К 90-летию со дня рождения Ивана Васильева, заступника русского крестьянства, писателя, публициста, лауреата Ленинской премии (1986) и Государственной премии РСФСР имени Горького (1980).
От Усть-Держи до Борков
Родился Иван Афанасьевич в деревеньке Верховинино, что на Псковщине. «Название то ли от верхних овинов, то ли от верховины – высокого места в лесу. Стояла она на взгорье у кромки леса, у слияния двух невзрачных ручейков, которых уже нет, и люди помоложе меня их не знают», – напишет он в повести «Земля русская». Работать Васильев начал с шестнадцати лет, учителем математики и истории в Шиловской средней школе Ашевского района Калининской области (ныне Бежаницкий район Псковской обл.). Одновременно он поступил на заочное отделение Невельского педагогического училища. Спустя два года – война. Воевал Иван Афанасьевич на Калининском фронте, а с 1944 года – в Закавказье. После демобилизации работал директором Горской семилетней школы, директором детского дома в селе Глембочино Себежского района и продолжал учебу в Великолукском учительском институте. Областной отдел народного образования высоко оценивает его работу. Трижды участвовал Иван Афанасьевич в педагогических чтениях в Академии педагогических наук – выступал с докладами о внедрении новых форм работы в детских домах.
С 1955 г. Васильев работает заместителем редактора в себежской районной газете «Призыв», затем его направляют на учебу в Ленинградскую высшую партийную школу. Окончив ее, Иван Афанасьевич получает назначение в Валдай Новгородской области редактором районной, а потом межрайонной газеты. С 1963 г. он собственный корреспондент «Калининской правды» по Ржевскому и Зубцовскому районам. «В областную газету «Калининская правда» я пришел – так я считал – уже сложившимся журналистом, по крайней мере, со своим почерком, – вспоминал Васильев. – Там я нашел великолепный творческий коллектив. В редакции витал дух хорошего соревнования, там умели ценить авторскую находку и не забывали искренне и душевно похвалить…» Работа собкором стала для него взлетной полосой на пути к творческому признанию. В 1972-м, когда вышла его книга «Путешествие с книгой в рюкзаке», рассказывающая о фронтовых дорогах писателей, и имя Васильева приобрело общероссийскую известность, болезнь надолго уложила его в больницу. С областной газетой пришлось расстаться. Следуя совету врачей, Иван Афанасьевич поселяется в расположенной на берегах Волги и Держи деревеньке Усть-Держи. Позже он напишет: «Усть-Держа… Светлое и печальное время мое… Если к душе человеческой применимо философское выражение «качественный скачок», то именно здесь совершился переход в новое ее состояние».
В конце семидесятых Иван Афанасьевич возвращается на Псковскую землю. Этому во многом поспособствовала семейная трагедия – умерла от тяжелой болезни его супруга Нина Алексеевна. Душа не находила места, но куда ехать, если родное Верховинино исчезло с карты? Принял решение разменять ржевскую квартиру на квартиру в Великих Луках, однако в городе ему было тесно, слишком сильной оказалась тяга к крестьянским корням. Одиночество скрасилось тем, что решил соединить свою судьбу с давней знакомой, подругой Нины Алексеевны, Фаиной Михайловной Андреевской. Вместе они и осуществили давнюю мечту Васильева, о которой он рассказал в очерке «Хвала дому своему»: «Придя с войны, я возмечтал о своем доме. Молод был, не знал, что дом поставить – это жизнь устроить… Я был крестьянским сыном, и жила во мне тяга к оседлости…». В Борках Иван Афанасьевич поставил ничем не отличающийся от деревенской избы дом. Удивляя односельчан талантом столяра-краснодеревщика, мебель для него смастерил собственными руками. Здесь рождаются двадцать четыре книги Ивана Афанасьевича. Здесь создает он картинную галерею, литературно-художественный музей Великой Отечественной войны, Дом экологического просвещения. Отсюда отправляется в поездки, близкие и дальние, собирая материал для новых своих трудов. Тысячи километров дорог за его спиной, бесчисленное количество встреч на сельских проселках, в столичных коридорах власти, редакциях газет, журналов. И как результат – новые очерки, статьи, повести, рассказы.
Газета «Советская Россия», всегда чутко прислушивающаяся к провинции, первой уловила мужественный, а главное правдивый, без единой фальшивой нотки, голос, раздававшийся с полей Тверской, Псковской и Новгородской областей». Васильевские Борки стали рабфаком для редакции. На «переподготовке» у Ивана Афанасьевича побывали многие, включая главного редактора В.В. Чикина.
«Работоспособность нашего Ивана (так мы стали звать его между собой) поражала, – вспоминал в книге «На русском направлении» бывший главный редактор журнала «Наш современник» Сергей Викулов. – Однажды я сказал ему об этом. «Да, пишу быстро, – ответил он, – но долго обдумываю». Что означало это «долго», я не уточнил, но наверняка не месяцы и даже не недели, иначе откуда бы все это бралось… «Секрет» его плодовитости, как я понял, был прост: он жил тем, что писал. Ему не требовалось, как это было модно в среде писателей-горожан, ездить в творческие командировки, изучать жизнь... А кроме того, не мной первым подмечено: талант – это не только хорошо, но и много.
Определенную роль играло, видимо, и настроение. А оно у Ивана Афанасьевича с обретением нового «дома» – журнала «Наш современник» – было прекрасным. Здесь его всегда ждали, печатали почти с листа.
«Другие после тебя придут...»
Мне довелось встречаться с Иваном Васильевым в Ржеве, Твери (тогда Калинине), участвовать в круглом столе, организованном в Борках журналом «Журналист». В дискуссии участвовали и тверские газетчики. Помню, с какой жадностью ловилось участниками стола каждое слово Ивана Афанасьевича. Помню и то, как уже во время другой поездки в Борки мы допоздна гуляли с ним по улицам села. Говорили о текущей жизни, призвании журналиста, писателя.
– Публицистика – жанр совестливый, она требует поступка, – сказал тогда Иван Афанасьевич.
Сам он, безусловно, был человеком поступка, затрагивал острые темы, «пахал» основательно, глубоко, поднимаясь до философских обобщений и выводов. Впрочем, как и всякий талант, был подвержен сомнениям. В последние годы жизни в его статьях все больше проявлялись назидательные нотки, ожесточение, обида. Понимая, что жить, как раньше нельзя, он не принимал и происходящую ломку всего и вся, когда, вместе с тем, что действительно себя изжило, на свалку истории бездумно или злонамеренно выносилось то, без чего жизнь представлялась невозможной, и прежде всего попирались наши национальные традиции, коллективистская мораль. Думается, именно поэтому в большинстве публикаций Васильев как бы останавливался у черты, которую иные горячие головы, соблазненные «демократией», перескакивали безоглядно. У черты, за которой шла речь о купле-продаже земли.
Крестьянский сын, многое в жизни познавший и осмысливший, он понимал, насколько это болезненный вопрос. Его не решишь революционным указом сверху, потому как психология людей не меняется сообразно указам, а опирается на предыдущий нравственный опыт, на прожитое и пережитое. Эта мучительная, побуждающая к переосмыслению минувшего и настоящего двойственность отчетливо прослеживается в героях его крестьянских повестей из посмертной книги «Завещание» – безвременно ушедшем из жизни партийном руководителе Великодворского райкома партии Озерове и сменившем его на этом посту Котове, председателе колхоза Платонове, механизаторе Куликове, редакторе районки Уткине, профессоре Дубровском. В размышлениях каждого из них мне видится то, что терзало и мучило самого Васильева: «Воистину смутное время на Руси. Все перевернуто вверх дном. Чистое и доброе ушло вниз, отлеживается на дне, копится там, набирается сил, а дурное и поганое плещется наверху, орет, кривляется, смердит…».
Перечитывая его очерки и повести 70-х, начала 80-х, лишний раз убеждаешься: именно человек труда, скромный пахарь и сеятель, по-прежнему был в центре творчества Ивана Васильева. «…Я люблю эту землю. Неброскую березовую страну. Тихую мою Родину. Я люблю на ней все: грустные околицы деревень, грязные большаки и звенящие при первом морозце тропинки, серое чернолесье с багряным листом и затяжные дожди, голубые озерные дали и нивы-рушнички. Я люблю ее людей, трудолюбивых, радушных, отважных», – признается Иван Афанасьевич. Как подтверждение этой любви длинный ряд их проходит перед нами в его очерках и повестях. Старый солдат Мокеич, от него автор познавал на войне солдатскую науку. Столяр детского дома Пал Ваныч, который «резал правду-матку в глаза» («Земля русская»). Трудолюбивая Кирьяновна, которая «своим и обликом, и манерами, и речью напоминала о славе своей первой девки на селе» («Крестьянский сын»). Заступник «за родное и такое беззащитное» Мишка Молчун («В Топалках что-то случилось»)… А с какой трогательной нежностью пишет он о матери Аксинье Васильевне:
«Это она, как только встал я на ноги, вывела меня за порог, на зеленую улицу, в сад, в огород, а потом в поле, в лес. Она сказала: это стрекава – обходи стороной, это смородина – ягоду можно есть, а это морковка, сладкий корень, – для тебя посадила. Она научила останавливать кровь из царапины листком подорожника, оттягивать жар холодной стороной мать-и-мачехи. Она показала, где плакала ночью по своим деткам кукушка, оставив на узорчатых листьях круглые светлые капли – кукушкины слезы. Научила резать ветки березы-веселки на веники, брать ягоду-журавину, искать гриб-боровик, учила видеть, думать, понимать. Учила не ломать, не топтать, не портить. Наставляла: не жадничай, бери, сколько съешь, другие после тебя придут, оставь им…
Теперь я понимаю, что в нас от отцов, а что от матерей. Отцы более прозаичны, они учили нас навыкам и трезвому смыслу, матери – поэзии. Хранительницей красоты в доме была мать».
«Боль заставляет страдать»
Не стало его на исходе 1994-го. Это было очень трудное для России время. Ивану Афанасьевичу, думается, было гораздо больнее, чем нам, кто моложе его на целое поколение, осмысливать расстрел законно избранного парламента, торжество олигархов, падение нравов, ублюдочность новой журналистики, развал деревни, кровь в Чечне…
О чем он думал в последний свой миг? О путях истины? Судьбе крестьянина? О предательстве Горбачёва и победном юбилее, до которого не дожил? Этого теперь никто не узнает. Важнее другое. Писатель выдержал испытание временем. Он был беспощадным исследователем общественных нравов, вдумчивым философом, мудрым политиком. Книги, статьи его в журналах и газетах воспринимались общественностью неоднозначно. У него были не только почитатели, но и завистники, недоброжелатели. Были люди, конъюнктурно прислонившиеся к его таланту. Сам он конъюнктурщиком никогда не был. Поддавшись искушению перестройкой, Иван Афанасьевич нашел в себе мужество вернуться на круги своя. «Беру на себя», «Коренные и приезжие», «Я люблю эту землю», «В краю истоков», «Открытие человека», «Возвращение к земле» – то, что написал Васильев в этих и других своих книгах, в наши дни, пожалуй, еще более актуально, чем при его жизни. Спор материального и духовного, государственного и частного, отношение человека к земле и власти к человеку, ответственность руководителя, плановость и инициатива, предательство интеллигенции, сохранение памяти о прошлом…
Эти темы не ушли из нашей жизни, а еще более обострились. Последние публикации Васильева в «Советской России» – крик отчаявшейся души, но «перестройщики» его уже не слышали. Ни Горбачёв, ни Яковлев, ни другие, звонившие ему в Борки, расточавшие комплименты, просившие совета… Его дневники «Только и всего» вообще не стали достоянием широкой общественности, хотя и являют собой пример яркой, талантливой публицистики. Не стали, потому что, как и все правдивое и талантливое, были неудобны для ельцинской власти, сделавшей опору на чистоган, на попрание национальных традиций.
В который уж раз перечитываю бескомпромиссные строки Ивана Афанасьевича:
«Рецептов два: отнять наворованное и опять всех уравнять, либо воров не трогать и отдать им власть. Выбрали второй вариант: хватайте, жадные и вороватые, глотайте, кто сколько сможет. Из одной крайности в другую. А того не знают, что у человека есть и другая природа: он коллективист, он принадлежит к разряду «стадных», ему предписано жить сообществом. Так и искали бы «лечение» посредине, на сочетании двух начал, ан нет, дадим свободу ворам, они живо ленивых вымуштруют. Не согласятся? Взбунтуются? Ничего, дайте срок, одних придавим, других приучим. Задурим им голову, обведем вокруг пальца и подведем к выводу: альтернативы нет. Это и есть тактика, она всецело в руках вождя и его шайки».
«Чем больше я, неся в себе веру в добро и правду и имея целью служение добру и правде, входил в мир чиновный, вникал в его заповеди, тем больше убеждался в его перерождении. И убеждали меня в этом вы, беспринципные «выгодники». Вас становилось гуще и гуще, вы пожирали мир веры и правды, как гусеницы капусту. Меня отвратило от вашего мира, он перестал быть для меня магнитом, он уже не притягивал интеллигентностью, тянул лишь чиновной выгодностью, а это было не для меня. Но и вернуться в свой исходный, крестьянский мир уже не мог, я только отступил к нему – настолько, чтобы не оборвалась совсем пуповина, чтобы не перестала она питать душу народной нравственностью, единственным противоядием от разлагающей выгодности мира чиновного».
«Страна, как загнанная лошадь, брошена. И на нее спущена стая шакалов, и своих, и забугорных. Ах, с каким вожделением, с какой жадностью и цинизмом кинулись они терзать еще живое тело! Ужасно видеть искаженные злобой и жадностью лица! Цинизм политиков передается народу, в людях исчезает всякое подобие совести. Таким букетом гадостей начинается капитализация России…»
«Когда-нибудь прозаики и поэты обратятся к поколению родившихся в первой четверти века и ушедших в последней четверти. Так пусть они знают, что этому поколению россов выпало два испытания на жизнестойкость, в юности и в старости: страшное поражение и сияющая победа – она придет и на этот раз, ибо солдаты уходят, сражаясь, а сражающиеся за честь не погибают!»
Тщетно надеяться, что затронут эти слова российских нуворишей. Глухи они к народной боли. Между ними и народом – неодолимая полоса отчуждения и недоверия. Зато голос Ивана Афанасьевича народ по-прежнему слышит. Слышит, потому что крестьянский сын Васильев как был с народом, так и остался. Остался даже после своей смерти. Пожалуй, наиболее сильно ощущаешь это, читая и перечитывая его «Раздумья». Они о разном, но объединяет их все та же глубинная мысль – человек, оторвавшийся от своих корней, от памяти о деяниях своих предков, не способен творить, созидать, строить. Он быстро теряет стыд, поддается дурным влияниям, предавая и сдавая в угоду сладкой жизни то, что вершилось трудом предыдущих поколений:
«Если родители научили тебя всякое ребячье дело делать добросовестно, если внушили, что лень, неряшливость, небрежность есть непорядочность, то, когда станешь работником, у тебя не будет конфликтов с общественным требованием честной работы, оно воспринимается тобой как естественная необходимость и станет основой нетерпимости ко всякому плохо сделанному делу».
«Человек скорее всего срывается с нравственных якорей, когда уходит с родной земли».
«Мы так много говорим о любви к природе, что забываем: любовь это прежде всего знание».
«Всякое равнодушие непохвально, равнодушие к талантам – отвратительно».
«Память, хранящая прошлое, возвышает душу над мелочами жизни».
«Истинная публицистика – это сжигание самого себя, своих чувств и нервов, души и разума».
«Боль заставляет страдать и зовет к действию, но она никогда не родит очарования. Очаровывает прекрасное».
«Наш путь тогда чего-то стоит, когда на проселки свои возвратясь, не стыдно людям в глаза посмотреть».
Только вот как это сделать, если власть оказалась в руках не созидателей, разрушителей, о которых Васильев в повести «Накопление гнева» Васильев написал так: «Вот и опять в конце XX века, когда за плечами уже тысячелетний опыт поражений и побед – казалось бы, заучи, усвой, следуй! – так нет же, выползла из запечья мелочь тщеславная и начала свое поганое дело: ссорит народы, бегает по миру с сумой, зовет иноземцев-терзателей… Вглядитесь в их образины – не в лица, не в лики, а именно в образины – опухшие, плешивые, косоглазые, будто сшитые пьяным портнягой из разномастных шматков, сутулые, угрюмые, писклявые и хрипатые. Смотреть тошно: выродки какие-то! Продукт разложения, плод бездуховности. Наверное, и впрямь гнилое содержание не может обрести красивого вида – гнилье выпирает наружу и поганит облик. И как же много их, дегенератов, шизиков, неврастеников! И все рвутся в лидеры, все хотят быть наездниками, да чтоб не в одиночку гарцевать, а табуны за собой вести».
Один из главных разрушительных ударов со стороны космополитизированной «новой элиты» был направлен против основы русского мира – русской провинции. Вспоминается, одна из моих последних поездок из Андреаполя в Борки. Окрест проплывали скособоченные избенки умирающих русских деревень. Думалось: сколько же горя досталось этой земле! И в минувшую войну, когда, встречая ожесточенное сопротивление наших войск, танковые клинья фельдмаршала Гота рвались к сердцу России. И теперь, когда приплясывающие под западную дудку российские либералы осуществили свои разрушительные «реформы». Ни засеянного поля, ни новостройки, ни единого трактора или даже отдельно работающего на земле человека не увидел я на расстоянии двухсот километров. Таковы результаты отчуждения человека от земли и власти от человека, против чего предостерегал нас Иван Афанасьевич.
«Жизнь себя покажет…»
И все же в глубине души Васильев оставался оптимистом, искренне верил, что в жестоком противоборстве с глобализмом и его пятой колонной Россия выстоит, сохранит национальную самобытность. В своих дневниках он написал: «Когда-нибудь поэты и прозаики обратятся к поколению родившихся в первой четверти века и ушедших в последней четверти. Так пусть они знают, что этому поколению россов выпало два испытания на жизнестойкость, в юности и в старости: страшное поражение и сияющая победа – она придет и на этот раз, ибо солдаты уходят сражаясь, а сражающиеся за честь – не погибают!» Мерилом же всему, по мнению писателя, должно стать не слово, а действие. «Нравственность имеет два уровня: сознание и отношение», – подмечает Иван Афанасьевич, словно бы сигнализируя потерявшему ориентиры обществу: мало понимать суть происходящего и предаваться разговорам об этом, надо еще и конкретно действовать. Действие есть практическая реализация отношения. Не ленись душой и телом, действуй, будь со своим народом, не отрывайся от своих корней, и русская жизнь встанет на круги своя. Она и встает. Незаметно, в муках, сомнениях, но встает. Чем иначе объяснить, что в деревнях растет слой интеллигенции, приехавшей из Москвы, Питера, Твери, Новгорода, Пскова? Тем самым бывшие инженеры НИИ, преподаватели, военнослужащие, представители иных профессий держат здесь крайний рубеж обороны, давая обществу осознать, что земля в России больше чем просто земля. Что так относиться к деревне, к земле, как это происходит у нас сейчас, непозволительно, преступно. Если признаки того, что в последнее время активнее чем прежде откликаются на зов земли патриотически настроенные представители бизнеса. «Надоело питаться западной отравой. Не пора ли за ум взяться, самим производить экологически чистую продукцию?» – задавался в беседе со мной один из таких бизнесменов. И ведь взялся за это дело, построив современный животноводческий комплекс! Несмотря на трудности, удержались, доказали свою жизнеспособность многие коллективные хозяйства, такие, как колхоз «Мир» Торжокского района, в котором три десятка лет председательствует Николай Иванович Попов. Эти примеры уже не единичны…
Примечательно, что не загас (в том числе благодаря поддержке псковской власти) праздник фронтовой поэзии, его ежегодно проводит в Борках, в музее Ивана Васильева, вдова писателя Фаина Михайловна Андреевская. В канун Дня Победы сюда съезжаются поэты, писатели, публицисты из Пскова, Твери, Новгорода, Санкт-Петербурга, других городов. Встретиться с ними, познакомиться с уникальным музеем собирается множество народа. А посему есть надежда на то, что рано или поздно сбудется пророчество критика и литературоведа Валентина Яковлевича Курбатова: «Все написанное и сделанное им было сделано живым сердцем. Жизнь себя покажет и в свой час раскроется во всей полноте, и не надо быть никаким пророком, чтобы сказать, что в следующие годы Иван Афанасьевич будет расти и расти в сознании даже вчерашних противников, пока мера понимания этого человека не станет соответственной его действительному значению».
г. Андреаполь, Тверская обл.
Валерий Кириллов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
