Я встретилась с Раймондом Паулсом в Москве в прекрасном зале Дома Союзов, где шел прекрасный концерт, посвященный латышской народной песне, музыке и танцу.

Паулс, редкого таланта музыкант, увлеченно заговорил о человеке, которому был посвящен в тот день концерт. Имя этого человека – Кришьян Барон.

– Кришьян Барон, – говорил Паулс, – собрал, обработал и издал академическое издание латышских народных песен – дайн. Это – 217 тысяч 996 текстов, самый монументальный труд в мире в области фольклористики.

– Но что же послужило толчком тому, что живший вдали от родных мест в глубине черноземной России – Воронежской губернии – латыш озаботился судьбой тысячелетнего устного творчества своих земляков, своего маленького народа?

– Кришьян Барон 30 летпроработал домашним учителем в необычной, талантливой семье русских помещиков Станкевичей, которая дала общественной мысли России Николая Станкевича – философа, просветителя, поэта, друга Белинского, Аксакова, Тургенева, Бакунина.

Немалую роль в творческих устремлениях Кришьяна Барона сыграла атмосфера уездного русского городка – энергетически духовная и интеллектуальная. Городок Острогожск имел свою замечательную историю. Когда-то это был вольный город, но служение верховной власти почиталось. Служивые люди за верность престолу получали грамоты от Петра Великого, Екатерины II, Павла I, Александра I. Недаром Кондратий Рылеев написал в этих местах поэму «Петр Великий в Острогожске». По сравнению со многими уездными городами Острогожск жил полной духовной и общественной жизнью. Его недаром называли «Воронежскими Афинами». Здесь не просто радели о пользе своего дворянского сословия, но отличались своей благородной общественной деятельностью, гуманными идеями, в шкафах местных помещиков хранились книги Вольтера, Дидро, Монтескье, в местных маленьких типографиях издавались книги.

Интересно, что Кришьян Барон не был ни поэтом, ни писателем, ни певцом, ни театральным актером. Он был математиком, более того, астрономом. Но, видимо, окружавшая его пульсирующая творческая энергия, навела на мысль вписать национальную страницу своего народа в книгу общечеловеческих культурных ценностей. Здесь, из Воронежской губернии, он обращается к соотечественникам и просит присылать ему уцелевшие дайны – эти маленькие народные философские песни, это тысячелетнее устное творчество латышей.

Просит присылать «на пользу наукам и латышскому племени».

Казалось, люди только и ждали человека, который попросил бы их об этом. Ему писали народные учителя, земские врачи, священники. Дайны присылали и крестьяне. Например, крестьянка Лавиза Кемере прислала 232 дайны. А одна из волостей собрала 6 тысяч дайн. Кришьян Барон говорил тогда: «казалось бы, давно высохшие родники народной памяти забили вновь»

Он увидел в дайнах короткую жизнь человека, которая ему отпущена на земле. Песни о рождении ребенка, о семье, детских и молодых годах, о сватовстве, о свадьбе, семейной жизни с ее заботами, а так же старости и смерти. Но есть песни о работе, промыслах, войне, о природе, об отношениях батрака и хозяина, мифы и обычаи. Колоссальная работа о нашей с вами жизни!

Паулс как-то грустно задумался:

– Иногда мне кажется, не забываем ли мы в потоках современных звуков исконный почвенный звук народной песни Может быть, я, как профессионал и композитор что-то преувеличиваю, но вся музыка – и сложная и простая, держится на этом глубинном звуке….В пустоте, как говорится, ничего не возникает…Да, кстати, я не сказал еще об одном «персонаже» из жизни нашего знаменитого фольклориста . Это – шкаф!.. Он необычен – в нем 2 отделения по 35 ящичков в каждом, а каждый ящик разделен на 20 ячеек, в каждой ячейке –200 карточек с записанными на них дайнами. Посчитайте, сколько будет – 35 умножить на 2, и еще на 20, потом – на 200. Получится 280 тысяч. Столько дайн поселил в этом шкафу Кришьян Барон. Сам он этот необычный шкаф и изобрел.

– По сути, этот чудодейственный музыкальный шкаф так или иначе имел отношение и к вам, музыканту?

– Ваш намек понял. Но я не хотел быть музыкантом, меня интересовала радиотехника. Вообще-то свою жизнь видишь как бы со стороны и поэтому о ней говорить трудно. Хотел заниматься радиотехникой, а закончил Латышскую государственную консерваторию имени Язепа Витола. Видимо, были предпосылки к этому. Дед мой играл на скрипке. Отец – на барабане. Он работал на текстильной фабрике слесарем-ремонтником, а вечером играл в рабочем ансамбле в рабочем районе. На барабане были написаны имена его друзей – скрипача и гитариста. Звучало это так – «Михаво», что означало – Миша, Харрис и Валдис. Они играли фокстрот, чарльстон, танго. Надо сказать, что мой отец, человек очень одаренный, но не имевший возможности получить музыкальное образование, был очень счастлив, что его сын стал профессиональным музыкантом. Он, как и мой друг поэт Янис Петерс, на стихи которого я написал сто песен, считал, что у меня ритмы, видимо, в крови.

Вспоминаю, с каким особым настроением я писал песни о жизни, которую прожила моя мать. Она рассказала о ней на своем прозаическом языке, а поэтесса Аустра Скуини, которая была родом из тех же мест, что и мать – на поэтическом зыке. И моя музыка, как цепная реакция моей детской памяти. Прошлое согревает, питает нашу душу. В этом плане и шкаф Кришьяна Барона внес свою лепту.

– Вы с поразительной нежностью и восторгом говорите о прошлом. Но вы ведь современный композитор, даже модный композитор. В вашей эстраде много аристократичности, утонченности, вы звезда, хочется подчеркнуть ключевое слово – современного музыкального мира. Вас трудно воссоединить с тем, что ушло, устарело, забылось…

– А оно не должно забываться. У нас, у латышей, как у каждого народа, есть свои особенности. Большинство деятелей нашей культуры вышли из деревни. Росли в бедности. Но стремились к культуре и знаниям. Петербург, русская культура были для них землей обетованной. Иной раз в Российскую столицу добирались пешком. Жили и учились на копейки. Потом возвращались на родину, чтобы прославит ее своим трудом. Но самые первые их мечты зарождались в деревенских школах, где были голые стены класса и грубо сколоченные кровати, где спали дети. Именно отсюда вышли композитор Эмиль Дарзинь, поэт Янис Райнис, художник Курвитис, с именем которого связана целая школа нашей живописи. И наконец, «серебристый свет» латышской музыки – Язеп Витол – он первый ректор нашей консерватории, ее основатель. Он ученик Римского-Корсакова, профессор петербургской консерватории, он был учителем Прокофьева и Мясковского. Он музыкант и личность. Как же было не сохранить деревенские школы, воздухом которых дышали наши классики!?

Вот вам маленькая история. Поэт Зиедонис собирал мельничные жернова. Однажды он отправил мельничный жернов из Риги в Копенгаген латышу, который жил там и захотел иметь мельничный жернов из родных мест, чтобы дотронуться до него. Вот еще одна история. Стояла в одном селе еле живая развалина, которая когда-то была ветряной мельницей. Еще немного и ее вовсе бы не стало. Но вот появилась энергичная, умная женщина из тех для кого не существует понятие провинция и глушь. Мельницу отремонтировали и открыли в ней музей. Художник, давно покинувший родное село, передал музею свои картины.

Я начал из далека, потому что прошлое не только прекрасный результат таланта и вдохновения. За этим стоит еще труд, долготерпение, иногда разочарование и слезы, конечно, радость, то есть целая школа трудолюбия, а не только эстетического наслаждения. Прошлое спас труд

Часто ли, вглядываясь в бесконечные этюды, скажем, Александра Иванова в Третьяковской галерее, многочисленные эскизы Перова, в холсты огромных размеров и совсем небольшие, но титанически сложные по живописи других художников, в нотные листы Бетховена, Чайковского, трижды исписанные страницы Толстого, думают ли их современные коллеги по цеху искусства о собственной нелюбви к работе в поте лица?

Но я музыкант и думаю прежде всего о музыкантах. Я уверен, великие композиторы потому таковыми и стали, что помнили о социальной роли композитора в обществе. Когда в музыке исчезает главное направление, тогда нужно искать все заново. Подлинные профессионалы тогда обращаются к истокам, к фольклору. Эта та нить, которая выводит композитора к своему времени. Я считаю, ценность фольклора неоспорима. Чтобы создать что-то свое, следует знать музыкальную культуру народа.

– А современные музыкальные инструменты, создают образ народа?

– Веками люди играют на лютне, на чембало, на кифаре, на рожке, на цитре, на трубе и на кантере и на барабане, и на бандуре, на шарманке, на клависине, на скрипке, органе, фортепиано, аккордеоне, виолончели. Народные инструменты извлекают ту мелодию, которая рождает у нас образ родины. И напрасно самоуверенные современные исполнители иногда с пренебрежительной усмешкой смотрят на выставленные в музеях старинные музыкальные инструменты. Для них боги – современные синтезаторы, акустические устройства, всевозможные усилители. Но эти плоды технической революции не могли появиться из ничего. Их предшественниками были старинные народные инструменты, одни названия которых звучат как музыка.

Еще один из резервов нашей музыкальной культуры – это самодеятельность. Она очень близка к самобытности. Искать таланты нужно искать здесь. Поэтому не жалел сил и времени на поездки в любую глубинку Советского Союза. Зачастую смотрел самодеятельность по тридцать раз в году. Для меня это был не отдых, не развлечение, а работа.

А какие прекрасные народные хороводы, народные танцы я видел. Ведь они принадлежат по своему происхождению к самым древним образцам народного творчества, их старинная обрядовость обогащена житейской мудростью, радостью общения, импульсом к творчеству и смекалке, к несложному музицированию, к сочинению стихов и песен. Хоровод – это почти театр. Ведь хороводы издавна кружили в лесу или на полянах. Это был для музыки красивый живой интеръер.

– Но ведь музыка может иметь свои интеръеры – в музеях, в концертных залах, художественных галереях. Это может заменить поляну или лес?

– Для ответа на этот вопрос необходимы специальные знания. Но я думаю, это синтез благодатный. Звучат же в литературных музеях романсы, камерная музыка. Но живопись и музыка – это самостоятельные, сильно действующие искусства. Их совмещать следует бережно, со вкусом, стараясь не расплескать ни одно из впечатлений. Нельзя сооружать просто красивый интеръер из живописи для музыки или наоборот. Искать следует продуманного взаимодействия, серьезного соответствия одного другому.

Старая живопись будет хороша в контексте музыки Гайдна, Моцарта. А вот музей современного искусства и музыкального оформления будет ждать соответствующего мастера. Но здесь много вопросов. Какой современный художник «сыграет « красками «Рапсодию в стиле блюз», чтобы не уступить в таланте Гершвину Какие полотна будут в унисон мелодиям «Биттлз»? И почему старый Бах только для старых мастеров? Современные меломаны – яростные поклонники Баха. А живопись, графика, посвященные космосу хорошо воспринимаются с электронной музыкой. Получается сильное впечатление. Вот еще один пример. Я дал группе «Кредо» из Лиепаи музыкальный материал на темы латышского графика Гуннара Кролиса, создавшего серию графических листов о Хиросиме. Музыканты «Кредо» записали большую, на 45 минут, композицию – ораторию в стиле рок по мотивам работ Кролиса. Разве не вариант для работы!

Кстати, хочу, как композитор, работающий в русле эстрадной музыки, высказать свое удивление, что многие уважаемее учреждения отстранились от легкой современной музыки. «Легкий жанр» уже имеет свою историю, свои испытания жизнью. Очень поучительные. Если бы привлекли профессиональных музыкантов, журналистов, музыковедов, руководителей ансамблей к серьезному разговору, где была бы объемная информация о новых направлениях в современной музыке, и убедительные примеры, и разбор музыкальной халтуры, и поучительные сравнения с классикой, – уверяю вас, нам бы не пришлось закрывать в городах три дискотеки из семи и бесконечно ругать наши группы и их солистов.

– Мы все знаем и понимаем, что судьба всякого эстрадного музыканта таит в себе потенциальную трагедию. Публика быстро охладевает к звездам, ищет новых кумиров, если звезда останавливается в своем творчестве.

– Да, так оно и есть. Вы сказали, что я модный и звездный. Но чтобы хоть один стебелек пророс из модности и звездности и стал деревом, надо работать.

Почти у всех народов есть своя песня – дайна: «Я умру воскресным утром, чтоб работе не мешать». Подумайте, какое отношение к труду было у человека, сложившего ее! И какое у многих народов, сумевших пронести эти слова через века!

P.S.После окончаний консерватории в 1958 году работал в Рижском эстрадном оркестре Латвийской филармонии, выступал с концертами в Грузии, Армении, Украине, за рубежом. С 1964 по 1971 год художественный руководитель этого оркестра. С 1973 по 1978 год – художественный руководитель инструментального ансамбля «Модо».

С 1978 по 1982 – дирижер Оркестра легкой и джазовой музыки Латвийского радио и телевидения. С 1982 по 1988 год – главный редактор музыкальных передач Латвийского радио.

В 1986 году по инициативе Раймонда Паулса был организован Международный конкурс молодых исполнителей популярной музыки «Юрмала», просуществовавший до 1992 года.

С 1994 по 1995 год – художественный руководитель и главный дирижер джаз-оркестра (биг-бенд) Латвийского радио и телевидения.

В 2002 году, совестно с Игорем Крутым, инициировал Международный конкурс молодых исполнителей популярной музыки «Новая волна».

В 2010 году выступает много и в основном как пианист, в том числе с симфоническим оркестром.

С 1967 года – член Союза композиторов Латвии, член Союза кинематографистов Латвийской ССР.

Элла Матонина

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"