Татьяна Михайловна Глушкова – поэт милостью Божией – почила в 2001 году на Светлой Пасхальной седмице.
Известно, что у Господа свои сроки и свои пределы; только вот смерть всегда бывает неожиданной, моментально отзываясь в сердце щемящей болью и недоумением. Не одно доброе сердце защемило от скорой потери и тогда, но вольно или невольно возникла мысль о том, что подняться в горние высоты при открытых Царских вратах, – еще заслужить надо.
Она долго и мучительно болела, однако в немощи своей не была человеком подавленным и вычеркнутым из жизни. Именно в годы последнего десятилетия, совпавшие с трагическим периодом в нашей стране, Татьяна Глушкова показала до каких высот в чувстве любви и преданности к Отчизне человек способен подняться. Порой казалось, что больна не простая русская женщина, а сама Родина-мать страдает от боли и физических мук… И совсем не случайно, в апреле 1992 появляется страстное стихотворение «Час Беловежья»:
Когда не стало Родины моей,
в ворота ада я тогда стучала:
возьми меня!... А только бы восстала
страна моя из немощи своей.
В самые последние дни телесного пребывания поэтессы на земле, вышла книга ее стихов «Возвращение к Некрасову», мистически связанная со сборником поэта «Последние песни». И, словно повторяя судьбу русского поэта Х1Х в., она писала в одном из стихотворений цикла:
Не бойся вьюги навесной,
снегов пуховых груза:
я схороню тебя весной, –
ему сулила Муза.
И точно также весной покинула земные пределы и ее личная Муза.
Чистым, светлым днём Татьяну Михайловну хоронили на кладбище в Переделкино. Светило в широком небе лучистое солнце. Пел-журчал в подножии горушки ключ-родник. Тихими волнами на низкие берега набегали воды Сетунь-реки. И путалась в зеленеющей дымке крон высоких деревьев звонкая птичья разноголосица. То, оживающая во всей полноте и набирающая скорую силу, природа открыто радовалась Воскресению Христову.
В эти светлые дни, когда над православным миром повсюду звучит торжественное и ликующее: Смертию смерть поправ! – вот уже более полувека пасхальная радость промыслительно перетекает в победную – 9 мая празднуется День Победы в Великой Отечественной войне.
Этот день и в ее жизни был особо чтимым: маленьким ребенком пережив в Киеве немецкую оккупацию, она его искренне и преданно почитала Святым.
В публикуемой ниже подборке произведений Татьяны Глушковой тема оккупации и Победы – главная. И если первая часть – это память детства, то вторая – вновь скорбные ощущения вражеской оккупации, «когда не стало Родины моей», и вера в будущую Победу, ибо по-другому просто не может быть потому, как «всё называется Россия».
Татьяна Глушкова
(22 декабря 1939 – 22 апреля 2001)
1
На Украине
1942 год
Детство в траве… Лопушиной свирели
теплый, удушливый зов.
Прядают в сини макушками ели
меж кучевых облаков.
Детство – во сне. От апреля до мая –
Вечность по имени: миг.
Это – не я, это вышел из рая
мой темноглазый двойник.
Что он таит? Отчего разговора,
плача хотя б, не начнет?..
Разве не к спеху? так ли – не скоро
наш одинокий черед?
Детство – в плену. Запорошился ельник,
тропки в клубочек завьет…
Лишь на околице воин-бездельник
тычет ружьем в небосвод.
1977
***
Всё называется: война.
Всё называется: «под немцем».
Под ним – и осень, и весна,
и две зимы, и та сосна,
и этот луг, и страх под сердцем,
и с петухами полотенце,
и горсть горящего зерна,
и в речке полная луна,
и соловьиное коленце,
и говорят: куда подеться? –
повсюду – о н, везде – о н а!
Всё называется: Украйна…
Как будто кража или тайна,
И край, и краткая межа,
краюха… Шепчешь, не дыша…
Всё называется: весна.
Всё величается: победа, –
и пчелы, золотого лета.
Летят, не гаснут дотемна.
Всё называется: беда.
Всё именуется: разруха.
Проруха, засуха, присуха
беды!.. И эта свежесть духа.
И смерть. И сердца простота.
Всё вспоминается: весна…
Всё называется Россией,
куда тропою густо-синей,
дичась и отряхая иней,
дойду когда-нибудь одна…
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Из книги «После Победы »
(Летопись давнего детства)
День Победы помню как день золотой.
Я его помню в цвете, в запахе, в свете – а не в звуках, словах и других, посерьезнее, впечатлениях.
Очень солнечный, очень теплый, блаженно-весенний день.
Мы пошли почему-то не на Крещатик, а в Ботанический сад. Старый Ботанический сад – с белоколонным входом против Владимирского собора.
Почему-то?..
Но так удивятся лишь те, кто не жил тогда в Киеве.
А пошли мы не на Крещатик – главную, славную улицу – потому что на Крещатик нельзя было пойти. Он лежал ведь тогда еще в непроходимых руинах (встречно друг другу обрушенные дома), и долго еще будут его расчищать для ходьбы. Эту артерию в сторону Киевской Руси… Этот путь к Днепру. И к чугунному великану Владимиру, Крестителю на горе. И к Аскольдовой могиле…
Мы пошли в Ботанический сад, и там сочная зеленая трава была золотой от сияющих, росистых еще одуванчиков. Меня ослепили тогда одуванчики, и день так и остался навеки зеленым и золотым.
Было много людей. И у входа лотошница продавала мороженое. Поршнем выталкивала из жестяного цилиндрика белые узкие столбики с круглыми вафельками, как пятачки, по торцам. Я смотрела, как ловко выскакивают эти снежные столбики и как трудно, наверно, потом удержать их в растопыренных пальцах.
И еще – на мне было новое платье. Белое, в тонкую голубую полоску. Накрахмаленный ситец. Что-то вроде рубашечной ткани… Это платье я после ни разе не помню на себе, а забыть не могу. Ощущение той чистоты, что нарядней любого богатства.
Не испачкать его одуванчиками.
Потому что на мне золотой одуванчиковый венок.
Не испачкать липучей пыльцой такое чудесное платье. И пальцами, позеленевшими от сочных, мягких стеблей. Я рвала и рвала одуванчики вместе с другими детьми, не боясь потеряться в людском саду, озаренном золотыми полянками горько-медовых цветков.
Вот и весь День Победы…
Ну, наверное, наверное, конечно, гремела музыка. Но не помню ее. Помню только пронизывающий, купающий нас солнечный свет. Он струился – как будто беззвучно – и от золотых кренделей меж стволами могучих деревьев. Это – трубы, военные трубы, ими увешана главная группа военных… Но не помню музыки их.
Помню зелень травы, одуванчики, платье и какой-то волнующий, но как будто негромкий, радостный шум толпы. Не толпящейся, хоть большой.
Верно, были тогда-то мы все не в толпе. Просто были мы вместе.
Почему-то всё лучшие дни вспоминаются мне беззвучными. Разве что тихий, отдаленный какой-то гомон, прибой… Такая ли сосредоточенность на чем-то в себе в эти лучшие дни? Но и рай – представляется тихим. Там не надобно слов. Всё понятно без звуков и слов.
Свете тихий… Вот – День Победы.
II
Всю смерть поправ!..
Как лакома ты, Родина моя,
Врагу – и как ему ты ненавистна…
А я шепчу: красавица! Отчизна!
Что без тебя могла бы значить я?
Что без тебя и слава, и любовь,
сама душа – как храмина пустая?..
И я шепчу себе: не прекословь, –
как святцы, дни скорбей твоих листая.
Твоих соблазнов лютая тщета…
Твой путь окольный до приветной близи…
По чину нам – архангельские выси.
По чину высям лестница крута.
Там, у латинян, глянь, вознесены
на кровли храмов адские химеры…
А мы, бродяги православной веры,
лежим во прахе, ежели грешны.
И смирный нрав народа моего –
не пред тобою, власть меча и злата.
Не радуйтесь: мол, русская расплата…
Всемирное в ней тлеет торжество.
Вот так, бывает, зябкое зерно
скорбит в грязи… Поют ему метели.
А поглядишь в конце Святой недели –
всё поле осторожно зелено!
И жаворонок солнечный висит.
А к Троице уже и колосится
та гиблая, обильная пшеница.
И в Духов день горит – не догорит
закат…
И вновь шиповник на меже
нектаром полнит розовые чаши.
Всю смерть поправ!.. – в ответ на пени ваши
твержу о прахе, чести, мятеже…
11 февраля 1994
К 9 Мая 1995 года
Нет, то случится вовсе не со мной,
не на моей закатной, долгой жизни:
я не пригублю на глумливой тризне
воды – уже не мертвой, не живой,
той, что хребет народа не срастит,
не оживит его бессильной плоти…
Я этот день отдам моей работе:
в ней кровь и пот по-старому блестит.
Я не пойду к поруганной горе –
Поклонной, нет – коленопреклоненной,
всемирною армадою пленённой
в дни, коих нет черней в календаре.
Парад Позора! Не моим глазам
глядеть, не моему склоняться слуху,
внимая, как Великую Разруху
кимвалы славят и пирует срам.
Я прокляну тебя, тевтонский меч,
замоскворецким языком просвирен.
Мой скорбный дух не сломлен и не смирен,
пусть даже голова скатилась с плеч.
Лежит в бурьяне, смотрит в небеса
и, улыбаясь, видит: краснозвездны,
текут полки – задумчивы и грозны…
Леса штыков, бескрайние леса!
Чеканит шаг в сквозной голубизне
морская, в гордом трауре, пехота.
И к Порт-Артуру флагманы Балтфлота
идут – зане´ вся Родина в огне.
Все воды, все поля, все рубежи…
И было так почти четыре лета.
Но в августе опять шептать: «Победа!» –
сплетать венок из васильков и ржи.
И бредить этим розовым Кремлем,
над коим «Славься!..» взмоет спозаранку,
пока мой дед охриплую тальянку
приладит петь и плакать за селом.
Пока на луг в лазоревых цветах
бегут сиротством вспоенные дети…
Пчелой, сиренью влажной на рассвете
булыжник Красной площади пропах.
И снова лучшей музыкой звучит
«тридцатьчетверок» гусеничный рокот…
Но это – там, горе´, орлиный клекот
и шелк знамен, тяжелый шелк гремит!
Под тяжестью крылатою «катюш»
уже прогнулась чаша небосвода…
О Боже, сколько ж русского народа,
славянских душ, преосененных душ!
Не успевали ангелы летать,
перенося их, горьких, с поля брани
на небо, позлащенное заране,
чтоб Землю Свято-Русскую принять.
5 апреля 1995
***
Г.К.
Просохнет кровь. Отступят злые беды.
Как лес, взлетят фанфары, золотясь.
По Лучшей Площади пройдет Парад Победы –
как в прежний раз. Как в незабвенный раз.
То будет день пасхальный, Красной Горки
иль Троицы… Поутру… По весне…
Как маршал Жуков, сам Святой Георгий
проскачет на танцующем коне.
И у Кремля заплещутся сирени,
смывая прах поверженных знамен.
А мы, – не плачь, – мы будем только тени,
из Смутных залетевшие времен…
23 ноября 1993
Анна Козырева
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
