Валерий Иванович Артеменко так и не смог найти для своего первого литературного опыта подходящего названия. Можно даже сказать, что он вообще не считал этот текст литературным произведением, достойным публикации. Просто решил вспомнить свою маму, да и всю свою деревенскую родню через призму художественных переживаний и фольклорных ощущений этих, уже ушедших из нашей жизни, простых русских людей, которые некогда обитали в домах, тоже канувших в небытие, любили, мучились, радовались и страдали, как и все люди у нас в России и вообще на Земле. И всё же даже умирающие дома живут немножко дольше, чем их хозяева. Эта нехитрая истина о бренности нашей жизни в свое время, в 1958 году в дачном Комарово, что под Ленинградом (да, да, именно под Ленинградом, тогда еще не Санкт-Петербургом), подвигла великую Анну Ахматову на создание маленького элегического шедевра под названием «Приморский сонет».
Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.
И голос вечности зовет
С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льет.
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда...
Там средь стволов еще светлее,
И все похоже на аллею
У царскосельского пруда.
[Ахматова 1990, 283-284]
Люди ушли в Царство вечной жизни, разрушились их дома и «даже ветхие скворешни» а вот душа прошедшего времени, его духовная аура, культурный воздух канувшей в Небытие великой эпохи созидания, неиссякаемого оптимизма и одновременно с этим сокрушительных утрат, навсегда сохранились в бесхитростных строчках созданной Валерием Ивановичем Артеменко миниатюры в народном стиле о героях нашего Времени.
В конце 80-х годов прошлого столетия, а если выразиться более масштабно и более пафосно, то «прошлого тысячелетия», одному из авторов этих заметок во время посещения знаменитого Смитсониевского Института среди прочих раритетов была продемонстрирована аудиозапись обыденного городского шума американского города (не помню, какого точно, да это и не столь важно) 30-х годов двадцатого столетия. Изучение подобного рода «шорохов времени», в том числе и сравнительно-типологическое, имеет определенную исследовательскую перспективу. В нашей стране для определенного периода времени, вследствие отсутствия аналогичных технических средств фиксации подобного рода аудио памятников повседневной народной культуры, такие своеобразные фольклорные шумы, «шорохи времени» сохранялись в большей или меньшей степени не на магнитных лентах всякого рода записывающих устройств, а в произведениях художественной литературы. К числу подобных произведений можно отнести и исповедальное эссе Валерия Ивановича Артеменко, которому он после долгих размышлений и колебаний дал, как нам кажется, вполне исчерпывающее название - «Там, где мама, там и Родина».
XX век нанес сокрушительный удар по традиционному русскому фольклору, разрушил некогда целостную систему традиционных фольклорных жанров. Фольклор как целостная художественная культура продолжает существовать лишь в научном воображении профессиональных фольклористов и у некоторой части энтузиастов молодежного фольклорного движения. О причинах угасания традиционной фольклорной традиции размышляли многие, в том числе и недавно скончавшийся выдающийся отечественный фольклорист Юрий Иванович Смирнов (1935–2015), увидевший причины трагедийного угасания фольклорной традиции в так называемом городском фольклоре: «Городской фольклор – это культура смешанная, надэтничная, она не русская и не какая-то иная. Фольклор – неофициальная культура, и городской фольклор тоже, но он всегда откликается на официальную, он без неё не создаётся, не живёт. А крестьянская культура стала испытывать необратимое влияние города лишь в XIX веке, и это её губило, русскую песню замещали жестокие романсы и песни литературного происхождения, сказку заменяли дешёвые книжки о похождениях Ваньки-Каина и подобных псевдогероев. Настоящие народные песни – это психотерапия после тяжкого труда, как и былины, когда они действительно пелись или сказывались. Чтобы снять напряжение после тяжёлого труда – вот для чего они были нужны, совсем не то, что трясучка, которой сейчас забиты радио- и телеканалы. И это опасно, потому что если генетически у нашего организма иной биоритм, трясучка усугубляет нервные, сердечно-сосудистые заболевания. Ну а деревенская культура в нашей стране в XX веке необратимо отмирала» [Смирнов 2013, 4].
Недаром опубликованный «Литературной газетой» разговор с Ю.И.Смирновым красноречиво назывался – «Фольклор, которого мы не знаем». Уж кто-кто, а Юрий Иванович Смирнов русский фольклор в мировом контексте знал, как никто другой, и, кроме того, отчетливо понимал все противоречивые процессы, происходившие в живом фольклорном организме.
Отечественная фольклористика, как могла, боролась с разрушительными последствиями бытования традиционного фольклора в условиях всё более разрастающейся урбанизированной среды. Так А.Н.Афанасьев в зубодробительной рецензии на сборник Е.А.Чудинского «Русские народные сказки, прибаутки и побасенки» (М., 1864), опубликованной в первом номере журнала «Книжный вестник» за 1865 год, продолжая отстаивать свои принципы публикации фольклорных памятников, принципы отбора текстов, утверждал главным критерием такого отбора – народность. Противопоставление народа и «дворовой челяди, цивилизующейся около бар» [Афанасьев 1986, 142], обращало внимание фольклористов прежде всего на те фольклорные произведения, которые бытуют среди народа и отражают мировоззрение народа. «Пора бы собирателям поэтических созданий народа – писал А.Н.Афанасьев, – обращаться не к дворовой челяди, а к настоящим, истым поселянам, которые, не мудрствуя лукаво, сберегли предания в несравненно большей свежести. Не то рискуем встретиться не только с добрыми папашею и мамашею, с которыми познакомили нас гг. Чудинский и Худяков, но и с такими выражениями, как мерсую или с бонжуром проздравляю» [Афанасьев 1986, 142].
Вместе с тем многие фольклористы-собиратели уже тогда обращали внимание на изменение контекста бытования традиционных фольклорных произведений, на появление в них новых идей, установок и институтов, которые проходили мимо внимания фольклористов и никак не фиксировались. Так известный русский советский этнограф, фольклорист и географ Владимир Владимирович Богданов (1868–1949), вспоминая о своей первой этнографической экспедиции 1891 года в Духовщинский и Бельский уезды Смоленской губернии, отмечал следующее: «Я думал, что этнографы, бывавшие в деревнях, как, например, Павел Васильевич Шейн, Владимир Николаевич Добровольский, Евдоким Романович Романов, Николай Яковлевич Никифоровский, Алексей Парфеныч Сапунов, должны были хорошо ознакомиться с тем, что говорят крестьяне о своем недавнем крепостном прошлом, о современных крестьянских порядках, о которых в то время так много писали в пореформенной печати и упрекали одни других в полном незнании, чтό такое община, существует ли она, и вообще стало ли крестьянам лучше или хуже после отмены крепостного строя и при земском самоуправлении.
У меня при этом сложилось теоретическое представление, что вышеназванные этнографы-собиратели могли записать подлинные крестьянские рассказы на все эти темы и особенно о таких ярких переживаниях, как самоуправство дворян и убогая жизнь крестьян в крепостное время. Эту мысль я обосновал тем, что крестьянское словесное творчество изображало, хотя и с некоторой долей фантазии, такие исторические события, как издевательство над русским народом татарских сборщиков дани, как взятие Казани Иваном Грозным, убиение им своего сына, падение Лжедмитрия поволжская вольница Степана Разина и другие.
Поэтому я был удивлен, что Штейн в вышедшем в 1890 году I томе (ч. I и 2) своих «Материалов для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края», включив и Смоленскую губернию, ни одним образцом народной песни, сказки, рассказа не отозвался даже на историческое прошлое крепостной жизни. Впрочем, Шейн далеко не все видел, слышал и записывал сам, а собирал записи через своих многочисленных корреспондентов» [Богданов 1989, С. 36], а А.П. Сапунов, исследуя “свою старину”, но не по народной старине, в рассказах и преданиях крестьян, а по архивам, по историческим изданиям, по археологическим памятникам. Я вынес впечатление», – замечал В.В. Богданов, – «что он – типичный интеллигент, столь же мало подготовленный в гимназии и в университете, каким был и я сам, не знавший ни истории русского народа (да и кто ее знал!), ни народного быта в реальной современности» [Богданов 1989, 36-37].
Необходимость исследования народной культуры и фольклора «в реальной современности» – этот очевидный для современных исследователей тезис в кризисную для отечественной культуры эпоху рубежа XIX–XX вв. становился в полной мере программным и определяющим. В.В. Богданов приводил следующий разговор с А.П. Сапуновым:
«– Неужели, Алексей Парфеныч, витебские крестьяне ничего не рассказывают о том, как их отцы и деды тридцать лет тому назад еще боролись с крепостниками?» – спрашиваю я Сапунова. – Неужели, – говорю, – нет у них семейных рассказов о каком-нибудь «покойном барине», который в своей усадьбе был самодуром, а среди крестьян страшилищем либо посмешищем?
– Не слыхал таких рассказов, – отмечал Сапунов, – да если бы они и были, то мужик их не расскажет нашему брату-учителю, чиновнику, вообще человеку не в зипуне.
– Почему?
– Не доверяет. Ведь они всех таких, как я, считают и называют «панами», т.е. господами, барами. А барин у них – дядюшка черта.
– Ведь были же, – говорю, – записаны песни о Степане Разине. Не побоялись крестьяне их петь.
– Не знаю, где и кому их пели, – отвечал Сапунов, – а А.С. Пушкину эти песни «были на вид поставлены». Да что и говорить о Разине, о Пугачеве. У нас на витебском базаре как запоют нищие слепцы об Алексее-Божием человеке, которого мучил царище-бусурманище, так их сейчас же городовой – в шею: «Проваливай, мол! Был Алексей, да не такой, как ты, ротозей» [Богданов 1989, 37].
О похожих трудностях в фиксации фольклорных текстов вспоминал и другой известный фольклорист, Н.Е. Ончуков, полагая, что интеллигенция забыла идеалы служения народу: «Эта интеллигенция очень повинна в неисполнении <...> программы Гильфердинга, служа десятки лет народу, интеллигенция эта, к сожалению, в большинстве совершенно чужда народу; это какие-то две отдельные нации, друг другу чуждые, друг друга совсем не понимающие, если только не враждующие», – с горечью писал Н.Е. Ончуков [Налепин 2009, 254]. Он отмечал, что среди этой интеллигенции был даже действительный член Русского Географического общества по Отделению этнографии.
Рубеж XIX–XX столетий отмечен и серьезным кризисом в религиозном сознании разных слоев русского общества, что не могло не отразиться на фольклорных скрепах русского народного православия. Религия, игравшая определяющую роль в сохранении нравственных, этических, эстетических и художественных традиций постепенно утрачивала свое влияние как среди интеллигенции, так и крестьянства.
Урбанизация и социальные (в том числе и революционные) изменения народной жизни, крестьянского быта привели к тому, что традиционный фольклор всё более утрачивал свою этноконсолидирующую роль, сохраняя лишь эстетическую функцию, т.е. происходил процесс перехода обрядовой и сакральной народной поэзии в фольклор бытовой. Фольклор новой эпохи следует воспринимать как особый тип народной культуры, имеющий свои принципы, целостную функциональность и содержательную организацию. Исторически фольклорный тип культуры как бы предшествует литературному в культурном развитии любого народа и влияет на него. Однако неизбежно и обратное влияние – профессиональной культуры на народную, книжной, городской – на сельскую.
Однако помимо книжной, существовала своя система устного городского творчества, об истории которого нам известно крайне мало, а о взаимном влиянии сельского и городского фольклора можно говорить во многом только априорно. Если сельский фольклор стал активно фиксироваться, когда стала очевидна тенденция к разрушению, то городской фольклор первых лет XX века почти не исследовался. Как здесь не вспомнить сетования А.Н. Афанасьева о фольклорных памятниках, записанных от «дворовой челяди, цивилизующейся около бар» [Афанасьев 1986, 142] и искренне пожалеть, что записей таких «ущербных», как полагал А.Н. Афанасьев, было все же сделано до обидного мало, и современные фольклористы лишены возможности использовать эти материалы, например, для хронологической текстологии фольклора. Каждая историческая эпоха, и советская эпоха тому не исключение, так или иначе оставляла на живом теле фольклора характерные отметины и следы.
Фольклорное поле является в определенной мере онтологической фикцией, своеобразным философским допущением существования некоего фольклористического ноумена, в определенной мере противопоставляемого фольклору как философскому феномену, другими словами, явлению, имеющему конкретное фольклорное наполнение и постигаемому посредством чувственного опыта.
Под понятием «фольклорное поле» мы предлагаем понимать некое этнокультурное пространство, связанное как с конкретными фольклорными произведениями, так и с явлениями народной культуры в целом, включающее репертуар, среду бытования произведения, личности исполнителей и носителей фольклора, где активно проявлены народно-поэтические произведения в первичной устной и вторичной письменной формах, в многочисленных версиях и вариантах, сюжетных типах и разновидностях, вбирающих в себя духовный урожай иных фольклорных полей других народов, наций и народностей.
Фольклорное поле есть некое множество региональных и локальных фольклорных традиций, версий и вариантов, являясь в то же время важным фактором самоидентификации народа, его ментальности.
Фольклорное сознание является неотъемлемым свойством человеческого общества, запечатленным в речевой культуре каждого народа с древнейших времен. Это постоянный признак любой цивилизации, однако устное народное творчество оказывается подвижной системой, видоизменяющейся в рамках трансформации социально-экономического строя, общественных классов, соотношения города и деревни, психологических парадигм и норм.
Специфика функционирования фольклорного наследия России в современной культуре во многом определяется тем немаловажным обстоятельством, что до сегодняшнего дня это наследие с устоявшейся системой традиционных жанров считалось живой традицией, активно бытующей в жизни, а потому интенсивно взаимодействующей с другими областями духовной культуры.
Цивилизационные пути России определены не только её великой многовековой историей, языком народов, её населяющих, ландшафтным многообразием и природными особенностями, но и особой российской ментальностью, включающей в себя великое множество самых разнообразных доминант. Одной из бесспорных для российского общества является доминанта фольклорного поля России. Эта живая саморазвивающаяся система на протяжении столетий ясно осознавалась передовыми умами России как вечный фактор сохранения культурного генофонда многонационального российского государства.
Именно поэтому фольклорное поле России всегда оставалось живым и развивающимся пространством как в благоприятные, так и в самые тяжелые периоды отечественной истории. Вместе с тем современные условия, современная экология бытования фольклора имеют ряд специфических особенностей, которые необходимо знать, исследовать и не вмешиваться кардинальным образом в естественную эволюцию этого культурного феномена. Изменение природной среды, социальные и техногенные трансформации оказывают на фольклор определенное воздействие. Впрочем, изменилось и само фольклорное поле, утратив привычные контуры: расширились его границы и, следовательно, креативные возможности. Именно в силу этих обстоятельств современная российская фольклористика занимается изучением современного состояния как традиционного фольклора, так и новых жанровых образований, которые еще до недавнего времени находились вне поля интересов отечественной фольклористической науки.
В результате изменения социального и культурного контекста, в котором функционировали традиционные жанры фольклора, утратились прежние этнобытовые связи фольклорных явлений. В этой связи необходимо обратить внимание на определенное отставание фольклористической теории, способной объяснить способы существования фольклора в условиях изменившегося социокультурного дискурса.
Иным стало и бытование традиционного фольклора в условиях урбанизированной среды и новых межэтнических контекстов, по-иному стало пониматься и такое явление как фольклоризм того или иного писателя, что еще требует теоретического литературоведческого осмысления.
Произведение Валерия Ивановича Артеменко не просто вводит в научный оборот новые, ранее неизвестные материалы и демонстрирует оригинальные методики паспортизации фольклорных произведений. Как раз эти фольклорные тексты являются общеизвестными. Ценность его произведения в том, что в художественно-литературном контексте автору удалось показать этнокультурную разноголосицу, а точнее сказать, даже многоголосицу эпохи социально-бытовой ломки и рождения странного алогичного мира, который всё-таки реально был, и об успехах и просчетах его не затухают бесконечные споры.
Автор же ни с кем в споры не вступает, он лишь предлагает послушать фольклорный шум Истории, где равноценно звучат и осколки русского календарного фольклора, и пулеметная дробь неподцензурной русской частушки, и «жалостливые» строки неподвластного времени стихотворения «Молитва» Карла Александровича Петерсона, и плакатные стихи о Ленине и Сталине дагестанского ашуга Сулеймана Стальского, скорее всего услышанные по всесоюзному радио, и всего лишь четыре пронзительные строчки из поэмы Эдуарда Багрицкого «Смерть пионерки», и многочисленные песни, которые пела тогда вся страна. В этом своеобразном культурном вареве преобладал всё же традиционный фольклор (пусть даже в урезанном виде), который эстетически организовывал и внефольклорные тексты, превращая их в явление фольклора.
31 октября – 1 ноября 1989 года в Институте мировой литературы им. А.М. Горького АН СССР проходила международная научная конференция «Роль фольклора в развитии литературы ХХ века», в которой приняли участие ведущие отечественные фольклористы и литературоведы. Среди традиционных для того времени исследовательских тем выделялся доклад доктора филологических наук Ю.Б. Борева «Городской интеллигентский фольклор как новое художественное явление и его роль в литературном развитии», в котором так или иначе рассматривались новые тенденции бытования фольклора в условиях урбанизированной среды. К сожалению, эти исследовательские потенции, затронутые в докладе Ю.Б. Борева, не получили должного продолжения ни у фольклористов, ни у литературоведов, а провозгласивший эту важную тему исследователь предпочел сосредоточить свое исследовательское внимание на изучении интеллигентских анекдотов о Сталине [Борев 1990].
Кроме того, остались актуальны и в наши дни саркастические слова А.Н. Афанасьева о поглощении культуры коммерцией. В статье «Журнальная промышленность», опубликованной в 1858 году в девятом номере журнала «Библиографические записки», А.Н. Афанасьев так характеризовал наступившую эпоху торжества капитала над культурой: «В наш практический и деньголюбивый век, наряду с другими промышленными предприятиями, открыто еще одно, обещающее в скором времени развиться до изумительных размеров. Предприятие это очень просто: если вы чувствуете в карманах ваших пустоту и желаете без дальних хлопот, хотя на время устранить эту маленькую неприятность, то, поверьте, нет лучше средства, как приняться за издание журнала, т.е. не то, чтобы в самом деле издавать журнал (Боже вас упаси); довольно придумать какое-нибудь громкое заглавие, напечатать заманчивое объявление и надавать тысячи роскошных обещаний, которые ни в коем случае исполнять не следует; собрав с публики деньги, можно выдать ей один или два тощих и никуда не годных нумера и затем умолкнуть, не обращая ни малейшего внимания на требования неугомонных подписчиков» [Афанасьев 1988, 36-37].
Что касается текстов профессиональных авторов, помещенных в художественном произведении В.И. Артеменко, то все они в определенной мере подверглись «фольклорной адаптации» (изъятия, добавления, конъектура, стилистическое соответствие традиционным фольклорным памятникам), что приблизило эти произведения к разряду фольклорных. Подобная «фольклоризация» текстов профессиональных авторов встречается и в классической русской литературе. Характерно в этом смысле творчество В.В. Розанова, который часто приводил искаженные или неверные цитаты (особенно стихотворные строки) любимых им авторов. Исследователи так и не разобрались в причинах этих «ошибок» Розанова. Произведение В.И. Артеменко позволяет предположить, что розановские «ошибки и неточности» были своеобразным стилистическим сигналом «фольклоризации» ряда текстов писателя. Это всего лишь смелые предположения, но то обстоятельство, что именно произведение В.И. Артеменко рождает подобные предположения, заставляет относиться к этой художественной миниатюре в народном стиле гораздо серьезнее. Фольклорные поля, как и их хранители, живут и умирают, оставив после себя свой неповторимый «фольклорный шум». Придут следующие поколения со своими фольклорными полями – и так будет продолжаться вечно…
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Афанасьев 1988 — Афанасьев А.Н. Журнальная промышленность // Собиратели книг в России. Вторая половина XIX века. Составитель Л.М. Равич. М., Книга, 1988
Афанасьев 1986 — Афанасьев А.Н. Рецензия на сборник Е.А. Чудинского «Русские народные сказки, прибаутки и побасенки». М., 1864. // Афанасьев А.Н. Народ-художник: Миф. Фольклор. Литература. М., Советская Россия, 1986
Ахматова 1990 – Ахматова А.А. Приморский сонет //Ахматова А.А. Собрание сочинений в двух томах. Том 1. М., Издательство «Правда», 1990, с. 283-284.
Богданов 1989 — Богданов В.В. Этнография в истории моей жизни. М., 1989.
Борев 1990 — Борев Ю.Б. Сталиниада. М., Советский писатель, 1990
Смирнов 2013 — Смирнов Ю.И. Фольклор, которого мы не знаем // Литературная газета, 2013, № 13 (6409), 27 марта 2013, с. 4.
Петр Палиевский, Алексей Налепин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
