На пути по Средиземному морю — это первая ступень величественной лестницы в глубь веков, по которой шло развитие человечества. И в истории древней Греции — это поэтическое сказание; это очаровательная книга, где все встает в ярких образах и картинах. Проходя мимо классических памятников искусства, окруженный тенями героев-полубогов, целым сонмом поэтических образов исчезнувшего мира, — путешественник невольно склонен забывать действительность. И это естественно в стране, вечно согретой лучами солнца, разливающего повсюду свой лучезарный блеск; в стране, не знающей никогда туманов, напоенной ароматом удивительного воздуха и омытой волнами вечно-голубого моря.
Шаловливое море покачивает нас на зеленоватых волнах… Но тем же волнам тысячелетиями двигались ладьи человека. И они избороздили эти сине-зеленые воды во всех направлениях, не зная иного простора. Десятки веков сложили грандиозные ступени, от первобытной стадии человеческого существования до позднейшей культуры бесконечной вереницы племен и народов. Произошла знаменательная смена великих религий, политических форм правления, философских школ и разнообразнейших принципов и идеалов.
Но все это прожито. Пройден далекий путь…
Когда взгляд окинет бесконечную морскую ширь, охватившую нас отовсюду, возбужденной фантазии кажутся доступными все отдаленные уголки этого поэтического царства: вот далеко впереди вправо, за синей чертой небосклона, сокрыты от глаз очертания высокой пустынной горы — мы идем к ней, к Афону; а влево, далеко в глубине, за сотни километров — колыбель народов, библейская родина человечества… Первый шаг первого дикаря запечатлел девственную почву Азии, переступил в Африку, достиг Европы и, пройдя путь многих веков, окреп на огромном пространстве.
На пути к Афону, я почти не сходил с палубы, непрерывно любуясь все новыми и новыми картинами, с каждым часом становившимися все прекраснее, все восхитительнее. Недаром Байрон называл острова Архипелага драгоценным ожерельем вечно-прекрасного моря… Восхищались ими и суровые, закаленные в битвах крестоносцы, сравнивавшие Архипелаг с разбросанным по воде цветником. И этот гигантский цветник, подобно которому я никогда не встречал на Божьем свете, не прерывается нигде во время плавания по Цикладам: едва из поля зрения скрывается один остров, как на смену ему встает другой, еще более красочный.
И синими, слишком синими кажутся в этом благословенном краю волны Архипелага, доводящего в то же время изумительную прозрачность своих вод до эффекта незнакомого ни одной стране, ни одному морскому простору. Так и чудится, что кроме яркого полуденного солнца, сияющего над головою, где-то внизу, под волнами, горит и блещет второе такое же светило, дающее возможность простому человеческому глазу постигать все тайны неизмеримо глубоких волн.
Чем дальше наш путь — тем скалистее берега, вдоль которых движется бегущее к заветной цели судно. В одних местах отроги этих берегов круто спускаются в море, производя величественно-грозное впечатление; в иных — им на смену внезапно приходит мирная тишина обширных зеленых лугов или полоска золотого песчаного берега, залитого лучами непобедимого солнца.
Пароход теперь держит путь еще определеннее в сторону Афона.
На голубом просторе всплывают цветущие берега, как прихотливые корзины цветов. Они кажутся плавающими на этих волна, отражающих и яркую зелень, и красноватые скалы, и караваны опаловых облаков, едва скользящих в прозрачной пелене неба… Справа на горизонте встает гористый Имброс; за ним обозначается фиолетовый абрис Самофраки, а прямо вдали — поднимается и пенистых вод мраморная чаша Лемноса… Сзади нас слабо зарисовываются остроконечные пики Тенедоса, отделенные тонкой водной чертой Безикской бухты.
С каждым оборотом винта мы уходим все далее вглубь поэтических легенд и сказаний Эллады. И старый, древний мир незаметно встает перед нами с веселой, вечно юной улыбкой, с изящным пониманием искусства и вдохновенным философским воображением…
Не помню, сколько времени плыл я таким образом, ни на минуту не отрываясь от созерцания прекрасных картин, среди которых находился. Помню только, что пароход уже миновал живописнейший остров Тассо, с раскинувшимся напротив него городом Кавалой, когда со мной неожиданно заговорил этот интересный человек, по одной интуиции узнавший во мне своего соотечественника. Но впоследствии выяснилось, что здесь играла роль не только одна интуиция: стоя на пароходной палубе и созерцая красоты Архипелага, я все время держал в руках русскую книгу — и это обстоятельство не ускользнуло от наблюдательного соплавателя.
— Любуетесь? — сказал он просто. — И есть чем любоваться: дивный, благословенный край… его не забудешь до конца жизни!.. А что дальше, сами увидите. Я еду к Святой Горе второй уже раз… был там впервые еще в ранней молодости и при совсем иных обстоятельствах.
Говоривший был вполне приличного вида русским человеком лет шестидесяти, хранившим на своем лице отпечаток глубоких душевных переживаний… Мы познакомились. Он оказался бывшим крупным землевладельцем, а в переживаемое время, подобно мне, таким же обездоленным скитальцем-изгнанником по свету и, вдобавок, доживающим свой век на чужбине в полном одиночестве, без родины и близких.
— Представьте себе, что это кровавое безумие, этот пир Сатаны, разыгравшийся в России, пожрал всю мою семью… Восемнадцатилетнего юношу-сына «они» расстреляли еще в 1919 году… Ничего не поделаешь: паж и «враг народа»… Дочь Наташа умерла от сыпняка в Ростове… Если бы только видели вы, какая это была красавица!.. Кое-как мы с женою выбрались в Константинополь, и уже оттуда в Париж. Вместе работали долго, даже недурно жили. Но и на нее пришел свой черед: три года тому назад похоронил и ее… умерла от белокровия… Остался один, продолжая работать в конторе Рено — бесцельно и бессмысленно. И вдруг явился смысл, — смысл удивительный и захватывающий… Я вспомнил, как еще лицеистом ездил с отцом на Афон; вспомнил, какое громадное впечатление произвело на меня это великое место… И вот я решил отказывать себе решительно во всем, чтобы накопить известную сумму на дорогу… Представьте, мне удалось с поразительной легкостью этого достигнуть: всего каких-нибудь два года откладывал и собрал порядочно. Видно, само Провидение помогало… Теперь счастлив так, как только может быть счастлив человек в моем положении: так и чувствую, что приближаюсь к Богу… Вы еще и не знаете, мой новый друг, что такой Афон!… Но довольно: мне кажется, он уже виден из-за тумана.
Действительно, за голубоватою, туманною завесой, под узорчатою каймой горизонта, начал вырисовываться силуэт Святой Горы, — желанной цели нашего путешествия.
Мы напряженно стремимся к этим скалистым берегам. Но они еще надолго, неподвижно и гордо, нисколько не приближаясь, как будто застыли пред нами.
Бывший помещик, а впоследствии горемычный конторщик с заводов Рено, так и впился в него восторженными глазами, на которых заблестели слезы.
Казалось, что цель была уже совсем близка, но затем выяснилось, что нам пришлось плыть еще часа три, пока наш пароход поравнялся с южной частью Афонского полуострова. И только тогда мало-помалу очертания Святой Горы стали делаться яснее. А южное солнце, тем временем медленно переходило полдень, окружая вершину ее чуть приметным золотым нимбом.
Картина была поразительная, чарующая, незабываемая!
— Кто же эти счастливцы? — спросил я.
Эти счастливцы: отшельники, иноки, монахи…, высшие служители духа. Впрочем, вы сами их скоро увидите и не будете нуждаться в моих пояснениях… Афон — это удивительный уголок земли, равного которому нет на свете. И каких там можно встретить монахов, каких поистине чудесных монахов!
Святая Гора, между тем, все приближалась и приближалась, обнаруживая свои детали, до того времени незаметные и скрывавшиеся за туманною далью.
Но все же суровостью дышит величественная природа южной части Афона. Модно-спокойным взглядом отшельника смотрит она в туманную даль, где укрылась беззаботно-веселая Греция.
Дикие камни, кое-где по вершинам зеленые пятна растительности, одиноко застывшие деревья и скалы… скалы кругом. А внизу шаловливое море источило базальт и песчаник неустанно бьющими в берег волнами. Красноватые гребни утесов, одетых пеной прибоя… Не видно жизни, не заметно движения! И все же именно этому грустному одиночеству позавидовал гениальный английский поэт Чайльд-Гарольд, увековечив в чудных стихах свое посещение Афона.
— Вот видите, например, эти темные пятна на горных скатах? — сказал мой спутник. — Присмотритесь хорошенько… вы их легко заметите!… Видите теперь?
Я с интересом последовал его указанию и вскоре, действительно, увидел то, на что он указывал: на неприступной высоте оголенного ската, уступами кверху, на различном расстоянии одно от другого, на золотившейся от солнца скалистой поверхности Святой Горы, разбросаны были черневшие пятна — точки. Число их с каждою минутою увеличивалось, по мере приближения парохода.
— Это пещеры и кельи спасающихся в отшельничестве иноков! — пояснил он. — Немало таких же келий и в ущельях скал, и в чаще лесов, покрывающих …
Восточный ветер пробежал по Архипелагу, покрыв легкою зыбью его синюю гладь, по которой всего только на несколько минут забегали белые барашки.
— Зыбь, — задумчиво проговорил мой спутник. — Но это сейчас же и пройдет… и море станет еще более спокойным, чем раньше… Скоро мы поравняемся с юго-восточной частью Афона.
Вдали, действительно, уже выходили из солнечного тумана скалистые утесы, лишенные всякой растительности и земляных покровов, круто нависших над морем и как бы готовые ежеминутно низринутые в его бездну от малейшего толчка.
— Собственно говоря… вся наша жизнь это такое же волнующееся море! — задумчиво продолжал мой новый знакомый. — Как верно, как прекрасно это старое сравнение… Так же, как и в море, в нашей жизни одна постоянная, непрерывная смена разных течений… Веками борются между собою тщеславные и алчные люди, сталкивается множество разнообразных и подчас совершенно противоположных интересов, неистово борются людские самолюбия и страсти. И наше море, море суетной человеческой жизни, волнуется и бурлит вечно, оставаясь в результате все тем же морем, не дающим ничего нового...
Мой новый знакомый говорил, увлекаясь все больше и больше и в то же время ни на мгновение не отрывал глаз от выявлявшихся впереди нас очертаний Афона, становившихся все крупнее и отчетливее.
— А вот существуют же на земле люди, для которых остаются чуждыми все эти жизненные бури…, люди, которые не участвуют и не желают участвовать ни в делах государств, ни в жизни человеческих обществ. Существуют такие счастливцы, но их немного… очень немного. И таких людей вы не встретите в нашей среде: они живут уединенно и скрыто… Но как я завидую им, как жалею, что не пошел по их торной стезе смолоду.
Афонскую Гору… Вот в эти-то пещеры и уходят те особенные и редкие люди, у которых высшие духовные интересы преобладают над интересами житейскими… Да и что для них эти житейские интересы, когда их неудержимо влечет нечто высшее, чего они не найдут ни в дворцах, ни в шумных столицах, ни среди богатства и мирской славы. Для таких избранников религиозно-нравственное созерцание, уход в пустыню для молитв и приближение к Богу — единственная цель в жизни. И какими счастливцами они бывают, какими счастливцами!.. И какого удивительного развития духа они достигают! Попробуйте обрести такое спокойствие и счастие где-либо при других условиях жизни!.. Впрочем, повторяю, вскоре вы сами в этом убедитесь. Во всяком случае, заранее радуюсь тому, что и вы скоро ступите на священный берег чудесного Афона.
Владислав Маевский
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
