Но тогда скажите, какое отношение долгоруковская милиция имеет к Тамбовской области? Ведь Долгоруково относится к Липецкой? Зачем долгоруковскому начальнику заставлять своих сотрудников работать на чужой территории?
Они не смогли ответить.
Тогда судья задал вопрос:
– Если вы действительно не были в доме фермера в Мордово, то каким образом вы смогли описать в протоколах допросов расположение рынка, шлагбаума, дома фермера?
Эти детали могли знать только лица, которые побывали там. Все это говорило о том, кто разбойничал.
Самыми убедительными были доказательства по краже у банкирши.
– Скажите, – обратились к ней, – когда проводилась проверка показаний Толкачева, он обращал внимание на изменение обстановки в доме?
– Хорошо, что вы мне напомнили, – ответила та. – Моя дочь переехала жить в Липецк, и поэтому большую мебельную стенку из зала мы отдали ей. А вместо неё поставили маленькую из детской комнаты. Поэтому, когда этого изверга, – она говорила через силу, так поиздевались и над ней, – приводили в мой дом, он зашел в зал и сказал: «Здесь стенка была большая, а не маленькая…»
Выяснилось, что в доме у банкирши была перестановка. На это мог обратить внимание только человек, который был у неё дома до перестановки.
Это и другое послужило основанием для того, чтобы признать бандитов виновными в разбоях и не считать, что их показания выбиты работниками милиции. То есть доказательств их виновности, несмотря на то, что они отказались от своих признательных показаний, было достаточно.
***
Поняв, что теперь им светит большой срок, они пошли ва-банк. Во время судебного заседания как по команде стали раздеваться. Раздевание было настолько дерзким, что один из находившихся в клетке, Бом-Бом, снял ботинок и запустил им в зал. И чуть не угодил в прокурора. А Копач развернулся к суду… задним местом. Судья еле успел объявить перерыв, чтобы выскочили секретарши и зрители.
Как их тогда отходил конвой!
Дубинками…
После раздеваний в суде бандитов отправили на психиатрическую экспертизу в институт Сербского. Суд хотел выяснить: в своем ли они уме, раз позволяют себе такое. И надо же, у одного из них, Копача, эксперты нашли бредовые состояния, он, видите ли, ходил шаркающей походкой, у него галлюцинации, он… он… Конечно, ему трудно было вспомнить, как в неглеже да в переполненном зале… И его вместо того чтобы осудить, как его подельников, отправили на принудительное лечение в психушку.
И тут я дал маху: надо было контролировать ход экспертизы. А я все надеялся, что и так все уладится. А через три месяца Копач огорошил всех: выздоровел и уже оказался на свободе. Теперь пачками летели жалобы от него, от Бом-Бома, Тухлого на столы всевозможных начальников. Летели Президенту, в Думу, в МВД, в Генпрокуратуру….
Я чувствовал, что за ними кто-то стоит. Но кто? Не знал. Разве что перед глазами маячил этот криминальный адвокат. Но я всерьез его не воспринимал… Только теперь я понимаю, что даже психиатрическая экспертиза, по которой Копач выскочил из-за решетки, оказалась купленной.
Бандиты писали, что я бил Копача по ушам и из ушей у него шла кровь. От этого он оглох.
Что я приказал тащить его в класс службы и ставить на колени перед фотографией убитого участкового и просить:
– Кузьмич! Христа ради прости…
Что я дал команду подвешивать на дверь и ему с размаху били в грудь мои замы и помы.
… надевать противогаз и перекрывать воздух…
… отобрать верхнюю одежду и открыть окно в камере…
… подключать провода к динамо-машине и бить его током…
… прыгать на него со стола…
И все это приказывал я.
Я уже еле успевал отбиваться от жалоб, они отрывали от работы, нервировали милиционеров. Но надо было реагировать. И нас таскали. Опрашивали. Выясняли. Наш генерал – начальник УВД – мне говорил: «Отразим удар!» Облпрокурор успокаивал: «Защитим вас!» И дело в отношении нас возбуждали, прекращали, снова возбуждали и опять прекращали.
И тут я еще раз дал маху: не съездил в Генеральную прокуратуру. Понадеялся на честность и на порядочность ее юристов. Но туда съездили Копач с его ретивым адвокатом.
И вот в облпрокуратуру, как снег на голову, свалилось: «Привлечь сотрудников милиции и дело направить в суд!»
То есть не разобраться, а только привлечь!
Не принять решение, как того требует закон, а только направить в суд!
Была дана отмашка: сажать!
Я был в шоке: бандиты правили бал! До меня доходили слухи, что кое-кто в генпрокуратуре купил квартиру, кто-то в институте Сербского, где проводили обследование, тоже улучшил свои жилищные условия. Мне бы бросить все текущие дела и заняться только этим, а я, как всегда, не мог оставить земляков.
А областная прокуратура повела дело с напором: меня и моих подчиненных снова вызывали, снова допрашивали, но теперь предъявляли к опознанию бандитам. И Копач, Бом-Бом и Тухлый тыкали в нас своими исколотыми пальцами и в один голос твердили:
– Этот бил… Этот надевал противогаз… Этот подключал провода магнето… Этот прыгал… Это… Этот… Этот…
Но мой генерал ничего плохого в этом не видел и успокаивал: «Не волнуйтесь. Работайте. Все уляжется, забудется». Но как? Ведь дело шло полным ходом, и вот нам предъявили обвинение. Всем десятерым: мне, моему заму по опер, заму по общественной безопасности, заму по кадрам – ему-то только папки носить с личными делами, а он оказывается и бил, и воздух перекрывал, и магнето включал… Заму… Начальнику розыска… Начальнику охраны майору-Севе…
***
И в Ельце начался суд. Он тянулся три года! За это время я успел дважды побывать с моими милиционерами в Чечне. Там мы следили за порядком в Наурском районе. Я снова чего-то ждал, а надо было бить во все колокола. Надо было нанять адвокатов. Мне об этом прожужжала все уши учительница-жена. А нам: «Да не надо, вас и так оправдают». И мы отмалчивались в суде вместо того, чтобы огрызаться и показывать зубы. И в этом самая большая моя ошибка. Мне ведь верили мои ребята милиционеры, которые меня тоже называли Честный мент. И тоже, как и другие, ходили ко мне не как к начальнику, а как когда-то земляки к батюшке на Братовщине.
Елецкий судья Тропиканов – стриженный под панка молокосос, оказался полной противоположностью судье из области. Он заглядывал отморозкам в рот и выуживал:
– А расскажите, как вас били? А как подвешивали? Как… Как…
И те изощрялись.
Вызывал в суд зэков, которым в камере жаловались бандюки, и те в свою очередь в красках живописали, как чуть ли ни при них надевали противогазы и перекрывали шланг, прыгали на грудь… Тропиканову было невдомек, что у любого зэка спроси: «Хочешь посадить мента?» Он не задумываясь ответит: «Жажду!» И все это слушал Тропиканов и принимал за чистую правду.
А мы – десять сотрудников, отрываясь от службы, спешили в суд, чтобы потом допоздна наверстывать упущенное: разбирать заявления, мчать на край района по вызову. И отдел, несмотря на все козни против нас, на то, что наверху перестраховывались и задерживали мне звание полковника, заму по опер – подполковника, держался на счету лучших и из года в год занимал третье место по области.
Я думал: неужели жалобы одного сумасшедшего, двух его подельников-бандитов, на которых негде ставить пробы, могут убедить суд в том, что в отделе была «камера пыток», как расписали падкие на выдумки журналисты. Неужели там с утра до вечера бьют, калечат, надевают противогазы, перекрывают доступ воздуха, вдыхают в трубу дым – до такого договорился Бом-Бом!
При последней встрече мне генерал сказал: «В самом худшем случае одного-двух осудят, но и то условно»… Так что я опять увещевал подчиненных: все будет нормально. И они, да простят меня, верили мне. Честному менту. Горько теперь вспоминать, но нет-нет, а я поглядывал на своих ребят, с кем делился последним, у кого был на свадьбе, чьих детей крестил, и думал: «Неужели этого возьмут? Этого? Не может быть!» И хотелось, чтобы, если и случится что-то тяжкое, то пусть это будет со мной.
Когда в прениях выступил наш адвокат, один на десятерых, да и тот по назначению, я успокаивал себя: «Вот-вот все разрешится». И на день оглашения приговора я заказал баню, чтобы всем отмыться, смыть с себя накипь трех сутяжных лет. Мы зашли в суд, стали слушать скрипучий голос Тропиканова, и вот по коже побежал мороз…
Из зала мы вышли уже под конвоем. Стоял страшный мороз, но холода не чувствовалось. Хотелось скинуть форму и кричать на всю округу:
– Что творится…
Вот тут-то я и прочувствовал всю глубину своего поражения… Вот как мог проиграть Честный мент.
Теперь автозак по снежным улицам старинного городка вез не воров, драчунов, наркоманов, а подполковников, майоров, капитанов милиции.
***
Известие о нашем аресте долетело до Долгоруково сразу. Туда позвонил мой водитель:
– Баня отменяется…
– Как? – спросил дежурный, который заканчивал с подготовкой к выстраданному отдыху.
– Всех закрыли…
После такого по райотделу пополз зловещий гул. Вмиг осиротели десять кабинетов, а остальные погрузились в глухую тишину. Оставшиеся на свободе милиционеры опустили руки, никто не хотел ни куда-то выезжать, ни что-то разбирать, ни кого-то допрашивать, ни…, ни …. В таком же подавленном состоянии оказались долгоруковские прокуроры, судьи, учителя, среди которых была и моя жена. Она упала в обморок. И чем быстрее по району разлеталась весть о бандитской зачистке, тем меньше людей хотело иметь дело с милицией.
Но праздновали победу два зэка Бом-Бом и Тухлый в камере, и их подельник Копанкин со своим адвокатом – в ресторане.
– Как мы их замочили! – поднял полный стакан Копач.
– Хе-хе, – прохрипел адвокат и опорожнил свою рюмку. – Вот что, надо слушаться меня. Помнишь, как ты только попал в тюрьму, я тебе что сказал: «Вали всё на ментов!»
– И свалили! – заржал Копач и залпом оглушил стакан. – Теперь надо еще братков выдернуть!
– На этот счет у меня тоже загтовлен планчик, – прищурился адвокат.
– Сколько «зеленых»?
– Нет, лучше в евро, доллар падает, – нарисовал круглую сумму на салфетке.
Теперь я понимаю, что Честный мент – слабый мент! Он не может совладать с бандитами! Сам испытал на своей шкуре. А судья Тропиканов после суда рассчитался за квартиру, которую приобрел по ипотеке. С ним расплатились награбленным у банкирши, фермера из Мордова и у многих других, где разбои оказались нераскрытыми. Теперь Копач, Бом-Бом и Тухлый пытаются отменить приговора облсуда. Ведь признали, что их мучили, а значит, и облсуд поспешил, отмел то, что отметать нельзя: избиения, пытки. И они надеются втроем оказаться на свободе. Вот шороху-то будет, когда приедут в Волово, в Мордово…
Эх! Братовщина. Когда-то братство вокруг храма, а теперь место торжества бандюков…
Жаль, что я на самом деле не заехал Копачу в ухо! Не урыл Бом-Бома. Не заморозил Тухлого. Не придушил их у фотографии Кузьмича. Тогда было бы за что сидеть. Но ничего, вот отмотаю срок и вернусь. Мне же не пожизненное заключение дали. И тогда держитесь, гады! Я с вами цацкаться не буду…
А своих коллег прошу: не унывайте и держите честь милиционера на высоте! Даже тогда, когда на земле останется один непорочный милиционер, а вокруг все продажные твари, наше дело не проиграно. И не забывайте на день участковых проведывать могилу Кузьмича, его вдову и мою жену. Я представляю, как ей теперь тяжело…
9 марта 2008 года
Михаил Федоров
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
