Родился я 23 июля 1932 года в городе, который ранее назывался Хлыновым, потом Вяткой (см. "История одного города" Салтыкова-Щедрина), а после убийства в 1934 году Сергея Мироновича Кирова, родившегося в г. Уржуме Вятской губернии, был переименован в город Киров. Кстати, до сих пор, несмотря на требования "демократов", жители города не соглашаются переименовать его обратно. Редкий в наше время случай, по-моему, еще лишь Ульяновск не стал Симбирском.
Однако помню себя в детстве, только уже в г. Нолинске (г. Молотовск, Кировской области, затем снова Нолинск), заштатном районном городке с десятью тысячами жителей. Связь с областным центром –150 км. По щебеночной дороге. Две школы, два детсада, две разрушенные церкви, деревянные тротуары, но и два музея, детская библиотека, кинотеатр и Дом культуры в бывшем храме.
Отец и мама работали преподавателями в техникуме механизации сельского хозяйства. Хорошо помню, как папа, преподаватель физики и электротехники, привел меня в учебный кабинет и показал работу детекторного радиоприемника. Услышав голос диктора из Москвы ("Говорит радиостанция имени Коминтерна"), я пытался обнаружить провода, по которым идут эти звуки. Ведь я привык видеть только черные тарелки репродукторов, бывших в каждом доме, к которым обязательно тянулись провода.
Другое воспоминание раннего детства: "Почему гудит телеграфный столб?" Подарок: детский двухколесный велосипед, большая редкость в городке, где автомашины можно было сосчитать на пальцах, а высшей удачей для мальчишек считалась возможность прокатиться в кузове грузовика. И еще: детские книжки, которые стопками приносил отец, как только они появлялись в продаже. Родители сумели сделать так, что к пяти годам я читал их довольно бегло. Рано стал заглядывать в книжки Я.И. Перельмана "Занимательная физика", "Занимательная математика". Можно сказать, что к 10-12 годам я знал их почти наизусть, перепробовав все описанные в них простейшие опыты. Думаю, что все это, а в первую очередь профессия отца, и определило в дальнейшем мое решение стать инженером и поступить в Московский энергетический институт.
Но пора сказать о родителях. Отец родился в 1903 году в деревне Пономаревщина, это километрах в шести от г. Вятка. Он был семнадцатым ребенком, четырнадцать из них умерли детьми, в семье бедных крестьян Михаила Ивановича и Екатерины Якимовны Погудиных. Думаю, это чисто вятская фамилия. Недалеко от Кирова еще в 50-х годах существовала деревня Погудины, а в других местах России эта фамилия если и встречается, то крайне редко. Есть, правда, исполнитель романсов Олег Погудин, попадались мне раньше статьи в журнале "Коммунист", подписанные этой фамилией. Но эти люди точно не наши родственники. По Вл. Далю, "погудало" (от слова "погудить") означает скоморох, шутник, забавник, балагур[1]. Летом дед трудился в деревне, а зимой, забрав с собой сына Федю, отправлялся на заработки в Нолинск катать валенки, предмет крайне необходимый в наших краях. Революция 17-го года позволила моему отцу поступить на рабфак и успешно его закончить. Ему даже предлагали аспирантуру в МГУ, но он к этому времени женился, а средств на жизнь в Москве и продолжение учебы взять было неоткуда. Поэтому затем были Архангельск, Вятка и, наконец, Нолинск.
Мама Ольга Леонидовна родилась в1909 г. в г. Великие Луки Псковской губернии тоже в относительно многодетной семье: два брата и три сестры. (Еще до войны пропал без вести Леонид – командир погранзаставы, в военном 1942 году больной туберкулезом Всеволод умер от недоедания, Муся умерла в детстве, Галина, Ольга и Ирина дожили до преклонных лет.) Их отец Софийский Леонид Иванович – некрупный государственный служащий, судя по всему, семью обеспечивал, но состояния не нажил. Бабушка София Матвеевна закончила гимназию и вообще была образованным и начитанным человеком. До пятого класса успешно помогала мне в домашних заданиях по математике. Мой брат Женя и сестра Таня тоже многим обязаны бабушке. Кстати, родители моей жены Валентины Васильевны родом из Смоленской области, хотя судьба и привела их на Украину. Отец Василий Мищенков – моряк-подводник, мама – добрая и мудрая Марфа Ивановна воспитывала троих дочерей Нину, Веру и Валю. Немало страхов и унижений пришлось испытать их семье во время немецкой оккупации Днепропетровска, а после болезни и смерти Василия Сергеевича в первые послевоенные голодные годы крошечный земельный участок рядом с избушкой на окраине города был практически единственным средством существования. Марфа Ивановна все время стремилась назад в Россию. К сожалению, туда она попала лишь в последние годы своей жизни.
Таким образом, наши внуки и правнуки могут не сомневаться в своем исконно русском происхождении. Корни его лежат в смоленской, псковской и вятской земле.
Относительное благополучие нашей семьи было прервано началом Великой Отечественной войны. В ноябре 1941 года отец был призван в действующую армию. Проводы отца запомнились "подорожниками" – пирожками и ватрушками из пресного теста, румяными и поджаристыми. "Удачная стряпня – к удаче в пути" – говорили провожающие. Примета, к счастью, сбылась. Участвуя в боях отец не получил ни одного ранения. Рядовой красноармеец, связист, наводчик, затем командир зенитной батареи, помощник начальника штаба полка. Закончил войну в Прибалтике в звании гвардии капитана. В военные годы был награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны II степени, медалями.
Но вскоре после вкусных "подорожников" в семье, как, впрочем, и для всех горожан, наступили тяжелые и голодные времена. Продукты из магазинов исчезли совсем. На рынке на мамину учительскую зарплату нельзя было купить даже буханку хлеба.
Хлеб – по карточкам, служащим и детям по400 граммв день, иждивенцам – по 300. Были еще карточки на сахар, но они никогда не отоваривались. А тут еще в апреле 1942 года родился мой брат Евгений. Какое-то время жили довоенными запасами. На барахолку выносили старые вещи, обувь, детские книжки, посуду, всякие безделушки. Крестьяне этот товар изредка покупали, чаще платили натурой: килограммом картошки, овощей, десятком яиц, ломтем хлеба. Одно время я приторговывал игральными картами собственного изготовления: пакет оставшейся от отца фотобумаги, трафаретки, цветные карандаши, полдня работы – и колода готова. Более солидные вещи меняли на продукты, путешествуя по окрестным селам. Последнее, что было продано за полмешка муки весной1944 г., это синий шерстяной отцовский костюм, купленный накануне войны.
Электричество до 44-го года в жилые дома не подавалось вообще, свечей нигде не сыщешь. Выручали "коптилки" – фитилек, опущенный в банку с керосином. Отопление в доме – печное, дрова дороги. Однако, тяготы жизни приучали к самостоятельности, осознанию того, что только труд помогает выжить. Весной – в лес и на луга – за березовым соком, сиверихой, кислянкой и пестиками[2]. Летом за сучьями: хоть какой-то запас дров на зиму, да и летом, экономя керосин, пищу чаще готовили на таганке, а не на примусе. Но самым трудным казалась мне обработка на пару с мамой картофельных соток: вскопать и дважды окучить. Да и перенести урожай за 3-4 километра тоже было нелегко. С тех пор у меня осталась стойкая неприязнь к лопатам и тяпкам. Зато осенью наступал счастливый день. "Мама, давай сварим полную кастрюлю картошки и наедимся досыта". – "Давай, сынок". Но это случалось раз в году. Урожая хватало едва на 3-4 месяца, и расходовать картошку следовало экономно. Постоянное ощущение голода заставляло искать корни лопухов (вполне съедобная вещь), желуди (а дубы редки в тех местах), грибы и ягоды, которых почему-то почти не было в окрестных лесах.
Значит ли все это, что жизнь была окрашена только в мрачные тона? Совсем нет. Большая радость – встать на лыжи и отправиться в лес за новогодней елкой, которую, несмотря ни на что, мы наряжали каждый год. Или, прикрутив к валенкам "снегурки", мчаться по дороге, уцепившись проволочным крюком за крестьянские сани, рискуя получить кнутом по спине. Летом колхозники, торгующие на рынке, охотно разрешали съездить верхом без седла на лошади, чтобы напоить ее из реки Воя. А надергав из хвоста этой же лошади волос, можно было сплести из них прочную леску и наловить немного мелюзги. И вообще, дети все лето барахтались в этой неширокой, но местами довольно глубокой речке. Вопроса, умеешь ли ты плавать, просто не возникало. Это умение приходило само собой. Кстати, Воя впадает в Вятку, Вятка – в Каму, Кама – в Волгу, а Волга, как известно, впадает в Каспийское море. Это поднимало в глазах пацанов собственную значимость в жизни необъятной страны. Мы были уверены, что и государство нуждается в нас. Иначе зачем бы советской власти дополнительно к хлебным карточкам ежедневно выдавать школьникам по пятидесятиграммовой булочке и стакану чая, а самым нуждающимся помогать одеждой и обувью. Как-то сестра В.М. Молотова посетила нашу школу, носящую его имя, поскольку он когда-то в ней учился. Она привезла в подарок школе пионерские знамена, барабаны и горны, а главное большое количество тетрадей (до этого зачастую приходилось выполнять домашние задания на тетрадках, сшитых из старых газет), теплую одежду и обувь. Тогда и мне досталось зимнее пальто с меховым воротником.
Даже в такой "дыре", как Нолинск, каждый ребенок школьного возраста имел возможность летом по 3-4 недели поехать в пионерский лагерь. Впрочем, поехать – не совсем точное определение. Ехали наши чемоданчики. Мы шли пешком,6 километровдо деревни Ботыли, или 18 – до села Швариха. В Ботылях, например, где под пионерлагерь выделили школу, мы отправлялись за соломой, набивали ею большие мешки, которые и служили матрацами. Спали на полу. Подушки, одеяла и постельное белье полагалось привозить из дома. Это никого не смущало: ведь мы были сыты. Как не смущала и некоторая военизация быта. Военрук, демобилизованный по ранению офицер, мог поднять после отбоя расшумевшийся не в меру отряд и, как он говорил, устроить "моцион" – прогулку строем. Зато потом все крепко засыпали. Не спали только "часовые", двое дежурных пионеров, которые у мачты на линейке должны были ночью охранять знамя пионерской дружины. Один раз в смену знамя обязательно похищалось. Случалось это обычно часа в четыре утра, и весь лагерь поднимался по тревоге на поиски пионерской святыни. Один из отрядов, конечно, находил знамя по приметам, преднамеренно оставленным "похитителями", и оно торжественно водружалось на место. Победителям – слава, заснувшим дежурным – позор. Жестоко? Наверное. Но, на мой взгляд, это было элементом воспитания глубокого уважения к символам революции. В дни 1 мая и 7 ноября после митинга на стадионе колонны демонстрантов, в которых обязательно были и школьники, шли через весь город к братской могиле курсантов, погибших в бою с врагами революции. Вот и 9 мая 1945 года мы с гордостью шагали по улицам города в красных галстуках за пионерскими знаменами под барабанный бой и звуки горна. Пришла Победа. Пришел конец постоянному страху за жизнь отца, пришла уверенность, что никогда не повторится жизнь впроголодь. Так закончилось мое военное детство.
1 Владимир Даль, Толковый словарь живого великорусского языка, том III, стр.158, М., "Русский язык", 1980.
2 Сивериха или севериха – молодые еловые побеги на ветвях, похожие по виду на землянику; кислянка – дикий щавель; песты – вид хвоща, дикая спаржа.
Виктор Погудин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
