Первой утрешней электричкой я не перебирался за Обь ни разу. В послевоенные годы «поехать в город» – целая история. Мост понтонный, автобусов не было и в помине, одно средство – передача: жесткие вагоны, паровоз. Уезжали на полдня, а то и до вечера. Детей в такое дальнее путешествие пускать боялись. Это не так просто: сперва трамваем или на своих-двоих добираться к нашей маленькой станции, ждать передачу с запада, садиться в жесткий вагон, по мосту переезжать Обь (душа всегда торопила вагоны поскорее коснуться берега), сойти у истока Красного проспекта, ползущего вверх к Оперному театру, или венчать поездку на главном вокзале. Казалось в детстве: там за Обью живут люди поважнее наших, кривощековских, они в полном смысле городские, коров в стайках не держат, сено по лесным полянам не косят, на базаре варенец не продают. Там старинные купеческие здания, театры, музей, кинотеатр имени Маяковского и завидный универмаг, где продаются масляные краски в тюбиках.
Сердце мое тайно заныло, когда загудела, приближаясь, электричка.
Все забытое мною потянулось слева и справа 73-я школа, улица Станиславского, застроенная Горская, вот уже широкая – матушка Обь, мост гремит, тяжелые пролеты косо секут светлую пустоту... В это мгновение весь я опять оборвался в свои ранние годы и чуть ли не плакал. Я переезжал в старую загадочную часть города, спускавшегося к Оби с горки, и глядел в сторону пропавшей Каменки, некогда кособокой, в оврагах, с убогими домишками. Как-то уже без меня ее спрятали за высоким забором от взоров французского президента де Голля, хотя вся она обитала на крутой высоте, Кривенькая речечка стекала в Обь. По ее имени и звалось давнишнее поселение. Нету ничего. Одни громоздкие дома. Что-то чужое и незнакомое.
А что я тут забыл на правом берегу, зачем приблудился? К кому идти? На правом берегу у меня всего один адрес: на улице Челюскинцев живет мой дружок Василий Михайлович,писатель, ему давно понравилась моя повесть «Чалдонки», а я как-то купил на Красном проспекте его томик «Снегири живут на снегу» и потом побывал у него дома. Он постарше, потише меня, в письмах зовет меня домой на Озерную, с ним собирался я проведать село Остяцк, туда в Северное и самолеты раньше летали, а теперь уж все развалилось…Если бы на юге был у меня такой теплый друг, было б надежнее, веселее. Я теперь думал, взбираясь по Красному проспекту мимо патриархально памятных зданий, что, переменив место, я что-то потерял сокровенное, нажитое мною с младых лет (и особенно в пору моей театральности), но еще и то, что пристало бы к моей жизни в этом углу с далекими чалдонскими деревнями, если бы я задержался здесь навсегда. Артистов, художников, ученых развелось вокруг моих друзей полно. Есть о чем пожалеть. Застал бы таких кряжистых сибиряков, разговорчивых старушек, такой забытый говор услышал, что, глядишь, переменило бы мои писания насквозь и добавило мощи. Пожалею и о том, что ни разу не порылся в новосибирских архивах, не перебирал бумажки, сберегавшие ветхие времена деревень Верх-Ирмени, Ересной, Вертково, Ордынска, Черепаново и конечно Колывани. Недобытое, неузнанное, неувиденное и неуслышанное и все то, что случилось без меня в городе, переключилось в тайну, уже навсегда смертную. Мне стало жаль себя, обездоленного долгой разлукой. Я иду один, ничья душа не поздоровается со мной, не остановит поговорить, я забытый, чужой всему, что тут есть...
«Я из Новосибирска» – всегда гордился, если меня спрашивали, откуда я, где вырос. И я вспоминал, какая широкая у нас Обь, как долго она течет на север к океану, не то что узенькая южная Кубань. Я хвастался длинными зимами, сугробами вровень с крышами, золотоствольными сосновыми борами, превозносил над всеми театр «Красный факел», возвышал себя тем, что школьником провожал в Малый театр самого Евгения Матвеева… И даже нашу публику на спектаклях я выделял как совсем особую, кондово сибирскую, с тою дородностью, старомодною выправкой «бывших», которая с годами пропала и в столицах. При этом я вспоминал фамилии, звучавшие в нашей глуши наравне с московскими кумирами, мне открывались видения тех чудных вечеров, премьер, когда в минуту благодарности и упоения своим, местным искусством зал сливался в родстве и когда даже у вешалок не столь торопливо совали номерки и тянули к себе шубы и пальто. Я еще застал потомков ссыльных поляков, осевших после заключений петербуржцев, редких харбинцев, уцелевших дворян и купцов, детей их и внуков, перед особостью которых тотчас хотелось стихнуть и присмиреть… К кому-то приблизился в молодости поспрашивал бы о старине – подобно тому, как надоедал я последним кубанским казакам. На юге, поскучав на нескольких спектаклях, я как-то сразу охладел к театру, на долгие годы забыл дорогу к его дверям; у нас на Оби неудачливые артисты из словно запасного областного театра, разъезжавшего со спектаклями по сельским окрестностям, играли лучше.
Еще и театр юного зрителя славился вовсю и любимые тамошние артисты соперничали с краснофакельскими. А никого их уже нет, и зритель другой, и все другое. Другие книги по стенам, другие, какие-то вредные чужие продавцы. Другие дома вокруг Оперного театра, В последний год я подъезжал сюда с нашего левого берега от остановки «Базарная» («Лагерная») на трамвае, жалко, что и эти приметы исчезли, трамвайную линию убрали давно. Трамваи бегали скоро, но путь от нас в город немалый, и я, удачно пристраиваясь у окна, прочел за весну «Кон-Тики» Хейердала в журнале «Юность» и «Старик и море» Хемингуэя в «Иностранной литературе». Ездил я на спасительные уколы к хлопотливой бабе Насте, тоже незабываемо редкой сибирячке. Как давно ее нет... В неохватно широком растянувшемся городе чувство мое притаилось в небывалом обидчивом одиночестве. В родной ли город приехал я? Зачем я не спал эту ночь? какая тоска позвала меня?
На востоке за крышами домов угадывалось поднимавшееся солнце.
У оперного театра с серебристым черепашьим куполом я присел на скамейку и задремал. Послушать оперу привела меня в первый раз двоюродная сестра, Мне было скучно, меня волшебно пугали греческие боги по кругу амфитеатра, великолепие люстр, таинственный занавес и какая-то особая примерная публика с программками и биноклями в руках. Живы ли знаменитые артисты и дирижер Зак?
А уже я как ребенок: уложила бы меня матушка в кроватку поспать.
«Пойду-ка я к Василию Михайловичу Коньякову…»
Виктор Лихоносов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
