– Уделали судью! – адвокат Федин выскочил на порожки огромного, как океанский лайнер, липецкого дома правосудия, который в народе называли Титаником, и глубоко вдохнул сырой, давящий легкие, воздух.
Только что всплыло просто невероятное: приговор, который обжаловали здесь, в областном суде, не был провозглашен в первой инстанции, в елецком суде! Нет, не то чтобы не провозглашен, но один нынешний коллега Федина – москвич по кличке Колосок-Виннипушок (Ну, внешность такая!) – подловил елецкого судью, записал его нудную двухчасовую речь на диктофон. Такого хамства судья с экзотичной фамилией Африкалов не ожидал. Он три года корпел над делом, утомился и вот решил одним махом развязаться. Тем более что подкатывал Новый год, да еще трясли сверху: почему волокитишь? И он сказал себе: «А, была – не была!» – и лупанул. Но поспешил, что-то не прочитал, какой-то лист вообще пролистнул. Думал, милиционеры, те, кого судил, лохи, не заметят, и все пройдет.
Но не прошло. Колосок-Виннипушок подловил. План Колоска оказался прост. Если бы приговор устроил его, он бы ничего не предпринял. А если нет… Вот судья и совершил это второе «если»: влепил начальнику милиции пять лет лагерей и по столько же другим сотрудникам – кому с малым добавком, а кому с малым отъемом. И помчал адвокат-москвич в столицу к себе в контору, чтобы скорее вывести на чистую воду Африкалова, расшифровать аудиозапись и… Под дых!
И теперь всем казалось, что уделал: компакт-диск с записью речи елецкого судьи лежал на столе в областном суде. К нему никто не хотел прикасаться. Он лежал, как взрывное устройство, которое, казалось, обезвредить нельзя: оно непременно должно было рвануть.
Тройка областного суда в составе миловидной, не по возрасту коротко стриженой, блондинки с неправильным прикусом («Неизвестно еще в кого превратится эта мамзель», – подумал Федин, глядя на нее) и ее две напарницы по бокам, все в черных мантиях с белым ремешком и платочком («Страшилки», – Федин не смог не заметить невзрачность соседок) порешила:
– Диск отправить на служебную проверку к председателю областного суда Макрову….
И тоненькая коробочка с диском ушла к председателю облсуда, этому неказистому, похожему на мышонка, чиновнику.
«Пусть убедятся, как лоханулся Африкалов, пусть прищучат! – клокотало в душе Федина. – Это должно аукнуться на приговоре. Даже отменой его! А это уже победа на пути к освобождению милиционеров».
Вот и вдыхал адвокат, стоя на порожках облсуда, мартовский воздух, который влагой тянуло с близкого болота в парке. И поглядывал на площадь перед парком, где, как бельмо на глазу, сверкал на солнце ходульный, псевдоцеретелевский памятник Петру Первому, с восхищением думая о Колоске-Виннипушке, который догадался в нужный момент в нужном месте включить диктофон.
– Ну, ты и саданул!
– Да я бы и не стал его включать, – говорил, переминаясь с ноги на ногу, москвич в рубашечке и джинсах, – да обнаглели приставы.
– Неужели?
– Стали перед оглашением приговора всех обыскивать. Я и нажал кнопочку, – показал на торчащий из накладного кармашка рубахи колпачок диктофона. – А потом, когда эти черти взяли моих клиентов под стражу, мне и пришло в голову: это же находка! Надо использовать!
– Как этот чертило смахивает на кузнечика, – Федин показал на памятник.
– И на Каза-ногу! – засмеялся москвич.
– Казанову?
– И бабника, дамского угодника.
– А при чем здесь нога?
– Ходули, как у Африкалова. Елецкого судьи…
– Да, – Федин уже после суда виделся с Африкаловым.
Федин сразу сошелся с Колоском-Виннипушком. Каких-то два часа, как в зале областного суда он оказался рядом – Федин защищал начальника охраны и вошел в дело, когда было уже вынесено решение елецким судом и писались кассационные жалобы, а москвич – защищал начальника милиции еще при рассмотрении дела в елецком суде, – а уже почувствовал родство душ. С этим одутловатым, одетым по-молодежному, да еще и в кроссовках, как бы простачком. Одеться под него Федин позволить себе не мог. Жена вымуштровала: «Ты же адвокат, а не мальчишка! И тем более не бомж!» И Федин ходил в суды в костюме, при галстуке и классических туфлях. Тогда с первой минуты Колосок-Виннипушок и Федин обменялись:
– А дело-то ментов заказное, – сказал москвич.
– Еще бы… – кивнул Федин.
– Бандюги закатали…
– Неужели?
– А ты чего хотел. Сейчас все покупается. И продается…
– Хм… Создали проблемы милиционерам…
– И судьям… – сказал и засмеялся москвич.
Они стояли на крыльце, как на нижней палубе лайнера, оглядывали клумбы по периметру здания, которые напоминали прибрежный пейзаж черноморского курорта, и хитро улыбались: теперь проблемы возникали у судьи Африкалова и у тех, кто «заказал» милиционеров.
– Как бы они (заказчики) не спросили с Казаноги, – сказал москвич, задымив сигаретой. – Мы тебе бабки отдали, а ты лопухнулся! И на такой мелочи! Поленился прочитать весь приговор! Отдавай баксы назад. И из хаты вытряхивайся!
– А хата причем?
– Как причем?! Африкалыч сразу после приговора расплатился за трешку по ипотеке.…
Адвокаты понимающе переглянулись.
– Бабки!..
Вскоре их позвали в зал, где судья-блондинка объявила:
– О дате очередного заседания мы известим позже…
Все возбужденные, говорливые, разъезжались по домам, смакуя то, какие неприятности могут возникнуть у судьи Африкалова, как, несмотря на обычную в эту пору промозглую погоду, ему будет жарко от разборок в областном суде, как при встрече с бандюгами те потребуют: «А ну из хаты!» – «Куда?» – заскулит тот. – «Нас это не волнует! На улицу!» – «Это почему?» – «Хата не твоя! Куплена на деньги общака» – «Не буду… Простите… Я… я…» – «Ты нам теперь и … не нужен! Сучонок!»
Казалось, что небо для Африкалова затянуло облаками надолго.
***
Радостные ощущения несколько дней пульсировали в сознании Федина. Но постепенно за другими хлопотами он забывал липецкое дело, и вспоминал его только тогда, когда в сотый, а то и в двухсотый раз рассказывал знакомым и незнакомым о том, как подцепили на блесну Африкалова и осталось только посильнее дернуть и вытащить улов. Его с интересом слушали, может, думая: «Настырный адвокатишко! Раз мочит судью». «Может устроить проблемы и нам…» – с опаской поглядывали на адвоката судьи. А приставы подзадоривали: «Ну, а как дальше? А потом что?» Им словно было в сладость услышать о взбучке судьи. У одних это было от зависти: зарплата пристава на порядок была меньше судейского содержания, а у других от сочувствия посаженным милиционерам. Ведь одно дело, если бы милиционеры перегнули палку с простым людом, а другое – поддали бандитам, которые грабили фермеров и даже подозревались в убийстве участкового.
Да, именно участкового!
Тут милиционеров хотелось оправдать.
Так истек март, ночью обсыпая землю порошей, а днем плюсовой температурой растапливая коросту льда, наступил апрель, а извещений о продолжении дела не поступало. И Федину все реже приходил на память город, пропитанный копотью металлургических заводов, с головастиком-памятником у парка.
Казалось, про дело забыли.
Но вдруг Федину позвонил его дружок, корреспондент милицейской газеты:
– Меня приглашает председатель Липецкого областного суда Макров.
– Сам председатель! А зачем?
– Я же накатал, что в елецком деле судьи неправы. А то всюду клеймят только милиционеров: камеру пыток устроили, надевают противогазы…
– Впускают сигаретный дым, – продолжил Федин.
– А не видят, кто пишет кляузы. Бандюки. На которых пробы ставить негде…
– И что, Макров не согласен?
– Не знаю…
– И ты что хочешь?
– А чтобы проехаться в Липецк. Бензин халявный. От Воронежа сто километров. Да и мне как-то…
– Страшновато?
– Да и это…
– Ты же подполковник милиции!
– Я журналист…
– Ну, ладно, поеду… Заодно разузнаю, что там с делом.
В побитом за годы службы в милиции «Жигульке» ранним утром они выехали за кольцевую Воронежа. Корреспондент – щуплый, одетый по гражданке подполковник, явно не похожий на матерого милиционера, крутил баранку машины, которая ехала дергаясь.
Федин сидел рядом и смеялся:
– Бензин на ментовской заправке заливал?
– А где же еще…
– Вот с водой и налили…
– А где у нас не воруют… – спокойно отнесся к вопросу корреспондент. – Позвонила секретарь: «С вами хочет встретиться…» Сначала говорила очень требовательно: «Вы не то написали! Вы…» Но когда я ей сказал, что я сотрудник милиции, тем более пишу по заданию МВД, у нее спесь поубавилась. И она стала назначать встречу…
– Не нравится, – съязвил Федин. – А как ментам в каталажке? Это им тьфу!
«Жигули» опускались в обычные для степного края ложбины и, ревя мотором, взбирались на горки, разгонялись до ста километров на ровной, как аэродромная полоса, дороге, уходящей на север.
Уже за спиной оказалась половина пути и впереди возникла развилка с дорогой на Липецк, как раздался звонок.
Корреспондент вынул сотовый:
– Слушаю…
– Андрей Владимирович! Сегодня Макров принять вас не может.
– Но как, вы же меня пригласили, – корреспондент специально держал сотовый на расстоянии от уха, чтобы слышал сосед.
– У него мать сломала ногу…
– А не врет? – сощурился Федин.
Причина выглядела неприятной, но веской, да к тому же и радостной: хоть так перепало начальнику судьи Африкалова.
Посовещались, путники решили все-таки ехать в Липецк и там выяснить, что с проверкой, назначенной по компакт-диску.
– Этим еще потешимся, – больше обрадовался адвокат, предвкушая, с какими наслаждением будет читать результаты проверки.
Машина свернула в сторону города металлургов, которым за оставшиеся пятьдесят километров и не пахло: стройные березки своей пятнистой голью тянулись вдоль полей озимых, которые почему-то казались ярче, чем на воронежской земле, и казалось, не будет конца степному раздолью.
Но вот горизонт истыкали трубы, которые непонятно как, но удерживали дымные полотнища. Липецк приблизился стеной однотипных высоток-муравейников и запруженной машинами дорогой. Поплутав по пологим улицам, «Жигули» вырулили к парку и стукнулись колесами в бордюр у Титаника.
В суде их огорошили. Худощавая, с собачьим оскалом, помощница судьи, вынесла два листка:
– Это заключение по проверке…
– Подписанное самим председателем Макровым, – посмотрел последний лист Федин.
– Да…
Он как-то небрежно расписался в том, что получил заключение, с торжеством победителя замер, предвкушая звуки литавр. И склонил голову к листу. И потекли слова о чьих-то объяснениях, самого Африкалова, секретаря суда, прокурора… Пробегал взглядом целые абзацы, желая скорее узнать ключевые слова о каре, о наказании, о плахе для судьи Африкалова! Этого Тропиканова: «объявить… понизить… уволить…». Только такое было возможно! И не поверил своим глазам: «в действиях судьи Африкалова нарушений не усмотрено…»
– Так что, приговор прочитан полностью? – ощерил рот Федин.
«… прочитан полностью…» – колоколом трезвонило в голове.
– Как это так?!
Он вернулся к первому листу и вновь погрузился в прочтение.
«Оказывается, секретарша судьи Африкалова сказала, что тот весь приговор зачитал слово в слово… Но как? Она же не могла стоять рядом с судьей и сверять!.. Прокурорша: «Все оглашено». Но судила об этом только по памяти… А судья три часа читал приговор! Так что, и прокурор все запомнила до запятой? Запомнили и бандюги, писавшие на милиционеров. Что, у всех у них феноменальная память? А диск-то с записью? Как с ним? Он: «не читается…» – нашел фразу в тексте.
«О, Боже!» – застучало в висках Федина. – Он и диск ни во что поставил…»
И смешались мысли: «Но отдай эксперту…. И он прочитает текст…. Установит голос Африкалова или нет?.. Он… Он….»
И застонало: «от-ма-зы-вает».
Стало понятным, почему у председателя суда «мать сломала ногу».
Он пошел ва-банк и расхотел встречаться.
– В Елец! – скомандовал Федин корреспонденту, махая листами. – Надо писать жалобу! На эту галиматью!..
Легковая заурчала по полям, которым было больше дела до урожая: взойдет ли он или нет, и если взойдет, то какой, нежели о том, чем были озабочены пассажиры «Жигулей». Машина неслась по распадкам, минуя заповедные склоны Галичьей горы, тихие церквушки на холмах, которые забыли, когда последний раз в них молились.
***
В Крылке – так в народе называли показательную елецкую, напоминавшую бастион тюрьму – «грели» кости десять милиционеров.
И вот одного из них вывели к адвокату:
– Ну, как наши дела? – спросил Федина его подзащитный, обросший ссутулившийся майор.
– Хреново…
Читая с майором заключение, Федин заметил то, что за спешкой пропустил: что судье Африкалову накануне оглашения приговора сделали операцию на деснах, и он мог нечетко произносить слова.
– О, Боже! – надрывно заржал Федин. – Он говорить не мог!
Фраза, которую тоже упустил:
– «Судья находился в возбужденном состоянии».
– У, сука! – побагровел майор, сжав кулаки.
– Еще какой! А как слушать речь больного? – вырвалось из адвоката на всю камеру.
Написанная под диктовку адвоката жалоба застыла на исцарапанном столе. Адвокат тупо посмотрел на майора. Еще накануне он не позволял себе и мысли, что в областном суде будут выгораживать судью, уж столь явным был его залет, а милиционеров в очередной раз «опускать». Федин тут подумал: «Как хорошо, что я сбежал из милиции (он уволился десять лет назад), и не угодил за решетку вот так, как эти. По навету бандюков! Не записали, что их били, подвешивали… Хотя за их дела стоило и четвертовать!»
В мрачном расположении духа Федин возвращался в Воронеж. Еще утром радость распирала грудь, а теперь ее не было и следа. Его и милиционеров и слушать не хотят! Снова уделали. Только теперь обухом председателя областного суда! И безлюдно чернели поля, яркая зелень озимых теперь померкла. Надежды адвоката вытащить милиционеров из тюрьмы казались тщетными.
Но Федин не был бы Фединым, если бы не пытался добиться своего. По ночам он подскакивал к компьютеру и по крупице писал. Вскакивал в час, в три ночи, когда осеняла какая-нибудь мысль. И вот родилось заявление аж на восьми листах, с такими выражениями, которые могли показаться неприличными любому, только не Федину. В нем он вылил свою душу и бичевал судей, не стесняясь сравнивать судью Макрова с самым темным студентом, который никогда б не подписал такую бездарную бумагу.
И вот заявление зазвучало в зале… Его обвинения, что Макров доверился Африкалову, что не проверил, мог ли тот вообще говорить (ведь после операции!), говорить, чтобы его понимали, а секретари и прокурор просто фантазеры, раз слово в слово запомнили шестьдесят страниц текста, теперь прижимали трех членов облсуда к спинкам кресел.
Когда Федин сказал о разбойниках, которые закатали милиционеров, блондинка в мантии оторвалась от спинки:
– Это мы разбойники?!
– Нет, я имею в виду тех, кто нападал на фермеров! Кого взяла милиция! Кто потом катал на милиционеров, – говорил Федин, думая: «На воре и шапка горит».
Шпарил.
Шпарил дальше.
Ожили, словно проснулись, другие адвокаты. Колосок-Виннипушок пустился в рассуждения, что представляет его диск с записью и как он может оценить поступки Макрова, который отмел все двумя словами: «диск не читается».
И все глубже утопала в кресле судья, у которой миловидность смыло с лица, подбородок выступил вперед мыльницей, а челюсть обрела линию подковы, выражение глаз сделалось ледяным. И даже приехавший с Фединым корреспондент, спрятавшийся в глубине зала, ощутил холодный пот по спине, так ему вдруг стало не по себе: «У, бульдожка!».
Но тут судья словно изменилась:
– Слушаем диск…
«Ура!» – стукнул в бок Колоска-Виннипушка Федин.
И все склонились над бумагами сравнивать голос с текстом.
Три часа в зале не было слышно мухи, лишь шелестели жалюзи на окнах, и гнусавый голос заливал пространство, который изредка прерывали охи:
– Это пропустил…
– Это не прочитал…
– Здесь нечетко…
Все убедились в том, что на самом деле судья Африкалов напортачил, не огласил весь приговор.
И что самое интересное – диск читается.
Но тут бульдожка нанесла удар:
– Никаких повторных проверок не будет…
– Так что, Африкалов чист, как стеклышко? – пискнул чей-то голос в зале.
– Как брильянт!
Федин хотел вскочить и разразиться пространной речью, но почему-то от неожиданности не хватило сил, чтобы подняться, как не хватило их у других защитников.
***
Федин выходил из зала побитым.
Москвич, как всегда, – посмеиваясь:
– А чего от них еще ждать?
Его можно было понять. Поездками он измотал все нервы: за три года судилища в Ельце он приезжал туда сто тридцать раз, чем мог попасть в книгу рекордов Гиннеса. И если бы он до сих пор все принимал близко к сердцу, его скосил бы инфаркт или он угодил бы в психушку.
Встревоженным вышел в коридор милицейский корреспондент. Как он ни старался остаться в тени, но его вычислили и именно теперь потянули к Макрову.
Он лишь как-то неумело помахал Федину, мол, жди.
Хозяин Титаника начал воспитывать подполковника:
– Что же вы! Не гоже так про судей.
– Нет, гоже, – огрызнулся корреспондент.
– Вы не понимаете, что нам тоже не сладко! – наливалась кровью мордочка Макрова.
– Милиционерам хуже…
Их похожий на прения разговор закончился тем, что уже Макров крыл последними словами Африкалова, который породил столько проблем; ругал милиционеров, которые не стали защищаться, а вот, одумались теперь, наняли адвокатов. Говорил, все глубже уходя в кресло, как будто ему было невдомек, что на милицейскую зарплату хорошего защитника не найдешь! И забыл про разбойников, «записавших» ментов. Видно было, что не просто «сломала руку его мать», но и что-то ломалось внутри председателя.
Сделавшись меньше ростом, но гордым вышел от Макрова корреспондент.
– А я уж думал тебя выведут в наручниках… – облегченно выдохнул Федин.
– Где наша не бывала…
И они заколесили по степным равнинам назад. Подполковник на ходу обдумывал репортаж, который решил дополнить встречей с Макровым; Федин тоже готовился к решительному шагу. Его терзало: что делать, если ему опять ткнули: «Адвокат, знай свое место!» И ведь не предложили ничего, скажем, вы адвокаты и милиционеры угомонитесь, а мы… Ведь могли ж и оправдать, и уменьшить срок, и отпустить на свободу… Но, нет, спрятались за стену молчания.
Несколько дней передышки ушли на то, чтобы Федину набрать форму, а корреспонденту отправить в газету очередной материал. И вот все снова съехались в Липецк. Еще накануне лил дождь и пронизывал ветер, опустив температуру до нуля, заставив одеться в осеннее даже самых закаленных, но с юга пробилось тепло, и зеленя радостно приободрились.
Теперь Федину не вспоминалось:
«Уделали судью!»
Не пульсировало:
«Как мы его, Тропиканова!»
Теперь собиралось то, что хотел бросить судьям, жалобщикам-бандитам, сказать милиционерам, которые смогли бы его услышать по линии проводной связи из Крылки, их женам, которые заполнили ряды в зале…
А что скажет он нехило, в этом не сомневался. Такое у него не залеживалось. Он Федин. Федин из Воронежа.
И лишь накатывало:
«А, думали – уделали адвоката!»
И началось.
– Переходим к прениям, – сказала скуластая блондинка, одернув мантию.
Первый адвокат произнес буквально десять слов, как будто крякнул, и сел.
«Это все выступление?» – скорежило Федина.
Второй стал заикаться.
«Вот почему он отмалчивался».
Теперь была возможность убедиться, кто из адвокатов кто.
Третий…
Четвертый – дедок – заборитонил, закашлял, схватился за грудь, и все подумали, что придется вызывать «скорую».
Бабулька поднялась. И как будто замяукала…
«Ну, полный…» – Федина затрясло.
Поднялся сосед слева: красавец с усиками, как у щенка, и уже как бы залаял.
Когда мандраж у Федина достиг кончиков пальцев, дали слово ему.
Он представил себе, что пусть он и не ратник на Куликовом поле, но все равно ступает на поле битвы, где отступать некуда. Позади позор…
Он смерил взглядом судей. И дрожь как придавило.
И открыл рот…
И попер…
От него досталось и жалобщикам-бандитам, один из которых с криком сломал палку, на которую опирался; судье Африкалову – услышь выражения адвоката, он бы вызвал его на дуэль; милиционерам, которые «спали в хомуте», а надо же было сразу защищаться; но больше всех прокурору – молодке с волосами до плеч, на которых синели капитанские погоны… Та выступала в елецком суде и была обвинителем здесь в областном…
Когда ручки у судей попадали на пол, а в дверях сжали дубинки приставы, боясь, что вот-вот зал взорвется, так накалилась обстановка, Федин сменил тон:
– … Входя в дом правосудия, я поразился той атмосфере строгости и мудрости, которая царит на этих этажах. Меня поразило обилие полотен с видами дорогого каждому здесь Черноземного края, и я подумал: здесь работают люди, которые любят свой край, думают не только о его прошлом, его настоящем, но и о его будущем. А человек, любящий свою землю, пропускающий каждую ее боль и каждую радость сквозь свое сердце, способен только на человечное решение.
Стоит ли после всего, что мы узнали, десятерым милиционерам оставаться за решеткой?
Стоит ли и дальше по липецкой земле ползти зловещей молве о том, как грабили фермеров бандиты, как убили участкового, который стал на их пути, как поймали грабителей, как они «записали» людей в погонах…
Или стоит прийти к итогу и если не погасить, то хотя бы притушить столько лет полыхающий пожар…
Уйдите в совещательную комнату с желанием принести мир! Потушить огонь. Вынести мудрое решение…
Даже Петр Первый, чей памятник стоит рядом с судом, он не только карал, но и миловал!
***
Федин сел в гробовой тишине.
Суд объявил перерыв. Если бы судьям пришлось уйти сразу в совещательную комнату, то мало кто сомневался, что они пойдут под глубоким впечатлением от выступления адвоката, который не ограничился парой слов, не заикался, не «кряхтел», не «мяукал», не «тявкал», а горел…
Но прошел перерыв, и впечатление от слов Федина как выветрилось. Все превратилось в обыденщину, спустив всех с той высоты, куда старался поднять всех Федин.
Немного поднял тонус москвич, но его уколы только завели судей.
После нытья потерпевших и тонюсенького голоска прокурорши суд удалился в совещательную комнату….
Все замерли.
Кто-то говорил:
– Оправдают…
– Да вы что? – как всегда удивлялся москвич.
Заика твердил:
– От-п-п-п-п-устят-т.
Дедок:
– Скостят пару лет…
Бабулька молча выложила на стол нитки и стала вязать.
А Федин не знал что сказать. Он сделал свою работу, а вот оценить ее предстояло тройке судей в мантиях. О качестве выступления Федина никто из коллег и не обмолвился, лишь корреспондент намекнул:
– Твое выступление было не хуже…
Какое имеет значение для милиционеров, чье выступление лучше, чье хуже? Какое значение для бандитов? Федин поразился, что даже родственники его подзащитного не подошли и не поблагодарили. А ведь ему хотелось теплого слова. Но все, словно сговорившись, молчали.
В горле у адвоката запершило.
И тут он понял, почему никто и не вспоминает о нем: все ждут финала. Это как на скачках, трибуна взорвалась от того, как один обошел другого, и замерла.
Голос блондинки зазвучал натужено. Его сменил быстрый голос судьи слева, потом голос другой тарахтелки справа, и так по нескольку раз, пока все не услышали, что не оправдали, не скостили срок, не отпустили, а… а… а….
С кричащим, рвущимся наружу «А-а-а» выскочил на порожки суда Федин.
– Ты чего как ужаленный? – следом появился Колосок-Виннипушок.
– Да ведь, да ведь… Приговор оставили в силе… – провыл Федин, распустив галстук.
– Ну и что? – скривился.
– Да как что! Вся наша работа насмарку…
– Во, невидаль!.. Ты где находишься?
– В Липецке…
– То-то! В Липецке с липовой юриспруденцией…
Тут и Федину не оставалось ничего, как самому засмеяться. Он смотрел на памятник Петру Первому, который казался памятником не царю, а судье Африкалову, который как бы направлялся в парк, – и ничего не понимал. Так его трясло. Трясло от душераздирающего хохота.
Куда только адвокаты не жаловались, куда только не писали. Но им все-таки бросили отступную кость: лично Макров всем милиционерам сократил срок вдвое, а четверых даже выпустил на свободу, но все равно никого не оправдал. Елецкого же судью Африкалова перевели в областной центр, и он теперь восседал в кресле напротив памятника. А у Федина адвокатский пыл поугас: отныне он ходил в суды в джинсах, без галстука и в кроссовках, и ничего с этим поделать не могла его жена.
Михаил Федоров
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
