Я познакомилась с Михаилом Васильевичем, когда стала участвовать в выставках Союза русских художников. Нестеров был со мной очень приветлив, а мне-то прежде казалось, что он жесткий человек.
Как-то странно все вышло. Он жил на Сивцевом Вражке в том же доме, где жила артистка О. Э. Озаровская, у которой я часто бывала. Встречались мы с Михаилом Васильевичем на лестнице: здоровались, несколько приветливых слов — и ничего больше. Я также жила в переулке близ Арбата.
В первые послереволюционные годы, когда я работала в Коллегии по охране памятников искусства и старины, и позднее, когда служила в Музее изобразительных искусств, я встречалась с Нестеровым чаще, но всегда на улице. Он останавливался, и мы обменивались несколькими фразами. Он спрашивал, чем я занята, знал, что я больше занимаюсь искусствоведением и как-то отошла от творчества. Я сообщала новости музейной жизни. Так беседовали мы около какой-нибудь витрины на Арбате с четверть часа, иногда больше, но всякий раз, когда мы прощались, он, пожимая на прощанье руку, говорил: «Не бросайте живопись». Сначала я относилась к этим словам легкомысленно. Но, слыша каждый раз неизменное: «Не бросайте живопись», — стала задумываться. Михаила Васильевича давно уже нет на свете, но слова его до сих пор звучат в моей памяти, и я всей душой благодарю его. Нет, живопись я не бросила и по сей день.
Вернулась я к ней неожиданно для самой себя.
В 1942 году я была назначена заместителем директора Кусковского музея. Перед этим лето я провела на даче в Пушкине. Это был период, когда я в первый раз за долгие двадцать три года почувствовала себя хозяйкой своего времени. Прошедшие годы я только урывками могла заниматься живописью, а здесь я была одна, и целое лето впереди!
И странное дело: даже навеянные войной невеселые мысли потеряли свою гнетущую власть...
Домик, где я поселилась, стоял на окраине Пушкина и с одной стороны имел узкую террасу. Помню, как-то рано утром я вышла на нее и увидела перед собой небольшой, но очень приятный сад. Мне этот «Ферхей» понравился. Рядом была дача какого-то огородника и служебные постройки почти у забора сада. Я так обрадовалась этому простому, незатейливому пейзажу, писать который смогу в любую минуту.
И какое же меня ждало разочарование! Как я ни старалась — не выходило у меня ничего. Ведь почти двадцать пять лет я не писала! Я сложила свои краски, села на балконе, и мне казалось, что солнце не светит и все кругом бесцветное. Так я просидела несколько часов на одном месте.
И вдруг сказала себе: «Ну, нет! Так я не сдамся!» Взяла краски и снова села писать. Я выбрала простой мотив и на нем соседний домик огородника. Его я писала июнь, июль, снимая краски шпателем и начиная снова. Когда я начала, были весенние оттенки, затем пришло лето, я писала упорно каждый день до половины августа и, наконец, получился добросовестный этюд. Над Пушкином летали самолеты и бомбили.
Хозяин дачи, где я жила, художник Вольтер, предупредил меня:
— Будет бомбежка, не сидите в доме, лучше выходите в сад.
Перед домом была небольшая площадка с клумбой посредине и скамейкой возле кустов. Когда начинали бомбить, я садилась на скамейку и смотрела на полет вражеского самолета: «Будет нас бомбить или пролетит мимо?»
После того как я окончила этюд, я поставила картонку к стенке и не стала показывать Вольтеру. Мне казалось, он скажет: «И какой же вы член Союза русских художников, когда простого этюда написать не можете». А все думалось мне: высказать целую кучу настроений в большой картине куда легче, чем взять два простых цветовых отношения. Мысль эта не давала мне покоя.
Я начала второй этюд: сарайчики в соседнем владении, и опять дело шло, с моей точки зрения, неважно.
Так тянулось долго. Когда Вольтер приезжал на дачу с субботы на воскресенье, я прекращала работу в саду.
Однажды, придя с сеанса, я поставила этюд на мольберт, посмотрела, и вдруг мне стало казаться, что работа не так уж плоха, что в ней появились верные места.
Я попросила хозяина с приехавшими к нему гостями к себе и сказала:
— Вот я только что кончила этюд, скажите мне, хороший он или плохой? Они пристально посмотрели, и один из них сказал:
— Не только хороший, но очень хороший.
Август, сентябрь и почти весь октябрь я провела на даче. Был тяжелый, начальный период войны. Гитлеровцы были близко от Москвы, а я любовалась осенними пейзажами и писала, писала, вкладывая в написанное всю свою любовь к простой русской природе. Любила смотреть на березы с уже облетевшими листьями и тонкими ветвями, как бы растворяющимися в неярком закатном небе. Мне точно снова открылись осенние солнечные дни, закаты, стоящие вокруг сада высокие ели, верхушки которых уходили в прозрачное ночное небо, и казалось, что они поют хорал во славу вселенной.
Екатерина Гольдингер
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
