Лев Алексеевич Самсонов, будущий русский писатель Владимир Емельянович Максимов, родился 27 ноября 1930 года. Место рождения, мир детства будущего прозаика , куда он всегда мысленно возвращался в своих скитаниях по миру – окраина Москвы «с веселым названием Сокольники», «двор посреди неба», родной деревянный дровяной домишко. Митьковский проезд, пролегшая через самое сердце, незабвенная Митьковка, родная улица Льва, до войны привлекала тем, что упиралась в периферийные ворота Сокольнического парка. Для местной ребятни парк был Меккой, Землей Обетованной, Тайгою и Патагонией, Клондайком и Колорадо. Вооруженные житейским и мужским опытом, отсюда митьковские пацаны «уходили в большой мир, в котором их уже ждали казармы и концлагеря, стукачи и вербовщики, чистые девочки и вокзальные шлюхи, надежды и разочарования, одинокие могилы и братские кладбища». Во время войны, всё внимание местной шпаны сосредоточилось на товарной станции Митьково. Открытая на Митьковской соединительной ветви в 1908 году сегодня она носит имя Москва II-Митьково.
Закончив четыре класса 393-й московской общеобразовательной школы, Лев уже не вернулся за парту. В самые тяжёлые военные годы бескормицы он снабжал семью при молчаливом согласии матери ворованной картошкой, углем, дровами. Обеспечивал не только семью, но и приторговывал ворованным. Бесстрашие, с которым подросток совершал налёты на станцию ни у кого из соседей не вызывали сомнения в том, где и как закончит он свой путь во взрослую жизнь. Но в те, места, которые ему пророчили доброжелательные соседи, он попал чуть позже и не из Москвы.
С матерью, вечно озабоченной и раздраженной и с теткой, жившей вместе ними, у мальчика не сложились тёплые и доверительные отношения. А с любящими отцом и дедом, общение было недолгим.
Отец Льва, Алексей Михайлович Самсонов, уроженец тульской деревни Сычевка, в 1920 году по возрасту был призван в Красную армию, где и вступил в партию. Сразу после демобилизации женился на дочери железнодорожника из города Узловая, Федосье Савельевне Михеевой. Вскоре молодая семья обосновалась в Москве. Алексей Михайлович стал рабочим салицилового завода, в Сокольниках. Федосья Савельевна – была служащей коммунхоза. Работала секретарем, делопроизводителем, экономистом.
В столице Алексей Михайлович, как член партии стал активным участником фракционной борьбы. Был сторонником так называемой Рабочей оппозиции, партгруппы в РКП(б), которая выступала за передачу управления народным хозяйством профессиональным союзам. В словарях советского времени её клеймили как антипартийную фракционная группу, выражавшую анархо-синдикалистский уклон в РКП(б).
Поэтому в 1935 году Алексея Михайловича как уклониста арестовали, после чего вскоре выпустили, а в 1937 году вновь арестовали. Лишь накануне Великой Отечественной войны отец Льва вернулся домой. Его выпустили в 1939 году, после того как был расстрелян по обвинению в подготовке антисоветского государственного переворота бывший нарком НКВД Николай Ежов. На короткое время «ежовые рукавицы» ослабили свою хватку.
Поскольку отцу было запрещено жить в столице, он уехал вместе с сыном в Узловую. Мать, обиженная на отца, за то, что он похоронил её женские мечты «выбиться в люди», осталась в Москве. При коротком свидании они успели зачать младшую сестру Льва , Екатерину Брейтбарт-Самсонову ; с 1986-го по 1996 год главного редактора журнала «Грани», а с 1991-го по 1994 год директора издательства «Посев». Старшая сестра Нина, горячо любимая тётей Льва, Марией Михайловной Самсоновой, умерла в 1940 году
В Узловой, с потомственным железнодорожником Савелием Ануфриевичем Михеевым, дедом Льва по материнской линии, у отца отношения не сложились. В ту пору, с горечью вспоминал автор романа «Прощание из ниоткуда», симпатии к синдикализму в профсоюзах, а с другой стороны – сочувствие Рабочей Оппозиции могли сделать даже самых близких людей заклятыми врагами. До начала войны, на которую Алексей Михайлович ушёл добровольцем, он трудился грузчиком на шахте рядом с родной деревней. Отец даже не успел написать письмо с фронта, пропал без вести. А Лев сохранил навсегда в памяти единственный счастливый день проведённый с отцом. Летний день, когда они вместе купали в озере коня…
Вскоре скоропостижно скончался и горячо любимый Львом дед Савелий, потомственный путеец, слывший среди родни из-за увлечения политикой немного тронутым.
Лев вернулся в Москву, в коммунальный ад тесной квартирки, где беспрерывно ревела младшая сестра… Поэтому его домом и убежищем всё чаще становилась улица. Бросив школу, он пытался помочь матери, устраиваясь на московские предприятия. Но толку из этой затеи было мало. Чтобы выжить, надо было воровать. Но каждое полено, каждая картофелина были оплачены ужасом перед вполне реальной поимкой. Вот почему все последующее годы ему постоянно снилась погоня.
После ухода отца на фронт и смерти деда, душевной близости с матерью у Льва так и не возникло . К тому же к этому времени Лев уже жил своим умом, много читал, общался с умными интеллигентными соседями из бывших. И совсем не соответствовал «идеалам Матери Прекраснейшего из Государств».
Ощущение сиротства, одиночества нарастало в нем. В школе директор откровенно вербовал его в стукачи ради «Общего дела». Ценою увольнения от этой гнусности его спасла учительница. В пионерском лагере вожатая изводила его подозрением в том, что он культивирует в себе индивидуализм. Никого кроме деда и отца по большому счету не интересовала его судьба. После их смерти ему не с кем было разделить своё одиночество.
Толчком к тому, чтобы всё бросить и освободиться от своего прошлого стала автобиографическая книга Алексея Свирского (1865-1942) «История моей жизни». В ней описаны скитания еврейского мальчика, которые выпали ему в 12 лет после смерти матери. Алексеем Ивановичем, русским писателем, автор книги стал в 17 лет, приняв православие, а до этого его звали Шимон Довид Вигдорович. Гораздо на более низком уровне он повторил путь Горького, выбившись из босяков, в писатели и революционеры. Забытый ныне Свирский своей исповедью босяка и бродяги тронул Льва и как бы позвал повторить его путь. В свои 14 лет Лев как и автор «Истории моей жизни» видел себя «бездомным мальчиком, лишённым ласк и встречных улыбок», который детскими силёнками бьётся за право существовать и, подобно траве в расщелинах скал, тянется вверх.
Многие пишут, что Лев Самсонов стал Владимиром Максимовым сразу после побега из дома. Но на самом деле у него было и промежуточное имя.
В 1985 году, когда писатель уже жил за границей, в советском сатирическом журнале «Крокодил» был опубликован памфлет некоего А. Балакирева «Полное превращение. Опыт энтомологического литературоведения». В нём в частности автор пишет что, удрав из дому в 1945 году Лев Самсонов , попав первый раз в колонию выдал себя за Льва Тодоровича Разумовского.
А Владимиром Емельяновичем Максимовым он стал в 1947 году. Надо думать, что автор памфлета пользовался источниками конторы известной в те времена по имени Галина Борисовна .И в КГБ к тому времени о диссиденте Максимове знали всё. Автор памфлета цитирует даже диагноз, который был поставлен писателю в психоневрологической больнице: «шизофрения вялотекущая, психопатоподобная, осложнённая алкоголизмом». Для нас сегодня важно уяснить, что громкий первый псевдоним говорит о безотчетном желании Льва Самсонова изменить судьбу, чудесным образом уйти от страшной действительности.
Славянск, Батуми, Кутаиси, Тбилиси, Ашхабад, Ташкент – это адреса детприёмников, куда на короткое время попадал теперь уже Владимир Максимов. Кутаиси, Ашхабад, Ташкент – а это города, где в колониях для несовершеннолетних сидел Максимов и откуда благополучно сбегал. В Шекснинскую детскую трудовую колонию, 16-летний Максимов попал этапом из Таганской тюрьмы, осуждённый на семь лет заключения.
Отсюда он тоже пытался бежать, но был схвачен. В «Автобиографическом этюде» писатель о дальнейших событиях пишет скупо: «в бессознательном уже состоянии, передан на экспертизу в Вологодскую областную психиатрическую больницу, признан здесь невменяемым и сактирован, как говорится, вчистую». В автобиографическом романе «Прощание из ниоткуда» вологодская история одна из ключевых . Спасло героя милосердие врачей, рассмотревших в молодом человеке искру Божью.
Своё 18-летие Максимов встретил на свободе со справкой об освобождении в кармане и первым паспортом с режимным ограничением. Поясним здесь, что первые паспортные ограничения в СССР «в целях очистки городов Москвы, Ленинграда и Харькова от лиц, не связанных с производством и не занятых общественно-полезным трудом, а также от укрывающихся кулацких, уголовных и иных элементов» были установлены в 1933 году. В последующие годы по ходатайствам краевых и областных партийных и советских органов паспортные ограничения были распространены на 340 режимных городов, местностей, железнодорожных узлов, а также на пограничную зону вдоль всей границы страны шириной от 15 до 200 километров, а на Дальнем Востоке до 500 и более километров. При этом, Закарпатская, Калининградская и Сахалинская области, Приморский и Хабаровский края, в том числе Камчатка, были режимными целиком. Паспортные ограничения были упразднены только после смерти Сталина, в мае 1953 года.
Одиссея уже гражданина Максимова началась на Крайнем Севере. Рабочий-изыскатель на Таймыре, заведующий клубом речников в Игарке. Каменщик и штукатур в Туле, Красноярске, Кемерове. Подсобник на кирпичном заводе на Кубани, прицепщик в колхозе, культработник, и, наконец, газетчик. Страсть к сочинительству, которая проснулась в восьмилетнем возрасте, не могла не привести Максимова к профессии журналиста, литератора. Тем более, что после смерти «вождя народов» в стране началось брожение умов, начиналась «оттепель».
Но в 1954 году в Краснодаре свой первый поэтический сборник Максимову не удалось издать. Набор был рассыпан по указанию начальства. Лишь через два года книга стихов «Поколение на часах» вышла в маленьком Черкесске.
В Москву Максимов вернулся в 1956 году, не застав мать в живых. Несколько лет занимался разнообразной литературной работой, в частности – переводами стихов национальных поэтов СССР. Его статьи и очерки в печатались в столичных изданиях, в том числе и в «Литературной газете».
Вскоре сама жизнь поставила Максимова перед выбором. Идти проторенной дорогой советского писателя, выбрать сытую жизнь, обласканного властью литератора, или остаться верным лучшим традициям русской литературы. Сравнивая себя с представителями Серебряного века, Максимов писал, что то, к чему пробивались его ровесники «сквозь свинцовые пласты лжи и беспамятства, сдирая с души коросту полых слов и фальшивых понятий, огороженные стеной грозных табу и лукавых соблазнов, им дарилось свыше, вместе с жизнью». И за это знание они заплатили куда дороже, век-волкодав не пощадил многих из них…
Максимов не захотел понять и принять ситуацию , когда « в стране, где народ (и народы!) годами и годами захлебывался в крови и блевотине, где для половины населения новые кирзовые сапоги были неслыханной роскошью, а для еще большей половины отхожим местом служил собственный участок …. на страницах книг (к тому же лучших!), в спектаклях и фильмах (к тому же талантливых!) лицедействовали отважные председатели колхозов, засевающие, вопреки начальству, свои поля рожью, а не ананасами, героические изобретатели — враги рутины и бюрократизма, комплексующие стюардессы и кинорежиссеры, физики и лирики с проблемами мюмезонов и сложных аллитераций на задумчивом челе…»
Ему наоборот импонировала беспощадность крупнейших представителей русской литературы по отношению к себе, к окружающей среде или к России, завидное постоянство с которым наша отечественная словесность с обнажала перед всем миром пороки и язвы своей страны, своего обществ . Позже писатель признавался , что его всегда интересовала «вечная проблема литературы: голый человек на голой земле». Максимов выше всего ценил эту «обнаженность личности» в классической русской культуре. И недаром он на всю жизнь запомнил размышление своего московского друга, который ещё в отрочестве поделился с ним сомнением, что возможно земля — это лишь станция нашей пересадки. Нам еще лететь и лететь, пока мы доберемся до места. Каждая остановка для нас — это новая жизнь в новой оболочке. Здесь, к примеру, ты человек, а на другой планете станешь растением. Наша смерть — это лишь прощание с очередной остановкой, не более того. Так сказать, прощание из ниоткуда. Жаль только, что теперь нам достался такой неуютный зал ожидания. Будем надеяться, что в следующий раз нам повезет….
Понятно, почему эти слова запали в душу писателя. У Максимова было такое же планетарное чувство одиночества. Его проза – это исповедь странника, голого человека на голой земле, не обременённого ничем кроме совести, который, в конце концов, предстаёт перед Богом в надежде получить прощение за свою непутёвую жизнь. Выживший людским милосердием, он во всех своих романах благодарил всех, кто помог ему прорасти сквозь расщелины в камнях… И никого строго не судил. Позже он признался, что с духовной зрелостью пришла к нему и заполнила целиком любовь к Достоевскому. И ему близки неистребимая „милость к падшим" Фёдора Михайловича, его нравственная последовательность, его неприязнь к делению общества на правых и виноватых. Максимов понимал , что литература для России при отсутствии общественной и политической жизни была как бы альтернативной позицией, совестью общества, вторым правительством, куда апеллировал человек .
В 1961 году Владимир Максимов опубликовал в альманахе «Тарусские страницы» повесть «Мы обживаем землю». Старт был как нельзя удачный. О том, с какими преградами сталкивался в то время начинающий автор, лучше всего иллюстрирует шутливое четверостишие Ильи Сельвинского, так и не опубликованное при его жизни:
Был удав моим председателем,
Был зайчишка моим издателем,
Ну, а критиком был медведь...
Чтобы быть советским писателем,
Бо-ольшое здоровье надо иметь!..
Альманах «Таруссие страницы» вышел по инициативе тогдашнего сотрудника Калужского книжного издательства, фронтовика, русского поэта, журналиста и редактора Николая Панченко. Он предложил включить туда лучшие произведения, не принятые центральными журналами и издательствами. Не пропускать тексты через московскую цензуру разрешил секретарь обкома по идеологии Алексей Сургаков. Основным, фактическим составителем книги выступил знаменитый Константин Паустовский. Готовить книгу ему помогал, прежде всего, Панченко, который своё редакторское кредо выразил предельно откровенно:
Не заигрывать и не заискивать —
Хам грядет или хан грядет.
Если что-то дойдет,
то искренность,
Если что-то еще дойдет.
На обложке поверх акварельной березовой рощи, написанной дочерью художника Борисова-Мусатова, был помещен перечень авторов: Константин Паустовский, Борис Балтер, Николай Заболоцкий, Юрий Казаков, Наум Коржавин, Владимир Корнилов, Владимир Максимов, Булат Окуджава, Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Юрий Трифонов, Марина Цветаева... Под псевдонимом Н.Яковлева в альманахе публиковалась Надежда Мандельштам. Владимир Максимов сразу попал в блестящую компанию. И хотя издание сборника, вне партийного официоза, было признано ошибкой на уровне ЦК КПСС, выпуск тиража был остановлен, а уже выпущенные экземпляры изъяты из библиотек, «Тарусские страницы» сразу стал легендарными. О Владимире Максимове заговорили, он стал вхож во многие редакции, литературные кружки.
Написанная раньше повесть «Жив человек» была напечатана в журнале «Октябрь» в 1962 году , затем вышла «Баллада о Савве» (1964) и другие произведения. В 1963 году Максимова приняли в Союз советских писателей. С октября 1967-го по август 1968-го он член редколлегии журнала «Октябрь»
А затем началось его противостояние с Системой. Его образ мыслей не был ни для кого секретом. Сохранились стихи , написанные Владимиром Максимовым после яростного спора с Ярославом Смеляковым, где есть такие строки:
И закружило, завертело —
не видно верного пути:
«Вперед за праведное дело!
Наш паровоз вперед лети!»
И вот, не поднимая взора,
стоим у роковой черты:
полвека крови и позора,
полвека лжи и клеветы.
Он надеялся договориться с Системой. Но не удалось. Романы «Карантин» и «Семь дней творенья», не принимала ни одна редакция, и ни одно издательство. А на дворе «в самом разгаре стояла пора Солженицына». По взломанному большим писателем ледовому фарватеру устремились застрявшие и замороженные в цензурном льду другие авторы. Разрастался литературный Самиздат. В 1971 году Максимов пустил в Самиздат роман «Семь дней творения», тут же вышедший на Западе в издательстве «Посев». Роман успел заметить и откликнуться на него представитель Серебряного века, один из тех, на кого равнялся Владимир Максимов. Георгий Адамович, незадолго до своей смерти написал что «Семь дней творения» – «книга бесспорно замечательная, прочесть которую должны все, кому не безразличны судьбы России, её настоящее и будущее. Автор – человек проницательный, духовно чуткий, духовно встревоженный. Следуя примеру Достоевского, он в своём повествовании предоставляет слово людям разных настроений и взглядов, сталкивает их, допуская и, по-видимому, даже предвидя, что частично правы могут оказаться и те, и другие… Одно только несомненно объединяет Максимова с его героями: сознание крушения былых революционных мечтаний о счастье, о братстве и о свободе».
26 июня 1973 Максимова на собрании, где председательствовал Александр Борщаговский, исключили из Союза писателей «за политические взгляды... и... творчество, несовместимые с Уставом Союза писателей СССР и званием советского писателя». В том же 1973 году за границей в издательстве «Посев» вышел второй роман Максимова «Карантин».
После того, как писатель получил повестку на медицинское освидетельствование по поводу своего душевного здоровья, а это грозило заключением в психиатрическую лечебницу, Максимова вдруг отпустили. Зимой 1974 года ему вместе с женой разрешили уехать во Францию сроком на один год. А 30 января 1975 года Председатель Президиума Верховного Света СССР Н.Подгорный подписал указ о лишении его советского гражданства.
Герой романа Владимира Максимова «Прощание из ниоткуда» в самолете, уносящем его на Запад, в Париж, обращается к покинутой Родине так: « Он знает теперь, что ему предстоит выпить свою чашу до дна, но отныне ему навсегда открылось: ярость без сострадания прибавляет сил, но опустошает душу, поэтому, оглядываясь назад, он посылает тебе не проклятье, а благодарность, которая, куда бы ни забросила его судьба, не иссякнет в нем, ибо и той частицы твоей, какую удалось унести ему (на подошвах собственных башмаков) для него достаточно, чтобы по-сыновьи, с яростью и состраданием любить тебя — Россия!»!
В изгнании писатель в 1979 году написал роман «Ковчег для незваных», где создал необычный образ Сталина. Второй роман «Заглянуть в бездну был написан в 1986 году. В нем через историю любви, была показан адмирал Колчак.
На Западе, наибольшую известность получил именно роман Максимова «Заглянуть в бездну» о Колчаке. Сам писатель признавался: «Мне мои произведения обычно не очень нравятся, я их ощущаю как недовоплощённые. Может быть, исключая романы «Семь дней творенья» и «Заглянуть в бездну», где я хоть бы приблизился к тому, что хотел сказать».
Правда, многие полагают, что главным созданием эмигрантского двадцатилетия Владимира Максимова стал журнал «Континент», который он возглавил в 1974 году. В первом номере в программном тексте «От редакции» Максимов писал: « За нашей спиной раскинулся огромный континент, где господствует тоталитаризм с бескрайним архипелагом жестокости и насилия на всем своем протяжении. И наконец, мы стремимся создать для себя объединенный континент всех сил антитоталитаризма в духовной борьбе за свободу и достоинство Человека. К тому же мы, Восточная и Западная Европа, есть две половины одного континента, и нам надо услышать и понять друг друга, пока не поздно. Имеющий уши – да слышит!».
«Континент» под руководством Максимова вскоре стал не главным эмигрантским журналом, а главным русским журналом. Задолго до перестройки журнал демонстрировал единство отечественной словесности. Без преувеличения, Владимир Максимов создал крупнейший, и, без сомнения, самый влиятельный русский европейский журнал ХХ века. "Когда вышел первый номер "Континента", – вспоминал французский славист и коллекционер Рене Герра, – мне стало понятно, что началась третья волна русской эмиграции. Это было как рубеж. Середина 70-х годов. Последние представители первой русской эмиграции в Париже скончались. И вдруг – "Континент"! Там печатались все писатели русской эмиграции, от Солженицына до Бродского". "Континент" Владимира Максимова можно сравнить разве что с «Колоколом» Герцена.
С 1991 года «Континент» стал выходить в Москве. Владимир Максимов передал руководство им литературному критику Игорю Виноградову, а сам стал выступать как газетный публицист, в том числе в «Правде» и в «Советской России». Для Максимова, чья позиция была: «всегда с побежденными, никогда – с победителями!», после событий в октябре 1993 года, это было в порядке вещей. «Никто из нас, кто боролся с коммунизмом, не представлял последствия», – признавался писатель в 1993 году. Он видел, что Россия стоит перед выбором – западная демократия или восточный тоталитаризм, и искал российскую формулу гармонической демократии. Впрочем, его публицистика требует отдельного внимательного прочтения.
Нельзя разве что сомневаться в искренности Владимира Максимова. «Человек бескомпромиссной внутренней честности», – говорил о нём академик Сахаров. Известный художник и реставратор Савва Ямщиков назвал его человеком, которого «неизбывное чувство совести и стыда сделало одним из праведников, помогающих своим творческим наследием выживать России сегодняшней». А как, указывала литературный критик, профессор из Кракова Катажина Дуда: «Максимов – это извечная оппозиция к любой форме насилия – как со стороны победителей, так и со стороны побеждённых. Мнимые противоречия и непоследовательность его мнений по отношению к людям и событиям как раз и были признаком цельности его характера – признаком русского интеллигента нашего сложного времени, христианина и патриота».
В 1990 годы романы Максимова были переизданы в России, а в 1991 году вышло его собрание сочинений в восьми томах. В 1992 году в театре имени Маяковского была поставлена пьеса Максимова «Кто боится Рэя Бредбери?». В 1990 году писателю было возвращено советское гражданство, которого его лишили после эмиграции за границу.
Роман «Кочевание до смерти» Максимов написал за год до смерти .
В нем он соединил несколько временных пластов. Настоящее время (эмиграция, Франция), в котором герой Михаил Бармин пишет роман об отце – Гордее; прошлое самого героя (история его жизни); прошлое страны, описанное в романе Бармина. В этом третьем времени образ революции является ключевым . Он предстает как жестокая, но почитаемая богиня, жаждущая крови . Она как некий рок, неотвратимая судьба или предрешение преследует как героев, так и саму страну. Максимов описывает революцию и историю как замкнутое кольцо: время захватывает людей в свой круг: «Гибельный рок проступал в их лицах, смыкая вокруг них заколдованный круг всеобщего отчуждения». Для описания времени революции Максимов использует образ чудища, пожирающего своих детей, поглощающего человеческую индивидуальность. История предстаёт повторяющимся кругом, замыкающим свои концы вокруг героев романа, страны, человечества и целого мира, ставшего для героя тем же лагерем, в котором он отбывал срок, только больших размеров...
Владимир Емельянович Максимов скончался 26 марта 1995 года в Париже и был похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
…Виктор Кондырев, один из сотрудников «Континента» после смерти Владимира Емельяновича вспоминал. От дома до редакции Максимов всегда ходил пешком. На скамейке возле метро «Георг Пятый», на углу Елисейских полей, небольшая компания клошаров каждое утро распивала красное вино из горла общей бутылки. Приближаясь к честной компании, Максимов доставал приготовленную заранее мелочь и подавал её дежурному делегату. Делегат совершал церемонный поклон и произносил здравницу в честь щедрости его высокопревосходительства. Компания сердечно улыбалась.
– Добрый день, господа! Как дела? – бормотал по-французски Максимов и торопливо удалялся под звучные одобрительные клики клошаров. Однажды он вошел в кабинет и взволнованно сообщил, что чудовищно попал впросак. Забыл дома кошелек и оскандалился перед клошарами! Как бы ни подумали, что он жмотничает! Одолжил небольшую купюру и вернулся на угол. – Неудобно подводить людей, они ждали меня, – оправдывался потом Максимов. В этом эпизоде весь Владимир Максимов, в своем отношении не только к голому человеку на голой земле, но и к человеку вообще.
Святослав Иванов (г. Воронеж)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
