К началу февраля морозы ослабли, утратили свою неистовую, январскую удаль. Снег, ещё недавно слепивший глаза, стал тусклее, и под ногами уже не хрустел звонко и бодро, а шуршал. Из такого хорошо лепятся снежки.
– Вот бы фрица какого-нибудь по каске садануть… – подбрасывая вверх и ловя на лету тяжёлый заледеневший снежок, сказал Петруха. – Зазвенело бы так в башке, что и фамилию свою нерусскую позабыл бы.
– Вот и садани, – шутливо поддержал друга Витёк. – Вон того, что возле крыльца с автоматом стоит, часового. – Он указал на противоположную сторону улицы, где располагался штаб немецкого батальона.
Петруха вздохнул, швырнул снежок на дорогу:
– К партизанам надо подаваться, вот что. Мне-то уж скоро двенадцать будет, а я тут… в снежки играю. Годика два прибавлю – и порядок, примут! – Петруха лихо сдвинул на затылок шапку. – А уж там-то я показал бы себя! Там-то я не снежки бросал бы, а – гранаты!
– Я бы тоже подался с тобой, – грустно сказал Витёк, – да вот только расти я совсем перестал, хотя годов мне, как и тебе, почти двенадцать. – Он с завистью покосился на долговязого друга. – Бабы говорят, что это от голода. Даже если целых три года себе припишу, всё равно не возьмут меня. Остаётся только об одном мечтать – война кабы подольше продлилась, чтобы успел я подрасти.
– Ты что, дурак? – с негодованием воскликнул Петруха. – «Война чтобы подольше продлилась»… Да оставайся ты лучше на всю жизнь недоростком!
– Ах, так? – И недолго думая, Витёк запустил в Петруху снежком. Завязалась потасовка. Мальчишки то падали на снег, то вскакивали, мутузили друг друга кулаками… Но дрались они, как обычно, без злобы – какая меж друзьями может быть злоба? Просто захотелось помериться силами, погреться, вот и…
– Петруха! Петька! Мамка зовёт!
Тонкий девчоночий голосок застал катавшихся по снегу мальчишек врасплох. По дороге к ним бежала Нюрочка, младшая Петрухина сестра.
– Мамка зовёт! Оглох ты, что ли?
Петруха вскочил на ноги, сердито выдохнул:
– Зачем ещё?
– Не знаю, – пожала плечами Нюрочка. – Позови, сказала, и всё.
Мальчишки, потирая бока, примирительно переглянулись, начали отряхиваться от снега.
– А к нам какая-то тётка недавно заходила, – вдруг радостно сообщила Нюрочка. – Милостыню просила.
– И что ж тут такого? – разом спросили Петруха и Витёк.
– А она нашей мамке новость по секрету поведала, – переходя на шёпот, сказала Нюрочка. – А я всё слышала.
Мальчишки оглянулись по сторонам, доверительно спросили:
– Ну, и что же она сообщила?
– Про победу…
– Про какую победу?
Нюрочка улыбнулась, едва слышно заговорила:
– Тётка та сказала, что под Сталинградом наши немцев разбили. Сказала, что в пух и прах.
– Ух ты! Вот это да!– радостно, во весь голос, воскликнули Петруха и Витёк. – А не брешет она?
– Не, побожилась, – сказала Нюрочка. – И сразу же из деревни ушла. Мне, говорит, дальше надо идти, новость людям сообщать…
– Ладно, Нюрочка, – сказал Петруха, – валяй теперь домой, скажи матери, что я скоро приду. Мы тут с Витьком снеговика ещё собирались слепить.
И мальчишки, радостно обсуждая услышанную от Нюрочки новость, принялись за дело. Работа спорилась, снежные комья вырастали на глазах. Самый большой, конечно же, взялся изготовить Петруха. Он сказал об этом сразу:
– Работу потяжелей я беру на себя, потому что я – без пяти минут партизан!
И Витёк согласился: ему ни через пять, ни даже через тысячу минут партизаном стать не предстояло. Война-то, видать, к концу идёт, а ему ещё расти да расти… Сегодня Сталинград, завтра Киев, а там и до полной победы недалеко.
– Петь, а ты знаешь, что я придумал? – остановившись, таинственным голосом сказал вдруг Витёк.
– Что?..
– А давай-ка слепим с тобой не просто снеговика, а – Гитлера проклятого!
Петруха от удивления открыл рот. О таких снеговиках ему никогда ещё слышать не доводилось. Он засмеялся, хлопнул друга по плечу:
– А что – давай попробуем! Только надо его побезобразнее сделать, чтобы фрицев за живое задеть! А поставим его прямо вон там, напротив ихнего штаба.
– И в грудь ему меч из фанеры воткнём! – предложил Витёк. – И кровь чтобы текла.
– Обязательно! – громко сказал Петруха. – А на мече напишем «Сталинград»!
– Да не кричи ты, – толкнул его в бок Витёк, – а то будет нам Сталинград. Давай-ка лучше подумаем, как всё это сделать незаметно.
– А что тут думать? Как стемнеет, всё и сделаем.
– Нет, – возразил Витёк, – я по-другому предлагаю. Снеговика мы можем сделать и днём, прямо сейчас. Только сделать его надо обыкновенного – без меча в груди. И пускай он стоит себе так, пока не стемнеет. А остальное сделаем ночью.
– Годится, – согласился Петруха.
– А теперь, – рассудительно продолжил Витёк, – давай вспоминать, как он выглядит, этот Гитлер. Ты его портрет видел?
– Видел, – сказал Петруха, – в хате у Кольки Перегудова. Там у них два офицера немецких живут, они этот портрет и держат при себе. А уж какой он гадкий, скажу я тебе, Гитлер ихний… Глаза, как у жабы, под носом, словно жук навозный, усики торчат, и почему-то без никаких погон.
– И я такого же видел, – сказал Витёк, – на листовках. У него ещё чуб висит как-то неправильно.
– Ну да, – вспомнил Петруха. – Вот так! – И он, сняв шапку, показал гитлеровский чуб.
Мальчишки засмеялись. Идея настолько их увлекла, что они напрочь забыли обо всём на свете – о непредвиденных и предвиденных опасностях, о том, что Петрухе надо было бежать домой, что его там заждалась мать. Но тут…
– Петька-а-а!
Ну, конечно – это опять явилась Нюрочка. Петруха досадливо сплюнул, крикнул «Сейчас!», но сразу уходить не поспешил. Он молча покатил свой ком по дороге и установил его там, где и было задумано – прямо напротив штаба. Затем вдвоём они подняли и установили второй ком. После этого Петруха сказал:
– Ну, всё, я пошёл, а то достанется мне от матери. Голову сам доделаешь?
– Доделаю.
– А с украшениями, – на ходу добавил Петруха, – перебьётся пока!
Так прямо под носом у немцев появилась не вызывающая никаких подозрений фигура из снега. Три обыкновенных белых кома, ни глаз, ни носа, ни причёски…
Работа же над образом Адольфа Гитлера продолжилась поздно вечером в другом месте – у Петрухи дома. Мать его ушла к соседке, обещала вернуться часа через полтора. Друзьям же того и надо было. Витёк выдернул из стрехи потемневший пучок соломы (чем не гитлеровский чуб?), выстрогал из берёзовой ветки нос. Усы для фюрера мальчишки решили сделать из репейника, а две обуглившиеся деревяшки – их Петруха достал из печки – как нельзя лучше подходили для глаз. Но больше всего, конечно же, мальчишкам пришлось повозиться с мечом. И не столько с самим мечом, как с надписью на нём – «Сталинград!» Ведь ни чернил, ни краски в доме у Петрухи не было – чем напишешь? Он, правда, украл у матери небольшой пакетик красного красителя для ткани, но краска эта предназначалась для изображения крови фюрера…
– А давай напишем химическим карандашом, – предложил Витёк. – У меня есть дома маленький, мы им бате письма на фронт писали. Сбегать?
– Такой и у нас есть, в сундуке лежит, – сказал Петруха, – но он не пойдёт. Надо чем-то таким написать, чтобы ярко было и издалека видно.
– Тогда остаётся одно – сажа, – сказал Витёк.
И написали они сажей на грозном фанерном мече слово – «Сталинград!»
А рано утром вышел на крыльцо начальник штаба гауптман Штраубе, потянулся, зевнул… да так и остался стоять с открытым ртом. В двадцати шагах от него, через дорогу, стоял с мечом в груди не кто иной как сам рейхсканцлер Германии Адольф Гитлер. И был обожаемый фюрер весь обагрён кровью… Штраубе мгновенно перескочил через дорогу, ухватился руками за меч, пытаясь вырвать его из груди снеговика, но фанера за ночь так примёрзла, что сделать это гауптману не удалось. Но ещё сильней вывела его из себя непонятная надпись на мече – она была сделана по-русски, а Штраубе по-русски читать не умел. Громко выругавшись, он хотел было пнуть, свалить снеговика сапогом, но вдруг передумал, остановился. Пинать ногой фюрера?.. Он оглянулся – со стороны штаба к нему уже спешили два перепуганных караульных солдата и заспанный полицай. Появились и ещё несколько ценителей снежной скульптуры – по дороге с коромыслом и вёдрами шли бабы.
Штраубе, разъярённо тыча пальцем в начертанное сажей слово, гаркнул прямо в лицо полицаю:
– Вас ист дас?
Испуганный полицай едва слышным голосом произнёс:
– Сталинград, господин гауптман…
А Витёк с Петрухой в это время сладко спали на тёплой лежанке. Петруха видел себя во сне настоящим партизаном, а дружку его снилось, что вырос он до самой матицы и продолжает расти дальше.
Вячеслав Колесник (Белгород)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
