Я смотрю на фотографию 1970 года. Она мне очень нравится. На ней «рублевцы первых призывов». Я не знаю, по какому поводу они на тот час оказались вместе, хотя оказаться вместе было немудрено, – они по роду своей работы обретались в бывшем Братском корпусеАндроникова монастыря, где в те годы была и музейная экспозиция на двух этажах, и фонды, (где они сфотографировались), и реставрационная мастерская. Всех их я хорошо знаю, часто общаясь по разным поводам. Это, что называется, цвет молодого музейного сообщества.
На фотографии они удачно запечатлелись с адекватной портретностью, с характерным выражением лиц. Это хорошо согласуется с их обликом и образом тех лет, которые сохранились в моей памяти.
Слева – Ирина Васильевна Ватагина, музейный реставратор, а еще и иконописец. Спокойное достоинство, доброжелательность. Правее – Кира ГеоргиевнаТихомирова, тоже реставратор. Справа – Вадим Васильевич Кириечнко, главный хранитель музея, супруг Киры. Далее – Милена Душеновна Семиз, заведующая музейной библиотекой и архивом, петербурженка, в прошлом – сотрудница Эрмитажа, эвакуировавшаяся в блокаду и прожившая долгие годы в городке Мышкин на Волге, потом осевшая в Москве и в зрелые годы пришедшая в Рублевский музей.Во втором ряду – Александр Александрович Салтыков, ныне протоиерей, искусствовед, одно время – ученый секретарь музея. И наконец, крайний справа – Валерий Николаевич Сергеев. С несомненным достоинством, но и с оттенком некоторой ироничности, легкой любезной улыбкой, несколько светской. Улавливая эти нюансы, понимаешь, что, общаясь с ним, будешь несколько настороже.
Валерий Николаевич – филолог, окончил МГУ, он единственный древнеруссник в музее, по своей университетской специализации, по интересам, по своей профессиональной углубленности в широчайший мир древнерусской литературы. Он сведущ в истории. И он знает и любит икону – ведь он сотрудник Рублевского музея.
Я – искусствовед, тоже древнеруссник, а по второй специальности – реставратор. Я – из Третьяковской галереи. Наше древнерусское собрание рублевцы знают и ценят. Но к самому учреждению относятся прохладно, галерея для них – идеологическое учреждение, с парторганизацией (в их музее ее некоторое время вообще не было). В галерее – большой отдел научной популяризации, (неофициально именуемый «партконтроль»).
Я бываю в музее часто– у них новые памятники, вводимые в научный обиход, обновляется экспозиция, устраиваются выставки. Валерия я тоже вижу часто, но бегло: то в экспозиции, то в фондах, а то и за чайным столом, за трапезой.
Застолья в Братском корпусе своеобразны. Признанный кашевар и последовательный вегетарианец, Вадим Васильевич Кириченко, проповедуя здоровый образ жизни, потчует перловой кашей и вместо чая предлагает заваренный зверобой.
В 1966 году, под Новый год, в Третьяковской галерее открылась большая выставка «Ростово-Суздальская школа живописи», включающая иконы из Ростова Великого, Ярославля, Суздаля, Углича и других центров земель обширнейшей некогда Ростовской епархии. Немного позже, весной в галерее прошла представительная конференция, открывали ее с приветственным словом Б.А.Рыбаков и Н.Н.Воронин. Валерий читал доклад о новых раскрытых к выставке иконах, обстоятельно характеризуя вводимые в науку памятники. В центре внимания научного сообщества была замечательная икона XIV века «Спас Нерукотворный», вывезенная незадолго до выставки из села Новое на севере Ярославской области. Её, наполовину раскрытую реставратором ГТГ, моим коллегой Николаем Борисовичем Кишиловым, Валерий привлек как центральный памятник своего доклада. Упомянул и о более поздних произведениях, в том числе и раскрытом мною «Спасе в силах» из села Новоселки-Зюзино Ростовского района (около середины XVI века). Я с некоторым пристрастием слушала его атрибуционный анализ. Как известно, реставратор, раскрывший памятник, дорожит своим мнением о нем, и оно не всегда совпадает с мнением исследователей, не являющихся реставраторами. Но мнение Валерия Николаевича, хотя и кратко изложенное, в целом, совпадало с моим, чему я не могла не порадоваться.
Летом того же 1967 года, вскоре после галерейской конференции состоялась совместная экспедиция Музея Рублева и Третьяковской Галереи. От музея в ней участвовали Вадим Кириченко, Валерий Сергеев и Александр Салтыков, от Галереи – моя старшая коллега Надежда Всеволодовна Розанова (начальник экспедиции), Николай Кишилов и я. Учреждением «Новоэкспорт», финансировавшим экспедицию, была предоставлена грузовая машина, крытая брезентом, с ящиками вдоль бортов, для наших вещей, на которых можно было сидеть.
Это было время массового разорения церквей после их закрытия по инициативе Хрущева. Вывозимые иконы, представляющие, как считалось, «художественную ценность», поступали в музеи, «другие», как правило, поздние, XIX века, Новоэкспорт продавал зарубеж. Предполагалось, что для «Новоэкспорта» привоз должен быть немалым.
Рублевцы, с начала 60-х годов обследовавшие Калининскую (тогда) область и вывозившие ценные памятники Тверской живописи, хорошо зная местность, закрытые церкви и монастыри, направляли наши поиски. Однако, древних икон мы не обрели. Брали и поздние, добротные по письму, по иконографии. Как правило, они лежали бесхозными на полу, в пыли и грязи, часто покрытые голубиным пометом, иногда, но редко, стояли у стен, и совсем, совсем редко пребывали в иконостасах. Их очищали, укрепляли, заклеивали папиросной бумагой. После просушки мужчины скрепляли их попарно и размещали в кузове машины, непременно тыльной стороной наружу). Всё это происходило чаще всего в лесу, на какой-нибудь поляне, где можно было развести костер, чтобы подогреть заранее сваренный клей.
Потом отмывались сами, готовили на костре нехитрую еду. Завершалась трапеза неизменным сыром, «как в лучших домах цивилизованного мира», – шутили мы. Сыры тогда были дешевы, но хорошего качества: Пошехонский, Костромской… их можно было купить в заурядных продмагах. Обнаружилось, что Валерий – гурман и знаток по этой части: повествовал о сыре бри,якобы «бывающем в Елисеевском». Вскоре представился случай убедиться в его кулинарных способностях. Как-то удалось удачно купить свежее мясо, и он вызвался приготовить шашлык. Мол, бывши в Сухуми, посещал шашлычные курсы! Уверенно резал «основу» «по-сухумски», выдерживал в уксусе и чего-то еще колдовал-проделывал. Было куплено сухое вино, грузинское. Поскольку у каждого из нас были эмалированные кружки разного калибра и формы, Валерий сказал, что знает, как поровну разливать вино: булями. Мы потешались, глядя, как он, наклонив бутылку, вслух(?) отсчитывал «були» в каждую кружку, уверяя, что это самый верный способ никого не обделить. И, отдав справедливость его профессионализмуи познаниям в области булей, все сочли, что ужин удался, что и было отмечено сотрапезниками в тостах.
После дневных трудов и тряской проселочной дороги, народ, расслабившись, пускался в разговоры на самые разные темы: и о музейном нашем скорбном существовании, и о профессиональных вопросах, в частности, о проблемах реставрации икон (расчистке всухую или с растворителями, или даже с компрессами). Мой коллега Кишилов темпераментно отстаивал свою методику – всухую никогда не чистил. Я же, побывав как-то в командировке в Русском музее, видела результаты искусно расчищаемых икон всухую. Действительно, при записи темперой по темпере, когда олифа между слоями отсутствует, сухая расчистка, при достаточных навыках, терпении и самоконтроле, способна дать качественные результаты.
Мы были молоды, бодры, преисполнены полнокровного вкуса к радостям жизни, острого интереса к вопросам своей профессии, спорили, вышучивали друг друга, кто-то добродушно, кто-то снисходительно, а кто-то и едко. Но всерьез обижаться было не принято, мы пикировались, каждый со своим аргументом и в соответствии со своим темпераментом. Валерий был хорошо образован, особенно в области древнерусской литературы, но также и классики, включая античность. Для меня, окончившей искусствоведческое отделение на историческом факультете, но сохранившей любовь к литературе, классике (я одно время колебалась и даже была близка к тому, чтобы перейти на филфак), – экскурсы Валерия были интересны, импонировали, хотя преподносились они порой в шутливой форме, а то даже не без ерничества. Но он всегда с уважением говорил о своих университетских наставниках.
Оценила я и его профессионально-музейные качества: он верно определял сюжеты икон, разбирал именующие надписи, ориентировался в сугубо знаточеской(?) области: обращал внимание на иконный ковчег, лузгу, придирчиво смотрел на обороты иконных досок, подмечал характер обработки дерева, шпонки и т. д. Вместе с Вадимом Кириченко составлял перечень вывозимых икон, записывал их размеры,место вывоза (село, храм, дату его основания). С наших с Кишиловым слов кратко записывались оценки сохранности каждой вещи.
Колеся по тверским проселкам, мы не пропускали сельских раймагов – благо, они стояли по пути нашего маршрута. Охотились мы за книгами: в раймагах, наряду с продовольственными и промышленными товарами обычно имелся крохотный книжный отдел. Но экземпляров книг было крайне мало, на всех не хватало. Кто-то купил Брюсова, кто-то Баратынского, а я охотилась за двухтомником Тютчева, который мне всё не давался. Но всё-таки, в конце концов,я обрела его. Это издание в малой (темнозеленой) серии «Библиотеки поэта» до сих пор, когда я беру его в руки, напоминает мне о Тверской экспедиции и ее участниках. Экспедиции сближают, но не только. Лучше узнаешь спутников: к кому-то проникаешься симпатией и потом сохраняются более близкие отношения, а к кому-то – наоборот понимаешь, что сближения не будет, не будет и взаимопонимания.
С Валерием отношения складывались ровные, корректные, мы уважали мнения друг друга. Но он уже целеустремленно писал статьи, штудировал источники по истории и культуре древней Твери, начинал успешно читать публичные лекции. Я же, плотно занимаясь реставрацией, изучала систему письма, поновления (записи и прописи), приемы «антикварной реставрации». В Галерее было великое множество икон из национализированных частных коллекций. Вокруг последних возникали споры. В инвентарных книгах были записаны владельческие датировки со слов реставраторов-антикварщиков. В Галерее долго гуляла байка: Ивана Андреевича Баранова, старейшего реставратора. Его как-то спросили: «И.А-ч, это XVI век?» – «Шышнадцатый! – сказал, лукаво улыбаясь, Иван Андреевич и добавил, – мастер жив…»
Валерий время от времени бывал в галерейской реставрационной мастерской, живо интересовался новыми раскрытиями икон нашего фонда. С моим коллегой Николаем Борисовичем Кишиловым он был близко знаком с начала 60-х годов, еще до моего поступления в мастерскую (1965). Иконы, находящиеся в работе, смотрели вместе. Валерий, что называется, плотно занимался тогда Тверской живописью.Это отразилось в его докладах, статьях и в тексте большого монографического издания «Живопись древней Твери» (1975 г.; 2-е издание – 1983 г.); его соавторами были Л.М.Евсеева и И.А.Кочетков.
Если в нашей мастерской оказывались тверские иконы, Валерий их с интересом смотрел. Это были не вновь раскрываемые иконы, а давно известные, в основном, атрибуированные Н.Е.Мневой в «Каталоге древнерусской живописи 1963 года». Они или нуждались в укреплении, или их готовили к выездной выставке. Валерий, исходя из атрибуций в Каталоге 1963 года, тексты которых были, к сожалению, краткими, пользуясь случаем, внимательно вглядывался в живописную поверхность, делился своими наблюдениями. Мы с Кишиловым, со своей стороны, лучше зная эти иконы, так сказать, знаточески, высказывали свои мнения. Порой спорили. Тогда у исследователей редко возникало недоверие к подлинности икон,особенно происходящих из частных собраний, к примеру, С.П.Рябушинского, И.С.Остроухова и других.Но кое-что уже вызывало вопросы.И вот как-то мы смотрели вместе так называемое «Голубое Успение», происходящее из Остроуховской коллекции, давно опубликованное с датой XV век и вызывающее неизменные восторги.Указали ему на экзотические детали в изображении облаков, на которых ангелы несут апостолов из облаков, написанных с птичьими и звериными головами. Обратили внимание на шаблонность ликов апостолов и праведных жен, «маскируемую» по-разному написанными волосами: седыми или темными; при однотипности ликов жен разнообразие достигалось разными по цвету мафориями. Наконец, на кисти сложенных рук усопшей Богоматери: они как бы отрываются, отторгнутые от фигуры и от драпировок мафория, не списанные с ним. Кисти рук сложены так, точно они приросли по сторонам одного из запястий, что при всей фантазии невозможно представить. Прослеживая эту деталь по ряду других икон, отметили, что руки Богородицы изображаются и параллельно друг другу, и скрещенными, но никогда не так, как на иконе остроуховской коллекции.
Валерий внимательно посмотрел, сосредоточившись, помолчал, встал и с выразительной непередаваемой самоиронией промолвил: «Ну, я пошел!..» И всё.
Вспоминая теперь и сопоставляя события 70-х годов, думаю, это наше собеседование над «Успением» происходило, когда уже был сдан в печать том «Живописи древней Твери». По-видимому, внести изменения уже было нельзя, к тому же автором описания, смутившего нас троих памятника, был не Сергеев, а Л.М.Евсеева.
Этот сюжет для меня – один из немногих, ярко всплывающих в памяти. Более я не припомню подобных неспешных разговоров непосредственно у икон. А они были бы очень интересны и полезны.
В 1972 году в Рублевском музее состоялась замечательная выставка «Балканская живопись XIV–XV веков и ее традиции на Руси», включившая иконы из музеев Москвы и некоторых иных собраний. Состоялась также конференция, в которой участвовали византисты, балканисты и, конечно, специалисты по древнерусской культуре.
Доклад Валерия Сергеева был посвящен, казалось бы, частному вопросу: об атибуции иконы «Апостол Павел» XV века из села Чамазова. Икона была вывезена экспедицией Музея Рублева, отреставрирована и вошлав коллекцию, вызывая заметный интерес и разноречивые мнения. Докладчик рассмотрел икону в контексте особого направления в живописи Твери XV века, общей чертой которого, помимо греко-славянской традиции, является «отсутствие активной творческой русификации каких-либо балканских образцов». При этом автор учел ряд обстоятельств, так или иначе связанных с произведением. Это и отмеченный им болгарский элемент в именующей надписи АПЛТЪ, и территориальная проблема, состоящая в том, «что иконы из-под Весьегонска происходят», из храмов древней новгородской земли или из пограничных земельс новгородцами. Было высказано предположение, что центром этого направления была не Тверь, а какое-то иное место в уделах пограничных земель, возможно, и новгородских. Иконы «весьегонского круга» автору виделись в русле «ощутимых балканских традиций в живописи XV века». Мне, заинтересовавшейся проблемой атрибуции иконы «Апостол Павел» имевшей кое-какие своипозиции в этом вопросе, пришлось сопоставлять их с аргументами и мнением Валерия Николаевича, и я не могла не признать, что с его доводами нельзя не считаться. Позже, когда вышли труды и каталоги Г.В.Попова и Л.М.Евсеевой, где тверская атрибуция иконы выдавалась без вопроса, без учета наблюдений их бывшего коллеги (Сергеев к тому времени ушел из музея), мне как-то довелось с ним об этом поговорить. И он сказал, не без иронии: «Уж лучше бы они писали «Калининская школа» в соответствии с современным административным делением».
В связи с Калининской областью всплывает в памяти эпизод иного порядка. Во время нашей совместной экспедиции мы как-то зашли на почту в городке Максатиха. Я купила конверты, чтобы отправить письма, спрашиваю: «А это Калининская область, или мы уже заехали в какую-то соседнюю?» И Валерий с серьезным видом уверил меня, что область давно уже переименована в Тверскую. Так я и написала на конверте в обратном адресе, сильно удивив своих домашних, получивших письмо. Такие вот шутки.
К сожалению, тезисы конференции 1972 года по балканской тематике, многочисленные и чрезвычайно интересные, вышли только в 1981 году в седьмом сборнике «Древнерусское искусство XV – XVII веков» под грифом «Музей Древнерусского искусства имени Андрея Рублева». В сборник были также включены и статьи по более широкой тематике. Ответственным редактором был Сергеев. В сборник вошла его статья «Об одной особенности в иконографии ветхозаветной Троицы», которую он посвятил памяти Николая Борисовича Кишилова. Николай Борисович умер осенью 1973 года во Франции, куда он вынужден былуехать с семьей после тяжелогоинфаркта и по ряду семейных обстоятельств. Кишилов и Сергеев были многолетними собеседниками,их сближали глубокие совпадения интересов по древнерусской истории, искусству, литературе. Они своеобразно дополняли друг друга, будучи натурами разными: спокойный, ироничный, не без снобизма Валерий и импульсивный, горячий, подкупающий своей искренностью Кишилов. Позже в Музее Рублева устроили выставку икон XVIII – XIX веков, за собирание которых так ратовал Николай Борисович. Во вступительной статье к каталогу Валерий указал, что выставка посвящается памяти Кишилова.
Что же касается статьи о редкой иконографии галерейской иконы Троицы («Гостеприимство Авраама») псковского происхождения, то в ней, отдавая дань памяти своего друга, Валерий, как он сам указал, отметил особый интерес Николая Борисовича к редким деталям в иконографии, восходящим к апокрифическим и иноземным источникам, которые встречаются в псковской живописи.
В этой статье Валерий, погрузясь в разыскания в области древнерусских источников, привлек тексты Палеи Толковой и Палеи Исторической по разным спискам и убедительно показал, что лежит в основе редкой особенности псковской иконы.
В тот же сборник вошла его замечательная статья, написанная совместно с музыковедом Т.Ф.Владышевской, «Покаянный стих Зрю тя, гробе…» в литературе, живописи и музыке XVIIвека». Еще ранее, в 1974 году в ИМЛИ был ими прочитан доклад, являющийся совместной работой авторов, а публикуемая статья – частью этого доклада. Тема взаимоотношения литературы и изобразительного искусства давно занимала В.Н.Сергеева. В 1971 году им была опубликована статья «Духовный стих «Плач Адама» на иконе» (в XXVIтоме ТОДРЛ).
Публиковались и в других изданиях статьи Сергеева, где так или иначе присутствовала тема взаимодействия слова и изображения. По-видимому, это была своего рода для него некая «вечная тема», не отпускавшая его на протяжении многих лет. Когда я в феврале 1989 года прочитала доклад о житийной иконе преподобного Сергия Радонежского Дионисия на конференции в Ленинградской духовной академии (конференция была посвящена Тысячелетию Крещения Руси), Валерий не замедлил меня похвалить: я усердно цитировала текст Пахомиева жития, комментируя клейма этой замечательной иконы из Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря.
Ленинградская конференция 89-го года чуть ли не впервые собрала в своих аудиториях исследователей церковных и светских. Достаточно сказать, что на пленарном заседании председательствовал о. Иоанн Мейендорф, а блестящий доклад «Выбор веры» прочитал Лев Николаевич Гумилев…
Валерий также не был обойден вниманием. Его в перерывах окружали знакомые, почитатели его таланта. Он к этому времени обрел известность, имел заслуженный успех, и, в первую очередь, благодаря книге об Андрее Рублеве, вышедшей в популярной серии «Жизнь замечательных людей» (ЖЗЛ). Она вышла впервые в 1981 году и быстро, даже мгновенно разошлась. Я сумела обрести уже второе издание, вышедшее в 1986 году. За ним последовали еще три переиздания. И вот передо мной лежит последнее, пятое, 2014 года. Я получила книгу благодаря любезности Наталии Николаевны Чугреевой, привезшей мне ее из Ростова, где уже давно поселился автор…
Книга 2014 года уже именуется: «Андрей Рублев» (а не «Рублев», как в первом издании). Не могу не посетовать, что мой альбом, вышедший в серии «Художник в Третьяковской галерее», именовался «А.Рублев», по единому стандарту для всей серии.
Книга 2014 года, как указано: с «художественным оформлением». Значительно увеличено число иллюстраций, к тому же, цветных; уточнены даты произведений, – как представляется, автор на протяжении более чем тридцати лет размышлял, сопоставляя их, вводя в контекст исторических событий, фактов, привлекая для подтверждения своих мнений (а, может быть, и предположений, гипотез) более поздние произведения, главным образом, миниатюры.
Меня порадовало, что «Звенигородский чин» датируется временем после росписи икон 1408 года из Успенского собора во Владимире: «1410-е годы», а не до них («около 1399»), как одно время писали сторонники «корпоративной» датировки.
Датировка Сергеева – свидетельство особой чуткости, глубокой вдумчивости постижения живописной и образно-стилистической природы этих икон. И дата рублевской «Троицы» – 1420-е годы: автор безоговорочно считает ее написанной одновременно с иконостасом Троицкого собора (а не происходящей из деревянной церкви 1411/1412 годов, позже перенесенной в Троицкий собор.
О книге Сергеева было много написано и отзывов, и рецензий, за небольшим исключением, искренних и доброжелательных. Книга, что называется, пришлась по душе и массовому читателю, и профессиональным критикам. О судьбе ее и сопутствующих обстоятельствах и событиях автор написал для последнего издания интереснейшее предисловие («от автора»). В нем, в числе прочего, отражена принципиальная позиция по отношению к фильму Андрея Тарковского (первоначальное название «Страсти по Андрею»). Мне живо помнится, что уже опубликованный сценарий Михалкова-Кончаловского в журнале «Искусство кино» вызвал неприятие из-за своей предвзятости по отношению к теме. После, когда вышел фильм, интерес к которому был подогрет его частичным запретом, в московских либеральных кругах распространился слух о резко отрицательном отношении к нему Солженицына, написавшего статью «Фильм о Рублеве». Об этом подробно пишет Сергеев. Ему прислали опубликованную статью Солженицына, и он обнаружил, что автор, знакомый с его книгой, использует ее, обличая несостоятельность Тарковского, при этом, благоразумно не называя ни книгу, ни ее автора.
Это дало повод Валерию вспомнить, как в далеком 64-м году ему довелось услышать от самого Тарковского его «кредо»: что Андрей Рублев, якобы, пустое место, о нем никто ничего не знает, и длянего, Тарковского это повод показать судьбу таланта в России, если угодно, его самого, Тарковского. «Он – Андрей, и я – Андрей». Как пишет Валерий, разговор происходил в гостинице в Кириллове. В съемочную группу как консультант входил и Савелий Ямщиков. Группа объезжала округу в поискахнатуры для будущего фильма, и вот в том же 1964 годук нам в наше жилище в Ферапонтове утром пожаловал Ямщиков: «Я привез Тарковского».
Савелий попросил меня показать приехавшим росписи Дионисия в Рожественском соборе. Во дворе стояло несколько человек, молодые женщины, среди них возвышалась фигура Тарковского в кепочке, с героическим профилем. Кинооператор Вадим Юсов снимал с разных позиций. Ямщиков сходил к хранителю собора Валентину Ивановичу Вьюшину, он открыл собор.
Несмотря на сумрачный день поздней осени, живопись своеобразно смотрелась, активнее звучали светлые охры, белый фон; синие, коричнево-вишневые тона казались более насыщенными, глубокими. Я рассказывала о замысле росписи, ее программе, о содержании сюжетных композиций, о единоличных изображениях. Присутствующие, особенно женщины, заинтересованно рассматривали, расспрашивали. Мы переходили от одной композиции к другой. Время от времени взгляд задерживался на Тарковском. Внешне он никак не проявлял интереса, ни о чем не спрашивал. Было впечатление, что ему не интересна ни роспись, ни ее содержание. Не думаю, что мой показ его утомил: я знала «меру», пройдя в свое время хорошую школу вождения экскурсий в Третьяковской галерее. Валерия, между прочим, с приехавшими не было, не знаю, почему…
После успеха книги об Андрее Рублеве с Сергеевым заключили договор на книгу о Дионисии. Но из-за резких нападок атеистического журнала «Наука и религия» в издательстве «Молодая гвардия», в чьем ведении находилась серия ЖЗЛ, сочли, чтобы не обрести больших неприятностей, договор с Сергеевым расторгнуть. И это после того, как автор уже вошел в тему, работая над новой книгой. Очень жаль, что не осуществился его замысел создания книги о Дионисии. В музейных кругах древнеруссников знали эту печальную историю и сочувствовали Валерию.
Но замыслов у него было много; так в 90-е годы онстал главным редактором журнала «Златоуст», и хотя вышло только два номера, в них были значительные публикации, статьи самого Валерия и других авторов.
Деятельное участие принял Валерий Сергеев в возрождении храма Рождества Богородицы в Старом Симонове. В эти же годы работал на телевидении (студия «Канон»), его замечательные передачи на темы церковного искусства были еженедельными. Прекрасный текст сопровождал серию передач о Московском Кремле.
Но жизнь вносила свои изменения. Валерий перебрался на жительство в Ростов Великий. Я, связанная службой в Третьяковской Галерее, в Ростове не бывала, но от общих знакомых знала, что Валерий наладил отношения с местным музеем, что он консультировал ростовских художников-эмальеров и, самое главное, продолжал руководить Старо-Симоновской иконописной бригадой, создававшей иконостасы в возрождающихся храмах ростовской округи.
А также болел, слабел. Но был не оставлен заботами друзей и близких.
О его кончине мне не сообщили… Я узнала об этом где-то ближе к сороковому дню. Теперь поминаю его, перечитываю его книги. Я не была в числе его близких друзей, поэтому мои записки о нем можно назвать: «Сергеев издали».
Эвелина Гуcева
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
