Если говорить откровенно, то воспоминания долго писать не хотелось. Они уж как-то окончательно отделяют живое от ушедшего. А ведь все еще кажется, что мы вместе, с ним, переговариваясь ведем какое-то общее собрание, конференцию, круглый стол, что он со сдержанным гневом объясняет необходимость принятия документа о защите русской культуры, что ведет он очередной поминальный стол, в память расстрельных героев осени 93-го… Вот откроется дверь, вот зазвенит телефон и послышится его тихий, внимательный голос: «Как себя чувствуете?..» Мы-то еще чувствуем…
«Империя звезд, теперь твоя империя…» – сказал в своем памятном стихотворении Владимир Костров Эдуарду Володину. Да и у Сергея теперь своя звездная империя, но и пребыванием здесь, у нас, в земной гуще жизни он не тяготился, рассеивал тьму, собирал людей, пробуждал к действию. Корреспондент, вводящий в обиход термин «русская партия», усиленно допрашивал меня: «Как она была организованна, какова структура, кто руководил?» Я растолковывал ему: не было никакой организованной структуры, не было избранных вождей, не проходило никаких съездов. Но партия, если хотите, была. Было соединение, движение людей, смыслом жизни для которых была Россия. А руководители не избирались, они возникали, вырастали из «общего русского дела». Причем из разных его направлений, из разных отрядов, из разных созидательных действий. Возможно, некоторые и не причисляли себя к руководителям, а просто к «Дела Делателям».
Без сомнения, к таким вдохновенным руководителям принадлежал Сергей Артамонович Лыкошин, наш Сережа. Он не претендовал на выдвижение в высшие эшелоны, не стремился к наградам, почестям. К сожалению, многое ему и не додано, не отмечено, не замечено. По своей природной, и даже болезненной, скромности, он от многочисленных знаков почета и уважения отказывался, чем был не созвучен для многих деятелей современного общественного мира, для нынешних «щипачей» и не мыслящих свою деятельность без многообразных поощрений, хоть в у.е., хоть в недешевых подарках. Сергей Лыкошин был безусловным духовным лидером. Был и по знаниям и по глубинному пониманию всего того, что происходило в нашем мире, по пониманию причинных связей и следствий процесса разрушения нашей страны, по причине неколебимой уверенности в духовной победительной миссии России. Был по тому умению собирать умных, деятельных, самоотверженных людей, вместе с которыми продумывал пути движения, методы защитных действий, созидательных акций. Был и по согласию нести бремя власти. Нет, не той, которая ставит на первое место получение привилегий, прибыли, обретение богатства, а той тягловой, грошовой в оплате, обрекающей руководителя на полубедность и на полную самоотдачу.
Таких, конечно, любят и признают лидерами, но иногда бессердечно и беспричинно эксплуатируют, используют, не возмещая душевных и духовных сил. Боюсь, что все мы не оберегали Сережу от его психологических и физических перегрузок, хотя он это и не показывал. И без возражений мчался в Якутию, Омск, Уфу, Ирак, Краснодар, Крым, Тирасполь, Орел, Смоленск, Чечню, Дамаск, Тунис, Иорданию. Да куда только не выезжали мы за эти десять лет, во время которых мы вместе работали в Союзе. Но поездки-то были не туристские, а прорывные, сложные, порой опасные. Если в Орел, то это означало, что мы на этой земле вместе с губернатором Егором Строевым утвердили заповедник русской литературы, придумали спасительные литературные премии, обозначили город Орел как «третью литературную столицу России», проложили дорогу к первому вне пределов Москвы Съезду писателей России. Если в Тирасполь, то это был подлинный бой за соотечественников, отстаивание их прав, их русской, славянской самобытности; их, то есть, нашего языка. Если в Сирию, то это утверждение дружеских российско-мусульманских связей, вопреки раздуванию конфликтов и междоусобиц, если в Якутск, то это оборачивалось, после его и нашего приездов, дружелюбием, многогранным знанием литературы северных народов, созданием премии «Алроса»; если в Гудермес, то в гущу боевых действий, к омоновцам и собровцам, в чеченскую школу. Полет и результаты этого пленума «во стане русских воинов» были потрясающими. С точки зрения сердечной связи с нашей Армией и перелома в отношениях с чеченским обществом. Мы привезли в армию и школы по сто томов Пушкина, мирное послание Патриарха и одобрение Верховного муфтия Т. Таджуддина. Прилет писателей с Пушкиным как бы означал – войне конец, хотя военные действия не кончались.
Во всех этих и других стратегических действиях Союза писателей Сергей всегда был рядом, всегда тщательно готовился к Действию. Я просил его подумать перед пленумом, встречей о том, кто должен участвовать, выступать, каков должен быть результат от наших усилий и во всех случаях он знал смысл совершаемого нами. Поэтому почти всегда, после того, как я открывал пленум или конференцию, он вел ее дальше, тактично выбирая выступающих, комментируя, давая направление обсуждению, сглаживая конфликты. Это его умение держать нить дискуссии, не взрывая ее ни жесткостью, ни хаосом, знание процедуры делало его подлинным, как нынче принято говорить, спикером. Недаром его приглашали вести собрания и в Литфонде, и в Московской писательской организации, и в различных обществах и фондах. А он вез и вез. А его нагружали и нагружали. Личными просьбами, общественными поручениями, земляческими запросами. Да он и сам брал и брал на свои плечи, на свое сердце, на свою душу обязанности, поручения, дела, нагрузки, ибо как никто другой понимал миссию Союза писателей России, его смысл, духовно-патриотическое служение. Это ведь совсем недавно один очень высокий чиновник сказал: «Ваш Союз оказался неким негосударственным идеологическим центром, своеобразным отделом пропаганды, соединяющем духовные, патриотические, эстетические, державные нити в обществе». Он сказал, что другого такого центра нет. Возможно. Но тогда, в 90-х, какими только определениями, эпитетами не наделяли Союз. Он и «наследие тоталитаризма», он и «красно-коричневый», «всегда вчерашний», он «сборище шовинистов, антисемитов, неудачников». Союз же занялся созидательной, соединительной работой, поиском новых возможностей, поддержкой опытных, известных и молодых талантливых. И Сергей был в числе тех, кто это придумывал и осуществлял. Его нередко называли «начальником штаба».
Да, он был безусловный стратег «русского литературного, державного» направления. Нет, отнюдь не литчиновник, а человек широчайшей эрудиции, впитавший множество знаний из разных сфер науки, культуры, литературы.
Помню в общем-то рядовое для него выступление в Аксаковской гимназии в Уфе. Выступили все мы, кто был в делегации. Любознательные школьники встретили хорошо. Последним выступил Сергей Артамонович. Он говорил о Христианстве, о святых местах Ближнего Востока (где он недавно побывал), о пересечении там мусульманства и Православия. Я даже забеспокоился, поймут ли школьники? Но он говорил ярко, сочно, выразительно, убедительно. С цитатами (на память) из Священного писания, апостольских посланий, трудов первосвятителей, отечественных историков и просветителей. Потом я сказал ему, что это было какое-то показательное выступление. Он смутился и сказал: «Да нет, вспомнилось как-то все». А гимназисты и учителя встали и долго аплодировали ему.
В разных других местах время на аплодисменты не хватало. А он и не ждал их, а работал, тянул, увлекал. Нет, не смогу я сейчас написать воспоминания. Так, штрихи некие, выражающие боль от утраты человека, сотоварища, друга, которого никто уже не заменит. А он так необходим для меня, для нас, для Союза писателей, для литературы, для России.
Валерий Ганичев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
