С одним товарищем пришел на заседание серьезной организации. Вопрос повестки дня глубокомысленно обсуждался, каждый из выступающих о себе, естественно, думал, или, скажем, мнил высоко. Каждый представлял из себя довольно своеобразный художественный тип. После заседания мы вышли, переглянулись и изрекли: «Да, Пушкин наше все, а Гоголь бессмертен».
Велик, велик Николай Васильевич, не только в прошлом, но проницательным взглядом пронизывал настоящее и, возможно, будущее. Архитип-то остался!
ЮМОР И ГУМОР
Эти два слова стоят у меня в книжечке вместе, потому что одного смысла, но оттенки всё-таки есть. Юмор широк, разливист, может касаться всего. Иногда тоньше, иногда покрепче и на грани.
Гумор — хитроват, более кажется наивным, но столь же задирист и глубоколысле, смешлив и поучителен.
Юмор — это по-украински гумор, а гумор — это по-русски юмор.
Вот так на просторах Сибири, где я жил, в первопрестольной Москве и в зелёных полтавских садочках, в бескрайних таврических степях, у корабелов города Николаева и в хитровато прищуренных глазах киевлян проглядывались и юмор, и гумор.
Два народа умели пошутить над собой, да и друг над другом, а уж если над ворогом, то пощады не давали. Чего только стоит одно письмо турецкому султану от запорожских казаков всех национальностей.
Вот и получал я этот хохочущий и целебный нектар с цветков России и Украины, от хохлов и кацапов, чьи прозвища давно уже не царапались, а выражали больше задиристую насмешку. Украинцы и русские давно создали улыбчатый союз, а может даже всепобеждающий блок, что посильнее всякого НАТО.
Но в этой книжице оказались некоторые народные высказывания, что могут вполне стать афоризмами, а при случае, могут быть и выбиты на скрижалях. И тогда станет ясно, как умели думать, шутить и фантазировать наши предки и современники, и вполне закономерны русские и украинские, да и всех народов, весёлые фестивали, дни смеха и улыбки, которые можно проводить не только в Одессе (но и там тоже).
В этой книжечке собраны выражения, высказывания, забавные истории и ситуации, с которыми мне лично удалось столкнуться, услышать, которыми делились со мной знакомые и близкие в школе, в университете, на комсомольской работе, в издательском деле, на державных дорогах власти, в писательских буднях, да и просто на отдыхе или на прогулке. Тут и мудрые высказывания стариков на ферме и провинциальных патриотов, вождей и людей, не претендующих на руководство. Рассказы с хитрым прищуром и наивная смешная простота, в которых я никого не хочу осмеять, а улыбнуться вместе с ними.
В заключении три очерка с шутливой интонацией и, пожалуй, исследование о русском смехе.
Автор — человек серьёзный и не балагур, но любитель народных усмешек и мыслишек.
Обовьязково обманють…
В юности я пытался быть лектором, да и был таковым в ЦК Комсомола Украины и в Николаевском обкоме комсомола. У меня в запасе было три лекции (отпечатанная одна об истории комсомола), вторая была о международном положении (это дело я любил) и третья, пользующаяся наибольшим успехом у девушек-доярок, где приходилось часто выступать на фермах. Девушки задавали вопросы, каверзные для лектора: «А якщо вона (то есть другая) приходит и хлопця заманюе? А це дружба называется?» Лектору приходилось выкручиваться, объяснять на классических примерах литературы. Но это не помогало. Дружба — дружбой, а любовь — любовью.
Старики, скотники и механизаторы усаживались плотно на первых рядах и хотели до глубокой сути разобраться в международных делах. А были они часто люди «подкованные» и бывалые. Служили раньше в армии, слушали политинформации, а некоторые даже воевали — так что «политику» знали и шагами измерили.
Помню, когда, приехав, объяснял очередную денежную реформу — хрущёвскую. Раньше, при Сталине, бывало всё ясно: цены понижают — хорошо, но мало. А тут реформа была связана с 10-кратным понижением цен и зарплаты. Вроде бы ясно: всем поровну и одинаково ниже. Я с комсомольским энтузиазмом объяснял это на очередной ферме. Сидевший на первом ряду, повернувший ко мне ухо дед, недоверчиво покачивал головой. Я начал кипятиться: ну, все объясняют нам в правительстве, что ясно, как десять к одному: если понизятся цены, то понизится и зарплата — всё станет дешевле в десять раз. Дед снял кепку, чтобы лучше слышать, но всё равно покачивал головой. Я начал сердиться, покраснел, размахивал руками, но дед, вздыхая, согласия на такую реформу не давал. Как будто кто-то его и спрашивал. Потом, видя, что я совсем удручён и расстроен, махнул рукой, встал и грустно, как бы наущая и жалея, мне сказал: «Ну, сынок, ладно, хай буде так, но не знаю де? Не знаю як? Но обмануть! Обовьязково обмануть! Вот это «обовьязково» (обязательно) обманють!» научило меня на всю жизнь, показало всю необязательность и обманность многих реформ. Не знаю де? Не знаю як? Но обманють! Обовьязково обмануть!
Наши дети крупнее
В 70-х годах во главе делегации молодых советских людей я поехал в США. В делегации, скорее в группе, были ребята из Грузии и Литвы, а также группа комсомольских активистов и журналистов из РСФСР. Советскими почему-то называли себя только русские ребята, а грузины гордо и громко произносили, что они грузины, а литовцы, правда, потише, что они литовцы. Русские, как и сегодня, затолканные в понятие «россияне», не стеснялись, что они советские. В делегации была девушка из Иркутской области, секретарь комсомольской организации, строитель, кажется, даже на кране работала. Ну, в общем.из Иркутска тогда не так часто в США ездили, и я представляю, как её наставляли перед отъездом в обкоме комсомола, возможно, и в обком партии вызывали. Надя была девушка красивая, смотрела на мир уверенно. Но везде, где мы побывали — на заводах, в комбинате питания, на стройке, в гостинице гордо говорила: «А у нас в Братске лучше, а у нас в Иркутске красивее». Журналисты наши такой же ехидный народ, как и сегодня, над ней подтрунивали. Я решил как-то её подзащитить, утихомирить насмешников. Сказал ей: «Знаешь, Надя, тут, в Америке, тоже что-то хорошее есть, ты присмотрись — может полезное что-то или красивое». Она подумала, согласилась вроде бы. В Чикаго мы были в муниципальном детском садике, разукрашенном, с массой игрушек, сменной одеждой, невиданное количество фломастеров (у нас они тогда только появились). Выходим, журналисты жмутся к Наде. Что скажет? Она подходит ко мне, минуя их, и громко говорит: «Валерий Николаевич, неплохой детский садик, неплохой, опрятный! Но вот, что я Вам скажу…»Все напряглись.«Наши дети крупнее!». Все задумались и хохотнули. Я же подошёл к ней и поцеловал.
В колгоспи должен быть порядок
В 1990 году я в составе делегации Союза писателей России был на декаде русской литературы на Ставропольщине. В переполненном зале вышел и рассказал о книжке «Адмирал Ушаков», которая вышла в серии ЖЗЛ. Зал внимательно выслушал, но видно было, что аудиторию волновали проходящие перемены, разрушающая перестройка, и я вспомнил недавно рассказанную историю.
Вся страна знала известного председателя колхоза с Одессщины Макар Посмитного, дважды Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета, в общем, по тем времена парламентария.
Он неоднократно бывал за границей, человек был авторитетный, и вот недавно его взяли в составе делегации Верховного Совета в Англию. Пригласили в ЦК, рассказали о наших связях, о британских делах. С докладом в Англии Посмитный не выступал. Но англичане пригласили его на Би-Би-Си, и корреспондент с ехидной улыбочкой задал первый вопрос Посмитному: «Скажите, пожалуйста, господин Макар Посмитный, как у Вас относятся к демократии?» Макар Иванович погладил усы и спокойно и рассудительно ответил: « Демократия — це дело хорошее. Демократию мы любим и уважаем, — потом подумал, что-то вспомнил, ударил кулаком по столу и ответствовал, — но у себя в колгоспи я люблю порядок!»
Аудитория в Ставрополе взорвалась аплодисментами, всем в области, недавно возглавляемой Михаилом Горбачёвым, хотелось порядка. Но таковой так и не наступил. А в союзном колгоспи (колхозе), конечно, рядом с уважаемой демократией должен быть порядок.
Стриптиз на удочку
Югославия. 1962 год. Приглашён в город Дубровник на совместный югославско-американо-русский семинар о международных делах. Сделал чёткий доклад о нашем миролюбии, предварительно показав его в КМО (Комитет молодёжных организаций). Сходил днём на пляж, надел, к некоторому удивлению американцев, плавки с завязывающимися сбоку тесёмками. А у американских коллег были какие-то космические одёжки. Ну, да ладно, и в наших плавках в глубину Адриатики нырять можно. Вечером югославский руководитель Союза студентов (а я шёл по разряду студентов МГУ) пригласил проехать по ночному Дубровнику. Я с осторожностью согласился. Отношения с Югославией налаживались, но не всё ещё было ясно. Известен был анекдот того времени о том, как едут Хрущёв, Кеннеди и Тито по дороге. Кеннеди включает правый поворот и поворачивает направо. Хрущёв включает левый поворот и поворачивает налево, а Тито включает левый поворот, а поворачивает направо. В общем, мы не знали тогда, куда поворачивает Югославия, хотя и сами неизвестно куда рулили. Студенческий лидер, однако, был довольно гостеприимным и дружелюбным, завёл в один бар, где играл оркестр, во второй, где выступала какая-то шоу-группа, а потом спросил: «Хотите посмотреть стриптиз?» Честно говоря, я не знал что это такое, а спрашивать не хотелось. Кивнул неуверенно головой. В полутёмном зале нам принесли джин с тоником. Заиграла музыка. Вышла девушка и неожиданно для нас стала раздеваться. Да и не вульгарно, а подавая удочку, чтобы посетитель снял крючком ту или иную одёжку. Вот уже кофточка снята, вот юбочка, кто-то зацепил за бюстгальтер. И вот, грациозно приплясывая, она направляется к нашему столику. В голове пронеслось: завтра зловредная югославская «Борба» или ещё хуже «Политика» даст фотографию, как советский студент раздевает ночную диву в кабаке. Это было ужасно! А она действительно подходит к нашему столику и протягивает мне удочку — снимай. У меня оказалась блестящая реакция, я сказал: «Ну, хозяева это умеют делать лучше нас», — и протянул удочку студенческому лидеру, который спокойно и неторопливо снял удочкой трусики. Бокал с джином я поспешно выпил. Фотография советского студента в югославской «Борбе» не появилась, и на стриптиз я больше не ходил.
Не с той стороны
Марина Журавлёва, секретарь комсомола, симпатичная женщина, одевающаяся со вкусом и по современным тогда меркам, приехала в студенческий Харьков, ибо она и отвечала в комсомоле за студентов. После походов в вузы и встреч обкомовцы вывезли Марину на берег Донца, где зажгли костёрчик, ожидая уху. Марина, которая сидела с ними в коротенькой юбочке, коленки её, естественно, обнажились, и на одно из них сел комарик. Простодушный и довольно услужливый секретарь по работе с сельской молодёжью закарпатец Вася Ярошовец развернулся и довольно увесисто хлопнул по коленке, пошутив при этом: «У нас кажуть: видкиля комар прилетив, то оттуда и жених буде». На коленке лежал прибитый комар, да виднелось красное пятно от Васиного шлепка. Марина, интеллигентная ленинградка, сначала опешила, а потом сказала: «Я очень рада, Василий, что комар не с вашей стороны прилетел». А Вася потом долго повторял: «Вот эти ленинградки, с ними и пошутить нельзя». Ясно, что после этого визита Марина к харьковчанам больше не ездила.
Наши боги сильниЙше…
В издательстве «Молодая гвардия» было много интересных людей с разными жизненными историями и ситуациями. Вот пришла к нам известная до войны, да и после Мария Демченко. Она была известной свекловодкой, получившая 500 центнеров с гектара. За это Сталин лично вручил её орден Ленина. А случай она рассказала поучительный. Получив орден, она приехала в село и сказала родителям: снимайте икону и вешайте портрет Косиора (был такой первый секретарь ЦК компартии Украины). Косиора повесили. Через год его арестовали. Батька с вопросом посмотрел на дочь. Мария неуверенно сказала: «Давай повесим туда портрет Постышева, который стал первым секретарём ЦК компартии Украины». Через год Постышева тоже арестовали и расстреляли. Отец вздохнул, пошёл в чулан, достал икону, не злорадствуя, повесил вместо Постышева и негромко сказал: «Ни, дочка, наши Боги сильнийше».
Сценку эту Мария в книжку не вставила, но слова народные - «наши Боги сильнийше» - были убедительны.
Маршал на коленях
Из Николаева меня послали на конференцию Одесского военного округа. Командующим там был генерал армии танковых войск Бабаджанян. Он выступил перед комсомольцами и встретился с нами, представителями областей, входящих в округ. Так мы и познакомились. В Москве он уже был маршалом. Я предложил ему написать книгу о войне и воспитании танкистов. Маршал писал с энтузиазмом, приезжал в издательство. Это было событие: не каждый день в издательстве был маршал, хотя и бывали. Он зашёл ко мне в кабинет, рассказал, как пишется, и заметил, что я держусь за поясницу, участливо спросил: «Что, болит?» «А ты знаешь, как вылечить?» «Смотри!» Маршал встал на колени, сразу поднялся, потом ещё раз встал на колени. И тут открылась дверь, и вошёл наш боевой фотограф Михаил Харлампиев и, как всегда, с фотоаппаратом. Сразу же сделал щелчок и вот — потрясающее фото: маршал на коленях перед издателем. Бабаджанян не спеша встал и показал кулак. «Если фото появится — танки в издательство введу». Михаил был фронтовиком, твёрдость и непоколебимость танкистов знал, поэтому сказал: «Засвечиваю, товарищ маршал», — и щелкнул объективом. И уже выходя, сказал: «Я бы эту фотографию за миллион рублей продал». Маршал хохотнул: «Я бы и сам за миллион продал».
Каждый платит за себя…
Моя первая поездка за рубеж была из Николаева в Австрию в 1959 году. Я с группой молодёжи был направлен в Вену по списку молодёжной туристической организации «Спутник». В Вене был первый фестиваль молодёжи и студентов за пределами социалистической системы, и нам предстояло почувствоватьатмосферу в обществе и среди молодёжи.
В Вене мы были на встречах с австрийскими комсомольцами, в знаменитомШенбурге иПратере. Многое понравилось, но кое-что было явно проявлением капитализма. Ну, например, денег нам почти не давали, а туалеты были почти всегда платные: приходилось терпеть до гостиницы. А утренний завтрак возмущал крепких ребят с Украины: булочка, кусочек масла, чашечка кофе и крохотная баночка джема. И всё! Так принято. А где же яичница, или кусочек сала?
В завершение встречи нас пригласил в кафе переводчик, сказав: «Мама хочет посмотреть на советских». Посидели, выпили по чашечке кофе, мама на нас посмотрела, официант принёс счёт: четыре шиллинга. Положил один шиллинг переводчик, переглянувшись, мы положили вдвоём по последнему шиллингу, мама расстегнула сумочку и аккуратно положила шиллинг. У нас широко раскрылись глаза. Переводчик, по-видимому, предусматривая реакцию, сказал: «У нас каждый расплачивается за себя». «И мама тоже?» «И мама тоже», – глухо объяснил переводчик.
Проклятый капитализм, об этом я написал в комсомольской областной газете. Правда, туалеты у них были чистые.
Муж принял это сообщение с пониманием
В отделе пропаганды ЦК ВЛКСМ мы собирались после больших поездок и обсуждали итоги. Я гордился, что по моей записке, направленной даже в ЦК партии, город Комсомольск-на-Амуре был награждён орденом. Это было событие, особенно когда ему вручали этот орден. Но я не мог там быть. В эти дни была встреча молодых писателей в Вешенской у Шолохова, которую я организовал. Туда приехал наш инструктор Слава Гурьев, замечательный мыслитель и создатель целого ряда афоризмов. Он доложил, как прошёл праздник, какое было веселье и радость, какой яркий был фестиваль, но от выстрела ракеты, которая упала в толпу, погибла женщина. Повисла гнетущая тишина. Люся Милянчикова с ужасом спросила: «А как муж?» Слава помолчал и, подбирая слова, сказал: «Муж отнёсся к этому с пониманием». Ну, в общем, и смех, и грех. А Слава прослыл женоненавистником, хотя и женщина, как выяснилось позднее, выжила.
По газонам не ходить
В санатории Красиво на Белгородчине всё сверкает и сияет, цветёт и пахнет. По отведённой территории гуляют яки, антилопы, пони, есть даже два медведя. В прудах плавают лебеди, гуси, утки. На ветках и в клетках сидят фазаны, павлины, куропатки, сверху, со своего роста, на них глядят страусы. Да, в общем, чего и кого тут только нет.
Когда мне звонят из Москвы и спрашивают: какой курс лечения я принимаю, то, в зависимости от времени года, говорю: «Прохожу курс «тюльпанотерапии», «розовые воздушные ванны» или «рябиновые успокаивающие капельницы»». Человек необычайной и во все проникающей энергии, генеральный директор этого райского хозяйства, где несколько лечебных корпусов, масса медицинских кабинетов и сверхвежливый, красивый и заботливый персонал, Галина Дмитриевна Черкашина — заботница от Бога и губернатора Савченко, который только приговаривает ей: «Смотри, только не хуже, чем в Швейцарии, обойди по услугам Испанию, дай фору Сочи и Ялте». И каждый год в санатории что-то прибавляется: и зимний сад, и корпус для научных конференций, деревянные, лепные домики, банный комплекс на берегу речки Псел и блистательный аквапарк, и новые пруды, и водоёмы, виноградные пол,я и закрытые, и открытые клубничные плантации. В общем, чего тут только нет. Народ не успевает следить за новациями.
Решили там в потаенных местах выставить всякого рода фигуры. Так встала на клумбе в окружении приземистых кустов фигура Венеры Милосской. Ну, не оригинал, конечно, но довольно приличная копия. Уборщица, которая убиралась вдоль дорожек парка, ещё вчера фигуру не видела и настойчиво предложила ей покинуть клумбу. Та, естественно, продолжала стоять. Уборщица решительно потребовала уйти с клумбы, а потом воскликнула: «Вы же знаете, женщина, что по газонам ходить нельзя!» Стоявший рядом народ захохотал, а тётушка, наконец, увидела, что это скульптура, махнула рукой и сказала: «Всё равно по газонам ходить нельзя».
А у Вас гирше…
Приехав из Москвы, приветствую в Киеве моего друга Бориса Олейника в связи с 60-летием в актовом зале «Украина». Годы напряжённые, с одной стороны, резко выступают «свидоминезалежники», с другой — «отпетые патриоты», а плоды народного труда делят «новые русские» и «новiукраiнцi», но в основном, «старые евреи».
Я начинаю слово: «Приветствую Вас, Борис Ильич, от секретарей Союза писателей России — Бондаренко, Дорошенко, Барановой-Гонченко…». В зале смех: вот на каких ресурсах человеческих живут москали. Я продолжаю: «А также от Юрия Бондарева, Михаила Алексеева. Валентина Распутина, Василия Белова, Владимира Карпова, Петра Проскурина …» В зале аплодисменты.
***
На фуршете Борис Олейник благодарит: «Я тоби бажаю счастя, Валера, повнои хаты, добрых людей и щоб сала було богато…, — потом хитро прищурился и закончил, — но я же хохол и хай у мене буде теж все це, но трошки бильше». Хохочем. Я отомстил: «Вот ко мне недавно позвонил Миша Шевченко (секретарь письменников Украины) и спросил: «Ну, як там у вас в Москви?» «Плохо, Миша, плохо». «Ой, тай у нас погано». «А як влада?» «Да, какая там власть, бандиты с большой дороги!» «Ой, тай у нас теж саме!»«А як президент?» (Ельцин недавно расстрелял парламент, в стране олигархический разбой.) Я говорю: «Хуже некуда». «Ой, и у нас такий же!» Потом помолчал и сказал: «Ни, у вас ще гирше». Всё-таки патриот Украины Миша. Посмеялись тоже.
Истории про Сталина
Засядько НОРМУ знает…
Нашим автором в «Молодой гвардии» был светлый и весёлый поэт Феликс Чуев. Отец у него был лётчиком, погибшим во время войны, и Феликс был влюблён в авиацию. Но главная его и бесстрашная любовь в те времена была любовь к Сталину и как руководителю государства, и как человеку великих масштабов, и как рачительному и внимательному человеку, и как экономисту и философу, и как хозяину и человеку техники, науки, культуры. Он мог говорить о нём часами, подвергаясь осмеянию, оплевыванию и даже общественному порицанию. В этой любви и восхищении ничто не могло его остановить. Он знал все факты биографии, встречался с военными, изобретателями, государственными деятелями, бескомпромиссно выступал с опровержениями антисталинских высказываний, хотя зачастую у него не хватало, да и не могло быть исчерпывающих аргументов. Он записал тогда то, что никто не мог сделать: беседы с Молотовым, Кагановичем, Головановым, маршалом Рокоссовским и многими выдающимися людьми сталинской эпохи. Сейчас это бесценные документы. Но ещё он был неистощимым балагуром, знавшим много придуманных и истинных историй и анекдотов о Сталине. Мне запомнились, по крайней мере, три из этих историй. Феликс рассказывал:
— Это было до войны. Одна из шахт в Донбассе постоянно давала план или даже превышала его. Он попросил вызвать директора этой шахты. Прибыл гигантского вида шахтёр, который и организовал эту работу. Это был Засядько. Сталин расспросил его обо всём, а потом задал вопрос: «Товарищ Засядько, а вы водку пьёте?» Тот ответил: «Конечно, пью». «А стакан можете выпить?» «Могу». «Наливайте». Засядько налил и выпил. «А второй можете выпить?» «Могу и второй». «Наливайте и пейте». Засядько выпил. «А третий можете выпить?» Засядько вытер губы и сказал: «Нет, Засядько норму знает». Сталин отпустил его, а через несколько месяцев предложил назначить его наркомом угольной промышленности.
На Политбюро произошло обсуждение. Каганович сказал: «Засядько же крепко выпивает». Но Сталин возразил: «Нет, товарищи, Засядько норму знает».
Ну и шуточки…
Второй не знаешь, куда отнести: то ли к шуткам, то ли к издевательствам. Феликс относил его к шуткам. Носенко в то время возглавлял один из оборонных комитетов. Однажды, находясь в Кремле в 1943 году, он увидел Сталина, который проходил мимо и сказал ему: «Носенко, а ты ещё не сидишь?» Носенко пришёл домой ничего не сказал жене, но попросил подсушить сухари, приготовить смену белья и положить всё в чемоданчик. Проходит месяц, два, полгода. Носенко снова в Кремле в 1944 году, получает задание и слышит снова реплику Сталина: «Носенко, а ты до сих пор не в тюрьме?» Бедный Носенко пришёл домой чёрный, перепроверил чемоданчик — там всё было готово, как и прежде. Месяц, два, пять. Победа. На заседании Политбюро Сталин всех поздравляет, благодарит за работу и, обращаясь к Носенко, говорит: «И мы ещё находили время для шуток, так, товарищ Носенко?»
Ну и шуточки, после которых надо было сушить сухари. И Феликс заразительно смеялся.
А Варшава была
Ну и международный, который надо бы постоянно напоминать полякам. В 1945 году в Москву из Лондона приехала делегация с эмигрантским польским премьером Миколайчиком. Надо было определить новую границу по, так называемой, линии Керзона, установленной после Первой мировой войны. Миколайчик кипятился, требовал установить границу по линии 1939 года. Сталин был спокоен: советские войска не только почти освободили Польшу, но вели наступление на Берлин. Западные земли Украины и Белоруссии, конечно, отходили Советскому Союзу (о чём надо постоянно напоминать бандеровцам и западенцам, чьи войска участвовали в борьбе с нашей армией). Миколайчик воззвал: «Отдайте нам Львов! Он ведь никогда не был русским городом». (он был в подчинении Австро-Венгрии). Сталин спокойно выслушал его и сказал, раскуривая свою трубку: «Львов не был, а Варшава была». Возражать было бессмысленно. Вот эта державность и привлекала Феликса.
Загадочное и таинственное слово
В 1929 году, как рассказывал мне один застарелый украинофоб, секретарь ЦИК Украины Скрынник решил начать украинизацию населения, которое, как и сейчас, в большинстве своём говорит по-русски. Он обратился к «Всесоюзному старосте», Председателю ВЦИК СССР Михаилу Ивановичу Калинину с просьбой выделить средства на эту кампанию. Калинин спросил: «Сколько тебе надо, ведь у нас идёт усиленная индустриализация?». Скрынник сказал, что надо один миллион золотом. Калинин всплеснул руками: «Да ты что? Скажи, как по-украински будет голова?» «Голова». «А рука?» «Рука». «А нога?» «Нога». «А спина?» «Также спина». «А жопа?» «Так жопа будет срака». «Так что, я тебе на сраку один миллион должен дать?Нет, давай будем проводить индустриализацию».
***
Действительно, с этим словом какие-то странности. Учительница спрашивает:
— Назовите дети слово на букву «ж». Ты, Леночка.
— Жук, Мария Ивановна.
— Правильно. А ты, Вася.
— Железо.
— Ну, тоже правильно.
— А ты,Вовочка, только без фокусов.
— Жопа.
— Ну, Вовочка, такого же слова нету.
— Как же так, Мария Ивановна, жопа есть, а слова нет?
Да, дети ставят иногда в тупик своими вопросами.
***
Мария Ивановна говорит: «Сегодня, дети, мы будем объяснять слова. Вот что такое катастрофа? Скажи, Наденька». «Мария Ивановна, катастрофа — это когда два козлика идут по брёвнышку, бьют друг друга рожками и падают в воду. Это катастрофа».
— Нет, Наденька, это беда, а не катастрофа, а катастрофа, когда летит самолёт, там сидят богатые люди, олигархи, самолёт взрывается и падает, а богатые люди погибают. Это катастрофа. Скажи, Наденька: «Что такое катастрофа?»
— Ну, катастрофа — это когда богатые люди летят на самолёте, он взрывается, они падают и погибают. Это катастрофа. Но это не беда, а беда, когда два козлика идут по брёвнышку, бьют друг друга рожками и падают в воду.
Вот такова детская логика, а может и вселенская беда.
Не примем… Очень умный…
Приём в члены Союза писателей — процесс непростой. Нужна книга, или две, три рекомендации от членов Союза, решение общего собрания и утверждение Центральной приёмной комиссией.
Однажды я находился в Туле на прекрасном Толстовском празднике. Очень содержательный доклад сделал зав. кафедрой университета, потом я узнал, что у него почти десять книг по литературоведению, по биографии и творчеству Л. Толстого. Я потихоньку спросил у ответственного секретаря писательской организации: «По-моему интересный литератор, писучий, с мыслями, принимать в Союз надо». Пахомов, серьёзный и многоопытный секретарь Союза помотал головой и твёрдо ответил: «Нет, не примут наши». «Почему?» «Очень умный». Такой вердикт не так редко встречается у наших коллег. Ум для многих опасен.
Пушкин — якутский писатель
В Советском Союзе была блестящая школа переводчиков, которые русских писателей делали близкими, понятными и родными для народов страны.
На одном из пленумов Союза писателей прекрасный народный писатель Якутии Николай Лугинов, лауреат многих общероссийских и республиканских премий, пишущий на якутском и русском языках, сказал: «Я жил в улусе и до третьего класса считал, что Пушкин — якут и якутский писатель». Как можно превосходно перевести и сделать Пушкина якутским народным писателем? Слава советским переводчикам! Где они?
…Всё потеряем…
На улице Грановского привилегированная больница. Там лечатся депутаты Верховного Совета.члены ЦК, Герои Советского Союза, министры и их заместители. Я попал туда с приступом желчекаменной болезни как главный редактор «Комсомольской правды». Лечат, как везде, но более внимательно. Родственников в определённое время пускают. Но вот к одному замминистру запустили жену во внеурочное время. Она зашла в палату, а там муженёк развлекается с медсёстрой. Та выскользнула, а жена, недолго думая, схватила тапочки и стала бить мужа и кричать: «Ну, гад, я тебе суп принесла, а ты тут амурничаешь». Потом выгнала его тапком в коридор, добавляла довольно громкую ругань. Муж бегал по коридору, уклонялся от тапок и уговаривал жену: «Тише, тише, Маша, всё потеряем. Всё потеряем, дорогая!» Не знаю, потерял ли он «всё», или крики жены не услышали, и он продолжал работать в том же качестве, но фраза «всё потеряем» многих высокопоставленных особ заставляла усмирять свои грехи. Народ же потешался.
С начальством не шути…
При назначении на должность зав. лекторской группой меня сводили к завсектором печати обкома партии, кажется, Выборному. Тот поинтересовался прошлым, спросил, что читаю, какие песни пою. Я назвал «Подмосковные вечера», он разозлился. «Ну, как такую чепуху можно петь? «Почему?» — спросил я. «Вот ты ещё и не понимаешь. Ну, как можно петь: «Речка движется и не движется, песня слышится и не слышится». Я немного опешил, возразил, что весь мир поёт, а он хмуро сказал: «Иди». Когда я пришёл, секретарь обкома комсомола сказал: «Ну, ты шуток не понимаешь, он же с тобой пошутил». Я всё-таки был не уверен, шутит ли он, или одумался позднее.
Однако, когда меня вызвали утверждать в Киев, то на вопрос: «Звидкиля ты?», я бойко ответил: «Вообще-то я космополит» Я хотел объяснить, что родился в Ленинградской области, жил в Сибири, школу окончил в Полтавской области, университет в Киеве, работаю по распределению в Николаеве. Но инструктор встревожено и внимательно посмотрел на меня и попросил выйти из кабинета. Через полчаса вышел и сказал: «Вы свободны». Я уезжал в мрачном настроении — чёрт дёрнул пошутить. Когда приехал, секретарь обкома Василий Немятый сказал: «Ну, ты знаешь, мне долго пришлось их убеждать, что ты парень хороший, умный, патриот, никаких космополитов не любишь, а они ведь настроены на борьбу с ними». «Это верно», — подумал я.
« …А москаль спивае…»
В Крыму в 1999 году отмечали 200-летие Пушкина. Приехала представительная украинская делегация писателей. Во главе Дмитро Павлычко, Иван Драч, секретари писательских организаций.
С Павлычко давно знакомы. В новой Украине фигура заметная, представитель власти. Напоминаю: «А помнишь, тебя издали в «Библиотечке избранной лирики» «Молодой гвардии» 500-тысячным тиражом?» «О то была казка!» Я напоминаю, что всё сейчас развалили. Он разводит руками. Возлагаем цветы в Ялте у памятников Пушкину, Лесе Украинке, Богдановичу (классик белорусской литературы). Делегация из Белоруссии приехала. И пошли ещё к не очень известному, но яркому украинскому писателю, переводчику, поэту Степану Руданскому, написавшему изумительную, печальную и с надеждой песню «Повiй,вiтре,на Вкраiну» (хотелось бы напомнить выправителям украинской мовы, что Тарас Шевченко также писал «на Украйне милой» (як умру, то поховайте) и тоже не чурался местоимения «на»). Павлычко величественно сказал: «Ось цюпiсню i выконаем. Оксана (красавица из Винницы),заспiвай, всi разом».
Все запели и я с ними, ибо у нас дома и в Николаеве, и в Киеве, и в Москве Светлана и все мы эту песню пели и любили. С первым куплетом было всё в порядке — все знали. Второй пропела одна Оксана, а третий — не помнила и она. Пел один я. В стороне стоял и корчился от смеха Владимир Казарин, зам. главы правительства Крыма, великий славянофил и утвердитель братства русских и украинцев. «Ты чего?» — спросили у него. «Так хохлы мовчать, а москаль спивае!». Да, так бывает, но чаще второй куплет «большие патриоты» не знают и у нас.
Футбол — партийный вид спорта
Под своё начало в обкоме комсомола я получил политпрос, художественную самодеятельность, комсомольские патрульные дружины, правонарушителей, хоровые коллективы, студентов и спорт. Надо было везде побывать, познакомиться с ребятами, поговорить, узнать о проблемах. Мои соседи по общежитию в заводе 61-го коммунара Вена и Витя подзуживали: «Ну, что так плохо играет «Судостроитель»?» Особенно их задевало, что он проигрывает одесскому «Черноморцу». Дошла очередь и до «Судостроителя». Пришёл в раздевалку, стал укорять ребят, стал говорить о патриотизме, напомнил, что Николаев возник на несколько лет раньше Одессы. Да и вообще, надо помнить о комсомольской ответственности перед городом. Футболисты молчали, с некоторым удивлением поглядывая на посланца комсомола и масс. Тренер куда-то вышел во время моих филиппик, я попрощался с каждым за руку и приехал в обком комсомола. Там ждал нагоняй от Василия Немятого, первого секретаря: «Тебя кто туда посылал? Вот звонил уже секретарь обкома партии Момотенко, на тебя уже тренер пожаловался. Он сам футбол контролирует. Запомни: футбол — партийный вид спорта».
Республиканский вытрезвитель на горе Гуниб
В командировке от комсомола в Дагестан в 60-х годах добрался до Гуниба, где в своё время был пленён Шамиль. На месте солдатских царских казарм была психлечебница. Воздух был чист и прозрачен. Выпитая бутылка коньяка никакого впечатления не произвела, лишь внизу, когда спустились, гулко забилось в висках.
Секретарь обкома проинформировал, что их глава Дагестана, который ещё со времён Сталина возглавлял парторганизацию республики, объявил, что тут будут делать республиканский вытрезвитель. Такая освежающая была атмосфера на вершине.
А, вообще, тут не одному горячему человеку гор и долин хорошо бы протрезвиться. Вот Шамиль же сумел.
Чтобы лучше была…
Моя дочь уже давно взрослая, всё умеет, но каждый раз повторяет: «Вот, как мама учила». Она уже готовит лучше мамы, украшает дом не хуже, собирает все мои разбросанные записки, классифицирует их, как Света, но каждый раз повторяет: «Вот, как мама учила». Это хорошо, конечно, думаю, когда это в ней появилось? Да, всегда было. Помню, когда она вышла погулять после небольшой взбучки и встретила такую же восьмилетнюю, как она, Ленку Попцову, и та сразу предложила ей какую-то игру, Марина раздумывала. Тогда Ленка спросила: «Тебя когда-нибудь мама наказывает?» Маринка вздохнула и призналась: «Да, наказывает». Ленка победоносно на неё посмотрела и сказала: «А меня не наказывает». Марина подумала и, чтобы не оставлять впечатление о жестокостях родителей, ответила: «А знаешь, почему они меня наказывают?» «Почему?» «Да, чтобы я лучше была…» Эту фразу наши семьи взяли на вооружение: «наказывают, чтобы лучше была».
Последний хохол империи
После смерти Сергея Лыкошина самым верным и последовательным бойцом святой Руси в аппарате Союза писателей России остался Сергей Иванович Котькало. Он прошёл постижение литературы русской и мировой сам, в Литературном институте, в журнале «Молодая гвардия» и «Дружба». Периодически за строптивый характер и служение правде изгонялся из разных мест, работал строителем, восстанавливал Данилов монастырь и другие русские святыни. Обладает феноменальной памятью, знает наизусть многие духовные тексты и русскую классику. Спорить с ним было нелегко — он оперировал точными знаниями и книгами. И ещё, он был яростным борцом за святую Русь — Россию, Украину, Белоруссию. Тут не было пощады «высокоумным патриотам», «свидомым украинцам», латинизированным белоруссам. В российских СМИ нередко провоцировалось великорусское чванство, пренебрежение — «куда они денутся», в ющенковских «самостийных кругах» стоял истошный вопль о европейском пути Украины, в худосочных последователях Беловежской Пущи в Белоруссии усиленно вытаскивали польскую шляхту, выдавая её за белорусскую (вековечно измывающуюся над белорусами). Это было горько и обидно. Надо было снова соединять восточных славян, давать им единое знамя. И оно было, о нём сказал в своих триумфальных поездках на Украину и Белоруссию Патриарх Кирилл — единая святая Русь. Для Котькало это цель жизни, его дух. Он вместе с нами мотается по Украине, где создаются дружественные писательские организации, находит пишущих людей, которые укрепляют эту дружбу, принимает участие в создании единого русско-белорусского Союза писателей, резко обрывает хулителей этого объединения. В этом направлении работает созданное им общественное объединение «ИХТИОС», журнал «Новая книга России».
Мало ли что становится при его участии фактом нашей дружбы, деятельности и мысли… Почти незлобливо, по-доброму он получил прозвище, а скорее, звание - «Последний хохол империи».Думаем, что не последний, и не только хохол, а русский и белорус, и не только империи, а всего Союза и объединения.
Даст Бог нам всем следовать этому пути.
К чёму цЭ?
Мать Сергея Котькало прошла всю советскую жизнь — воин Отечественной войны, колхозница, бригадир, агроном колхоза, в перестроечныегоды была на пенсии. Внимательно слушала радио из Москвы и Киева, смотрела телевизионные политические передачи. Вслушивалась в путаницу и красноречие слов, в куцые мысли и противоречивые фразы. Потом вздыхала и говорила как бы себе: «К чёмуцэ? (К чёму это?)» Да, действительно, всё больше было путаников, безответственных политиков, экономистов, философов, чьи речи были бездумны и запутанны. Действительно, «к чёмуцэ?». Обилие болтовни, пошлости, вранья. Однако эфир и СМИ полнятся.
Глупо было обещать, а дожил – умно!
Михалков Сергей Владимирович действительно имел несколько вполне соответствующих ему обличий.
Вот он государственный муж, автор гимна державы. Сталин. Брежнев. Путин. Трудно себе представить, что три мировых лидера могли сговориться друг с другом при жизни. Уж очень у них различные взгляды на мироустройство и родное государство, которое они возглавляли. И с каждым Михалков сочинял гимн, с каждым проникал в его замыслы в словах торжественного исполнения. Но вот он смог же, и тут не только удивление, но и оторопь охватывает современников.
Ну, а вторая, а может и третья, и четвёртая его ипостась, он — поэт России, её баснописец, драматург, сочинитель. Везде преуспел, возможно, иногда спешил, но, в общем, во всём этом участвовал и был на слуху и на виду у общества.
Но для сегодняшнего цикла он - рельефный афорист, шутник, автор запоминающихся на долгие годы фраз (один Черномырдин, из другой, правда, сферы, мог с ним поспорить).
Все мы после войны помним его залихватские фразы, обращённые к космополитам в стране («А сало русское едят!»), или в условиях сегодняшнего экономического кризиса странновато выглядела бы его фраза с плаката «Посторонись, советский рубль идёт». И сегодня даже завидно. А сколько журналистских, кремлёвских, фронтовых историй и анекдотов сыпались от него. Приходя в издательство, помимо того, что уточнял, когда какая книга у него идёт в редакциях (детские стихи, пьесы, басни, публицистика или …), рассказывал иногда тонкий, иногда непритязательный анекдот. Помню, как однажды в кабинете у главного редактора в присутствии космонавта А. Леонова, зам. главного Володи Малютенко он, получив необходимые заверения, что всё его издадут, мастерски, в лицах и с характерным заиканием рассказал анекдот: «Пришёл один и стал голодать. Голодает день, два, три. Невмоготу, вышел в сад, спустил брюки, вдруг слышит «хруп, хруп, хруп», оглянулся, а это его попа траву ест». Да, рассказчик он был артистичный. В Союзе писателей висит его портрет, и для нас запомнилась его блестящая мысль: «Если в Союзе писателей отдать команду на первый-второй рассчитайсь, то вторых номеров не будет». И тут на 90-летие Сергею Владимировичу подарили стул, на котором он сидел 20 лет, а он вспомнил, как на 85-летие ему пожелали дожить до 90. «Глупо было бы обещать, а дожил – умно!». Умно прожил свою жизнь Сергей Владимирович.
В Доме писателей еврейские анекдоты
В 1988 году я отдыхал с семьёй в Литовской Ниде, на Куржской косе. Союзом писателей там был построен Всесоюзный Дом творчества писателей. Ау, где ты, Дом писателей, где денежки?
С нами были интересные люди: правнук адмирала Лазарева, писатель Олег Васильевич Волков, книгу которого «Погружение во тьму» я печатал в «Роман-газете». Олег Васильевич, несмотря на то, что 29 лет отсидел в ГУЛАГе или отбыл в ссылке, был человек незлобивый, жизнелюбивый и открытый. Помню, когда на утро принесли манную кашу (кормила нас литовцы средне), он с укором покачал головой и объяснил официантке: «Голубушка, я все 29 лет, будучи голодным, к манной каше не притрагивался: так она мне в детстве надоела». С нами вместе был и Евгений Аронович Долматовский, достаточно широко известный поэт — автор песен «Ой, Днипро, Днипро», «Всё стало вокруг голубым и зелёным», «Комсомольцы-добровольцы» и многих других вполне приличных и массовых песен. Он много рассказывал о довоенной, непростой писательской жизни и знал множество незлобливых анекдотов о евреях, возможно, сам их и придумывал. «Ты знаешь, сенсация, — говорил он, — снова ввели, чуть изменив название, и награждают медалью «За освобождение Одессы». «Кому же её выдают?» «А тем, кто покидает город и уезжает в Израиль». И заливисто хохотал. «А ещё, знаешь, сейчас в Одессе 600 тысяч человек и триста тысяч евреев». «А триста тысяч других?» «А триста тысяч других — еврейки». Да, такие анекдоты да из его уст по разряду антисемитизм не проходили.
Армянское радио
Особенно в ходу были анекдоты «армянского радио». За первенство в их созданииборолись многие, я думаю, тут были шустрые армяне, хитроумные евреи, спецслужбы, остряки всех национальностей и умеренные антисоветчики. Вот один из таких анекдотов.
Армянское радио спрашивает: «Что такое дружба народов?». Отвечаем: «Когда все мы, русские, украинцы, казахи, киргизы, татары и все остальные собираемся и идём бить грузин (в зависимости от аудитории можно было поставить азербайджанцев, евреев, западных украинцев).
Я любил филолого-фонетический.
— Карапет, куда ты едешь?
—В Москву!
— Какой дурак тебя там ждёт?
— Канэшно!
Так показывалось, какое слово даже при его неясности было в ходу у героев нашей жизни.
Ну и любите себе втихомолку
С Володей Токманем мы жили рядом и даже вместе на даче. Володя был из Харькова, поэтому у нас была масса общих знакомых и дел, тем более что он был моим заместителем. Судьба забрала его, не дав прожить и сорока лет. У него были две прекрасные дочки Вита и Катя, которые с нашей Мариной жили и росли вместе. Все они замечательные, нашли свою дорогу в жизни и в детстве дружили (Вита стала прекрасным модельером, получила две высшие награды «Золотая вешалка», Марина —редактором детского и взрослого журналов, а Катя стала замечательной актрисой, телеведущей, снималась в десятках фильмов). Но я хочу сказать о двух афоризмах, которые Катя подарила нам и нашим друзьям. Катя вообще умела ладить с людьми и утихомиривала, успокаивала их страсти и сомнения. В шесть лет она слыла у нас художником и что-то рисовала. Светлана Фёдоровна куда-то засобиралась, Катя спросила: «Куда?». Светлана Фёдоровна ответила: «В парикмахерскую». «А что вы там будете делать?» «Причёску». «А для чего? «Ну, чтобы быть красивой и кому-нибудь понравиться». «А зачем? Ведь у вас есть дядя Валера». Светлана нагнетала: «А может меня ещё кто-нибудь полюбит». Катя задумалась, взяла карандаш в рот и рассудила: «Ну и любите себе втихомолку». Этим иногда мы с усмешкой подначивали разыгрывающих любовь.
Второй случай, который показал богатое воображение Кати, был, когда у меня был холецистит и желчный пузырь доставлял немало хлопот и даже болел. На субботу и воскресенье мы (я, Вита, Марина и Катя) поехали в дом отдыха «Молодой гвардии» «Берёзка». Светлана читала лекцию и наставляла девочек: «Вы следите там, чтобы дядя Валера не ел жареное, солёное, жирное». Когда мы приехали в дом отдыха, утром нам дали красную рыбу — в то время небывалый деликатес. Я вздохнул и обратился к девочкам: «Один кусочек я всё-таки съем». Марина с укоризной сказала: «Тебе же нельзя солёное. Не ешь!». Вита тихо и вежливо добавила: «Будет больно — лучше не есть». Тут уж я обратился к Кате, которая всегда относилась ко мне доброжелательно: «Катя, как?» Катя, дабы меня не обидеть, нарисовала ярчайшую картину: «Дядя Валера, вы только представьте: вы накалываете рыбу, подносите ко рту, и тут открывается дверь, и входит тётя Света». Этот образ остался у нас навсегда.
«Вы, братцы, всё ж таки домивки не цурайтесь
В последний год на Украине жил я в Яготинщине, возле Киева. И там невдалеке протекала речушка Оржица. Поскольку жил я там недолго, название её не запомнил.
Мой однокурсник по Киевскому университету Скрынник Юра, в просторечии СЮН, знал много четверостиший и стихов о разных местах Украины. С некоторым вызовом спросил у меня: «А ты Оржицу знаешь?» Нет, я не знал. И он продекламировал, посрамив меня, строчки поэта Евгения Гребёнки:
ХтознаєОржицю? Ануте, озивайтесь!
Усімовчать. Гай-гай, якішолопаї!
Вона в Сулу тече у нашійстороні!
(Ви, братця, все-таки домівки не цурайтесь!)
На річцітій жили батьки мої...
Не цураться (чураться) «домивки» — это был добрый и важный наказ из глубин прошлого.
Диссертация по Блоку
Будучи в гостях у композитора Георгия Свиридова, с которым мы очень дружили, он показал, как сыграть одно из сочинений Блока, потом увлечённо стал рассказывать о стихах Блока, декламировать их, вспоминать, где и когда Блок их написал, под каким влиянием или впечатлением. Многое услышал впервые. Я с изумлением сказал: «Георгий Васильевич, дак Вы запросто можете защитить диссертацию по Блоку и его творчеству. Такие знания!» Эльза Густавовна (его жена) всплеснула руками: «Да разве по Блоку только? Послушайте, как он рассказывает о Есенине, о Фете. А по Пушкину он давно уже академик». Да, Георгий Васильевич был «литературный» композитор, знал творчество поэтов, их страсти, их мысли, наполнял их звуками.
И что радостно — он знал и любил современных поэтов и писателей, а мы (Распутин, Крупин, Костров, Куняев, Астафьев) бывали на его концертах и в гостях, а ученую степень доктора наук ему можно было дать за одну мелодию к пушкинской «Метели». Он и сам любил приходить в Союз писателей России. «Мне здесь тепло и уютно», — говорил Георгий Васильевич.
Останий раз пишу…
На Украине выходил чудесный юмористический журнал «Перец». Его главным редактором был известный по всей республике юморист, байкар (баснописец) и острослов Степан Олейник. Но вот был у него один грех — он не сдерживал себя и ругался, нередко и на своих работников. Те осерчали и написали в ЦК партии (вот чем иногда приходилось заниматься высшему органу коммунистов). Там состоялся секретариат, Степану сделали выволочку и даже, говорят, вынесли догану (выговор). Степан возвратился с секретариата чернее тучи. Сослуживцы смотрят и слушают, как себя поведёт Главный. Он молча потребовал все материалы в номер. Читает, хватает красный карандаш и на первой корреспонденции размашисто пишет «Гимно! останний раз пишу, но гимно!» Не знаю, писал ли ещё «останний» (последний раз) Степан Олейник, но сослуживцы больше в ЦК не жаловались.
Какая Вы сегодня длинноногая!
Василий Дмитриевич Захарченко, блистательный (и по внешности, и по обхождению) человек поучал меня: «Валера, говори людям побольше хороших слов. Женщин засыпай комплиментами». Когда я говорил, что комплимент сразу не придумаешь, он ответствовал: «А ты не придумывай, а скажи ей сразу с утра: «Какая вы сегодня длинноногая… и она будет довольна и радостна».
Вместе со всем народом
В начале встречи команданте Уго Чавеса Гонсалеса с митрополитом Кириллом, тогда бывшим руководителем Отдела внешних отношений Патриархии, в Каракасе (митрополит совершал поездку по приходам Русской Православной Церкви в Латинской Америке) произошел интересный диалог, как рассказал мне присутствовавший при этом человек. Команданте протянул руки, выходя из-за стола, и, приветствуя митрополита, громко сказал: «Приветствую Вас. Мне только что звонил Фидель Кастро, который три часа беседовал с Вами, он сказал мне: «Ты сейчас будешь беседовать с самым умным человеком планеты. Наши кардиналы, – сказал мне Фидель, – чего-то не понимают». И дальше полушутя полусерьезно сказал: «Товарищ митрополит, примите меня в Православие!» Митрополит в том же духе ответил Уго Чавесу: «Да, но только вместе со всем народом». Шутки были вполне достойные.
А зачем мне это нужно?
В советские времена каждый год проводилась Неделя детской книги, которая открывалась в Колонном зале Дома Союзов. Торжественно, шумно, весело. Когда со сцены выступавшие писатели спускались в зал, в коридоры дворца, их окружали ребятишки, рядом стояли лотки книжных магазинов, играли оркестры. Детишки окружали писателей, что-то спрашивали, просили автографы.
Агнию Барто окружили первоклассники, к ней протягивали книжки, блокнотики, приглашения, чтобы она расписалась, дала свой автограф. Энергичная девочка, расталкивая других, прорвалась к Агнии Львовне, протянула бумажку, та расписалась, автограф был получен. Девочка отошла в сторонку, долго рассматривала надпись, потом так же энергично прорвалась к Барто и требовательно спросила: «Тетя, а зачем мне это нужно?» Агния Львовна пожала плечами, не знала, что и ответить. Да на такой вопрос ответить и нелегко.
Основной и постоянный закон социализма
В Киевском университете у нас «философы», то есть студенты философского факультета, считались самыми мудрыми. Иван Жмыря к тому же был старше нас, историков, на один курс и говорил афоризмами. Ажиотаж вокруг сталинской работы «Экономические проблемы социализма в СССР»уже спадал. Но Ваня поучительно обращался к нам: «Ты знаешь основной постоянный закон социализма?» В ответ на наше неопределенное молчание вздыхал, удивляясь нашей отсталости, провозглашал: «Основной и постоянный закон социализма это закон о временных недостатках!» Ошарашив своим знанием, оставлял нас при размышлении, то ли он шутит, то ли смеется над нами, то ли знает политэкономию лучше.
Исторический и придуманный герой
В 1995 году я попал на неделю в Анапу, там отдыхали в одном из домиков строительного треста. Я сидел в тени и писал своего «Ушакова», а вечером рядом веселились крепкие и здоровые мужики, наверное, казаки.
Один из них подошел и дружелюбно спросил: «Ты что делаешь? Ты кто?» Я ответил, что писатель. Он вытащил меня к столу, где находился весь «букет отдыхающего»: светлая, на травках, ну и все кавказские вина. «Ты что написал?» Объясняю: историческое повествование «Росс непобедимый». Про век XVIII, про южное морское окно России в Европу, Азию и Африку и о том, как Екатерина переселяла черноморских казаков на Кубань. Там вообще много исторических лиц: князь Потемкин, Суворов, Ушаков, писарь войска запорожского, который и привел казаков сюда, фамилия его Головатый.
«Постой, постой, – вскричал один, – Я и есть праправнук того Головатого». – «А ну покажи паспорт», – потребовал я. Какая художественная радость обнаружить корни своего героя. Стакан «Кубанской», конечно, выпили. Но потом я добавил, что у меня там не только исторические реальные герои, но и художественно придуманные обобщенные мной образы. Вот, например, казак Щербань, что следует по всем страницам. «Постой, постой, – вскричал второй, – Какой я выдуманный. Моя фамилия Щербань, и я тоже из казаков». Не без недоверия я попросил и его показать паспорт. Да – Щербань! Конечно, закрепили это событие, а на следующий день реальные и художественно придуманные герои меня провожали, как будто я побрызгал их живой водой.
Хотели как лучше… чего?
Виктор Степанович Черномырдин - та политическая фигура, вокруг которой немало высказываний, причем самого разнообразного свойства. Мы же сегодня вспоминаем его качество подлинного словотворца, неученого лингвиста, выдающего в свет неожиданные высказывания, порой ставшие пословицами.
Чего стоит его знаменитое изречение: «Хотели, как лучше, а получилось как всегда»; «Лучше водки хуже нет»; «У нас в стране какие партии не создавай, все – КПСС»; «Здесь вам не тут»; «Вот тут за телеканалы борются два еврея, а какая в них разница? … – Потом подумал и добавил: «Правда, я не еврей».
Особо он любил обозначить казачье начало в предмете. Ведь он был из рода оренбургских казаков. Поэтому, когда создавался Шолоховский комитет, В. Черномырдина пригласили вместе с М. Алексеевым, В. Ганичевым, Ф. Кузнецовым возглавить его. Он с какой-то юношеской энергией воспринял это, и выпустил (за свой счет) стотысячный «Тихий Дон», участвовал в выпуске первого и второго рукописных томов после многолетних и, возможно, умышленных потерь последних. Множество журналистов было у нас в Союзе писателей России, когда тома представили публике. Виктор Степанович выступил, в общем, как шолоховед.
Но речь все-таки не об этом. После избрания Предсовмином, он осторожно вел поиск тех людей, которые умели работать, а не только громить предыдущие времена. Одним из таких людей стал Виктор Поляничко, которого я знал и с которым дружил более тридцати лет. Виктор работал в Челябинске, потом в ЦК ВЛКСМ, секретарем Оренбургского обкома партии, в секторах отдела пропаганды ЦК Партии. Вот оттуда его послали в Афганистан, где он стал консультантом у Президента Наджибуллы. Здоровый, крепкий, размеренный, он был под стать этому лидеру афганской революции, которого предало политическое руководство нашей страны того периода.
Поляничко был в Афганистане до последнего. Был отозван, уехал, его избрали секретарем компартии Азербайджана, где уже начали греметь выстрелы Нагорного Карабаха, начались погромы, да и Советский Союз распался. Он возвратился в Москву, занимался наукой, пробовал себя в коммерции, но душа не лежала. Тут и последовало предложение Черномырдина: стать представителем Правительства в ранге заместителя председателя Правительства в зоне кровавых стычек между осетинами и ингушами.
Черномырдин знал Поляничко, когда в советское время сам был директором строительства Орского металлургического комбината, а Поляничко был комсоргом на стройке. Его хватку, умение говорить с людьми, разрешать конфликты он видел тогда. И вот пришло время применить их там, где льется кровь.
Виктор позвонил мне и сказал об этом. Я напустился, выговорил ему: «Ты уже под пулями был в Афгане, в Азербайджане, чего ты будешь кого-то обслуживать». Он тихо ответил: «Там же люди погибают, попытаюсь умирить их». В общем, разговор закончился, и я сказал: «Виктор, я тобой горжусь, но береги себя». Он пообещал приехать на мой юбилей (его день рождения был за два дня до моего).
Возопил «Московский комсомолец»: «Опять «коммуняк» возвращают». Виктор же начал решительно, провел сбор стариков с той и другой стороны, встретился с общинами, закрыл два легальных рынка оружия. Работал неустанно. Террористы не могли простить такого вмешательства в их планы. В горном ущелье он был расстрелян в машине со своими спутниками.
На поминках я оказался рядом с Виктором Черномырдиным. Мы помянули друга, Виктор Черномырдин, зная наше неодобрительное писательское мнение о многих действиях властей, спросил: «Что надо? Чем помочь?» Я ответил, что ничем. (Хотя проблем было много.) Через год, по каким-то неизъяснимым причинам того времени, Союз писателей оказался заложником ситуации. Банк «Изумрудный», который был арендатором третьего этажа нашего здания и оплачивал по договору предыдущих лет расходы на содержание здания, обанкротился, и громадную сумму денег обязали, опять по каким-то запутанным правилам, выплачивать Союз. Мы были никудышными финансистами и юристами и не могли отстоять свои права и отвергнуть притязания. Даже для тех лет сумма долга была громадной – 2 миллиарда(!) рублей.
Любой поиск оканчивался крахом, государство нам ничего не давало и давно не финансировало, взносы (мизерные) оставались на местах. Крах? Здание Союза писателей отбиралось, все выдворялись на улицу. Крах? Обращались везде: помогите. Никто не откликнулся. Крах. И тут кто-то предложил обратиться к Правительству. Было почти бесполезно, но вспомнил вопрос Черномырдина на поминках. И написал письмо.
Через несколько дней в квартире раздался звонок, подбежала внучка и сказала мне: «Там какой-то Черномырдин». Я подошел, он сразу спросил: «Что там?» Объяснил. Еще вопрос: «Сколько?» Откровенно говоря, горло пересохло, я нерешительно сказал: «Два миллиарда». И новый, совершенно неожиданный и, честно говоря, непонятный вопрос: «Чего?» Я объясняю: «Два миллиарда рублей». Пауза и быстрый ответ: «Завтра решение примем из резервного фонда Совмина. Куда перечислить? В министерство культуры?» – «Что Вы, там они и останутся. В минфин, там есть заместитель, которого мы знаем и тот нам поможет». – «В общем, послезавтра получайте, расплачивайтесь».
Целый месяц мы расплачивались с коммуналкой, электричеством,… И когда не осталось ни рубля, вздохнули. Знающие люди говорили: «Эх ты, простофиля, сказал бы долларов, жили бы припеваючи». Но припеваючи мы не жили.
Интриги, батюшка, интриги
Встретил я однажды знакомого приятеля, который работал в высокопоставленном аппарате. Поздоровался, увидел, что он как-то осунулся, стал не таким уверенным, спросил: «Что-нибудь случилось?» Он сказал: «Давай я тебе другую историю расскажу. Знаешь, нередко к Мавзолею я поднимался по Красной площади, а там, помнишь, справа возле стен большой туалет находился, там чисто, светло, цветы в горшочках стоят. Познакомились с уборщицей Марией Ивановной. Проходил там часто и заглядывал, но однажды мою знакомую там не встретил. А через несколько месяцев оказался на окраине Москвы, захожу в туалет, стены тюремной синей краской покрашены, на окнах решетка, пол грязноватый, да и мухи летают. Ба! А там дежурит моя знакомая. Я к ней: «Марья Ивановна! Как Вы здесь оказались?» Она скорбно потупилась: «Интриги, батюшка, интриги».
Я понял, для чего мой знакомый сию историю поведал. «Интриги, батюшка, интриги» пронизывают его, по-видимому, и в эти дни.
Всё равно возьмём
В четвёртом классе в 1944 и 45 году дали ответственное поручение: передвигать красную ленточку продвижения наших войск на большой фанерной карте, которая стояла в центре нашего села. Прослушав утром сводку Совинформбюро, я бежал и передвигал ленточку вперёд. Иногда приходилось дописывать на карте города, которых там не было. Но особенно хотелось передвигать ленточку вперёд, когда об этом не сообщалось, особенно в 1945 году. В начале апреля я передвинул ленточку вперёд на сам Берлин. Подошедший безногий фронтовик покачал головой: «Берлин-то ещё не взяли». Я понимал, что этого не произошло, и полез отодвигать ленту. Фронтовик остановил: «Не надо, всё равно возьмём». Так я взял Берлин по твёрдому указанию фронтовика на десять дней раньше его капитуляции.
«…Жить без здоровья»
Валентин Григорьевич Распутин человек серьезного, часто трагического, нравственного бытия. Но в отношениях с людьми он нередко тихо шутит. Одна из последних его мягких шуток: на вопрос «Валентин Григорьевич, как здоровье?» (Честно говоря, не всегда и не всем охота рассказывать после 70 лет об этом.) – Валентин вздыхал и отвечал: «Да знаешь, я решил жить без здоровья». Ответ ошеломляюще близкий к юмору и даже с уязвляющей иронией, заставляет собеседника улыбнуться и переключиться на другую тему.
Не перехмуриваться…
Как буря, врывался в издательство Егор Исаев, полный размышлений, высказываний, стихов. От него нелегко было уйти, не выслушав порцию высказываний. Запомнились его слова: «Не надо перехмуриваться…»; «Мы ребята с придурью, но не дураки…»
Не спаивайте
Василий Белов – выдающийся русский писатель, был человек нестандартный, неожиданный в своих выводах и выступлениях.
Губернатор области Позгалев рассказывал, что в первый день своего выхода на работу к нему в кабинет вошел Белов и сказал: «Мы будем Вас беспощадно критиковать за наплевательское отношение к нуждам людей». Я, сказал губернатор, согласился, но заметил, что работаю всего один день и попросил критику перенести на другие сроки. Василий Иванович задумался и произнес свои знаменитые слова: «Все впереди», которые стали названием его романа. Как всегда, в эти годы он боролся за деревню, за крестьянина, за землю. В 80-е годы резко выступал против пьянства, чем нередко озадачивал своих собратьев.
В Иркутске на ежегодном празднике «Сияние России», после выступления в аудитории писателей повели на ликероводочный завод, который один, из небольшого количества предприятий города, был рентабельный, даже с большой прибылью. Директор завода с энтузиазмом рассказывал, что чистая байкальская вода является залогом выдающихся качеств иркутской водки, и она поэтому идет даже заграницу, дает прибыль в валюте. Василий Иванович слушал, слушал, а потом резко сказал: «Вот вы и спаиваете наших людей, делаете их дебилами и пьяницами. Разве Вам не стыдно?» Директор завода, ожидая похвалы за умелое ведение хозяйства, опешил, стал неуклюже оправдываться, что-то обещал… Василий Иванович встал и, не попрощавшись, стал уходить. За ним потянулись нехотя и другие. У входа остались и сумочки с двумя бутылками из чистой байкальской водки, которыми хотел одарить писателей директор. Кто-то с сожалением остановил на них свой взгляд, но взять не решился. Авторитет Белова был непререкаем.
Улыбка Шолохова
Конечно, неисчерпаем в своей усмешке Михаил Александрович Шолохов. Его хрестоматийный дед Щукарь породил галерею хитрющих, простоватых, себе на уме героев. А его боец, неунывающий, боевой, находчивый Лопахин из «Они сражались за Родину» и явил тип солдата войны, своеобразного Теркина, терпевшего урон, поражение, но победившего. Его юмор, насмешки, подначки естественны.
В моем личном арсенале немало выражений, ситуаций, веселых или по крайней мере забавных историй от Шолохова. Возможно, некоторые из них были мифом, некоторые рассказывал он сам. Вот, например:
«Больше кого, товарищ Сталин?»
Весной 1942 года, приехав в Москву с Западного фронта, сдав журналистские материалы в «Правду» и «Красную звезду», он нехотя согласился встретиться с американским капиталистом, который привез помощь. Заставил того жестким словом: «Встать!», когда тот, сидя в кресле, барственно протянул ему руку. Тот встал, даже вскочил, с опаской вглядываясь в писателя.
Шолохов в застолье повздорил с Эренбургом, когда тот увидел в Калуге убитую еврейскую девочку, не заметив тысячи убитых калужан. С досады от такого невнимания ко всем жертвам, он «хлопнул» рюмку водки и вышел, хотя его просили задержаться. Вечером хотел уехать на фронт, но решил, что уедет утром. А утром в дверь постучали два крепких капитана: «Товарищ Шолохов?» – «Да» – «Проедемте с нами».
Ехали из гостиницы «Москва». «Если прямо, то к Лаврентию, – рассказывал позднее Шолохов, – Если направо, то в Кремль». Повернули направо, проехали в Спасскую башню, провели по коридорам. И оставили в комнате, где сидел хмурый Поскребышев (помощник Сталина).
«Я сел, – рассказывал Шолохов, – положил руки на колени, а галифе замасленные, когда тушенку поешь, то руки положишь, они же жирные». Посидел полчаса. Звонок. Поскребышев зашел и вышел, открыв дверь, шепотом сказав: «На этот раз тебе, Михаил, не отвертеться». Шолохов пожал плечами и шагнул в кабинет. У окна, спиной к нему стоял Сталин и курил трубку. Минута, две, три… Он, не оборачиваясь, спросил со своим небольшим акцентом: «Таварищ Шолохов, гаварят вы стали больше пить?» Ну не объясняться же, Шолохов и спросил: «Больше кого, товарищ Сталин?» Трубка задымилась, заклубилась, Сталин усмешливо покачал головой, обернулся и предложил: «Садитесь, товарищ Шолохов». И вслед за этим неожиданный вопрос: «А вы не помните, когда Ремарк написал «На Западном фронте без перемен»?» – «В двадцать восьмом или двадцать девятом, кажется». – Сталин прохаживался вокруг стола и сказал: «Мы не можем столько ждать, товарищ Шолохов. Мы должны показать, как наш народ воюет».
Беседовали долго, он расспрашивал, что говорят солдаты, как сражаются офицеры, где самые гибельные бои. Шолохов не говорил об этом прямо, но, возможно, тут и проявилась мысль о большой книге о войне. Впереди были еще Сталинград, Курск. Распрощавшись, Шолохов выходил мимо Поскребышева и ткнул тому под нос кукиш: «На!» А главы из «Они сражались за Родину» появились в «Правде» уже в конце войны.
«И за отсутствующих здесь женщин!»
После очередной беседы-разгона с творческой интеллигенцией в Кремле, Хрущев пригласил всех участников на прием. Проходя рядом с Шолоховым, он сказал: «Поведи стол, Михаил, ты же знаешь, как с интеллигенцией обращаться». Шолохов как всегда разгладил усы и стал во главе стола. Известно, что первый тост по кремлевскому ритуалу произносился за Генерального секретаря ЦК КПСС (тогда Председателя президиума). За этим внимательно следил Михаил Андреевич Суслов. Шолохов же предложил тост «За нашу Родину, Советский Союз!». Кто бы возражал, но Суслов напрягся. Ну ладно, второй. Хрущев сидел рядом, с одной стороны Нина Петровна, с другой Екатерина Фурцева. Шолохов взглянул на них, других женщин, и боевито предложил: «Давайте поднимем наши рюмки за присутствующих здесь женщин». Все с удовлетворением выпили, Никита Сергеевич чокнулся со своими соседками. Михаил Суслов был обескуражен. Ну, наверное, следующий? Шолохов без особого перерыва провозгласил третий. Ну вот, слава Богу, наверное, скажет по ритуалу. Шолохов погладил усы и с усмешкой сказал: «А теперь давайте выпьем за отсутствующих здесь женщин». Было весело и даже задорно. Суслов держался за сердце. Спас Сергей Михалков, он вскочил и провозгласил: «Давайте выпьем за нашего руководителя, дорогого Никиту Сергеевича». Стулья задвигались, все встали. С тех пор тост «за отсутствующих здесь женщин» пользуется неизменным успехом.
«Вот тут-то ее и пить, Миша, развезет…»
А вот уже из того, что видел и слышал сам. В 1967 году в Вешенской прошел выдающийся семинар-встреча с молодыми писателями страны. А молодыми тогда были Василий Белов, Владимир Фирсов, Лариса Васильева, Олжас Сулейменов, Феликс Чуев, да в общем 30 человек из Советского Союза и других стран.
Шолохов сказал вступительное слово, об ответственности писателя, пригласил всех выступить на вечерней казачьей сходке. Особенно радостно было, что с нами Юрий Гагарин. О розыгрышах и улыбках Юры я уже рассказывал. А он был весел, говорлив, расположен к шуткам. Шолохов глядел на него с любовью, как отец на сына.
На берегу Дона, когда мы всей гурьбой расположились возле дуба, Юра затеял кутерьму, играл в волейбол, ходил на руках, кинулся в Дон. Шолохов, усмехаясь, попросил: «Ты, Юра, мне писателей не угробь, они же слабенькие».
А Юра свои розыгрыши начал ещё в самолёте, когда летели из Москвы. Он сидел на первом ряду с Сергеем Павловым, первым секретарём ЦК ВЛКСМ. А через проход я и Юра Верченко, как организаторы семинара. Ну, на первый ряд принесли закусочки, и вдруг вижу: девушки-стюардессы вокруг меня тоже начали суетиться, привезли тележку, поставили рюмки коньяка, бутерброды с икрой. Вдруг вижу: Юра давится от смеха. С чего он это? Девушки за ним ухаживают, а он серьёзно говорит: «Да, я-то что, а вот тот длинный блондин первый полетит на луну». Так я и слетал на луну.
А нас следующий день после утреннего заседания у нас был обед в хуторе Каргинском. Жара была 35 градусов. Хотя закрыли ставни, но есть не хотелось. Сыр загнулся, водка была теплая. Мы застонали: «Жарко ведь, Михаил Александрович», – «А я сейчас ехал, – сказал он, – навстречу кум Петро, на одном плече и руке пиджак, во второй руке ополовиненная бутылка водки. Я ему говорю: «Что ж ты, Петро, пьешь-то, жарко…» Он переложил водку в другую руку и поднял палец вверх: «Вот тут-то ее и пить, Миша, развезет…» Мы захохотали. Немножко и нас развезло.
Ты все «сено пьешь». у каждого казака в глазах должна быть мутнинка
Ну и, конечно, он был мастером короткого, точно, незабываемого слова, определяющего суть явления. Я встретил его в больнице на улице Грановского. Он расспрашивал, что вышло в издательстве «Молодая гвардия», интересовался, какие стихи, что написал Володя Фирсов, которого он любил. Надо ж тебе строчка: «А соловей свирепствовал». Я сказал, что все обсуждают «Судьбу» Петра Проскурина, но многие высказываются, что она чрезмерно рыхла и пухла. Попыхивая неизменной сигарой в мундштуке, Шолохов сказал слово, которое указало на недостатки романа: «Недопек, Петро, недопек».
Я призывал Шолохова пить обязательно травяные настои, которыми меня поила Светлана. Ухмыляясь, на следующий год он спросил: «Ну а что, Валера, ты все сено пьешь?», принизив мой медицинский ранг.
Можно вспомнить многое, но вот еще одно яркое неожиданное слово.
Я поросился принять очень упрашивавшего поговорить с Шолоховым моего коллегу из Болгарии, директора издательства «Народна младеж» Попова. Шолохов вздохнул и разрешил: «Нашим можно». Мы приехали, в группе были еще писатели Анатолий Иванов, Владимир Чивилихин, Владимир Фирсов. Весь вечер проговорили о «Тихом Доне», его прообразах, о гражданской войне, казачестве. Когда прощались, он попросил секретаря райкома Маяцкого: «Ганичева мы в казаки уже принимали, надо ведь и Попова принять».
Для Маяцкого Шолохов не только литературный авторитет, он верховная власть. «Все будет сделано, Михаил Александрович». В гостинице, в комнате для гостей уже все было приготовлено. Секретарь сказал: «Главное, Попов, казак должен любить свою Родину». За это выпили стакан граненый, все 200 будет. Попов должен был выпить до конца. Председатель Исполкома сказал: «Казак должен любить землю, холить и лелеять ее». Опять граненый стакан. Женщина председатель колхоза сказала, что казак должен любить жену и вообще быть достойным мужем. Опять Попов должен был выпить граненый. Военком сказал, что казак должен уметь стрелять, быть зорким. Опять граненый. В общем, до десяти наставлений, наверное. Затем пара ударов нагайкой по заднему месту. Грамота.
Утром, рано, зашли попрощаться к Шолохову. Попова поддерживали слегка. Попрощались. Шолохов спросил: «Ну а Попова-то приняли в казаки?» Говорим: «Да, приняли». Он подошел поближе, вгляделся в нового казака и, улыбаясь, сказал: «Да, вижу, что приняли. У каждого казака в глазах должна быть мутнинка». Мутнинка была.
Что не проза, то поэзия
Однажды поздно в издательство «Молодая гвардия» ко мне заглянул посетитель. Я устал, беседовать не хотелось, и я сказал ему: «У нас прозой занимается главный редактор…» Он не уходил: «Да я о поэзии». – «Ну и поэзией он тоже занимается…» Посетитель многозначительно посмотрел на меня и изрек: «Что не проза, то поэзия. Что не поэзия, то проза. Чем же Вы занимаетесь?» Я захохотал ехидному остроумию, пригласил его садиться. Мы разговорились, это был известный поэт, эпиграммист и, как оказалось, насмешник Николай Глазков. Хотя многое ему сходило с рук. Фронтовик, воевал, насмехался над немцами, союзниками да и над нашими порядками. Одну из последних его язвительных шуток в советское время запомнил.
Если бы кто-нибудь мне сказал:
Водку не пей: коммунизм начнется.
Я только бы губы свои покусал:
Я б только подумал: мне это зачтется.
И чтобы, как в русское небо.
Французские девушки смотрели ввысь,
Я б не пил, не пил и не пил,
А потом бы не выдержал и выпил за коммунизм!
Хотя его подтрунивание над собой было частью его облика: «С чудным именем Глазкова я родился в пьянваре, нету месяца такого ни в каком календаре».
Любил Коля побывать в «Молодой гвардии», тем более, что Николай Старшинов не пил, ему доставалось больше.
В России, опаздывая, успеваешь
В конце 80-х годов делегация Союза писателей была послана в город Кологрив Костромской области для открытия мемориальной доски на доме, где родились и жили два замечательных русских писателя Владимир Максимов и Сергей Марков. Первый выпустил более десяти книг о русской народной жизни, быте, тюрьме, сельском хозяйстве. Его книга «Русские слова и афоризмы» (Крылатые слова») с пословицами, поговорками и выражениями долго была у меня в библиотеке любимой. Сергей Марков – эрудит, знаток истории и географии писал о громадных российских просторах. Все мы гонялись за его книгой«Юконский ворон» о Севере, да и поэт он был знатный.
И вот в этой глуши (а Кологрив расположен в самой дальней части Костромской области и еще за километров тридцать от железной дороги) в делегации с нами был известный книголюб, писатель, писавший о русских народных промыслах, знаток Хохломы и Мстеры Евгений Иванович Осетров. Человек уважаемый, но все время нас подгоняющий и беспокоящийся, чтобы мы нигде не опоздали.
Доску открыли, сели на специальный автобус, который нас должен был отвезти на станцию. Автобус, конечно, ломался, шофер, чертыхаясь, чинил его, а дорога была разбита, шел дождь. Евгений Иванович, слегка грассируя, обращался ко мне и выговаривал: «Ну почему у нас, Вагерий Николаевич, такие плохие догоги?» Ну не объяснять же Евгению Ивановичу, знатоку России, почему. И я, чтобы не вступать в полемику, сказал: «Вот поэтому они (враги) нас и не завоевали!» Евгений Иванович опешил, ему как русскому патриоту это показалось убедительным, но он не сдавался: «Ну, хоть автобус можно починить?» Я соглашался, но чувствовал, что мы безнадежно опаздываем, и, чтобы успокоить Евгения Ивановича, сказал: «Ну в России все может случиться». Но не случилось, когда мы бросились к железнодорожной кассе, то понимали, что опоздали, а гордая и неприступная кассирша с некоторым торжеством сказала: «А что вы думаете, поезд вас ждать будет? До следующего поезда целые сутки…» Кассирша, переждав шок и видя нашу растерянность, продолжила: «Ладно, поезд задерживается на два часа, давайте деньги». Восторгу нашему не было конца, а Евгений Иванович сказал, даже бросив грассировать: «Да, в России все может случиться. Опаздывая, ты все равно можешь успеть».
Хлопцы, Та куды ж мы ИдемО?
Осенью 1955-го мы, 5-й курс Киевского университета возвращаемся с месячной уборки кукурузы в Николаевской области. Студенческая компания была шумная, веселая, балагурила на каждой станции, где останавливались, плясали, пели, вовлекая в свою толпу зрителей. На станции Знаменка к нам присоединился какой-то дед, вместе с нами вытанцовывал и пел, вместе побежали садиться в общий вагон. Он там тоже продолжал петь. Едем, смотрим в окошко, он вдруг закричал: «Хлопцы, та куда ж мы идемо? Мне же надо в другую сторону».
Так и хочется иногда вскричать: «Хлопцы, та куды ж мы идемо?»
Мы так Вас долго ждали
Летевшие на общем самолете из Ростова в 1967 году в Вешенскую молодые писатели говорили об одном, наверное, придуманном, но с большим вдохновением рассказанном Феликсом Чуевым случае. Лариса Васильева, Юрий Сбитнев, Олжас Сулейменов и другие выпустили из самолета Василия Белова как молодого и самого авторитетного среди них (что было правда). Василий Иванович, надо признать, здорово был похож на последнего императора России Николая Второго. На сельском травяном аэродроме нас встречали. Многие старики стояли в привычной одежде: в оставшихся казачьих пиджаках, в галифе, естественно, без лампас, в шерстяных домашних носках и в галошах. И они, по словам Феликса, увидев первым выходящим из самолета Белова, пали на колени, воскликнув: «Мы так долго ждали Вас, Ваше Величество!» Ну а как же им было встречать императора, которому давали присягу?
Феликс от своей версии встречи Белова в казачьей станице не отказался и в будущем.
Держите карманы и штаны
И еще одна веселая история, если бы не рассыпавшиеся документы, даже выпавший партбилет, о которой нам рассказал Юрий Мелентьев (тогда работавший в ЦК КПСС, а затем министр культуры России), не будет же он придумывать. Когда они летели в маленьком четырехместном чешском самолетике впереди нас из Ростова в Вешенскую, Юра Гагарин в приказном порядке велел летчику передать штурвал. Тот слабо сопротивлялся, но кто же откажет Гагарину. И оглянувшись назад, Гагарин сказал: «Ну, теперь держите карманы и штаны». А в самолете сидели Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов, представитель отдела культуры ЦК партии Юрий Мелентьев и главный редактор журнала «Знамя» Вадим Кожевников. Те не очень поняли, но когда он заложил вираж и «мертвую петлю», хвататься за карманы было поздно, откуда все посыпалось, правда, говорят, брюки были сухие.
Все было собрано в самолетике. Но когда он из Вешенской опять улетал отдельно вместе с Павловым вручать орден Комсомольску-на-Амуре на таком же аэродроме и мы махали ему руками, вдруг самолетик снова совершил «мертвую петлю» и качнул нам крыльями, прощаясь. Шолохов покачал головой и сокрушенно с любовью сказал: «Ну Юра, его не удержишь».
…Ну еще двести
Особым успехом пользовались армейские истории, иногда, а чаще всего они касались выпивки или женщин. Наш друг полковник Олег Зинченко, кандидат в члены бюро ЦК ВЛКСМ, рассказывал, как громадный и высоченный маршал Якубовский распекал офицеров за то, что они много пьют.
– Ну, взял свои пятьсот грамм, и хватит!
– Двести, двести, – подсказывает адъютант удобоваримую дозу и норму.
– Ну, еще двести, – закончил маршал под одобрение зала.
А кто привык фужерами
С представительной группой писателей мы оказались в тогда еще советском Севастополе. Выступили на кораблях, в Доме офицеров. Командующий эскадрой дал прием на корабле. Мы зашли, в кают-компании стояли закуски, выстроены фужеры, лежали приборы. Адъютанты разливали коньяк по рюмкам. Командующий, с некоторой опаской оглядывал поэтов и прозаиков, постигая их сущность, и уже без особого смущения обратился к нам: «Товарищи писатели, а если кто привык фужерами, то пожалуйста фужерами!» Да, удалую славу в глазах моряков завоевали писатели…
«Не будем мешать товарищу работать»
Леонид Ильич Брежнев приехал в Новороссийск, направляясь в Крым на отдых. Его встречал секретарь крайкома, секретарь горкома, председатель горсовета и командующий флотом. Встреча была короткой по времени, проехали на «Малую землю», показали памятник малоземельцам и зашли в здание морского вокзала, где у причала стоял правительственный катер, который должен был отвезти высокого гостя в Ялту. В комнате гостей стояли разного рода кубанские угощения и наполненные рюмки ароматного коньяка. Секретарь крайкома гостеприимно приветствовал гостя и предложил тост за Генерального секретаря. Налили по второй и предложили за героев Малой земли. Выпили по третьей, конечно, помянув город и край. Вдруг Леонид Ильич, что-то заметив, обратился к командующему флотом: «А вы почему не пьете?» Тот смутился и, запинаясь, сказал: «Да я на работе, Леонид Ильич!». Брежнев, державший в руке наполненную рюмку, бросил ее на пол и сказал: «Все, поехали, не будем мешать товарищу работать!». И пошел на катер. Командующий слег, и только, говорят, вмешательство Устинова спасло его от большого гнева. А мы во многих случаях вспоминали эту полновесную фразу: «Не будем мешать товарищу работать».
Три часа думать о народе
Леонид Максимович Леонов, крупнейший русский писатель второй половины XX века. Чего стоит его многозначительный роман «Русский лес» с самым распространенным типом интеллектуального стяжателя Грацианского, обозначившего целое явление в нашем обществе. Я не говорю уже о его фундаментальной «Пирамиде», которую он писал больше сорока лет. Он обладал довольно язвительным юмором, а скорее, ироническим вопросом. Так он вопрошал: «Ганичев (если Шолохов обращался ко мне «Валера», то Леонов по фамилии), скажи, они там думают (он показывал пальцем вверх) о народе?» Я неопределенно хмыкнул: «Наверное, думают» – «Нет, если бы они хоть раз в месяц собирались и говорили: «Сегодня мы три часа думаем о народе», – было бы значительно лучше». Этот вопрос, подняв палец вверх, многие и сегодня задают: «А они там думают о народе, хотя бы три часа?»
Доктор, я до вас!
Во время осенней уборки кукурузы в Николаевской области, куда вывезли весь университет, мы по вечерам пытались наладить самодеятельность в местном клубе села Сергеевка. Витя Мороз играл на аккордеоне, Мила, Валя и Римма пели песни. Я с Юрой Скрынником изображал драматических артистов. Во-первых, я прочитал стихи Беранже, которым увлекался тогда. Конечно, это было актуально в далекой украинской деревне, особенно его стих «Мой старый фрак». Я выступал в черной вельветовой курточке-бобочке и трагически обращался к залу: «Мой старый фрак, не покидай меня». Публика вряд ли знала, что такое фрак, но с уважением отнеслась к моей бобочке, а на первом ряду разрыдался человек, оказалось, учитель, из старых дворян. Мы решили подвеселить слушателей и сыграли чеховскую «Хирургию». Народ развеселился, когда я, играя зубного врача, орудуя громадными плоскогубцами, вырвал у вырывающегося пациента (Юры Скрыника) зуб. После этого роли переменились. Юра стал сельским врачом в белом халате, а я посетителем. Занавес раздвинулся, его роль тут играла простыня, и на стуле сидел, погрузившийся в медицинские документы доктор – Юра. Через некоторое время на сцене появился я, одетый в кожушок и шапку, и робко спросил: «Доктор, я до вас». Юра, не поднимая глаз, буркнул: «Роздягайтесь». Посетитель, то есть я, снял кожушок и шапку и снова сказал: «Доктор, я до вас». Юра снова, но уже с раздражением повторил: «Роздягайтесь». Посетитель снял пиджачок, рубашку, майку, в зале становилось все горячее. И когда на очередное «Роздягайтесь» я стал снимать брюки, девчата захихикали, парни захохотали, наступал момент стриптиза (правда, этого слова мы тогда не знали), доктор поднял наконец глаза, я взялся за трусы. А доктор спросил: «Ну что у вас болит» Посетитель, он же я, возвестил: «Доктор, я до вас дрова привиз». Зал бурно хохотал, стриптиз не состоялся.
«Зустринуться, чи не зустринуться знову»
Председатель Белгородской думы Зеликов рассказывал, что в комсомольской юности он работал книгоношей. Была такая профессия. Ходил по полевым станам и фермам, разносил книги, агитировал читать, для этого кратко пересказывал содержание книги. Часто, когда рассказывал у доярок, они торопили его, потому что надо идти на дойку. Они спрашивали: «Ты скажи, як воны зустринуться, чи ни зустринуться знову». Приходилось успокаивать: «Да встретятся, встретятся». – «Ну, тоди все добре, а зараз мы на дойку».
«Будете в гробу вместе с … Франко»
Отец Сергий, который иногда сослужил в нашем Филипповском храме, уехал в далёкую деревню Ярославской губернии. К нему туда нередко приезжал писатель Александр Сегень. Он рассказывал, как он приучал к церковным обрядам прихожанок. Те спрашивали: «Батюшка, а можно не постится?» Батюшка доходчиво объяснял: «Ну, не поститесь, не поститесь, заболеете, умрете и будете вместе с Гитлером, Муссолини и Франко». Бабушки не знали, конечно, кто такой Франко, но страх испытывали. А дальше продолжал: «А вот если хотите с Александром Васильевичем Суворовым…»
Всё ж таки Бог е!
После «схождения Благодатного огня» в Иерусалимском храме верующие, просветлённые и радостные выходили из храма. Вышел оттуда и мужик с Полтавщины, постоял, подумал, перекрестился и изрёк: «Всё ж таки Бог е!» Ясно, что он до этого и в церковь ходил, молился, но поистине: хохол не поверит, поки не побачыть». И тут, хотя Бога он не побачил, но к Вере склонился.
Утром не похмеляемся
Когда я был в Антарктиде вместе с экспедицией Героя Советского Союза, полярника Артура Чилингарова по эвакуации команды с затёртого арктическим льдом корабля, то с нами была южноафриканская команда журналистов. Было минус сорок, дул ветер, на котором можно было лежать — такой он был упругий. Держась за канат от полярных домиков, вместе с ними пришёл в столовую. Там было светло и радостно. Стены были оклеены обоями и белыми берёзками. Тепло, уютно, хорошо! Журналисты смеялись, шумно говорили, потом увидели у раздаточной кухни какой-то шикарно разрисованный текст. Что это? А это «указы» о том, как надо вести себя в столовой. А как же? Кто-то стал переводить на английский язык, написанный по церковно-славянски шутливый текст: «А ещё кто соль рассыпал — отрубить ему десницу, а ещё кто перстами залезет в бачок с компотом – отрубить тому персты, а потом отсечь голову». Журналисты замолчали, притихли, соль поставили на место, а от компота отказались. Вот что значит перевод. А шутка это или нет — не поняли. Кто их знает этих русских? Утром, в пять часов, когда мы просыпались, инженер-метеоролог, выходя из домика, обернулся к нам: «А вы утром не похмеляетесь?» Отвечаем: «Нет». Он от дверей закончил утвердительно: «Мы тоже нет». И уже выходя, обернулся, огорчительно закончил: «Потому что нечем».
И то…
Владимир Алексеевич Солоухин — фигура фундаментальная в нашей литературе. От «Владимирских просёлков» все его вещи встречались у цензоров с подозрением.
В 1967 году в связи с 50-летием советской власть цензура запросила вёрстку номера «Молодой гвардии», чтобы не напечатали ничего лишнего. Вроде всё было нормально — о войне, о тружениках, пейзажные и даже юбилейные стихи. Но в журнале «Товарищ» был помещён небольшой очерочек о грибах, об их собирании, хранении, засолке. Очерк был написан Солоухиным. Цензор не поверил, что в очерке не таится подвох, прочитал два раза, вызвал меня и два раза расспрашивал: «Ну, ясно, что белые — это белогвардейцы, рыжики — допустим, анархисты, свинушки — зелёные, а мухоморы — это что или кто? Это красные?» Я не очень сначала понял, что он выискивает, а не посмеивается надо мной. Но он довольно упорно расспрашивал о творчестве Солоухина, о его последних работах и ушёл, кажется, с сомнением: не придумала ли «Молодая гвардия» и Солоухин показать очередную фигу? А Владимир Алексеевич добродушно посмеивался и с напором на «о» говорил: «Да, ладно, пусть поищут шиш-то, а мы лисички будем жарить».
Он был мой сосед по Переделкино, и мы часто прогуливались по улице Серафимовича. На одной из последних встреч он мне рассказал довольно поучительную историю. Он любил приезжать в Дом творчества в Пицунде в октябре, когда большинство писателей покидало санаторий. Он приезжал, его радушно там встречали, ибо он знал всех. Звал обслуживающую этаж Марию Егоровну и царственно говорил: «Мария, купи, пожалуйста, две банки «Изабеллы» хорошей». Та обычно соглашалась, но тут сказала: «Да, сейчас всё, ведь, Владимир Алексеевич, разбавляют водой вино-то». Солоухин подумал и сурово сказал: «Да, ты мне своё принеси! Ты же не разбавляешь?» Мария подумала и сказала после паузы: «Нет, я нет!... Да и то». Было в этом «и то» и желание заработать, и робкая попытка признаться в грехе. Мы посмеялись. И то...
Вожди улыбаются и шутят
Фидель: «С таким тиражом я бы революцию во всём мире совершил»
Будучи в 1978 году на Кубинском фестивале, встретился с Фиделем Кастро. Он организовал приём в большом парке, где стояли бочки с ромом, на вертелах крутились бараны, хотя, если честно говорить, кубинцы жили без излишнего достатка, но принимали нас в своих бедных кварталах радушно и гостеприимно.
На приёме у Фиделя все к нему подходили, подошёл и я. «Комсомольская правда» (я тогда работал Главным). – «Знаю. Ну, что, комсомольцы на БАМ так же едут? А на целину? А песни поют так же (он запел немного фальшиво «Подмосковные вечера»)? А какой у тебя (такое обращение было принято) тираж?» - «Одиннадцать с половиной миллионов». «Ну, — засмеялся Фидель, — я бы с таким тиражом революцию во всём мире совершил». Встреча длилась до утра.
Кваме Нкрума. Медведь заурчал
В 1964 году после того, как я организовал в Колонном Зале суд над расизмом, суд над Фервурдом (главой ЮАР), это понравилось.
В 1965 году я был послан комсомолом продолжать эту работу в Гану, где проходил молодёжный конгресс на эту тему. Руководителем страны, президентом в Гане был друг Советского Союза, один из лидеров мирового Движение неприсоединившихся стран Кваме Нкрума (наряду с Д. Неру из Индии, Сухарто из Индонезии, Г. Насером из Египта, Тито из Югославии, Ф. Кастро с Кубы).
Кваме принимал нас, как и другие молодёжные делегации, в беломраморном президентском дворце на берегу Гвинейского залива. Мы пришли с сувенирами и подарками: механический мишка с внутренним урчанием для президента и янтарное колье для его жены. Всё прекрасно. Но, когда стали проходить во дворец, то начальник охраны воспротивился — все подарки оставить! Министр по делам молодёжи стал доказывать, что мы советская делегация, мы друзья Ганы, и нас с подарками надо пропустить. Начальник охраны почти согласился, но в этот момент кто-то из нас наклонил Мишку, и он заурчал Что тут было. Начальник охраны бросился на медведя и, придавив своей мощной грудью, считал, что спас президента. И тут уж никакие уговоры не помогли. Возможно, русские хотели пронести взрывное устройство. Мы вошли в зал, величественный Кваме Нкрума обнял меня в ответ на оправданья, что подарки в холле задержаны, махнул рукой. Главное, мы осудили расизм. А по выходу увидели распотрошённого мишку, из чрева которого торчала пружина. Мы тоже махнули рукой — хотели, как лучше… Тут же произошёл поучительный случай — к нам была приставлена для обслуживания длиннющая машина «Линкольн». Мы таких у нас ещё не видели. Водитель, высокий красивый негр в белом мундире приветствовал нас, открыл дверцу. Я сел и, как положено в нашей «Волге» того времени, с силой хлопнул дверцу автомобиля, чтобы она наверняка закрылась. «Линкольн» заходил ходуном от удара дверцы, а я умостился впереди. Водитель взглянул с удивлением и насторожённостью на меня. Когда я вышел, второй раз хлопнув дверью, он уже со страхом глядел на меня, а в третий раз, опережая мои активные действия, вскричал: «Сэр, сэр», — и, взяв за ручку дверцу, медленно её опустил, она медленно и тихо закрылась. Чёрт их знает, что за замки придумали американцы…
Дорогой товарищ Клика Тито
В 1956 году мы, студенты, в Киеве впервые встречали иностранного руководителя, который проезжал в открытой машине по улицам города.
Это был президент Югославии, маршал Иосиф Броз Тито. Он был в белом маршальском костюме с орденским планками, махал нам довольный. С ним рядом была красавица-актриса Иованка Броз Тито (говорят, потом он её арестовал). Мы размахивали флажками СССР и Югославии — великое примирении Югославии и Советского Союза состоялось (вернее, руководителей страны, народы-то наших стран давно испытывали дружеские и даже братские чувства). После проезда маршала состоялся, конечно, митинг. Он проходил на заводе «Арсенал». Рабочий-передовик, которому было поручено открыть митинг, имел, безусловно, заранее написанную и проверенную в парткоме речь. Но как человек передовой, он решил в бумажку не глядеть и начал самостоятельно, надеясь на собственную память и политическое образование, и обратился к гостям: «Дорогой товарищ Клика Тито…» С 1949 года в наших газетах это имя произносилось только в сочетании «Клика Тито – Ранковича» (начальник государственной безопасности) и изображался Тито только с кровавым топором. Не знаю, где после этого был секратерь парткома, но передовика на трибуну ,ясно, что больше не выпускали.
Цеденбал: «Верблюд — самое лучшее животное»
В 1979 году в Улан-Баторе беру для «Комсомольской правды» интервью у руководителя главной (да и единственной в стране) Народно-революционной партии Монголии и её вождя Ю. Цеденбала.
Я у него в кабинете. Он застыл, как древний Будда, слегка прикрыв глаза. Видно, что устал от руководства. Я задаю вопросы для проформы, секретари мне уже отдали ответы (да они, по-видимому, сами всё и написали). Подрёмывая, Юмжагийн как бы и не слушал, но как только я что-то сказал про верблюда, он встрепенулся, оживился и чётко сказал по-русски (его жена русская, говорят, официантка из партшколы, откуда он её привёз): «А ты не иронизируй, верблюд — самое лучшее и умное животное». Я почти засмеялся — столь мгновенным было его преображение, стал оправдываться, что я и не сомневаюсь, но он вызвал секретаря и сказал уже по-монгольски, как я позднее понял, чтобы меня повезли в город Далан-Дзагдад на самой границе пустыни Гоби. В город мы прилетели. Действительно, там стоял, как мне сказали, единственный в мире памятник верблюду. Потом мы съездили на стоянку верблюдовода, который нам рассказал столько много хорошего про верблюдов, что мы подивились: почему мы этого не знали раньше? Тут и фантастическая польза для организма от кумыса (верблюжьего молока), тягловые достоинства, неприхотливость верблюда, его ум. «Это первое животное, которое тысячи лет назад приручил человек, от Саудовской Аравии до Монголии, от Африки до Азии», — с гордостью сказал нам секретарь аймачного комитета партии, как будто он его и приручал. Верблюды же вставали и покорно ложились перед нами, даже позволили посидеть сверху, поплакала верблюдица, когда хозяин проиграл жалобную мелодию на одной струне. Мы поняли, что верблюд ещё и музыкальное животное. Возвращаясь в Далан-Дзагдад, мы уже с почтением сфотографировались у того единственного в мире памятника верблюду. Да, прав был вождь монгольского народа: верблюд — необыкновенное и ценное животное, которое в древности соединило миры.
Брежнев: «Я больше всего люблю журнал «Охота»
В 1968 году, когда только что стал Первым секретарём ЦК Комсомола Евгений Тяжельников, состоялась встреча членов бюро ЦК Комсомола с Леонидом Ильичем Брежневым, что было явлением неординарным. Проводилась она то ли с необходимостью укрепить авторитет комсомола, то ли поддержать нового секретаря. Нас провели (по паспортам) в кабинет Первого секретаря, мы уселись за длинным столом, середина которого была покрыта зелёным сукном. Там уже сидели секретари ЦК Демичев и Капитонов. Зашёл Леонид Ильич, дружелюбно поздоровался и спросил: «Ну, как дела, молодёжь?» Евгений Тяжельников стал рассказывать про поход по местам боевой славы, про «ленинский зачёт», про комсомольцев-бамовцев. Да, о комсомоле немало можно было рассказать. Брежнев послушал, доброжелательно покивал, потом встал, ходил, вспомнил свою молодость и внезапно переключился на прессу, сказал, что очень любит читать наш журнал «Вокруг света» и «Технику молодёжи». А это уже была поддержка нашим друзьям Анатолию Никонову, только что снятому с журнала «Молодая гвардия» и назначенному в журнал «Вокруг света». Значит, не снят был тогда Толя за прорусские настроения, а, судя по реплике Генерального, повышен. А Генсек, успокаивая напрягшихся секретарей, сказал: «А больше всего я люблю журнал «Охота». Встреча закончилась, кое-кто на журнал «Охота» подписался.
Янаев: «спускаться с мавзолея ещё труднее, чем подниматься»
В 1968 году комсомол проводил на Красной площади финальную часть похода по местам боевой и революционной славы нашего народа. Молодые люди хором зачитали клятву, которая торжественно начиналась: «Здесь, у седых стен Кремля, от которых наши солдаты уходили в 1941 году в бой…» и дальше было клятвенное заверение в верности Родине. Сверху, на трибуне мавзолея, стоял Леонид Ильич Брежнев, председатель СЕПГ Вальтер Ульбрихт и Начальник штаба маршал Баграмян, а на нижней трибуне стоял диктор Левитан и группа комсомольских организаторов манифестации. Она закончилась, и все мы стали спускаться вниз. Почему-то запомнились, хотя вроде это к нам не относилось, слова Геннадия Янаева, тогдашнего председателя КМО (Комитета молодёжных организаций), будущего неудачника в организации ГКЧП. Он сказал нам: «А с мавзолея труднее спускаться, чем подниматься». Мы не знали: к чему это он. Неужели прозревал годы?
Чаушеску: «Если бы даже мы выпили с Брежневым рюмку цуйки, это было бы историческим событием»
Был в Румынии. Руководитель страны Николай Чаушеску, расстрелянный во время вхождения Румынии в цивилизованный мир, спустился в тот раз на вертолёте на курортный пляж. Находящиеся рядом чехи ехидно сказали: «Святой Николай спустился с небес». Он прилетел из Крыма. Журналисты задали ехидный вопрос Чаушеску: «О чём вы договорились с товарищем Брежневым?» (Ежегодно, все руководители соцстран прилетали в Крым, в Ялту, чтобы встретиться с Брежневым. То ли совещание, то ли смотр, то ли отдых). Чаушеску не дал журналистам повода поехидничать и твёрдо и внушительно сказал им: «Если бы мы даже выпили с товарищем Брежневым рюмку цуйки, то это было бы историческим событием».
С тех пор мы, поднимая рюмку водки, или сливовицы, или цуйки, провозглашаем это историческим событием.
Бен Али. Пушкин — араб
Бывшему Президенту Туниса Бен Али мы должны были вручить книгу его речей, выпущенную издательством «Держава», стихи Игоря Ляпина, посвящённые Тунису, где он бывал и медаль А.С. Пушкина, выпущенную Союзом писателей. Секретариат президента, ознакомившись с подарками, выразил желание, чтобы вручение было через десять дней на Всетунисском собрании интеллигенции. Нас это не устраивало — в России были срочные дела, да и средств на повторный приезд не было. Секретариат сказал, что всё оплатит и президент хочет, чтобы медаль Пушкина вручил Союз писателей. Это облегчало дело, и мы дали согласие прилететь через десять дней.
Тунис тогда был процветающим туристическим государством, политику которого заложил хитроумный предыдущий президент Бургиба. Этого, пожалуй, никому до него не удавалось. Он назвал свою партию народно-социалистической, даже бывал на съездах КПСС в Советском Союзе, провозгласил Тунис социалистической державой, полностью пользовался доверием, порядками и капиталистическим строем Франции, был единственным арабским государством, установившим дипломатические отношения с Израилем, а у себя в стране приютил Центральный штаб Палестинского фронта сопротивления во главе с Ясиром Арафатом. Тунис, несмотря на то, что в стране не было ни грамма полезных ископаемых, процветал. Тучи туристов из Англии, Франции, Германии, а также из Советского Союза, позднее России, Украины ехали в эту красивейшую страну. Через десять дней мы прилетели из России через Рим. Книгу, которая очень понравилась президенту, и медаль нас попросили вручить публично. С утра во дворец президента стекались солидные мужи культуры и науки Туниса. И вот торжественные момент — подарок вручают представители парижского Лувра, затем мы. Свою книгу президент принял с почтением, а медаль Пушкина, для которой арабы сделали более красивую, обитую бархатом коробку, поправил на своей шее и поцеловал. Затем, отвечая на вопросы, поблагодарил писателей России и торжественно сказал: «Нам дорога эта награда, потому что великий Пушкин — араб, он из нашей Нубийской пустыни, потом его предки оказались в России». Поправлять президента мы не стали. В конце концов, Пушкин — русский поэт, мировой поэт, многие считают его своим. Я же два дня до отъезда был узнаваем во всём Тунисе, мне предлагали на базаре бесплатно продукты. С чувством родства с Африкой мы отправились домой.
Хрущёв: «Мы им покажем кузькину мать»
С Никитой Сергеевичем Хрущёвым встречаться приходилось несколько раз, иногда близко, иногда на расстоянии. Близко — на XIV съезде Комсомола мы стояли возле Дворца съездов в Кремле. Вдруг он появился внезапно: то ли из кабинета, то ли из машины. Делегаты бросились к нему, один приколол значок из Бурятии, другие тоже потянулись, но Никита Сергеевич развёл руками, снял шляпу и сказал: «Валите туда все!» Туда посыпались значки, ленточки, даже мандаты. Он зашёл во Дворец, где начинался съезд, сказал пламенное слово, оттягивая подтяжки и отпуская их с лёгким шлепком. Потом выступали многие. Запомнилось выступление Кузьмы Северинова, шахтёра с Донбасса, уже бывшего тогда Героем Социалистического Труда. Кузьма знал предпочтения Хрущёва — обрушился на американский империализм, а для примирения предложил построить подводный тоннель с Аляски на Чукотку. «Давайте на это деньги, — под аплодисменты зала и хохот Хрущёва восклицал он, — а не то мы вам покажем кузькину мать», — употреблял непереводимый и часто встречающийся у Никиты образ.
***
Здесь же, во Дворце съездов я был на дружелюбной встрече с Джавахарлалом Неру, легендарным индийским лидером. Зал буквально кипел выкриками: «Хинди, руси — бхай, бхай». Этот лозунг о братстве и дружбе пронизал общество ещё с тех пор, как фильм «Бродяга» с легендарным Раджем Капуром триумфально прошествовал по всем сельским и городским клубам страны. Везде звучала песня: «Никто нигде не ждёт меня… бродяга-а-а я, бродяга я».
Да, в это время Хрущёв и Булганин съездили с визитом в Индию, где их приняли как лучших друзей. Одним словом, с Индией была дружба, и Никита Сергеевич вёл вечер. Он был бодр, весел, энергичен и обратился к москвичам: «Дорогие друзья! К нам приехал наш большой друг и товарищ Джахаварал, — потом поправился, — Джавахалал, — опять поправился, — Дважахарлал, — и, почувствовав, что точно не выговорит имя, махнул рукой и облегчённо закончил, — к нам приехал наш друг Неру!»
Да, имя друга не всегда удаётся выговорить.
Скаба. «Яки таки проблеми?»
Секретарь ЦК партии Украины по идеологии Скаба был человек серьёзный, решительный. Он пришёл на пленум Комсомола Украины и терпеливо выслушивал выступления молодых энтузиастов. А в то время (70-е годы) было какое-то поветрие, даже мода, проводить всякого рода социологические исследования, ставить для изучения различные проблемы, иногда и в ущерб делам практическим. Скаба слушал, слушал, а потом решительно пошёл к трибуне. Зал замолчал. Скаба выдержал паузу и сказал много раз повторяющиеся потом слова: «Проблемы! Проблемы! Проблемы! Якi такi проблеми? У нас е одна проблема — побудувати коммунiзм». Побудувати коммунiзм оказалось неисполнимой проблемой. Но и количество социологических исследований и постановка зыбких проблем значительно уменьшилось.
Жуков: «Ваш писатель придумывает»
На 70-летие великого маршала мы (секретарь ЦК Комсомола С. Арутюнян, инструктор военного отдела В. Байбиков и я) пришли приветствовать с юбилеем Георгия Константиновича. Большое начальство его ещё боялось, а издатель «Молодой гвардии» вполне сгодился. Маршал сходил переодеться, надел орденский мундир, с удовлетворением кивал, когда в юбилейном адресе говорилось обо всех битвах, где он участвовал. Выпили по рюмке коньяка, я подарил новый «Тихий Дон» в одной книге. Маршал погладил его и сказал: «Любимый писатель», поблагодарил за антология стихов о России «О русская земля» и оценил: «Мы на фронте любили патриотическую поэзию». Потом был большой разговор о победе, о Сталинграде, о молодом солдате, спросили о «Блокаде Чаковского». Он отозвался плохо. Особо его возмутило место, где он прилетает в блокадный Ленинград: «Я у него как архангел с неба, непререкаемый авторитет, этакий громина-командир, всем об этом только заявляющий. А ведь летел даже без приказа о назначении, не имел его с собой: «Собьют, дак только генерала». А Клима я чуть ли не пинком выгонял с этого места. Чушь! Командующий-то, Ворошилов для меня - первый маршал, я его уважал».
Позднее, когда я рассказывал об этом Чаковскому, тот свёл критику к сапогам. «Жуков — скорняк, а я написал, что у него сапоги скрипели, он и обиделся!» Да, тут приходят на ум строки: «Суди, дружок, не выше сапога».
Дети — Ульяна выбирает счастливую пуговку
На вечере вручения премии Ушакова ведущий председатель жюри народный артист Михаил Ножкин, вручая мне диплом лауреата, заявил: «А ещё я хочу поздравить нашего лауреата: только что пришло сообщение, что у него родилась вторая правнучка!» Зал доброжелательно зааплодировал, а мне-то было каково! В перерыве подошла женщина и сказала: «Вы знаете, что тому, у кого рождается правнук, отпускается половина грехов». Я воскликнул: «А у меня же вторая!». Она серьёзно ответила: «А у кого две, тому все сто процентов». Да, больше грешить не стоило. Старшая внучка Ульяна, которой пять лет, уже не раз ставила меня в тупик своими вопросами, размышлениями и планами. Вот, например, Она часто просит рассказать историю из моего детства, когда мы (я, брат и мама с отцом) ехали на санях по тайге из Омска в райцентр Большеречье на Иртыше. Мне было столько, сколько ей сейчас (к пяти годам). Мы сидели, запрятанные в тулупы, высовывались, чтобы посмотреть на заснеженные ели. Мама снова затаскивала нас туда, чтобы не замёрзли. В очередной раз мы высунулись и увидели, как из леса выскочил заяц и, петляя, кинулся нам навстречу. За ним выбежала рыжая, почти красная лиса, и заяц, заверещав, прыгнул к нам в сани. Вот оно спасенье! Куда он девался? Нас снова затолкали в тулупы. Потом мы приехали на Постоялый двор (тогда были такие на дороге, ну, вроде нынешних гостиниц только деревянные из брёвен). Лошадям навязали на морду мешки с овсом, нас загнали на полати, откуда мы с братом Стаськой, который на полтора (ну на два) года старше меня, и поэтому был задавакой и умником, выглядывали вниз на суетящихся хозяев, которые занесли с улицы два мешка замороженных пельменей и два белых круга. Да это же было молоко — тоже замороженное. В Сибири холодильников не было. На столе пыхтел двухведёрный самовар. Хозяйка с мамой готовили пельмени, вырезая стаканом из раскатанного тонкого круга теста кружочки и закладывая туда мясо. Потом хозяйка громко сказала: «А сейчас сделаем три «счастливых» пельменя». «А как?» — спросили мы. «А вот в первый мы закладываем копеечку — значит тот, кто его съест, будет богатым. «Во второй — пуговку, кто его съест, будет умный. А в третий — ниточку, у того будет невеста!» Мы успешно ели со всеми пельмени и ожидали: кому же они попадутся, «счастливые»? Вдруг хозяин закричал: «Вот у меня копеечка!» «Значит, будешь богатым», — с удовлетворением сказала хозяйка. Пуговичку, конечно, почти съел старший брат Стаська — он же умный. За него тоже порадовались. А ниточка оказалась в моём пельмене. Все закричали: «Невеста», а я заплакал: «Не хочу невесту, хочу к маме». Мама подошла, обняла: «Ладно, ладно, побудешь со мной!» Ульяна несколько раз просила на ночь рассказать эту историю и потом глубокомысленно заметила: «А вот мне бы хорошо пуговка попалась». Молодое поколение выбирает не денежку, не невесту, а ум.
Футбол — моя отрада
Послевоенная школа в Камышне Полтавской области Сельская Камышня — небольшой районный центр, школа в ней сожжена фашистами, учимся в три смены в каком-то бывшем купеческом доме. Наша третья смена начинается вечером в семь часов. Из школы идём с самодельными фонарями со стеклянными стенками и свечкой внутри. Она часто тухнет, и мы идём в потёмках по грязи. Асфальтированных дорог в селе, конечно, нет, лишь в одном месте гранитная «каменка», т.е. утрамбованные камни. Мы, четырех-пятиклассные пацаны, были заядлые «книгочеи». Обошли все дома, собрали все книги. Немного. Всего сто книг было в районной библиотеке. Всё уничтожили и сожгли немцы. Вот как заботились цивилизованные европейцы о внедрении варварства среди населения.
В сельпо вместе с хлебом и селёдкой стали неожиданно поступать книги для продажи. Там мы и приспособились в уголке читать по разрешению продавщицы, матери Пашки Баженова, читать, передавая друг дружке, книги. Чтение это продолжалось года три-четыре. Помню, как в 1949-м или 1950-м году прочитал толстенную книгу Джеймса Олдриджа «Дипломат». Потом уже через тридцать лет я принимал Олдриджа в издательстве и удивился, как он смог так тщательно описать послевоенную Москву, где не бывал. Оказалось, бывал, и в 1944-1945, и в 1952… Он был простой парень, а перед этим чтением я представлял англичанина толстым, под Черчилля и с сигарой. Но, в общем, везде, где можно, мы разыскивали и читали книги.
Вторым нашим послевоенным увлечением после блестящих побед московского «Динамо» над англичанами со счётом 19:9 стал футбол. Поля для игры не было, мяча футбольного тоже, старенькие сапоги разлетались (бутс не было) от ударов. И тут нашим спасителем стал сапожник дед Жебет, у которого жил Толя Цыб (будущий академик и медицинское светило) и приходил за семь вёрст из соседнего села. Но мы всё-таки ускользали от занятий и бежали на пустырь гонять зашитый, перезашитый волейбольный мяч. Витька Лыско, щеголявший толстыми американскими ботинками, выданными ему, как сыну фронтовика, даже сочинил наш гимн.
Футбол — моя отрада.
Люблю играть в футбол,
Люблю удрать с урока
И вбить в ворота гол!
Вот этот «удёр» с урока и привёл в результате к двойке, что, вообще-то, для меня было редкостью. Мама не знала, что такое ювенальная юстиция, отвесила мне пару «горяченьких» кушаком от вышитой рубашки, в которой я играл сценку в сказке «12 месяцев» и в школе гордо провозглашал стихи: «Я апрель, молодой и гордый, февралю и марту брат». Она ещё и довольно внятно приговаривала при наказании: «Вот тебе, молодой и гордый». И в наказание вместо футбола я должен был переписать за две недели всю «Капитанскую дочку». Как ни горько, но всю пушкинскую «Капитанскую дочку» я переписал и даже полюбил с тех пор.
Если исключить первые два удара кушаком, то в ювенальную юстицию вполне можно ввести переписывание классики — не больно, но полезно.
Общее дело…
Военное и послевоенное поколение удивляло своей чёткостью, организованностью, обязательным служением общему делу.
Два случая.
В Николаеве, в здании Центрального райкома партии выделили на 3-м этаже комнатку для ветеранов. Ну, раз в месяц соберутся. Ну, два. А руководитель организации Иван Васильевич, фронтовик, с иконостасом орденов и медалей (правда, носил он орденские колодки) приходил каждый день (!), да ещё к общему рабочему времени, к 9 часам. Помню, он обгоняет по лестнице на втором этаже Светлану, которая говорит ему: «Ну, куда вы так торопитесь и бежите, Иван Васильевич?». Он отмахивается и говорит: «Опаздываю, опаздываю…». Время было без пяти девять, встреч он никаких не назначал. Да и работа у него была добровольной.
Второй случай в Санкт-Петербурге. Замечательная Санкт-Петербуржская хоровая капелла под руководством выдающегося хормейстера и дирижёра Владислава Чернушенко пригласила в город Валентина Распутина отметить его 70-летие. Хор, как всегда, чудесно пел, мы поприветствовали Валентина, и вдруг я вижу в зале 102-летнего академика, великого хирурга-пульмонолога Фёдора Григорьевича Углова. Я знал, что он до 95 лет делал операции, но что он делал тут в 102 года. Я спустился в партер, поржал ему руку и спросил: «А вы-то как тут?» Фёдор Григорьевич ответил: «Общее дело».
Слова народные…
Иногда люди, да и ведущие концертов удивляют своими определениями и определением смысла, даже духа произведения, а иногда точный смысл выражают простые люди.
В Смоленске вышла красивая, накрашенная ведущая и громко объявила: «Поэма «Василий Тёркин», слова народные». Как бы порадовался Александр Трифонович Твардовский, если бы при нём объявили автором его творения народ.
В Вешенской в 90-летнюю годовщину Шолохова десятилетняя внучка подошла к двум восьмидесятилетним старушкам, сидящим у могилы писателя, и спросила их: «Бабушки, а вы-то сами «Тихий Дон» читали?» Те с удивлением на неё посмотрели и твёрдо ответили: «А как же внученька! Ведь для нас две самые великие книги Библия и «Тихий Дон».
Для автора это была бы, наверное, великая награда.
Япония. Три раза изменила…
Как понимают шутку в Японии, я не знал. Но вот попал в эту далёкую страну в 1968 году, да ещё и во главе молодёжной делегации. В те времена японские коммунисты (а они были сильной партией) поддерживали маодзедуновскую политику, а нас считали ревизионистами. Но с Японией надо было дружить, и Комитет молодёжных организаций послал мощную делегацию в Саппоро (в этой столице будущих олимпийских игр и проходил наш советско-японский фестиваль). В делегации был народ надёжный, красивый и разный. Большого начальника (секретаря) послать было нельзя, чтобы не обидеть коммунистов, поэтому послали издателя. Блистала и всех влюбила в себя (правда, на расстоянии) красавица, кинорежиссёр Лариса Шепитько, успокаивая твёрдых патриотов: «Да я Юхимовна, а не Ефимовна». Вызывала восторг Лариса Голубкина (известная всем по фильму «Гусарская баллада»). Мягко втолковывала истины кино Лариса Величко. А Женя Райков, заслуженный артист Большого театра, никому ничего не втолковывал, а пел и пел, щедро одаривая японцев, да и нас тоже. Играл вдохновенно на скрипке будущий дирижёр Владимир Спиваков. Да много и других достойных ребят было.
В Саппоро открывали митинг, потом шествие по улицам, поиграли в волейбол, потом был приём с хорошим японским пивом. Я сидел за столом с крепкими профсоюзными лидерами, договорились о политике не говорить. Болтали обо всём, но хозяев не расшевелили, рассказали пару анекдотов, японцы вежливо покивали, но не смеялись: наш юмор не принимают. Я решил под конец беседы рассказать солдатский, казарменный анекдот.
— Маша, — спросил в конце жизни муж, — скажи мне честно, — ты мне изменяла? Я тебе три раза. Маша ответила: «Ну, ничего, я тебе тоже только три раза. Один раз с Мишей, второй раз с футбольной командой, а третий — с симфоническим оркестром».
Японцы вежливо поулыбались, а я себя покорил за анекдот такого пошиба и пошёл танцевать вальс (который, в общем, танцевать-то не умел). В середине танца за столом у профсоюзников раздался громкий хохот, восклицания, зовут: «Валерий, Валерий!» Подхожу. Все поднимают вверх большой палец. «В чём дело?» Японский переводчик объясняет: «В футбольной-то команде одиннадцать человек, а в симфоническом оркестре тридцать (!)». Японцам анекдот теперь «дошёл». В Японии нужно шутить чётче, доходчивее, и патронов не жалеть.
Машина фыркала
Поэт Володя Фирсов имел одно физическое свойство: нос его был постоянно заложен и он постоянно им посипывал, хмыкал, фыркал, похрипывал даже. Все уже знали эту его привычку, и внимания не обращали. Когда он оказался в Болгарии, то, отправившись на автомобиле из Софии в Рыльский монастырь, ехал, как обычно, пофыркивал. Водитель, который его вёз, часто останавливался, возился с мотором, забирался даже два раза под автомобиль, что-то подкручивал, прочищал. Потом, удручённый, остановился и сказал, что надо вызвать новую машину — эта сломалась и вот-вот остановится, а гости ведь важные советские писатели. Володя с сожалением покачал головой и опять фыркнул, хмыкнул. Водитель округлыми глазами посмотрел на него и спросил: «Это вы фыркаете? Так значит это не машина? А я её всё время чинил!» Автомобиль снова помчался, а Володя теперь спокойно пофыркивал, не мешая набирать километры.
Цэ не нам!
Привожу часто своим коллегам одну историю, о которой говорилось на одном из съездов партии.
Выступающий сказал, что нередко многим нужен серьёзный толчок или встряска перед необходимыми и вполне ясными действиями.
Вот, например, на вокзале сидит группа мужиков и попивает пиво. Стоит отходящий поезд. Раздаётся первый удар колокола. Мужики спокойно говорят: «Цэ не нам!» Затем раздаётся второй удар. Мужики: «Цэ не нам!» Дежурный по вокзалу в красной фуражке с беспокойством смотрит на мужиков. Раздаётся третий звонок. Мужики опять: «Цэ не нам!» Дежурный в красной фуражке закричал: «Вы,… вашу так…, поезд уже сейчас тронется!!!» Мужики закричали: «О цэ нам», — и побежали садиться.
Да, иногда надо встряхивать мужиков.
«Чилдринята»
В 1967 году я попал в составе группы молодых туристов организации «Спутник» на потрясающую всемирную выставку «Экспо-67». Ходим, разинув рот, по павильонам Японии, Германии, Англии и другим. Да-а, компьютерная тема становилась в мире центральной. Были и «удивлялки». Это электронный хоккеист на входе в павильон Канады, или занимающая экспозицию целого этажа выставка десятков кроватей и личных вещей Мэрлин Монро в павильоне США (не компьютеры и роботы им показывать). Там же шляпы разных времён, замечательно. Ошеломлял многометровый портрет Альберта Эйнштейна с всунутым языком (для чего?). У израильской экспозиции, у павильона СССР грандиозная очередь. Гордимся, стоим, там же познакомились с земляками с Волыни, родители которых уехали в Америку ещё до второй мировой войны. Они говорят на смеси английского, русского и украинского. Мы поехали к ним в гости в Виннипег и по дороге наслаждались и потешались этой смесью слов. Раздобревшая канадка (бывшая украинка) в дороге кричала: «Джонку, зачини викно, а то чилдренята заклякнуть». Это, по-видимому, должно было означать: «Иванку, закрой окно, а то детки помёрзнут». С тех пор я звал своих ребят по делегации «чилдринята».
«Хлопци, та я тут индийцем працюю…
В той же Канаде нас, как туристов, возили во франкоязычный Торонто и к Ниагарскому водопаду. Все пели культовую эмигрантскую песню «Над Канадой небо сине, меж берёз дожди косые. Хоть похоже на Россию, только всё же не Россия». А потом нам очень захотелось в индийскую резервацию к угнетённым индейцам, первожителям Америки и Канады. С большими предосторожностями нас привезли к резервации, которая была огорожена высоким деревянным частоколом, а у входа, молча, встречала разукрашенная и разодетая в перья индейская семья с молчаливым, краснокожим вождём. Мы тихо прошло вдоль пустых вигвамов, зашли в лавку сувениров, где торговала бойкая канадка. Купили сувениры: кто маску, кто перья, а я даже небольшое копьё (хотя меня и отговаривали, что на границе отберут — отобрали). На выходе ещё один раз остановились, сфотографировали индейскую семью. Боря Машталярчук, главный редактор из Львовской молодёжной газеты сделав снимок, громко сказал: «Ну, до побачинья, громодяне индийцы!» Дальше была гоголевская немая сцена из «Ревизора». Все замерли. «До побачинья, хлопци», — изрёк вождь и добавил, — та я з Волыни, тут индийцем працюю». Даже хохота не было — все восхитились вроде бы подстроенной сценой. Но оказалось, что она и не подстроена. Васыль, так звали вождя, здесь действительно работал много лет, подкрашивая себя и семью красным цветом, одевал сшитый индейский костюм, брал в руки копьё и стоял. Главное дело не заговорить. А тут душа не выдержала. На «ридний мови» попрощались — как тут не заговорить индейцу.
«Техника молодёжи», многие наши молодёжные газеты написали об этом. Ну, как тут не написать, когда индейцы говорят на «украинской мови».
В общем, наши люди даже индейцами працюют (работают).
СОЮЗ СПАСАТЕЛЕЙ
В МГУ я был членом экзаменационной комиссии, но как-то забыл взять пропуск и показываю свой писательский билет охраннику, который имеет указание никого постороннего не пускать в здание. Охрани вертит билет, передает его начальнику смены и говорит: «Какой-то Союз спасателей». Тот оказался понятливей, хотя, честно говоря, Союз спасателей мне тоже понравилось.
К ТОПОРУ ЗОВИТЕ РУСЬ
После того, как я закончил историческое повествование «Росс непобедимый», я принялся за «Флотовождя» (Ушаков). Старался пошире узнать и охватить XVIII век с его бытом, хозяйствованием, культурой, литературой, русским словом, русским смехом и русской печалью. Тут неоценимым подспорьем явились «Записки Андрея Тимофеевича Болотова, написанные им самим для своих потомков». Да какое это подспорье, это просто клад для тех, кто изучал Россию XVIII века. В ответ на вопрос Екатерины II «Кто в России лучший экономист?» Нартов, глава Вольного экономического общества, сказал: «Мелкий тульский помещик Болотов». Да, действительно, Болотов был фигура выдающаяся: первейший в то время агроном, селекционер, садовод (вывел 300 сортов новых ягод, фруктовых деревьев, овощей), создатель в России науки помологии (яблоневедения), взрастил такой регулярный лесопарк, на который приезжали любоваться и изучать из-за границы, учредитель двух первых экономических газет в России и т.д.. Нам он еще дорог тем, что написал 350(!) томов записных книжек о тех временах, с описанием приемов и примеров ведения хозяйства в России, да и всей ее истории того времени. Недаром Екатерина II немедленно утвердила его управляющим своим имением для графа Бобринского (ее внебрачного сына от графа Орлова).
Богородицк (имение графа Бобринского) в Тульской губернии и стал эталонным хозяйственным, экономическим, эстетическим центром русской провинции. А Болотов образцовым хозяином-созидателем. Так что, какое уж тут подспорье? Болотов вдохновил меня на написание книги «Тульский энциклопедист» и издание его двухтомника. Болотовым, как и Ушаковым, я был полон.
И когда в конце 90-х Россия бурлила, искала ответы на многие вопросы, когда, казалось, вот-вот появится русский Дэн Сяопин, я думал, что нет лучшего созидательного примера в нашей истории. И на расширенном пленуме Союза писателей выступил со странным, но для меня закономерным, лозунгом, навеянным Болотовым. От микрофона я буквально возопил: «К топору зовите Русь!» Зал замолчал, с левой стороны раздались аплодисменты, большая часть зала раздумывала, осмысливая сказанное. Я продолжил: «Но не к топору разбойника и ушкуйника, а к топору плотника, строителя, созидателя!»
К сожалению, общество и власть были настроены на митинг, быстрое обогащение, в котором труд, созидание были не главными предметами жизни…
И УМЕР ГОЛ, КАК ГОЛ РОДИЛСЯ
В 2012 году во время ушаковских дней на Ионических островах, мы, делегация Всемирного Русского Народного Собора, были на островах Кефалония и Закинф, которые Ушаков первыми освободил в 1798 году. На этих островах решили в будущем также, как на Корфу, поставить памятник Ушакову. На Кефалонии же провели конференцию о творчестве братьев Лихудов, которые в восемнадцатом веке приехали в Россию и приняли участие в создании знаменитой Славяно-греко-латинской академии. Памятник братьям Лихудам, как давним друзьям России, просветителям, стоит на почетном месте возле Красной площади.
На конференции в Кефалонии выступил ректор Московской духовной академии в Троице-Сергиевой лавре архиепископ Евгений. Это было событие. Но не менее важными были и доклады греческих ученых о русско-греческих связях, о русских консулах в Греции и на греческих землях в Турции, о том, как они защищали православных греков. Странно было слышать сообщение о русском консуле Хемницере из Смирны. Пришлось лезть в учебники, хрестоматии, где Хемницер упоминается больше как писатель. Особенно известны его басни о взяточничестве, преклонении перед немцами и французами, перед вельможным бахвальством и заносчивостью. Особенно на слуху была его басня «Метафизика», в которой сынок-оболтус учился за границей, «но сын глупее возвратился», хотя рассуждал о всех предметах пространно и даже попав в яму, продолжал, несмотря на попытки отца вызволить его оттуда, рассуждать и «пустомолоть» о времени и болтать об отвлеченных понятиях. «Сиди, - сказал отец, - пока приду опять».
Время пустомель, болтунов, напыщенных ученых, шарлатанов, не прошло, и можно было бы воспользоваться советом баснописца: «Что если бы вралей и остальных собрать и в яму к этому товарищу послать». На басню ссылался А.С. Пушкин и даже через столетие цитировал Ленин.
Да, может быть на этих греческих островах и сохраняется русский дух и почитается наша литература.
А Хемницер привез из Смирны даже эпитафию себе: «Жил честно, целый век трудился и умер гол, как гол родился».
ВПЕРЕД, СЛАВЯНЕ!
После XX съезда партии чуть ли не главных грехом сталинской пропаганды стали считать лозунг времен Отечественной войны: «За Родину! За Сталина!» Одни говорили, что лозунг за Родину, за Сталина!» кричали, когда шли в атаку, другие считали, что это выдумка. Несколько раз я обращался к фронтовикам, чтобы они высказались по этому поводу. Ответы были разные. Приведу три из них.
Один подполковник, преподаватель военной кафедры в университете, хромающий и израненный в военные годы, сказал: «Знаешь, я ведь Ванька-взводный был, выскакивал в атаку из окопа, пистолет вверх, потом автомат, и кричал: Вперед, славяне! А у меня во взводе русские, мордвин, хохол, два узбека, грузин, а сам я татарин!»
Известный писатель Михаил Годенко, чудом выживший при переходе нашего флота из Талинна в Кронштадт, воевал под Ленинградом, серьезно мне ответил: «Знаешь, мы, моряки, когда в атаку шли, не кричали «за Родину, за Сталина!», все больше крепко ругались. Но скажи нам тогда кто-нибудь плохое слово на Сталина, либо что мы терпим поражение из-за Сталина, мы бы того застрелили на месте, как геббельсовского агента».
Генерал армии Махмут Гареев, доктор исторических наук, директор института военной истории на парламентской встрече в Костроме в 2011 году сказал: «Вот поднимается вопрос, чтобы не было в Москве нескольких портретов Сталина в день 9 мая и что мы выиграли войну вопреки Сталину. Такого еще в истории не было, - продолжал видный историк, боевой генерал, - чтобы войну выиграли армия и страна вопреки своему главнокомандующему. Если такое возможно и страна может обходиться без руководства, тогда зачем сегодня у нас два руководителя?»
Зал засмеялся и поаплодировал генеральской иронии…
ПРОСТРАНСТВА И ЧИСТЫЕ ДУШИ
В 1995 году мы проводили пленум Союза писателей в Якутии. Событие это было важное. Обсуждали впервые после распада Советского Союза вопрос о национальных литературах. Время было сложное, только что был совершен страшный захват больницы в Буденновске, горела Чечня, происходили схватки между осетинами и ингушами, да и вообще, казалось, что уже новая Россия находится на грани распада. «Берите суверенитета, сколько возьмете». Трудно было представить еще такого правителя, который призывал бы разрушить свое государство. Но были люди, которые думали по-другому. Так, президент Якутии Михаил Ефимович Николаев видел, что надо снова соединять народы, их культуры, литературы, если мы хотим, чтобы сохранилось великое государство. После разговора со мной она прислал в Москву громадный самолет для 150 писателей страны, чтобы они познакомились с Якутией, обсудили вопросы нашей литературы и общей дружбы. Встреча состоялась острая, но живительная. После Орла и Якутска стало ясно, что литература наша, Союз писателей восстанавливаются, что страна, великая страна живет во многих местах.
Провели пленум, познакомились с работой Академии наук, университета, школ, побывали в храмах, во многих районах (улусах).
Потом проплыли на пароходе по Лене. Зрелище было незабываемым и осталось на всю жизнь. Пароход шел три дня. На третий день утром рано я вышел на палубу, все спят, а там стоял Борис Леонов, известный критик, писатель, преподаватель Литинститута. Была у него еще одна шуточная страсть. Он чрезвычайно точно копировал голос Леонида Ильича Брежнева. В застолье рассказывал о нем самые незлобливые смешные истории, возможно, сам и придумывал многие из них. Говорил, что об этом «органы» доложили Брежневу. Тот якобы спросил: «Но он не кощунствует?» - «Нет, не кощунствует».- «Ну ладно, пусть себе продолжает, только аккуратно». Тут в Якутии народ над добрыми шутками и пародиями Бори посмеялся, все еще хорошо помнили Брежнева.
Утром Боря молчал, с восторгом смотрел по сторонам. А слева и справа берегов до горизонта почти не видно. Как говорится, ширь необъятная. Боря засунул руки в карманы и, слегка покачиваясь, сказал язвительно:
- Вот за это они нас и ненавидят!
Было почти ясно, кто нас ненавидит.
В конце пленума небольшой группой участников мы полетели в южный для Якутии, молодой, недавно возведенный шахтерский город Нерюнгри.
Город был красивый, ухоженный, современный – еще недавно, во время строительства он был объявлен Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Зашли в новый храм. Думали, конечно, что народу там нет – ведь молодежная стройка. А в храме полно народу. Удивляемся, спрашиваем у батюшки: «Откуда народ-то? Ведь еще недавно комсомольская стройка?» Батюшка улыбнулся: «Народ-то чистый приезжал, по путевкам лучшие, с верой в лучшее будущее, с чистой душой. С ней и в храм пришел. Молимся. Многие из них сегодня очень усердные верующие христиане».
ЕЖИК БЕЗ ИГОЛОК
Несколько лет мы боролись за восстановление в алфавите буквы «ё». Странно, а может скорее, злонамеренно ее хотели удалить из нашего алфавита в 20-30-е годы. Сначала букву, а там, глядишь, и смысл, а один член-корреспондент, заявил, что надо заменить всю кириллицу латиницей – глобализм. Однако Сталин после окружения немцев под Сталинградом решил восстановить «ё» в правах и 6 декабря 1942 года все приказы стали печататься с этой буквой, а через некоторое время и министр просвещения подписал документ для школ об этом. Однако после войны она снова стала вытесняться со страниц книг и газет. Общество «ёфикаторов» развернуло борьбу не на жизнь, а на смерть за нее. Союз писателей провел пленум, принял несколько резолюций, обратился в Госдуму, правительство.
Моя правнучка Ульяна, когда ей было четыре года, спросила меня, когда я писал очередную статью в защиту «ё»: «Что ты пишешь?» Как ей объяснить? Я сказал: «Знаешь, есть люди, которые хотят писать не «ёжик», а «ежик», не «ёлка», а «елка»».. Она задумалась, потом захохотала: «Дак они хотят, чтобы ёжик был без иголок?» Этот аргумент на встрече «ёфикаторов» был встречен с одобрением. От детей идет истина!
«А ВСТАВАТЬ БУДЕШЬ!»
Сергей Владимирович Михалков, казалось, сочинил гимн на все времена. Кто-то восхищался, кто-то злословил. Он не обращал на это внимание или весело парировал. Говорят, Евгений Евтушенко, встретив его, ехидно сказал: «А все-таки ты, Сергей Владимирович, написал гимн-то говно»». Слегка заикаясь, Сергей Владимирович ответил кратко и доходчиво: «Говно не говно, а вставать будешь!» Да, вставать-то пришлось, хотя многим этого и не хотелось…
УМИРАЮЩИЙ, НО НЕ ДО ТАКОЙ ЖЕ СТЕПЕНИ
Известный композитор Вано Мурадели, за оперу «Великая дружба» его покритиковали и даже приняли постановление ЦК КПСС, указывая, как писать музыку.
Ограничения, вторжение в духовную сферу, - да, конечно. Но вот в это время в стране творили и создавали шедевры композиторы Прокофьев, Шебалин, Шостакович, Мокроусов, Блантер, Новиков. Их любили и знали. Постепенно оправился от руководящей критики и Вано.
Довольно часто он сыпал остротами и шутками.
В 70-е годы в Большом театре давал гастроли французский балет. Московская публика, видевшая Уланову, Лепешинскую, Плисецкую и других мировых звезд, к гастролям французов отнеслась скептически, хмыкала от акробатики вместо плавных танцев. Вано Мурадели, сидевший за мной в Большом, когда был объявлен Сен-Санс «Умирающий лебедь», и вышла костлявая, неуклюжая солистка, изображая умирающего лебедя, не выдержал и в конце на весь зал громко сказал: «Умирающий, но не до такой же степени!» Зал, пожалуй, аплодировал ему больше, чем незадачливой балерине…
И ЭТО ВСЕ ПИСАТЕЛИ?
Когда проходил I съезд Союза писателей СССР в 1934 году, то Колонный зал Дома Союзов был полностью заполнен. Здесь были и истинные писатели М. Горький, М. Шолохов, Л. Леонов, Н. Тихонов, А. Фадеев, Сейфулина, Б. Пастернак, П. Тычина, М. Ауэзов и другие. А рядом с ними шли так называемые рапповцы, воапповцы, руководители литературных объединений, «пишущие от станка и земли». Для кого-то литература была смыслом жизни, для кого-то средством для заработка, для кого-то местом удовлетворения собственных амбиций, для кого-то местом идеологической борьбы или способом отсидеться в спокойной жизни, для кого-то место споров, схваток, говорильни.
I съезд СП СССР имел однако и свое место в истории литературы. Но вот одна реплика французского писателя, который с изумлением все увеличивающейся аудитории, а потом с большим удивлением спросил у одного из советских коллег:
- И это все писатели?
Конечно, была в этом и некая элитарность, предубежденность к составу этой аудитории, но вопрос содержал свою истину, которая сказывалась потом не раз. Думаю, и сегодня к нам обращен этот вопрос тоже, потому что, скажем откровенно, не все члены Союза писателей, действительно, могут считаться подлинными писателями. Тут и нетребовательность местных организаций СП, и снисходительность центральной приемной комиссии, а, главное, - это самонадеянность и нетребовальность к себе авторов. Думаю, что и сегодня можно задать вопрос: «И это все писатели?»
НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ НА ДВА ЧАСА
В Софии во время заседания советско-болгарского клуба творческой молодежи, нас принимали на горе Витоша, господствующей над столицей. В гости пришел главное лицо тогдашней Болгарии Тодор Живков, который пел с нами советские песни, особенно песни времен Великой Отечественной войны. Через пару лет мы с Володей Токманем проходили вечером мимо резиденции глав государств соцстран, приехавших в Кремль на совещание и то ли от бесшабашности, то ли от хороших взаимоотношений с болгарами решили зайти к болгарам и поблагодарить Тодора Живкова за хорошее отношение к советско-болгарскому клубу. Естественно, охранник нас туда не пустил, но находившийся во дворе в тот момент помощник Живкова Д. Методиев, закончивший наш Литературный институт, закричал: «Валерий, Володя, заходите!», а охраннику для убедительности сказал: «Это народные артисты».
Хотя и с недоверием, но нас пропустили. Нас приветствовал и сам Живков: «Слава народным артистам!» Пришлось подтверждать звание, тем более что Живков узнал нас, вспомнил Витоши и снова стал петь, уже с нами, песни военных лет. И хотя голоса наши на артистов не смахивали и не были похожи, но слова песен мы знали и пели громко. Из резиденции нас отвезли на представительской машине, благо, мы жили рядом, возле Дворца пионеров.
Не знаю, проверяла ли наша охрана потом списки народных артистов СССР, но мы с Володей два часа в этом звании пробыли.
ХИНКАЛЬНАЯ СПАСАЕТ
Заседания советско-болгарского клуба в 1971 году проходили широко и раздольно в Тбилиси, Боржоми, Батуми, Ростове.
В Тбилиси первый секретарь ЦК партии, типичный форсистый кавказец Мжаванадзе тепло встретил представителей болгарской и советской стороны, принимал с размахом, рассказал о безграничном гостеприимстве грузин, отправил всех в Боржоми и Батуми, от красного вина, казалось, никто из нашей делегации и не очухается. Но богатый опыт болгар, а в первую очередь грузин, показал верный путь. В шесть часов утра в комнату решительно постучал РезоАмашукели – грузинский писатель, но главное – князь, что для нас в ту пору было не только необычно, но и служило устрашающим фактором или, в лучшем случае, юмористическим символом. Он сказал: «Срочно поднимайся, а то все места займут!» - «Что, куда, какие места?» - «Эх ты, - с превосходством цивилизованного грузина возвестил Резо, - в хинкальную»
Мы куда-то спускались, потом свернули в переулок и зашли в большое помещение, где было, по крайней мере, столов тридцать. И почти все они были заняты. Но князя ждали, нас провели за центральный стол и через три минуты появилось дымящееся варево. Это было знаменитое блюдо из потрохов! С недоверием мы взялись за ложки. И через две-три минуты гудение в голове прекратилось, муть отступила, появилась ясность сознания и трезвость мысли. Это начал работать суп из потрохов, которые обладали непознанным для нас тогда свойством – отрезвляли, облагораживали, даже возвышали организм. Слава супу из потрохов! Все сто сидящих за столом участников клуба стали благодаря хинкальной свежими огурчиками… Действительно, грузины гостеприимные люди!
В БИБЛИОТЕКЕ
Князь продолжал шефствовать над нами. Он рассказал заливистую грузинскую историю, которая, если честно говорить, могла произойти и в любом другом месте:
«Мишо и Георгий поспорили. Мишо твердо сказал Георгию: «Ты меня в родном селе не найдешь!» Георгий засмеялся, это он-то, который знает все дома и закоулки. И предложил поспорить на ящик коньяка. Мишо таинственно улыбнулся и сказал: «Через десять минут меня и ищи». Прошло десять минут, и Георгий стал прочесывать все село. Минут пятнадцать прошло, тридцать, сорок, час. Мишо не обнаружен. Георгий еще немного поискал и закричал: «Мишо, выходи! Я проиграл». Когда Мишо появился, он еще раз подтвердил, что ящик коньяка за ним. «Но скажи, где ты прятался?» Мишо победоносно ответил: «В библиотеке!!!» Да уж, тут Георгий никак не ожидал увидеть Мишо». Да и мы кое-кого не ожидаем увидеть в библиотеке.
А ВЫ – РОМАНТИКИ
Писатель Виталий Закруткин входил в знаменитую «Донскую роту» писателей, объединившихся на Дону вокруг Шолохова. «Молодая гвардия» несколькими тиражами выпустила его знаменитую «Матерь человеческую». Когда мы ехали из Ростова в Вешенскую к Шолохову на автомобиле, то решили заехать по пути и к нему. По дороге увидели торчащий из песка якорь. Вытащили его, привязали к машине, а подъехав к его дому, который стоял на горе, втащили якорь к воротам и поставили. Виталий вышел навстречу и, увидев якорь у ворот, всплеснул руками и вскричал: «Ребята, я думал, что вы реалисты, а вы романтики!»
Да, втащить якорь на гору была нелегкая и непривычная работа для Анатолия Иванова, Владимира Чивилихина, Владимира Фирсова, да и для меня… Романтики…
СОЗНАНИЕ «ОТ ГЛЫБЫНЫ КИШЕНИ»
Союз писателей России и Шолоховский комитет в 2012 году решили поддержать перевод «Тихого Дона» на украинский язык, ибо он давно не издавался на этом языке. Способствовало этому и то, что мать Шолохова была из семьи выходцев с Черниговщины. Естественно, украинцы этим гордились. В 2013 году перевод Владимира Середина был закончен, а Шолоховский комитет (Андрей Черномырдин) за свой счет издал в Киеве на украинском языке выдающееся произведение. На презентации перевода собралось в парламентской библиотеке множество людей, выступали известные писатели Борис Олейник, Иван Драч и другие, доктора наук, директора институтов Кононенко, Солдатенко, бывший президент Кучма и многие другие. Выступления были и на книжной выставке, где мне запомнилось выражение драматурга и писателя, что у некоторых украинских богатеев такие проявления сознания идут «не от глыбыны души, а от глыбыныкишени» (кошелька).
ЖДЕМ ОСВОБОЖДЕНИЯ С НЕБА
Бывший первый секретарь Полтавского обкома партии Федор Трофимович Моргун приглашал меня в область не раз, чтобы показать «битву за урожай». Делал он это с размахом, собрав буквально отряды комбайнеров и бросив потом их на уборку. За несколько дней уборки весь урожай зерновых был убран, а Моргун знал всех комбайнеров по имени отчеству и награждал их.
Времена наступили новые, Моргун стал министром экологии Советского Союза, строил обширные планы, приглашал часто писателей для собеседований и советов. Но внезапно все изменилось – СССР распался и Моргун остался не у дел. Но была у него неистребимая страсть, он на всех уровнях пропагандировал безотвальный метод вспашки, «безотвалку». И тут его пригласил консультантом в область самый мобильный и пытливый губернатор в России Евгений Степанович Савченко из Белгорода. Федор Трофимович там и консультировал, наезжая на Полтавщину оттуда. Он настойчиво приглашал и меня в Полтавскую область на знаменитую, воспетую Гоголем Сорочинскую ярмарку.
Вот в 2009 году мы и выбрались с академиком Анатолием Цыбом, директором Обнинского международного радиологического медицинского центра, моим соучеником и даже одноклассником по Комышнянской сельской школе на Полтавщине (вот каких людей давала советская сельская школа!)
Мы приехали и вместе с Моргуном обошли всю Сорочинскую ярмарку. Отовсюду неслись ему приглашения заходить к ним. То один, то второй, да многие вспоминали: «А помните, Федор Трофимович, как вы прилетали к нам на вертолете и сняли у нас голову (председателя) колгоспу (колхоза).
Федор Трофимович таинственно улыбался и ничего не говорил. Лишь после сказал мне: «Валерий, я ни разу не летал над областью на вертолете. А голову колгоспу только одного снял, и то на бюро…»
Все-таки как сильна в народе вера, что высшая справедливость и власть снисходит сверху, почти с небес, и карает нерадивых. Хорошо бы…
ТВОИ ПРОТОТИПЫ ВСЕ ВЫПЬЮТ
Михаил Николаевич Алексеев был писатель народный. Его «Ивушкунеплакучую», «Вишневый омут», «Карюху», «Хлеб имя существительное», «Драчунов» читала вся страна, особенно на селе. А фронтовики, укрепляясь духом, читали роман «Мой Сталинград». Никаким законам жанра он не подчинялся, все герои, не вступив в роман, погибали.
А женщины восторгались фильмом «Журавушка» по мотивам его рассказа. Журавушку вдохновенно, естественно и выразительно сыграла красавица актриса Чурсина. Василий Белов, Федор Абрамов звонили ему и восхищались его «Карюхой» как великой песней символу, кормилице крестьянской семьи во все времена.. Михаил Николаевич был человеком улыбчатым, с удовольствием рассказывал о веселых приключениях своей непростой жизни, хотя он почти от границы отступал во время войны, потом сраался под Сталинградом, на Курской дуге, форсировал Днепр и закончил войну в Вене.
Первый литературный гонорар за роман «Солдаты» после предварительного «обмыва» с друзьями-фронтовиками повез домой, не забыв о заначке. Сунул заначку в сапог. Пришел домой и заснул прямо на стуле, а его заботливая жена, фронтовичка, начала с него стягивать сапоги и обнаружила «заначку», и немалую, в сапоге. «С тех пор, - говорил Михаил Николаевич, - я «заначку» в сапогах не прятал».
В Челябинске, во время «пленума на колесах» в«Москва-Владивосток» он выступал на станции, где собрались сотни людей, и рассказал, что в его деревне его звали «Мишка-челябинец», потому что его мать приехала в Челябинск, где проходил службу призванный в армию его отец, а после этого он появился на свет. «Так что я ваш земеля, Мишка-челябинец!» Народ хохотал, приветствуя своего знаменитого земляка.
Как хозяйственный сельский умелый мужичок, он сам солил огурцы, помидоры, капусту, полакомится которыми заходил признанный авторитет в явствах Владимир Солоухин. Миша лукаво улыбался: «Ну ты на угощение – без всего?» Солоухин, не смущаясь, отвечал: «Да нет, Михаил, вот я и выпить принес» -, и доставал наполовину уже опорожненную бутылку.
Так вот, в 1998 году саратовский губернатор Аяцков, чувствуя, что ему явно губернского авторитета не хватает, хотя он и сделал в администрации галерею всех саратовских губернаторов, включая Столыпина и последнего секретаря обкома партии, а еще один пьедестал пустовал, ожидая по-видимому его самого как последнего губернатора, решил обратиться к авторитету знаменитого земляка и учредил вместе с нами литературную премия имени Михаила Алексеева. Это было необычное решение, ибо при жизни писателя премии их имени не учреждались. Но на наш взгляд, это премиальное правило не вполне было приложимо к Михаилу Николаевичу. И с тех пор ее вручали пишущим о войне, о земле, о селе, о деревенских женщинах («коня на скаку остановит…»), о природе.
На одно из таких вручений и на юбилей Алексеева приехала делегация Союза писателей в его родную деревню Монастырщину. Боже мой, все, что мы там увидели, было знакомо нам по его книгам! Долго всматривались в знаменитый, действительно Вишневый омут, стояли у ивушки неплакучей, были на общем собрании крестьян в клубе, где отмечали 70-летие Михаила Николаевича.
Поневоле вспомнилась встреча молодых писателей в 1967 году в Вешенской у Шолохова. Я тогда поднялся на курган, там волнами переливался ковыль, внизу сияла лазоревая степь, причудливо извивался Дон. Рядом со мной стоял украинский писатель Юрий Мушкетик и вытирал слёзы. «Ты чего, Юра? Что-то случилось?» Он выговорил тихо: «Да я всэцэ знаю. Я читав и уявляю (представляю). Всэ з «Тихого Дона».
Да, и родину Михаила Алексеева действительно можно было представить по его книгам. Весь сельский сход был здесь, а сошлись все до единого: старики и старушки, крепкие механизаторы и красивые доярки, мальчишки и девчонки обступили сцену, кое-кто полулежал на ней. Старушки весело нападали: «А помнишь, Мишка, ты мне списывать не давал русский, а я тебе алгебру не показывала?»
Было шумно, весело, радостно, так, как бывает в семье, когда кто-то приезжает издалека. Алексеев и был свой родной человек, который помог построить дорогу, поставить новый дом и клуб, завезти оборудование в школу.
Потрясающе, что перед клубом полукругом сидели и не уходили собаки, они пришли вместе со своими хозяевами и ждали их, но свое место знали.
Да, общинно, одухотворенно жили, пели, смеялись земляки Михаила Николаевича… И был он народный писатель, народный заступник.
Утром уезжали, и вагон наполнили овощами, салом, мёдом. Напоследок занесли ящик водки. Михаил Николаевич вскричал: «Ну куда же вы столько?» Крепкие мужики с явно не литературным образованием, уверенно ответили: «Ничего, Миша, твои прототипы все выпьют!» Да, знание героев Алексеева и их прототипов такой вывод подкрепляло…
В КИТАЕ ПУШКИНА ЛЮБЯТ БОЛЬШЕ, ЧЕМ В РОССИИ
В 2008 году большая делегация писателей России была в Китае. Это была одна из самых представительных делегаций наших писателей в послесоветский период из России.
Мы побывали в Пекине, Шанхае, Нанкине, Тянцзине и других городах страны. Некоей русской Атлантидой предстал перед нами Харбин. Аккуратные губернские дореволюционные домики, улицы Гоголя, Пушкина, Толстого, храмы (правда, не действующие). И русское кладбище, мемориальная книга первой трети XX века, где покоятся князья и купцы, писатели и священники, герои Порт-Артура и моряки крейсера «Варяг».
Многие, особенно старшее поколение, хорошо знали нашу страну, даже русский язык (сейчас впереди английский).
Нашим материальным покровителем стал «Внешэкономбанк», потому что Министерство культуры и Министерство средств массовой информации представителей Союза писателей России в заграничные поездки не отправляло, запустив удобный для себя миф: «У нас в стране много Союзов писателей». Хотя ясно, что такой Союз, имеющий свое историческую преемственность был один, это Союз писателей России. Ну да ладно, сейчас не об этом речь. А в том, что Китай в то время знал великую русскую литературу и связывал ее традиции с нашим Союзом. В Китае только что была определена лучшая иностранная книга года. Ей оказалась повесть Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». Согласитесь, что быть автором лучшей книги в полутора миллиардном Китае, это дорогого стоит. И Валентина Распутина, который был в нашей делегации, встречали во многих аудиториях как подлинного всемирного и русского классика. В Шанхайском университете на русском и китайском языках разыгрывали сцены из его произведений. Аудитория восторгалась словом и мыслью писателя. Мы сделали медаль Максима Горького за лучшую работу по переводу российских авторов. Переводчики очень гордились этой наградой, говорили: «Ваша страна нас не забыла!» Действительно, там была большая и хорошо подготовленная армия переводчиков, которая еще могла сыграть, помимо экономических связей, немалую культурологическую роль.
Многие из них шутили: «У нас Пушкина любят больше, чем у вас!» - «???» - «Почему?» - « Скажите, сколько человек у вас читает Пушкина?». Отвечаем с некоторым вызовом: «Ну все сто сорок один миллион нашего народа». Китайцы, хитро прищурившись (впрочем, они всегда прищурены), отвечают: «А у нас по подсчётам 500 миллионов!»
Да, тут спорить было тяжело. Количество читающих было впечатляющим, а коллеги лукаво улыбались, ибо они хитро заменили слово «читают» на слово «любят»…
ГОЛОСУЕМ: КТО НАРОДНЫЙ ПОЭТ РОССИИ?
Артист, поэт, «певец во стане русских воинов», как мы его называем, всеобщий народный любимец Михаил Ножкин, начинал по внешним признакам как диссидент, или в таковые его хотели зачислить.
Кончается 1964 год. Московскую молодежь впервые пригласили в Кремль, в недавно открытый КДС (Кремлевский дворец съездов) на новогодний бал. Событие это было невиданное. Пять тысяч молодых людей, юношей и девушек пригласили впервые в таком количестве в Кремль, куда еще совсем недавно мы входили по спискам и паспортам. ( Помню, как мы, студенты истфака Киевского университета, проходили быстрыми экскурсиями после тщательных проверок и предварительных списков).
А тут, на тебе, свободный (естественно, по билетам, которые выдавались комитетами комсомола) вход.
Как бы там ни было, а в вихре вальса закрутились молодые люди по залам КДС.
Звонок, заходим в зал на концерт, выступают заслуженные и народные. Публика щедро аплодирует. Объявляют: «Артист Московской эстрады Михаил Ножкин!» Кто такой? Спрашиваю у соседей справа и слева. Один ответ: да это какой-то бард (слово это только входило в моду). Он запел, зал замер, невиданный мотив, слова и голос для откалиброванного Дворца Кремля: «А на кладбище все спокойненко, удивительная благодать!» Все задвигались, начали подпевать, хотя слов-то никаких не знали. Но это было необычно, с вызовом и какими-то намеками про наши многие порядки, которые омертвляли жизнь. И-и-и, что тут началось. Зал вскочил, зааплодировал, зашумел, выкрикивал,- ещё, ещё… Минута, две, три, пять… Объявить следующий номер не дают… Наконец, как рассказывал позднее Михаил, его выпустили: «Спой еще одну, ну и хватит!» Михаил вышел и для успокоения аудитории спел песню «Нам нового начальника назначили». А это было как раз после недавнего освобождения Хрущева и отправки его на пенсию. Тут уж был хохот, снова аплодисменты и даже свист. Концерт, конечно, был сорван. Махмуд Эсамбаев, чеченские пляски которого встречали неизменные восторги публики, только после долгих уговоров, в том числе и Ножкина, вышел на сцену. Но зал еще бурно переживал Мишино выступление и не уделил ему должного внимания.
Михаила Ножкина, конечно, с тех пор в КДС не пускали, да и вообще пытались отлучить от эстрады. Но он, как неунывающий человек, стал знаменитым киноартистом, вместе с Соловьевым-Седым написал музыкальную комедию, стал писать сценарии. Да вот и в тяжелые ельцинские времена стал необходим на концертах десантников, собровцев, грушников, моряков и уже к своему юбилею был допущен во Дворец съездов.
А я в 2012 году написал предисловие к его двухтомнику и приветствовал его в Колонном зале Дома союзов, а ранее Дворянского собрания.
В переполненном зале я выступал первым, высоко оценил его творчество, и обратился к аудитории с одной просьбой. Дело в том, что на все просьбы Союза писателей России, на его обращение по поводу введения звания Народный поэт (или писатель) России, власть отвечала резким и быстрым ответом: «Нет!» Внятных аргументов против, конечно, не было. Народный артист есть, народный художник есть, а писателя, да еще русского власть назвать боялась, да и боится. Назови она своих любимцев, которых одаривали и награждали в эти годы, а они вдруг окажутся на Болотной площади, а действительно Народных она не хочет. А между тем народные поэты и писатели своих республик есть и в Дагестане, Чеченской республике, Татарии, Башкирии, Бурятии, Якутии и в других бывших автономиях, только в России народных писателей и поэтов нет. Русский Народный поэт, по-видимому, власти страшен.
Поэтому я и обратился к публике, объяснив все это залу, с предложением объявлять звание народный поэт России голосованием и начать это с Колонного зала, где демократически решали свои вопросы до революции дворяне, после – массовые профсоюзы, здесь проходил I съезд писателей СССР. Зал, аудитория, на наш взгляд, как сегодня любят говорить, репрезентативна, а потому: «Кто за то, чтобы объявить Михаила Ножкина народным поэтом России?» Зал бурно зааплодировал, но я продолжил: «Давайте, друзья, демократическим путем будем голосовать: кто за присуждение звания Народного поэта России Михаилу Ножкину, прошу голосовать!» Лес рук. Но я не завершил процедуру: «Кто против?» Громкий смех, кто-то предложил: «Вывести из зала!» Таковых не оказалось, так же никто не воздержался. Я подвел черту: «Прошу следующие номера вечера объявлять: «выступает народный поэт России Михаил Ножкин»». Снова буря аплодисментов.
А если честно говорить, Михаил давно народный поэт России, каковым был и Василий Белов, которого я объявил Народным писателем в Зале Церковных соборов храма Христа Спасителя. Правда, тогда я не проголосовал, а сейчас все сделал по процедуре, демократически, попробуй, не признай…
ТОВАРИЩИ ИЗ МОСКВЫ
В издательстве «Молодая гвардия» мы, вместе с авторами книг, совершали поездки для ознакомления читателей с книгами, для их пропаганды, поездки были почти во все области и республики страны. Счастье улыбнулось, и я с такой командой прилетел в Магадан. Провели несколько вечеров, были на золотых приисках, слетали на пункт заготовки кетовой икры, где перед нами поставили тазик только что выпотрошенной икры и предложили есть ложками. При всей ее изумительной, свежей вкусноте, больше двух ложек я не съел. По дороге видели с вертолета, как мишки тоже занимались ловлей, хватая рыбины и выбрасывая их за спину. В общем, летняя Магаданская область впечатляла. Попросился дальше, на Чукотку. «Давай, лети, тут рядом, но если вдруг непогода, то на неделю, а то и на две застрянешь». Где наша не пропадала! Тем более что рядом, хотя и оказалось несколько сотен километров.
Прилетели в Анадырь, там был аэродром и дощатая гостиница. Ну тут-то, конечно, никого из знакомых не встретишь. Куда там! В гостинице нашли умывающегося и весело напевающего Василия Дмитриевича Захарченко, главного редактора журнала «Техника – молодежи». Он, облетев все южные границы, заканчивал перелет по северным полярным заставам, завершая писать книгу о пограничниках «Наш цвет зеленый» (фуражки-то у них зеленые). Договорились, что и нам в издательство принесет книгу.
Я попросился лететь еще дальше, на крайнюю восточную точку мыс Уэлен, с которого при хорошей погоде была видна Аляска. Прилетели, с интересом обошел небольшой поселок, подивился искусству юных косторезов, которые из моржовой кости вырезали фигурки. Особенно подивился изображению оленя в прыжке. Наверное, только они и могли запечатлеть движения прыгающего оленя. С некоторым страхом посетили полуразрушенную военную базу, на которой, как говорили, находилась в 1951 году целая советская дивизия на случай перерастания корейской войны в советско-американскую схватку. Дивизия готовилась высадиться на Аляске. Все окончилось благополучно, дивизия покинула базу, и помещения казарм начали постепенно разрушаться, только любопытные полярные мыши взирали на нас со всех концов базы.
Затем в поселке я увидел магазин на железных столбах, чтобы продувало снег зимой, попросил зайти. Магазин оказался неплохой, всякие товары, разные отделы, и с книгами, и с оружием (только по документам). В книжном отделе с гордостью обнаружил и наши книги. Зашел приземистый старичок, местный охотник-эскимос, как шепнул мне секретарь окружкома. Тот приветливо на нас посмотрел: «Откуда товариси?» - «Из Москвы» - «Таня, - сказал он, обращаясь к продавщице, - дай мне бутылоську тройного». – «Вы же уже брали, дядя Семен». – «Нисего, дай, дай, товариси из Москвы!» Таня достала с полки бутылку одеколона. Дядя Семен поболтал ее и, раскрутив, полил на меня. Я, было, отшатнулся, но секретарь окружкома тихо шепнул: «Стойте, это знак уважения». Я покорно ждал, что выльет всю бутылку, но другую половину дядя Семен быстро выпил сам: «Товариси из Москвы, хоросо!» Потом мы вышли из магазина, невдалеке на берегу лежал еще вчера загарпунированный дядей Семеном китенок, метра этак с 3-4. Дядя Семен подошел к нему, вытащил из-за голенища острый нож и отрезал длинный ломтик сала, закусил, предложил нам, но мы, конечно, не решились. Тепло с ним попрощались, и улетели в Магадан.
Через пару лет я был с делегацией в Америке. В одной из гостиниц разговорились с американцем. Он своими чертами лица показался мне знакомым. По-английски сказал нам, что он с Аляски, эскимос. «А вы из Москвы?» Он обрадовался, начал повторять по-английски: «Товарищи из Москвы! Товарищи из Москвы!» Потом продолжил: «Наши братья живут в Советском Союзе, раньше мы ездили друг к другу, даже родственники с той и другой стороны были. Сейчас не разрешают. Да, хорошо живут в Советском Союзе», - неожиданно для нас закончил он… «Почему вы так думаете?», осторожно спросили мы, опасаясь, что за этим скрывается ехидная «поддевка». «Я слушаю радио на эскимосском языке из Советского Союза, с Чукотки. Во всех передачах рассказывают, сколько рыбы отловили мои родственники. Особенно важно, когда сообщают фамилию того, кто убил моржа, рассказывают про этого человека. Я всегда горд за нашего эскимоса»
Прощаясь, пожали друг другу руки. «До свидания, товарищи из Москвы!» Да, иногда настоящей ценностью может быть услышанная знакомая фамилия и похвала за достойный труд. Не знаю, гордится ли этот человек сегодня своими родственниками…
А НЕ ЛУЧШЕ ЛИ НАЧИНАТЬ С НАРЫМА?
Народный артист Сергей Столяров, принимавший с нами участие в работе Советско-болгарского клуба творческой молодежи, красавец, довоенный и послевоенный любимец зрителей, да и самого Сталина, любил рассказывать нам артистические истории. Так, артист Геловани, который играл роль самого Сталина, попросился через Кагановича побывать у Сталина дома, в семье. «Для чего?» - спросил Иосиф Виссарионович. Каганович отвечает: «Ну, наверное, чтобы лучше вжиться в образ, лучше сыграть вас…» Сталин попыхтел трубкой и сказал: «А не лучше ли ему начать с Туруханского края? (место ссылки Сталина)»
Больше Геловани уже не стремился «вжиться в образ»…
В ЭЛЕКТРИЧКЕ. ОДНА ЗАКОННАЯ, ДРУГАЯ ЛИГИТИМНАЯ
В 1986 году мне дали общественную, временную писательскую дачу в Переделкино, в домике, где в свое время жил поэт Степан Щипачев, известный по культовому тогда стихотворению «Любовь не вздохи на скамейке», которое он недурно заканчивал: «Любовь с хорошей песней схожа, а песню нелегко сложить». Все это стихотворение знали.
Из Переделкино мы ездили на работу на электричке, машин, конечно, у нас не было. Но электричка была вполне удобным транспортом, в котором можно было и почитать, и услышать массу интересных разговоров.
Однажды, когда я зашел в вагон, два мужика переспросили: «Это что? Какая станция?» - «Переделкино». Второй спрашивает у первого: «Ты бывал в Переделкино?» Тот говорит: «Нет!» - «Какой поселок! Какой поселок! А люди, какие люди!» Казалось, после таких слов он скажет что-то замечательное об этих людях, а он закончил: «Подлец на подлеце!» Да, крепко надо было насолить мужику, чтобы он так отозвался о людях.
В начале перестройки пришли новые нравы, новые слова в общество. Захожу в вагон, сидит парень, с двух сторон от него сидят молодые женщины, а его руки уверенно покоятся на их округлых плечах. Расположившаяся напротив бабка говорит ему: «Что ты двух-то обнимаешь сразу? Они что, твои?» Парень, не смущаясь, похлопывая по-хозяйски обеих, говорит: «Бабка, у меня одна законная, а другая лигитимная».
Бабка этих новых терминов не понимала, плюнула и пересела на другую скамейку.
А кукушка всё кукует
Напоследок одна встреча в Калуге. Проводим пленум Союза писателей. Выступаем в Филармонии. Приветственно-прощальное слово говорит губернатор Артамонов, владыка Климент. Вышел и я поблагодарить. Пленум был содержательный, говорили о делах литературных, называли новые имена, не забывали старые. Говорили о фантастически богатой истории Калужской земли. Тут и Оптина пустынь, и Полотняный завод, где был Пушкин, и родина маршала Жукова, и город Циолковского, тут литературная Таруса и исторически легендарный Малоярославец, где фактически и был разгромлен Наполеон, как Красная Армия под Сталинградом разгромила немцев и т.д. Я почти всё это упомянул, но сказал, что тут ещё особый чистый воздух, успокаивающая от суеты атмосфера.
«Вот вы поселили нас в коттеджах за городом, где пели птицы. Когда я зашёл в дом, то услышал, как кукует кукушка. И хоть при моих годах рискованно задавать детский вопрос, я не удержался и спросил: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось жить?» Особенно уж в приметы я не верю, но всё-таки… Кукушка кукует, считаю: раз, два, три, четыре, пять… Ну, хорошо, думаю, а она кукует дальше: шесть семь, восемь, девять, десять… Отлично! Она продолжает: одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Что может быть лучше! Застилаю кровать, ложусь, она кукует: шестнадцать, семнадцать… двадцать, двадцать один… двадцать пять. Спокойно засыпаю». Зал захохотал, улыбнулся губернатор, похлопал владыка. А я продолжаю: «Проснулся, а она всё кукует. ..»Все зааплодировали.
Так и я желаю всем читающим эту книгу, чтобы кукушка куковала вам долго и не уставая.
Валерий Ганичев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
