Уходит поколение «последней нежности войны». Ну почему уходит? Взмывает ввысь, за горизонт, за солнцем. Они такие… Эх, не найдёшь и слов, не подобрать… Всё в их жизни было высоко, масштабно, красиво, государственно…
Вот ещё один добрый и верный товарищ моего отца взмыл ввысь, поднялся по этой лестнице к ним. И сидят, и пируют теперь вместе, а мы печалимся, что уже не услышим рокотанья и раскатов его прекрасного голоса, и уже не будет влюбляться новое поколение девчонок в прекрасного капитана Грея, Вронского, Варавву… Ну почему так грустно? Нет, обязательно будут, потому что есть актёры эталонного типа, такое золотое сечение советского кинематографа. И надо признаться, что это не имеет отношения лишь к внешней привлекательности. Теперь-то мы знаем, что сегодняшняя внешняя привлекательность наших актёров и грошика ломаного не стоит той красоты всеобъемлющей, красоты крупного плана, большого таланта тех, «наших» актёров…
Ведь правда, не сравнится… Потому что на ту красоту, на ту содержательную красоту работала, если можно так сказать, вся страна, весь народ. Они и чувствовали одинаково со всем народом, и жили, как весь народ, и цели перед ними стояли те же, что и перед теми, кто растил им хлеб и плавил сталь. «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Так оно и было. Не то, что сегодня «подольские курсанты» идут в бой, а им не веришь, как будто сейчас мобильник вытащит и начнёт шарить по соцсетям, мусоля его пальцем. Почему-то на лицах многих сегодняшних актёров как-то сразу видно, что ничего они не читают и не будут читать, что заколачивают они бабло, и даже самые лучшие вписаны в этот алгоритм «быстро снялся – быстро заработал – перешёл в следующий тупой сериал». А так они красивые, молодые, но не запоминающиеся, хотя и вся их личная жизнь обмусолена-описана до исподнего. И теперь уже любой второсортный и десятисортный советский фильм, которые сегодня вытащили из загашников и показывают нам, а мы не можем оторваться от экрана, гуглим, что за фильм, почему не знаем, а он теперь смотрится просто как оскароносный шедевр, и актёры в нём нереально хорошо играют…
Потому ещё раз скажу: Василий Семёнович Лановой – это общенародное достояние, государственный гимн, национальный код наш. И хоронила его не Москва, а вся Россия, в каждом доме, в каждой семье сокрушались и печалились, плакали и жалели. Как родного человека. Как отца, брата, как учителя, как символ.
А ведь и ушёл он рядом с двумя великими датами для нашей страны, 28 января. Рядом со снятием блокады Ленинграда 27 января и окончанием Сталинградской битвы 2 февраля. Казалось, победа уже рядышком, а ещё два года. Так и с Василием Семёновичем: вся страна ждала с замиранием, как он, и вроде уж и кризис миновал, но нет… Приходят сроки.
Теперь каждый ему друг, товарищ и брат. Каждый будет писать воспоминания и говорить о своей близости, в первые же секунды началось это на экране, неловко и произносить, какие люди из «обыкраненных повсеместно» телеведущих запросто, запанибрата говорили о нём с экрана, без сострадания и сожаления. Было и много достойных друзей, сказавших своё веское слово о несгибаемости, о взглядах, о любви к театру родному, о помощи молодым… Мы все ловили ещё раз кадры, ещё раз интервью… Мне хочется здесь просто вспомнить «нашего», писательского Ланового, служителя Слова и великой русской литературы. Мы и не воспринимали его просто как актёра, актёров было много, много хороших, но Лановой был наш собрат по любви к русской литературе, он относился к ней как, наверное, к главной составляющей русского характера, русского человека.
…Помню какой-то из правительственных концертов, наверное, после какого-то из съездов комсомола или на какую-то годовщину. Я была ещё совсем мала, но навечно запомнила Василия Семёновича Ланового, читавшего Маяковского, «товарищу Нетто, пароходу и человеку…» Ничего не понимала, причём тут пароход, что значит Нетто, есть ли ещё товарищ Брутто? Но вот навсегда полюбила Маяковского, как и Лановой. Он показал мне эти трубы революционной эпохи, это громадьё таланта Маяковского, его широкую душу и языковую неистовость. Потом я много раз слышала в вашем исполнении это стихотворение, до сих пор слышу и могу вспомнить каждый звук, вами произнесённый. И как же я вам благодарна, что вы до самых последних интервью подчёркивали всячески эту любовь к Маяковскому. Знаю многих, кто в наши дни плевал в сторону Маяковского, обличал и разоблачал, все как-то разом в нашу буржуазную эпоху перестали его праздновать и уже не читали на правительственных концертах, у нас так часто случается. Вчера только Некрасов, а сегодня только Бродский. И Некрасова уже неприлично любить, и Есенин простоват, и Маяковский дурно влияет и не читается «на завтраке у Тиффани». Но Василий Семёновичвсё читал и читал Маяковского и Пушкина, соединяя Россию во времени и в пространстве в единое целое.
И мне почему-то не хочется отдавать Маяковского только Лиле Брик, только мирку склок и сплетен, выяснения, каким образом он погиб, с кем жил и с чем умер, мне хочется верить, что великий русский артист В.С. Лановой не мог ошибаться на его счёт и нутром чуял в нём большого поэта, как и многие из нас, как и многие из нас…
Ну а уж кто-то обязательно напишет большое исследование «Пушкин и Лановой». Как мальчику Васе удалось взмыть на вершину Парнаса вместе с Пушкиным, доказать своей собственной жизнью, что «Пушкин – наше всё». Пушкин был его всё. Помню на этих же кремлёвских концертах и в зале Дома Союзов, и в Белгороде гром и рокотание «Пророка». Величественнее никто не читал. Впечаталось навечно. Вот бы ставили в школах слушать, глядишь, и дети бы учили быстрее наизусть и запоминали на всю жизнь. Недавно купила диск с «Первой любовью» Тургенева, прочитанной Лановым, так слушала неделю, не отрываясь, несколько раз, совсем по-другому заиграло для меня это произведение, какая-то другая музыка…
Так вот Пушкин. И Лановой. Там вот у Кострова правильно всё: «И встречаемся мы на минуту, / А прощаемся вот навсегда». Такая минута размером в московскую ночь случилась и у нас с Василием Семёновичем. Это был вечер в Зале Церковных соборов Храма Христа Спасителя, вечер Василия Ивановича Белова, один из последних такого масштаба, ещё живы Распутин, Белов. Ещё приехал Лихоносов. Вечер был грандиозный, русская культура в её расцвете, как-никак Белов – её квинтэссенция, её лучшее проявление, и наконец-то, усилиями многих друзей, вечер по случаю его юбилея в центре православной Москвы.Слава Богу, дожили… Обычно после такого кажется, что всё будет нарастать, что впереди ещё многие такие вечера… Ан нет, не тут-то было… Хорошего понемножку. Но не будем сетовать, и на нашей улице был праздник! Тоже не просто Василия Ивановича, но всей русской, народной, земной культуры… И лилась заздравная речь, высоким и одухотворённым слогом говорили Лихоносов и Распутин, Ганичев и Куняев… Читали стихи. Читал и Василий Семёнович Лановой. Все были на воздусях, и когда вышли, то как-то не хотелось расходиться. И уж время расходиться, да расстаться нету сил… Идут все наши классики, и некуда им в центре Москвы приткнуться, чтобы словом перемолвиться. И тогда мы, «молодёжь» (по 50!), приглашаем их в ресторан «Ваниль». Мы и сами-то тогда не знали, что это самый наидорогущий ресторан в Москве, который вроде держат Михалковы. Нас, «молодых», было трое: я, Серёжа Котькало и Володя Ладан («Царствие Небесное!»), мой товарищ по университету, получивший в этот день отпускные в своём Пенсионном фонде, где он начальник. Да и мы какую-то зарплатку хиленькую в этот день получили, так что решили, что нам хватит… Но когда получили меню, то слегка побледнели, поняли, что можем и не расплатиться. Ну ввязались, так уж что… Да и старички-классики и их жены были так рады увидеться, переброситься словом, все веселились, мы заказали, сколько могли, самого дешёвого вина, каких-то салатных листьев и палочек. Все разговаривали, было много тостов, вернее, сколько вина, столько и тостов, закуска не впечатляла, но, что поделать… Думаю, классики сочли нас слегка скрягами, ну а мы расплатились одними отпускными большого чиновника и двумя зарплатами редакторов, внутренне перекрестившись на Храм Христа Спасителя, что всего хватило, и вышли на воздух… Было прекрасное настроение, хотелось продолжения праздника. Василию Семёновичу тоже. И он стал настойчиво приглашать к себе домой:
– Да тут рядом, на Сивцевом Вражке! Пойдёмте, други, по рюмочке ещё!
Но жёны при слове «рюмочка» вдруг вспомнили о заботах и быстро стали ловить такси. А мы, молодые, остались в растерянности! Что делать? И неудобно, там же тоже жена. Василий Семёнович на наши неудобства ответил лёгкой залихватской чечёткой и, как вьюноша, взбодрил чуб и победно вскрикнул, что Ира на гастролях в Сибири. Из чего мы сделали вывод, что и она, как достойная жена писателя, артиста или художника, стоит всегда на страже здоровья мужа и не даёт разгуляться. Всё так и должно быть! Но бывают минуты свободы…
И мы пошли. Пришли на Сивцев Вражек. Он был настоящим хозяином, всё показал, рассказал. Ничего не помню, кроме картин, о которых он рассказывал, и книг. У всех у нас дома одни книги. И он с такой любовью гладил их, что-то доставал, о чём-то говорил взахлёб, рокотал. Как легко наши дети сегодня расстаются с книгами, всё можно найти в интернете, любой каприз, а для нас это было невероятное богатство, ценность, они были для нас живые и имели запах. Про многие из них в семьях слагали легенды, истории… Вот никогда не забуду историю Василия Семёновича про книгу «Как закалялась сталь», которую он рассказал в документальном фильме. Помню, как у меня похолодело внутри, когда он рассказывал, как в оккупированном немцами селе в Одесской области, совсем, кстати, рядом с моей мамой в Николаеве (она в это время тоже в оккупации), учитель в школе велел ребятишкам закрыть дверь в класс на стул, вынул из портфеля книжку и сказал: «Теперь, дети, я буду читать вам книжку, за которую меня могут расстрелять…» Это была «Как закалялась сталь». Вот какие истории про наши книжки случались с нашими родителями. Конечно, после такого, как не сыграть Павку Корчагина… За каждой ролью была своя история из жизни, свой багаж, вернее, нет, так тогда не было, багаж был общий, и страдания, и праздники общие. И украшением праздников страны тоже был Лановой…
Мы угнездились на кухне, на каких-то табуретках, пили чай, немного под чай, но главное, слушали, слушали, слушали… Это был Пушкин, Пушкин и Пушкин… Потом что-то обсуждали, какие-то строчки у Пушкина. Потом опять Пушкин… А потом мы читали ему современных, любимых нами поэтов: Колю Зиновьева, Колю Рачкова, Женю Семичева, Кострова он сам знал хорошо… Понравился ему Зиновьев «Я русский», «Осталась от бабушки прялка..»,«Литерный эшелон» Семичева, загорелся сделать программу из современных и велел на проходную в театр принести подборку… Через несколько дней я это сделала, принесла на проходную… Но звонить и напоминать было неудобно, и осталась только радость того, что он это услышал, прочитал, что «есть, есть ещё ребята…», как повторял он тогда, радуясь этим стихам…
Вспоминали об Украине, мы все к ней имели отношение, рассказывал истории из детства, называл себя Васыль, как по-украински. Тогда я вспомнила стихотворение Василия Фёдорова:
Стройным хвастая станом,
Высотою груди,
Очень уж иностранно
На меня не гляди.
Моё имя Василий,
И должна понимать,
Моё имя с Россией
Хорошо рифмовать.
Смеялся. Хохотал даже в голос.
А Пушкин опять звучал и звучал, и он не отпускал нас, пытаясь передать, как это важно, знать, читать, повторять Пушкина, всё это для него было как таблица умножения, которую он просто не мог забыть, его альфа и омега, прописи. Всё это было с девяти вечера до четырёх утра… С небольшим перерывом на наше чтение и разговор о том же Пушкине. Спасибо, дорогой Василий Семёнович, за счастье слушать Пушкина в твоём исполнении… за любовь твою к поэту неизменную, верно, и там вы встретитесь, и ты ему почитаешь…Я ещё несколько дней внутри себя ощущала гул пушкинских строчек и голос художника слова.А тогда мы вышли на рассветный Арбат слегка пьяные от Пушкина, от личности артиста, от счастья оказаться рядом… И это на всю жизнь, никогда не забуду этого умытого ранним утром Арбата и нас, счастливых и «молодых» (по 50!)
С моим отцом они были одного роста, одной стати. Этакие народные аристократы. Так папу назвал в своей статье отец Александр Шумский (Царствие Небесное, дорогой батюшка!). Люблю это определение. До чего точно. Такой же народный аристократ был и Василий Семёнович. Их объединяло многое: государственный взгляд на вещи, державное чутьё, любовь к военной отечественной истории. Василий Семёнович с большим уважением относился к папиным трудам по увековечиванию памяти адмирала Ушакова, к его книгам, любви к нэньке Украине, к украинскому языку, к русскому языку.
Вот в жаркий летний день он прилетает на пленум Союза писателей России, чтобы выступить и вместе с писателями открыть памятник Русскому слову перед областной библиотекой. Он стоит рядом с отцом, и их видно на всех фотографиях, всегда видно – орлы. Рядом Губернатор Белгородской области Евгений Степанович Савченко, защитник русского слова и писателей, владыка Иоанн, жарко, владыке становится плохо, но он усилием воли встаёт в этот строй, и ещё сотня писателей со всей страны открывают этот единственный в стране памятник, Василий Семёнович читает нетленные строки, конечно, «Пророк». А может быть, «Я памятник себе воздвиг»? Не скажу точно, а голос внутри слышу…
А какое чувство юмора, такое мягкое, южное, украинское… Помню, как после Православной выставки в Манеже сидим с отцом в нашем павильончике, отдыхаем… Стремительно проносится рядом Лановой, увидел, остановился, обнялись, попросил чаю… За чаем слегка перебрасываются словами, наблюдениями, всё видели, всё знают, ничем не удивишь… Речь зашла о корреспондентах новой волны, которых ничего не интересует, кроме трусов и подробностей личной жизни. Василий Семёнович рассказывает, как заходит к нему очередная корреспондентша молодая, хорошенькая, сразу: «А кто у вас были жёны, говорят…» – «Ну я ей сразу: вон!!! Она что-там причитает, но я сразу всегда – вон! Разговор закончен. Ни минуты не держу». В этом было что-то заботливое и благородное по отношению ко всем, кого любил, по отношению к жене, чтобы не обидеть её. Вообще те слова, которые он говорил о жене, об Ирине Купченко, в ту ночь были ласковые, заботливые, нежные. Желание не расстроить, не обидеть. Мне тоже это было как-то дорого, так похоже на моего отца, на всех его друзей. Они относились к женщине, к матери своих детей как-то очень достойно, с преклонением. И не важно, что всякое случалось в жизни. Но всё равно такое отношение к жене сохранялось.
Один наш письменник из Украиныподошёл к нему в Белгороде и говорит: «Василий Семёнович! Мне в молодости и сейчас говорят, что я на вас похож? Правда?» – «Врут!» – ни секунды не задумываясь, парирует Лановой. Все вокруг хохочут, письменник смущён.
Как можно было быть на него похожим? Да он один такой, остальные – обман и подделка. А он остался верен своим героям: и красным командирам, и генералам КГБ, и Павке Корчагину, и капитану Грею. Никого не предал, ни от кого не отказался, остался сыном СССР и сыном России, никакой грязи к нему не пристало и никаких идеалов он не сдал в утильсырье, верный сын трудового народа, великого народа.
Чечня. Вторая чеченская война. Десант писателей и артистов. Цвет русской культуры на вертолётах отправляется на позиции к русским солдатам-мальчишкам. Отец всегда говорил: «Я поёживался и внутренне замирал от нашей затеи. Достаточно одного выстрела стингера, и весь цвет русской культуры погибнет». Идут обратно вертолёты уже в ночи, поблёскивают сигнальные огни. Все как-то сосредоточено-радостны от выполненного дела и каких-то настоящих переживаний, картин войны, подвига солдатского. Лановой рокочет и шутит рядом с Ганичевым. Как это было важно и мальчишкам, и ему, и писателям…
Вот ещё одна фотография. 2007 год. Премия «Имперская культура» имени Эдуарда Володина. Получал её в тот год и Василий Семёнович. Конечно, всегда спешит, всегда занят, столько всего. Но всех выслушал, постепенно вовлёкся в весь процесс, любовался писателями, артистами, исследователями, уже не мог уйти, оторваться от такой компании единомышленников, готов был всех обнять, заспивать, хорошо посидеть за столом. Ах, какой же это был вечер! Какая отдельная награда всем лауреатам, со всей России приехавшим сюда, в Союз писателей России, в Москву. Это было так душевно, объединительно. Моя подружка Наташа Володина шепнула, что всю жизнь мечтала с ним увидеться, с кумиром нашего девичьего детства и юности. И я потащила её к нему, просила, слегка стесняясь, но понимая, когда ещёпридётся, сняться. Так получилась эта фотография. А сделал еёСерёжа Прохоров. Фотограф от Бога и наш друг, тоже уже там… Посидели за столами, поговорили, попели, пришлось оставить Василию Семёновичумашину и повёз его домой тоже наш лауреат этого года Павел Пожигайло, президент фонда Столыпина и Хорового общества. Повезло ему.
Потом было открытие памятника Пушкину в Союзе скульптора Коли Кузнецова-Муромского, белоснежного юного Пушкина с пером и книгой. И опять с нами был Лановой. Пушкин и Лановой. Так и останутся навсегда в памяти вдвоём.
Получается, что Лановой всегда был с писателями, с Союзом писателей России на всех важных направлениях его работы, был, можно сказать, нашим сотоварищем, соработником великого русского слова. Спасибо ему, низкий поклон.
Смотрела его и в «Принцессе Турандот», и в водевилях, ещё в каких-то вахтанговских спектаклях. Всюду на разрыве, в стремительном прыжке. Центр всегда, всегда со своей интонацией… Сколько в нём было силы, энергии, казалось, износа не будет… Не представляю, как теперь без него театр.
Не представляю, как без него Бессмертный полк. Не представляю, как без него Пушкин. Как без него Ирина Купченко. Как без него мы. Царствие Небесное, дорогой художник слова… Последняя нежность войны…
Марина Ганичева
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
