Моя работа в Латвии, насколько теперь помню, началась в конце 1960-х годов со знакомства с тогдашним архиепископом Рижским и Латвийским Леонидом (Поляковым). В своих воспоминаниях я не раз буду писать об этом выдающемся человеке, много значившем в моей жизни. Первая с ним встреча состоялась в Москве, в Музее древнерусского искусства имени Андрея Рублева, где я работал в должности научного сотрудника[[1]]. Тогда Владыка Леонид упомянул об одной древней иконе, по его мнению, XVI века, хранившейся в рижской единоверческой церкви, но сильно потемневшей и потому давно уже не использовавшейся при богослужении. По словам архиепископа, в Латвии не было ни одного профессионального реставратора, которому можно было бы доверить расчистку столь ценного произведения. Поэтому он намерен ходатайствовать перед республиканскими властями о передаче иконы в наш музей. Я еще не знал тогда, что мой собеседник не только большой знаток русской иконописи, но страстный и довольно удачливый коллекционер древних икон. Не сразу догадался я, что его намерение передать ценный экспонат в Музей имени Андрея Рублева обусловлено замыслом опытного в делах человека – наладить взаимовыгодные творческие связи сотрудников музея с культурными и религиозными организациями Латвии. А тогда мы обменялись адресами, и через некоторое время пришло от Владыки письмо с извещением, что разрешение на передачу иконы получено, и мы можем приезжать за ней в Ригу.
Свое пребывание в латвийской столице мы с моим спутником, тоже сотрудником Рублевского музея Александром Александровичем Салтыковым (впоследствии – протоиерей, декан факультета церковных художеств Свято-Тихоновского богословского института)[[2]] начали, естественно, с визита архиепископу Леониду в его резиденции в рижском Свято-Сергиевском Троицком монастыре. Но, к великому сожалению, Владыка не смог тогда нас принять – незадолго до нашего приезда он слег со вторым, как потом выяснилось, в его жизни инфарктом.
В то же утро мы направились с визитами по начальству. В приемной Совета по делам религий Латвийской ССР Александр Салтыков распределял наши с ним ближайшие обязанности. «Ты, – говорил он, – разговаривай с этими кегебешниками, а я буду творить про себя Иисусову молитву». Председатель Совета – огромного роста громогласный одноногий латыш Пролет Янович Лиепа и его русский заместитель – худой, иезуитского вида Сергей Сергеевич Сахаров[[3]] встретили нас, действительно, по-полицейски недоверчиво, долго и придирчиво рассматривали предъявленные нами документы. Помню, что в начале нашего разговора в кабинет зашел довольно молодой, в скромном темном костюме человек – евангелический архиепископ Латвии Янис Матулис[[4]] с просьбой поддержать его письменное ходатайство перед архиепископом Леонидом о предоставлении ему машины для длительной поездки по епархии. Своего автомобиля у Матулиса не было. «По бедности», как наставительно сказал после его ухода Лиепа, с раздражением заговоривший о «роскоши», в которой живут другие здешние архиереи – православный и католический. В словах этого инвалида, как потом выяснилось из рассказов Владыки Леонида, бывшего моряка, героя войны, потерявшего ногу в каком-то знаменитом сражении, кажется, на Черном море, чувствовались и досада на материальное благополучие, в котором, действительно, жили главы этих конфессий, и профессиональная к ним неприязнь. Да и как по-другому на своей должности мог относиться к духовенству этот сын «красного» латышского стрелка, названный нелепым именем Пролет – от слова «пролетарий»!?
Убедившись, что мы не подставные лица, хозяева кабинета засыпали нас просьбами и предложениями: «Нельзя ли похлопотать в Москве о срочной, наконец, присылке реставраторов для спасения гибнущей в одном из костелов Латвии огромной исторической картины польского художника Яна Матейки, кажется, на тему Грюнвальдской битвы»[[5]]. «Хорошо бы устроить, – говорили они, на московские курсы реставраторов одного рижского старообрядца, пытающегося самостоятельно заниматься этим делом». И, под конец, предложили на будущее лето приехать в Латвию и наладить, как это делалось в РСФСР, работу по регистрации и взятию на учет имеющих художественную ценность икон и других предметов старины в православных и единоверческих церквях, а также в старообрядческих моленных. Оказывалось, что, в отличие от многих своих российских коллег – держиморд, эти стараются и на полицейских должностях быть хоть как-то полезными. Это обстоятельство у нас, верующих православных, вместе с естественным недоверием к этим людям, вызывало к ним невольное чувство уважения.
Икона, за которой мы приехали, действительно, оказалась произведением середины – второй половины XVI века. Это было прекрасно сохранившееся поясное изображение святого Николы – святителя Николая архиепископа Мирликийского, окруженное сценами из его жития. Вспоминаю трогательное прощание со святыней, когда пожилой священник в полном облачении, с кадилом в руке и с пением тропаря святому «Правило веры и образ кротости…», благоговейно склонясь в низком поклоне, поцеловал икону.
В те дни Великого поста[[6]] мы не торопились возвращаться в Москву. Бродили вечерами по туманной, с тающим снегом Риге, любуясь ее красотами, Напоследок, отстояв в католическом соборе службу Пассий – Страстей Христовых, отправились, полные впечатлений, домой. По приезде, выполняя просьбы рижан – уполномоченных по делам религий, начали обращаться в соответствующие столичные учреждения. Тогда сразу же удалось устроить на стажировку в Центральные реставрационные мастерские иконописца рижской Гребенщиковской старообрядческой общины Семена Терентьевича Быкадорова[[7]]. О том, что потом из этого вышло, я расскажу в своем месте. Дело же с картиной Яна Матейки отправилось «мариноваться» по каким-то высоким инстанциям.
Уже на следующее лето, кажется, 1969 года, я снова приехал в полюбившуюся мне Ригу, на сей раз в качестве члена совместной экспедиции Музея имени Андрея Рублева и Московской государственной консерватории. Нас, поселившихся тогда в обширном помещении крестильни Гребенщиковской старообрядческой общины, считая автора этих воспоминаний, было четверо: главный музейный хранитель Вадим Васильевич Кириченко[[8]], наш реставратор Кира Георгиевна Тихомирова[[9]] и сотрудница Московской консерватории музыковед Татьяна Феодосьевна Владышевская[[10]], приехавшая с походным магнитофоном для записи старообрядческого пения, которое она профессионально изучала. В нашу же задачу входило укрепление икон в моленной общины, а также выезды в различные районы Латвии для обследования храмов. Замечательно интересные и сердечные люди – руководители Гребенщиковской общины встретили нас, «никониан», как родных, и мы быстро сойдясь и подружившись с ними, с головой погрузились в незнакомый нам и таинственный мир древней Руси, который сохранили в своем быту и во многих деталях богослужения ревнители старой веры.
Мы отстаивали все службы в огромной моленной общины, очарованные быстрым, как бы стремительно мчащимся вперед пением прекрасно слаженного здешнего хора, еще не зная древнего определения: «А еже пети провлачительно, сие есть пение неискусных». На всю жизнь запомнились мне легкие серебристые напевы древнего знаменного осьмогласия[[11]].
Нашим «путеводителем» в этот мир обрядов и обычаев седой старины стал председатель общины Лаврентий Силантьевич Михайлов[[12]], или «Силыч», как запросто обращались к нему здешние староверы. Мы тоже как-то просто и быстро перешли на такое к нему обращение. Это был крепкий красивый, словно с древней иконы сошедший, старик лет семидесяти, с высоким, как у апостола Павла лысеющим спереди лбом и длинной, с проседью, бородой, носимой, по собственным его словам, в соответствии с вековечным правилом «Да не взыдет постризало на браду твою». Каждое утро спозаранку, когда мы еще нежились в постелях, он заходил к нам в крестильню и, как издревле положено, не здороваясь, но сперва с троекратным крестным знамением отвешивал три поясных поклона перед висящей в углу иконой и громко, хорошо поставленным тенором запевал тропарь: «Восстаните, ленивие, яко зряще долу и на землю душ ваших помыслы»[[13]]. И лишь затем уже здоровался с нами. К стыду своему, до сих пор не знаю, было ли его песнопение древним, или специально сочиненным им для подобных случаев. Ведь некоторые латвийские староверы, как потом выяснилось, до сих пор занимались литургическим творчеством.
Чему только не учил нас «Силыч»! Это от него мы впервые узнали, что ни в коем случае не следует благодарить кого-либо словом «Спасибо», а надо сказать «Спаси, Господи!». И что уж совсем нехорошо по-иностранному приветствовать сидящих за столом выражением «Приятного аппетита», коль скоро есть для этого древний русский чин, согласно которому нужно произнести «Ангел за трапезой» и услышать в ответ: «Невидимо предстоит!» У меня хватило филологической культуры понять его объяснения о причинах появления на Руси «наонного», или «хомового» пения[[14]]. Но он пытался наставлять нас, столичных невегласов, совсем уж недоступным тонкостям, вроде правильного древнего произношения слова «хлеб» и еще какого-то с «открытым» звуком «е». И видя наши постоянные «ляпы» в области древнего этикета, рассказал как-то, нам в назидание, старинный анекдот про незнающего чина-правила «хохла». Невежественные украинцы – постоянные герои старообрядческих баек. Кажется – это следы событий XVII-XVIII веков, когда Московскую Русь, потеснив местное духовенство, заполонили украинские выходцы греко-польской выучки, совсем не знакомые с исконными русскими традициями.
В устах насмешника – «Силыча» этот анекдот звучал следующим образом:
«Встречает хохла после пасхальной заутрени его кум, говорит «Христос Воскресе!» «Колы?» – интересуется хохол. «Колы-колы – отвечает кум, зараз сегодня». «Ай-да молодец!» – одобряет самого Господа Бога невежда – хохол». Этот незатейливый анекдот, рассказанный «Силычем», представлял собой «камушек в наш огород»…
Что касается меня, то признаюсь – занимаясь со второго курса филфака Московского университета литературно-художественными связями Древней Руси в семинаре академика Гудзия[[15]], не узнал столько о древностях, как за полтора месяца пребывания в Гребенщиковской старообрядческой общине.
Интересны были рассказы Лаврентия Силантьевича Михайлова о временах его молодости, о тогдашних простых и добродушных нравах латышей. «Ремонтировали как-то рабочие-старообрядцы в Риге мост. По другую сторону моста сплошной поток автомобилей. Вдруг одна машина резко тормозит, и из нее выходит латвийский президент Ульманис[[16]], обращается, естественно по-русски, к рабочим, интересуется, как им живется и не обижает ли их кто в руководимой им стране?» Рассказал «Силыч» и такую историю, которой сам тоже был свидетелем… «Шел он как- то в воскресный день глухой улочкой Старого Московского Форштадта – квартала на окраине Риги, издавна населенного русскими. Видит, в одном домишке выставлен в окне радиоприемник, настроенный на московскую волну. На всю улицу, громко звучат обличения в адрес «кровавого фашистского режима президента Ульманиса». Подходят двое полицейских-латышей, останавливаются, некоторое время слушают… Потом один говорит другому: «Ишь, как они нас ругают». И оба идут себе дальше»…
Вспоминал он и национальный латвийский лозунг: «Пейте только молоко!» Латышские крестьяне производили тогда по своим хуторам столько молочных продуктов, что их были вынуждены экспортировать в другие страны. Говорили, что местное сливочное масло пользовалось особым спросом в Швеции[[17]]…
По вечерам засиживались мы, иногда за полночь, записывая на магнитофон пение Лаврентия Силантьевича. А когда валившиеся с ног от усталости спрашивали, не устал ли он сам, немолодой уже «Силыч», бодро отвечал: «Пою Господеви моему доньдеже есмь!»[[18]].
Помню, как однажды вечером, после того как мы закончили под руководством реставратора Киры Георгиевны Тихомировой укрепление здешних икон, он вынул толстую пачку денег, чтобы расплатиться с нами за проделанную работу. Брать плату с наших гостеприимных хозяев мы категорически отказались, но «Силыч» настаивал, процитировав древнее правило: «Кто алтарю служит, от алтаря и кормится». И тогда находчивая Кира заявила: «Хорошо, Силыч, мы берем эти деньги и жертвуем их на содержание Гребенщиковской общины». И нашему благодетелю пришлось отступить – согласно древним канонам запрещалось отказывать в праве внесения церковных вкладов кому бы то ни было, даже еретикам и самым грешным людям.
В то лето я выехал в какой-то маленький латвийский городок на обследование старообрядческой моленной. Там познакомился с ее наставником (должность у старообрядцев-беспоповцев поморского согласия в чем-то соответствующая нашей священнической) неким отцом Федором. Этот аскетически худой и бледный как полотно от строгого поста бородатый человек поразил меня своей характерно еврейской внешностью. «Старообрядец-еврей» – это никак не укладывалось в моем сознании, и, вернувшись в Ригу, я обратился за разъяснениями все к тому же Лаврентию Силантьевичу Михайлову. Тот как-то растерялся от моего вопроса и начал уверять, что я ошибаюсь, что этого не может быть… Обычно прямодушный «Силыч» явно что-то скрывал, но вскоре, не выдержав роли, приступил к рассказу. Предварительно он взял с меня честное слово, что все услышанное мною останется строго между нами, потому что и сам отец Федор ничего не знает о своем происхождении. Оказывается, летом 1941 года латвийской полицией была сожжена вместе с находившимися в ней живыми людьми рижская синагога, которая располагалась рядом со зданиями Гребенщиковской общины, непосредственно за ее стеной. Задыхаясь от дыма, чадолюбивые евреи спасали своих детей, выбрасывая их из высоких окон синагоги на натянутые старообрядцами простыни по другую сторону стены.
Со временем спасенных детей разобрали родственники… За одним мальчиком никто не пришел. Усыновленный русской семьей и окрещенный Федором, он вырос ревностным старообрядцем.
Эта трагическая и, одновременно, трогательная история имела, согласно рассказу «Силыча», свое, можно сказать, фантастическое продолжение.
Рижская старообрядческая газета, опубликовавшая протест по поводу сожжения синагоги, была немедленно закрыта, и с жалобой на произвол местных властей один старообрядец, знавший немецкий язык, был направлен в Берлин, где добился приема у самого Гитлера. По словам посланца-рижанина Гитлер совершенно очаровал его своим любезным обращением, простотой и доступностью. Про сожжение синагоги заметил, что это безобразие, и пообещал распорядиться открыть газету.
Еще один рассказ Михайлова можно расценить как важное историческое свидетельство – это сообщение о чудотворной Тихвинской иконе Божией Матери, великой православной святыне[[19]]. В 1941 году немцы, оккупировавшие расположенный неподалеку от Новгорода город Тихвин, похитили эту драгоценную древнюю икону из местного музея. Более двух лет она находилась во Пскове, в распоряжении организованной русскими жителями Латвии Псковской духовной миссии, оказывавшей материальную помощь советским военнопленным и гражданскому населению города. В конце войны, перед тем, как покинуть Латвию, оккупанты перевезли святыню в Ригу…
Существует расхожее мнение, что эта икона якобы была передана немецкими оккупационными властями тогдашнему православному епископу Рижскому и Латвийскому Иоанну (Гарклавсу)[[20]], уехавшему с ней на Запад.
От Лаврентия Силантьевича Михайлова и других руководителей Гребенщиковской общины довелось мне услышать совершенно другую, малоизвестную версию этой истории. Много раз я рассказывал о ней на своих музейных и университетских лекциях, но как-то не представлялось случая предать ее печати. Восполняю сейчас этот пробел… По единогласному утверждению нескольких моих рижских знакомых, возможно, непосредственных свидетелей и даже участников события, немцы собирались вывезти этот шедевр византийской живописи XIV века в Германию. Но рижские старообрядцы-партизаны подорвали дверь стоявшего на железнодорожных путях вагона, где она находилась вместе с множеством других икон. Переданная вскоре отправлявшемуся в эмиграцию упомянутому выше епископу Иоанну (Гарклавсу) святыня в трудных условиях послевоенного времени, после многих скитаний, в 1950 году была, наконец, доставлена им в американский город Чикаго. Думаю, моим теперешним читателям-рижанам небезынтересно будет узнать, что по дороге в США, в канадском городе Монреале икону реставрировал их бывший земляк – известный в довоенной Латвии художник Евгений ЕвгеньевичКлимов (1901-1990)[[21]]. В постперестроечные годы чудотворная икона была возвращена в Россию и находится настоящее время в Успенском монастыре г. Тихвина. Ее торжественное перенесение в Тихвин состоялось по завещанию к тому времени уже покойного бывшего рижского епископа Иоанна и осуществлено его приемным сыном – протоиереем о. Михаилом Гарклавсом. Таким образом, старообрядческая и православная Латвия сыграла существенную роль в судьбе этой российской святыни. За это ей вечная благодарность верующего русского народа.
Долго я общался потом с незабвенной памяти Лаврентием Силантьевичем Михайловым. Получил от него старообрядческий календарь с дарственной надписью, показывал ему в Москве экспозицию Рублевского музея, куда по его инициативе в конце 1960-1970- х годах было передано из Гребенщиковской общины 14 (!) древних икон, не использовавшихся при богослужении и требовавших реставрации, а также ряд произведений прикладного искусства. Среди этих драгоценных – икона «Богоматерь – Одигитрия» XV века работы македонского мастера. Этот суровый, исполненный тревоги образ Богоматери создан в годы, когда орды турок-османов, все сметая на своем пути, захватывали одну за другой провинции обреченной Византии.
Навсегда останется тайной, какими сложными путями попало из далекой Македонии в Ригу это уникальное произведение, вызвавшее большой интерес у российских исследователей и побывавшее на выставке в Афинах (См.: Поствизантийская живопись XV – XVIII веков в собраниях Москвы, Сергиева Посада, Твери, Рязани. Каталог выставки. Афины. 1995; Евсеева Л.М. Греческая икона после падения Византии // История иконописи. Традиция, Современность, М., 2002, С. 95-118; Иконы XIII-XVI веков в собрании Музея имени Андрея Рублева. М., 2007. № 9)
Чтобы не загружать читателя обширной библиографией работ сотрудников Рублевского музея, до сих пор изучающих этот бесценный вклад рижан, упомяну лишь еще об одной прекрасной древней иконе избранных святых (См.: Чугреева Н.Н. Новгородская икона «Святители Климент, папа Римский, Власий Севастийский и Иаков Иерусалимский (?)» рубежа XV-XVI вв. из собрания Музея имени Андрея Рублева (Вопросы иконографии) // Иконографические новации и традиция в русском искусстве XVI века. М., 2008. С. 89–98. Ил. 1–9 на с. 376–377.)
И все эти сокровища стали достоянием русской культуры благодаря Лаврентию Силантьевичу Михайлову. Вечная ему память! Не забудем и других руководителей Гребенщиковской общины, содействовавших этой важной культурной акции.
К сожалению, не вышло тогда реставратора из упоминавшегося выше рижского иконописца Семена Терентьевича Быкадорова. Фамилия есть фамилия – этот упрямый, как бык, крутолобый бородач начал свое пребывание в Москве с того, что зашел из любопытства в какое-то иностранное посольство, за что был немедленно доставлен в милицию. На занятиях в реставрационных мастерских, отказываясь от рекомендаций опытных реставраторов, он творил с иконами, непременно по-своему, что-то несуразное и, в результате, отчисленный из мастерских, ни с чем вернулся в Ригу.
С благодарностью вспоминаю казначея Гребенщиковской общины – мудрого, всегда спокойного Прокопия Титовича Стрелкова[[22]], угощавшего нас на праздник Петра и Павла добротным русским обедом – вкуснейшими мясными щами, скопленными за Петровский пост домашними сырами. За столом хлопотала его красавица-дочка Феничка в белом, старинного покроя длинном платье. Помню, как заскучал я, любивший, грешным делом, выпить, за этим обедом без единой капли спиртного – старообрядцы-беспоповцы никогда ничего не пьют. Лишь раз в год после пасхальной заутрени, испивают малую долю красного сухого вина с частицей белого хлеба, в надежде, что достойным это вменится в причастие.
И как забыть проживавшего на покое при общине трогательного ветхого старичка Ивана Алексеевича Назарова[[23]], который пел перед консерваторским магнитофоном старинные духовные стихи. И дойдя до слов «Во седьмой во тысящи, в пятистах одах, страдания-мучения Исуса Христа»[[24]], горько заплакал…
Судьбоносным оказалось продлившееся на несколько лет тогдашнее мое знакомство с известным старообрядческим культурным деятелем Иваном Никифоровичем Заволоко (1897-1984).
(Мы записали на магнитофон прочитанное его могучим рокочущим басом древней напевной погласицей «святельское» евангельское чтение «Рече Господь ко пришедшим к нему Иудеом»[[25]] и пропетый тогда же духовный стих – былину о Борисе и Глебе «Восточная держава славного Киева-града»[[26]]. Эти записи хранятся Кабинете церковного пения Московской консерватории). Побывали в Латгалии, где он недолго служил до войны наставником в моленной федосеевского согласия[27]. Гостили в предназначенном тогда под снос маленьком его домишке на Межотнес, 12 – угощались, по его словам, «нашей северной осетринкой» – треской и слушали рассказы о его нелегко прожитой жизни.
Рассказывал Иван Никифорович, в молодости студент юридического факультета Пражского университета[[28]], какую значительную роль в его судьбе сыграл переехавший в Ригу из Эстонии будущий известный иконописец русского Зарубежья Пимен Максимович Софронов[[29]]. Убежденный старообрядец-безбрачник федосеевского согласия, завел он однажды разговор с молодым Заволоко. Спросил, что он собирается делать в своей жизни? «Закончу университет», – ответил тот. «А потом?», – Софронов. «Потом устроюсь на работу юристом, женюсь, заведу детей». «А потом?!», – продолжал допрашивать его опытный пропагандист своей веры Пимен Максимович, говоря о тщете подобных планов и устремлений. Под влиянием этого разговора Иван Никифорович утвердился в своем решении не оставлять федосеевское согласие. Так никогда и не женившись, он издавал с 1927 года в Риге журнал «Родная старина», в котором под разными псевдонимами публиковал собственные многочисленные статьи по вопросам старообрядчества. Закончив в 1930 году педагогические курсы, десять лет преподавал в русских учебных заведениях Риги. Читал лекции на законоучительских курсах в Риге, Вильнюсе и Даугавпилсе. Издал альбом «Старинные русские узоры» и исследование «Русская вышивка», брошюру «О старообрядцах г. Риги (исторический очерк)» и еще три книги: «Святые отцы о праздновании Пасхи», «История Церкви Христовой», «Учебник по закону Божию». Исследуя собрание рукописей Гребенщиковской общины, он обнаружил второй из известных в настоящее время в науке список литературного памятника XIII века «Слово о погибели Русской земли». Ездил в Восточную Пруссию, где в старообрядческих деревнях Войново и Раюши делал текстовые и музыкальные записи старинных духовных стихов, в 1937 году им изданных. Общался с участниками латвийского отделения «Русского студенческого христианского движения», переписывался с жившими за рубежом известными русскими эмигрантами – писателями А. М. Ремизовым[[30]], И. С. Шмелевым[[31]] и с художником Н. К. Рерихом[[32]]. Поддерживал связи с парижским обществом «Икона». С 1939 года являлся редактором издававшегося в Риге «Древлеправославного старообрядческого календаря» и членом редколлегии нескольких других изданий. Летом 1940 года стал наставником федосеевской общины в Латгалии. Вся эта поражающая своим размахом плодотворная деятельность прервалась в 1940 году с присоединением Латвии к СССР. Тогда Иван Никифорович был арестован по ложному обвинению в антисоветской деятельности и провел восемь лет в сибирских лагерях, где в 1944 году ему ампутировали ногу. Помню, как в 1970-е годы этот бодрый широкоплечий семидесятипятилетний одноногий старик с костылем подмышкой посетил меня в московском Музее имени Андрея Рублева по дороге в город Горький, куда он направлялся на открытие выставки старообрядческого искусства. В память об этом выдающемся человеке бережно храню его подарки: номер журнала «Родная старина», выпуск второй «Духовных стихов старинных» 1937 года и два маленьких альбомчика фотографий с написанных за рубежом икон Пимена Максимовича Софронова.
А тогда, в начале нашего пребывания в Риге, мы были приглашены на завтрак к выздоровевшему к тому времени архиепископу Леониду. В его кабинете на втором этаже архиерейского дома в Свято-Сергиевском Троицком монастыре нас ожидал настоящий торжественный прием. Красиво накрытый стол ломился от роскошных угощений. Копченые угри, икра, консервированные овощи, легкое сухое вино в сосудах со льдом… Владыка в сереньком подряснике сидел как-то в сторонке и кушал свой завтрак – одно яйцо и две небольшие картофелины, политые подсолнечным маслом…
После завтрака он с гордостью показал нам редкую книгу – том «Добротолюбия», кажется, шестой, с загадочными пометами и записями на страницах, сделанными Александром Блоком. Этот раритет ему подарила последняя любовь поэта – известная советская поэтесса Надежда Александровна Павлович, печатавшаяся в те годы на Западе под псевдонимом Надежда Александрова. (Так и тянет рассказать о своих встречах с этой замечательной женщиной, но здесь это не у места)[[33]]. Впоследствии Владыка Леонид передаст драгоценный том в ленинградский «Пушкинский Дом» – Институт русской литературы, который осуществит его факсимильное издание[[34]].
А в то утро, пригласив в другую комнату, Владыка показал нам часть своей иконной коллекции. Среди других произведений сразу же бросился в глаза прекрасно отреставрированный великолепный житийный образ XVI века «Никола Можайский», про который он рассказал следующую историю: «Живя в Москве в 1962-1964 годах, приехал я как-то в гости к художнику Илье Глазунову смотреть его иконы. Увидел этот образ и сам для себя неожиданно говорю: «Я сам архиепископ Можайский! Отдай мне эту икону!». Илья Сергеевич побледнел, но быстро справившись с собой, с широким жестом заявил: «Берите!»[[35]].
В ответ на этот рассказ я не отказал себе в удовольствии процитировать древнюю былину: «Глаза у попа завидущие, руки у попа загребущие», что было встречено общим веселым смехом. Громче всех смеялся сам довольный своим воспоминанием Владыка. Что поделаешь – коллекционер есть коллекционер!
С этими иконами оказалась связанной еще одна история… Рижские уполномоченные по делам религий Лиепа и Сахаров, приняв нас почему-то за «своих», попросили оценить коллекцию Владыки в валюте и разведать о происхождении его икон – явно готовили какую-то каверзу. Мы, естественно, сделали вид, что согласны с этим предложением, а сами, встревоженные, в тот же день отправились все вместе к архиепископу домой, где я с порога заявил: «Владыка, а мы пришли за Вами шпионить!». Тот поманил нас пальцем в какую-то маленькую комнатку, вставил, от прослушивания, карандаш в диск телефонного аппарата и лишь затем приступил к расспросам. А через несколько дней рассказал, что при встрече с Лиепой спросил у него: «Что это ребята-рублевцы пришли ко мне какие-то напряженные?».
Тот промолчал, и тех пор предложений шпионить к нам больше не поступало. Вообще же слежка, подслушивания, доносы были, как и повсюду в «стране победившего социализма», неотъемлемой частью и здешней церковной жизни.
Теперь нет необходимости подробно пересказывать биографию архиепископа Леонида – она изложена в статье М. В. Шкаровского, опубликованной в 40 томе «Православной энциклопедии» (М., 2015. С.478-479).
Позволю себе лишь одну из нее цитату: «Занимая важную должность в Московской Патриархии, архиепископ Леонид оказал сопротивление действиям государственных властей по разрушению Церкви. Как писал о том времени церковный деятель А.Э. Левитин-Краснов, «Единственным нежелательным для властей лицом в высшей иерархии в Москве оставался архиепископ Леонид Поляков, человек высокообразованный, безупречно порядочный и глубоко религиозный». Принципиальный, инициативный и деятельный архиерей, известный благодаря своим ученым трудам и блестящим проповедям, активно привлекавший к Церкви молодежь, вызывал беспокойство властей. Совет по делам религий оказывал давление на Московскую Патриархию, требуя его удаления из Москвы».
Речь здесь идет о событиях 1962-1964 годов, когда Владыка Леонид деятельно трудился в сане архиепископа Можайского, викария Московской епархии.
В этих воспоминаниях сведения из статьи Шкаровского я намерен дополнять живыми подробностями, заимствованными из рассказов самого Владыки, а также из впечатлений от собственного с ним общения.
Архиепископ (с 1979 года – митрополит) Леонид, в миру Лев Львович Поляков, родился в 1913 году в Петербурге в семье известного врача, скорее всего, из выкрестов. Его мать – из старинного дворянского рода Мансуровых – рано умерла, и мальчика воспитывала его тетя, родная сестра матери. Ко времени моего приезда в Ригу эта девяностолетняя старушка доживала там свой век, окруженная нежным вниманием и заботами своего воспитанника. Она давно была уже прикована к постели, но сохраняла ясное сознание и живой ум. Помню, с каким интересом рассматривала она репродукции в книге об иконах Рублевского музея, подаренной мною Владыке[[36]].
Его первое архиерейское служение с 1959 года, на посту епископа Курского и Белгородского, несмотря на начавшиеся тогда гонения на Церковь, складывалось сперва более или менее благополучно. Уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви по Курской области оказался его однополчанином (будущий епископ, имея медицинское образование, в войну служил полевым хирургом) и требовал, по словам Владыки, «не больше чем требовали с него самого»[[37]]. Однако положение епископа, упорно сопротивлявшегося закрытию церквей, стало настолько угрожаемым, что давно знавший и глубоко уважавший Владыку Леонида патриарх Алексий I в 1962 году пригласил его в Москву, где ему была предложена номинальная должность епископа Можайского. Но основной его работой должно было стать настоятельство в московском патриаршем Богоявленском кафедральном соборе в Елохове – тогдашнем главном соборе Русской Православной Церкви. На этом высоком посту Владыка Леонид был возведен в сан архиепископа, удостоен права ношения креста на клобуке, утвержден в должности председателя Хозяйственного отдела РПЦ. В 1963 году ученым советом Московской духовной академии за фундаментальное исследование об афонском монашестве ему было присвоено звание доктора церковной истории. Служа вместе с престарелым патриархом Алексием в Елоховском соборе и став его правой рукой, архиепископ Леонид фактически оказался во главе всего церковного управления в разгар хрущевских гонений, когда под угрозу было поставлено само существование церковной иерархии в России. Кость в горле у государственных властей, он по требованию всесильного тогда КГБ вскоре был удален из Москвы и назначен на другую кафедру.
Место нового его недолгого служения – Ярославль – станет лишь кратковременной передышкой от преследований. Местный уполномоченный из отставных военных оказался глубоко верующим человеком, и они подружились[[38]]. Но тот вскоре умер, и архиепископ сам отпел его в церкви городка Петровска Ростовского района и проводил своего покойного друга в последний путь на местное кладбище. Конфликты ревностного архиерея с новым уполномоченным не заставили себя ждать, и он без особых церемоний был сослан в отдаленную, пользовавшуюся дурной репутацией епархию – Пермскую и Соликамскую. Вот как рассказывал, уже будучи в Риге, сам Владыка Леонид о драматических событиях своего там служения. В Перми он подписал знаменитое «письмо десяти» – обращение епископов в Патриархию, призывавшее отменить насильно навязанное властями решение архиерейского собора 1961 года, которое лишало настоятелей церквей права возглавлять собственные приходы. За это тамошний зверь – уполномоченный, яростно кричал на Владыку Леонида, продержав его полтора часа на ногах, после чего в пятидесятилетнем возрасте с ним случился первый в жизни инфаркт.
Спасением для Владыки стал перевод в 1966 году на относительно более спокойную Рижскую и Латвийскую кафедру. Как и в других союзных республиках, местные власти опасались слишком уж давить на русские, в том числе, православные учреждения. Вскоре и произошло мое с ним знакомство.
На всю жизнь запомнилась мне поездка вместе с Владыкой Леонидом в Преображенскую пустынь под Елгавой. Как ехали мы ранним летним солнечным утром на его машине по умытой недавним дождем уютной чистенькой Латвии. По сторонам дороги и на дальнем горизонте то и дело возникали и исчезали церкви разных конфессий и различной архитектуры. А когда подъезжали лесной дорогой к маленькому монастырьку, увидели собиравших чернику монахинь, в низком поклоне склонявшихся перед архиереем, благословлявшим их из окна машины.
В этой обители с ласковым названием «Пустынька» мы провели тогда два дня. Помогали числившимся при местном колхозе монахиням убирать сено в располагавшиеся на монастырской территории сараи. Эта нелегкая работа с непривычки давалась нам с трудом, и одна веселая монахиня, видя нашу беспомощность, то и дело насмешливо запевала в наш адрес на известный «утесовский» мотив песню «Дорогие мои москвичи»
Вечером, усталые, мы купались в реке с поросшими пахучим тмином берегами – Даугаве, по-русски сказать, в Западной Двине. На утро, угощая нас чудесным монастырским черничным квасом, духовник обители – известный на всю Россию старец отец Таврион[[39]] с любопытством спрашивал, что мы, дескать, за птицы, что уезжавший вчера в Ригу Владыка Леонид наказал ему принять нас с особым почетом.
И еще два ярких воспоминания… Мы гостим в официальной загородной архиепископской резиденции в Дубултах. Ночуем на жестких с непривычки постелях в большой комнате, предназначенной для приезжих архиереев. Ранним дождливым утром отравляемся в дорогу. Наш довольно долгий по здешним понятием путь лежит в сторону личного владения архиепископа – загородной даче, недавно построенной Владыкой для собственных нужд и на случай всегда возможной потери кафедры и бездомного существования в старости – практика всех православных архиереев советского времени.
По дороге, в каком-то поселке останавливаемся около уютной дачки, которую Владыка Леонид намеревается приобрести в подарок известному рижскому врачу, недавно лечившему его от инфаркта и принципиально не бравшего плату за свой труд.
Внутри дачи гуляет с утра цыганский табор. Водка на столе, пёстрые платья, песни и пляски. На минуту присев, Владыка беседует о чем-то со старым цыганом с серьгой в ухе, должно быть, договаривается о цене на дачу…
Едем ещё довольно долго по пустынному шоссе. Вдруг Владыка заявляет, что последний километр асфальтированной дороги он построил сам. «Сам», значит, на его средства. Небольшая, сколько теперь помню, двухэтажная, дача, выкрашенная в зелёный цвет, хорошей архитектуры. К нашему приезду всё уже готово для служения литургии в маленькой домовой церкви, со вкусом обустроенной очень хорошими иконами ярославских миниатюрных писем конца XVII века. Служит какой-то молодой незнакомый священник. Владыка на маленьком клиросе один поёт своим высоким голосом. В конце службы на отпусте, быстрым речитативом поминает самого себя: «И господина нашего Высокопреосвященнейшего Леони–и–и–да, архиепископа Рижского и Латвийского». Немного смешно и трогательно… В конце литургии в алтаре он причащает нас вином прямо из края потира, влагая святую частицу хлеба в ладонь каждого из нас. Перед отъездом открывает большой платяной шкаф, наполненный рядами книг религиозного содержания зарубежных изданий. Успеваем только с жадностью прочитать надписи на корешках – маленький урок библиографии…
И еще одно воспоминание… Вечер в Риге. Во дворе Троицкого монастыря смотрим, как Владыка Леонид в полном архиерейском облачении отправляется в монастырский собор – служить Всенощную. После службы замечаем его высокую фигуру, движущуюся в нашем направлении. За вечерним чаем в его кабинете Владыка вроде бы случайно вспоминает, что давно уже намеревался заказать для собора икону святых Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Я невольно вздрагиваю… Недаром говорится, что слово «случай» – это атеистический псевдоним чуда – в маминой квартире у метро «Щелковская» давно уже без всякого употребления стоит большая икона этих святых, написанная бывшей парижской ученицей Леонида Александровича Успенского Еленой Яковлевной Ведерниковой[[40]]. Мир тесен – Владыка знаком с Успенским и состоит с ним в переписке. В ближайшее время отправляю икону с оказией в Ригу. Туда ее отвезет сопровождавший туристские группы мой друг и бывший однополчанин Миша Леман, который вернется в Москву, впечатленный любезным приемом и самой личностью Владыки Леонида.
Хочу особо подчеркнуть, что за все время общения Владыка – что значит хорошее петербургское воспитание – ни разу не предложил кому-либо из нас денег, понимал, что не возьмем.
В первой половине-середине 1970-х годов я не раз встречался с ним в Троице-Сергиевой лавре, куда он приезжал из Риги на ежегодные архиерейские съезды в летний праздник Преподобного Сергия.
Много лет спустя, случайно включив телевизор, увидел Владыку в белом митрополичьем клобуке, подходящего уже семенящей старческой походкой к российскому президенту, награждавшему его орденом Дружбы народов.
Как-то побывшие в Риге мои общие с ним знакомые рассказали, что Владыка совсем слаб, что ему уже трудно присутствовать на обязательных правительственных приемах и что в этом деле ему не помощник викарий – молодой епископ Александр[[41]]. Он сам в недавнем прошлом – гостиничный бармен, и из правительства Латвии строгого-настрого требуют: «Не присылайте к нам вашего бармена!»
Много лет, почти до самой его кончины, ежегодно на Пасху и Рождество я получал его яркие вдохновенные послания, адресованные «боголюбивым пастырям, всечестному иночеству и всем верным чадам Православной Церкви в Латвии», красиво отпечатанные на великолепной бумаге на русском и латышском языках.
Разбирая недавно свой огромный запущенный архив, обнаружил несколько писем Владыки Леонида. Вот одно из них, кажется, первое по времени:
«Глубокоуважаемый Валерий Николаевич!
Примите мое сердечное поздравление с праздниками Рождества Христова и Богоявления. Войдем в Новый 1971 год благости Божией новыми людьми, насколько позволит вера наша, сила нашей веры, чтобы стать детьми Божиими, присутствием Самого Бога.
Леонид, архиепископ Рижский и Латвийский
27 XII 1970»
А вот другое, светоносное, полученное в великий день Воскресения Христова:
«Многоуважаемый Валерий Николаевич!
Шлю Вам вечно живое, спасительное и радостное пасхальное приветствие
– ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Свет невечерний, воссиявший из живоносного гроба Христова, да пребывает всегда с Вами. С глубоким уважением к Вам
Леонид, архиепископ Рижский и Латвийский.
Пасха Христова,1975 г., Рига».
Рига – Рига! Колыбель тогдашних моих духовных впечатлений и порывов! С волнением перечитывая сейчас эти письма и послания Владыки Леонида, вспоминаю себя, тридцатилетнего, потом более старшего возрастом… Его слова сопровождали меня ровно двадцать лет, до порога моего пятидесятилетия. Годами чувствовал я себя, хоть случайным и недостойным, но все- таки членом его паствы. И хотя не так прожита жизнь, как хотелось и мечталось в молодые годы, верю, что его горячие призывы к свету, к достойной жизни не давали порой окончательно впасть в пучину страстей и мелочей повседневности. В этих строках – суд моей совести и осуждение моего недостоинства. Но в них и надежда на всепрощающую любовь Божию и будущий милосердный Его Суд. Впрочем, как писал Владыка Леонид в одном из посланий «Мы приходим из прошлого, которого больше нет, и идем в будущее, которое еще не наступило. Наше дело – настоящее».
Коротка человеческая память и забывчива… Держу в руках открытку с видом Риги, присланную сорок лет тому назад. Читаю записку Владыки Леонида следующего содержания:
«22/ VIII 77
Глубокоуважаемый Валерий Николаевич! Большое Вам спасибо за присланное. Да хранит Вас милость Божия. Архиепископ Леонид».
Прочитал и за давностью лет никак не могу вспомнить, что это такое посылал тогда дорогому Владыке.
Зато хорошо помню, как в конце 1981 года послал ему в подарок незадолго до того вышедшую в серии «Жизнь замечательных людей» свою книгу «Рублев» и получил ответ…Теперь уже сам полуслепой, с трудом разбираю написанные дрожащей старческой рукой строки:
«9/I. 1982. Глубокоуважаемый Валерий Николаевич! Большое Вам спасибо за присланную книгу. Вы проделали большую и нужную работу. Да хранит Вас милость Божия. Призываю на Вас Божие благословение.
Митрополит Леонид»
Не сразу, только из некролога в «Журнале Московской Патриархии» со скорбью узнал о его кончине 8 сентября 1990 года и о погребении в любимой им Пустыньке. Царствие ему Небесное и вечная память!
[1] См. об этом в очерке В. Н. Сергеева «Архиереи» в наст. изд.
[2] Здесь и далее примеч. в скобках принадлежат В. Н. Сергееву.
[3] См. о них в очерке В. Н. Сергеева «Архиереи» в наст. изд. (примеч. 29).
[4]Янис Матулис (21 февраля 1911 – 19 августа 1985) – прелат Евангелическо-лютеранской церкви Латвии, архиепископ Рижский с 1969 г.
[5] Монументальная картина Яна Матейко «Битва при Грюнвальде» (1878) никогда не покидала пределов Польши. Хранится в Национальном музее (Варшава).
[6] Великий пост в 1969 г. приходился на 24 февраля – 13 апреля (Пасха).
[7]Семен Терентьевич Быкадоров (1922-2011) – старообрядческий иконописец, реставратор (Рижская Гребенщиковская община), с 1999 г. – наставник Московской Преображенской общины. Учился в Краснодарской художественно-педагогической школе и Рижском художественном училище им. Я. Розенталя (1947-1952). В 1975-1980 гг. проходил ежегодную стажировку в музее им. Андрея Рублева и во Всесоюзном научно-исследовательском институте реставрации. В 1984 г присвоено звание художника-реставратора третьей категории по специальности «темперная живопись».
8 О нем см. очерк В. Н. Сергеева «Архиереи» в наст. изд. (примеч. 44).
9 О ней см. очерк В. Н. Сергеева «Архиереи» в наст. изд. (примеч. 20).
10 Татьяна Федосьевна Владышевская (род. 3 июня 1944, Москва), музыковед, исследователь древнерус. певч. искусства и старообрядческой певч. культуры. Окончила теоретико-композиторский факультет Московской консерватории (1970), доктор искусствоведения (1993). Преподавала в Московской консерватории (1974-1995), читала лекции в Бостонском и Гарвардском университетах в 1993 г., в университетах Лечче и Сапиенца (Италия) в 2000-2001 гг., с 2002 г. читает лекции в МГУ на историческом факультете (искусств. отд.). В 1989-2003 гг. возглавляла отдел древнерус. музыки ЦМиАР. Автор более ста работ по истории и теории рус. музыки и древнерус. певч. искусства, палеографии, старообрядческой культуры, в том числе статьи «Экспедиции к старообрядцам», в которой описала «поездку в 1969 г. совместно с сотрудниками музея им. Рублева В. Сергеевым, К. Тихомировой и В. Кириченко в Рижскую гребенщиковскую общину»: «Хор Рижской Гребенщиковской общины считался едва ли не лучшим старообрядческим хором. Его певцы были грамотны, знали знаменную нотацию, многие обладали отличными голосами, хорошо пели по крюкам и читали нараспев. Возглавлял в ту пору этот хор головщик Лаврентий Силантьевич Михайлов, бывший долгие годы учителем пения старообрядческой общины, знавший крюковое пение в совершенстве. В хоре он выполнял важную роль уставщика и головщика – главного певца хора; он должен был начинать первым каждое песнопение, чтобы настроить хор, взять удобную высоту для всех голосов, учитывая диапазон басов, баритонов и теноров. От головщика зависел и темп песнопения, который он сразу определял с первых слогов текста, начиная петь один. В хорах поморских старообрядцев отсутствует дирижер, его функции отчасти выполняет головщик, хотя и стоит в хоре, ничем не выделяясь в строю прочих певцов. Хор Рижской Гребенщиковской общины поражал своей мощью, подобной которой мне нигде не приходилось слышать. Его костяком была мужская группа в двадцать человек; женщины участвовали только в праздничных службах. Они стояли в центре огромного храма Гребенщиковской общины и составляли третий хор, добавочный к двум мужским клиросам – правому и левому. Все пели в унисон. Когда бывал женский хор, то он участвовал в пении обоих клиросов, как бы создавая верхний октавный унисон… Л. С. Михайлов также занимался со мной крюковым пением, главным образом, столповым осмогласием, на прощание он подарил мне Азбуку знаменного пения, которую сам напел на магнитофон».
11Знаменное пение – основной вид древнерусского богослужебного пения, название которого происходит от особых знаков – знамен (др.-рус. «знамя», т. е. знак), использовавшихся для его записи (ср. с современной нотной записью).Осмогласие (восьмигласие) – система музыкальной организации богослужебных песнопений по восьми гласам – различным ладово-мелодическим комплексам или наборам напевов.
12 Лаврентий Силантьевич (Силович) Михайлов (23 августа 1913, деревня Застенки Науйенской волости Двинского уезда – 20 августа 1985, Рига) – духовный наставник, почетный председатель Совета Рижской Гребенщиковской старообрядческой общины, редактор старообрядческого церковного календаря с 1954 по 1984 гг.
13 Вольное переложение икоса кондака из праздничной утрени Преображения Господня.
14Хомовое пение (наонное, раздельноречное пение) – древнерусское церковное пение. В хомовом пении используется так называемое раздельноречие (хомония), когда слова произносятся с введением между согласными и после заключительной согласной дополнительных гласных. Причину его возникновения в XII-XIII вв. лингвисты связывают с изменением фонологической системы древнерусского языка (падение редуцированных и т. д.).
15.О Н. К. Гудзии см., напр., в воспоминаниях В. М. Гуминского «Непрерывность жизни духа» в наст. изд.
16 Ульманис Карлис (1877 – 1942) – латвийский политический и государственный деятель. В 1919-1934 гг. четырежды занимал пост премьер-министра, в 1934-1940 гг. – президент Латвийской республики.
17«Национальным латвийским лозунгом» может считаться максима «Будущее Латвии – телята!» (автор К. Ульманис). В 1930-е гг. Латвия экспортировала молочную продукцию в Великобританию, Германию, Францию, Данию, Швейцарию и др.
18Пс 103, 33.
19 Ср. в очерке В. Н. Сергеева «Архиереи» в наст. изд.
20 См. о нем. в очерке В. Н. Сергеева «Архиереи» в наст. изд. ( примеч. 12).
21 См. о нем подр.: В. Н. Сергеев. Евгений Климов. Художник-реалист Русского Зарубежья. 1901–1990. М., 2018.
22 Прокопий Титович Стрелков (1904, дер. Микалаюнцы Браславского уезда Витебской губернии – 1988, г. Даугавпилс (Литва) – в 1935 г. окончил курсы вероучителей при Виленском Свято-Покровском старообрядческом храме. Наставник Гривской старообрядческой общины Даугавпилса в 1940-1988 гг. Избирался членом Духовной комиссии при Высшем Старообрядческом Совете в Литовской ССР. Принимал участие в составлении Устава на 1955 г. для "Старообрядческого церковного календаря" (Рига).
23Иван Алексеевич Назаров (1873, дер Родивщина Ново-Александровского уезда Ковенской губернии – 1973, Рига) – с 14 лет начал изучать знаменное пение на вечерних курсах при Рижской Гребенщиковской старообрядческой общине. С 1931 г. там же был свечным мастером, а затем уставщиком и повседневным наставником, создал смешанный хор и хор мальчиков, сам пел в хоре Кружка ревнителей русской старины. С 1970 г. ушел на покой, но продолжал посещать богослужения.
24 Из духовного стиха «О страстех Господних и о плачи Пресвятыя Богородицы».
25 Одна из семи так наз. «формул зачал», предваряющих чтение Евангелия во время православного богослужения.
26 Борис и Глеб – единственные русские святые, в честь которых был создан духовный стих, в равной степени существующий как в письменной (книжной), так и в устной традиции. Текст стиха был впервые опубл. П. В. Киреевским в 1847 г. («Русские народные стихи»), а нотная запись напевов, в том числе от старообрядца К. Глухова из дер. Раюши в Причудье, Тартусском уезде (совр. Эстония) в 1861 г. П. А. Бессоновым («Калеки перехожие»).
27 И. Н. Заволоко. был наставником федосеевской кладбищенской общины в г. Резекнее на востоке Латвии, в Латгалии в 1940 г. Федосеевское (старопоморское) согласие возникло в конце XVII в. (в ответ на никоновские церковные реформы) и получило название по имени основателя – Феодосия Васильева (Дионисий Васильевич Урусов). Федосеевцы признают только два православных таинства: Крещение и Исповедь, отвергая остальные, в том числе Священство и Брак
28. И. Н. Заволоко закончил пражский Карлов университет в 1927 г. и получил степень кандидата права. До этого учился в сельскохозяйственных учебных заведениях, в том числе в московской Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии (в 1918-1919 гг.)
29. Пимен Максимович Софронов (1898-1973) – родился в старообрядческой семье в дер. Тихотка Тартуского уезда, в Причудье. В 1910-1926 гг. учился иконописанию в школе при моленном доме в соседней деревне Раюши, тогда же принял участие в росписи местного старообрядческого храма, занимался реставрацией и обновлением икон..В 1927 г. познакомился с И. Н. Заволоко.и переехал в Ригу, где возглавил иконописную мастерскую. В 1931 г. Софронов был приглашен в Париж обществом «Икона», стремившегося возродить и продолжить традицию древнерусского иконописания, затем последовали поездки в Бельгию (монастырь Аме-Шеветонь), Чехословакию (Прага), Югославию (Белград, монастырь Раковица), Италию (Рим, Ватикан). В 1947 г. иконописец переехал в США (Милвиль, штат Нью-Джерси).
33 Надежда Александровна Павлович (17 [29] сентября1895, Ляудона, Лифляндская губерния – 3 марта1980, Москва) – поэт, переводчик, критик, мемуарист. Из старинного шляхетского рода. Окончила в 1912 г. с золотой медалью Александровскую гимназию в Пскове, затем — Высшие женские курсы В. А. Полторацкой (историко-филологический факультет). Принимала активное участие в литературно-общественной жизни Москвы 1910-1920-х гг., была знакома с В. Я. Брюсовым, С. А. Есениным и др., дружна с А. А. Блоком. В 1921-1923 гг. служила в Оптиной пустыни сотрудницей, затем директором краеведческого музея, а после закрытия монастыря передала его архив и библиотеку в Государственную библиотеку им. В. И. Ленина. Печаталась под псевдонимами в зарубежных изданиях, в изданиях Московской патриархии под именем архиепископа Минского Антония (Мельникова) опубликовала работы «Из Евангельской истории» («Христос – победитель смерти») и «Святой равноапостольный архиепископ Японский Николай» (приуроченная к его прославлению).
34 Сведениями об этом издании мы не располагаем.
35 Ср. с изложением этого эпизода в очерке «Архиереи» в наст. изд.
36 Вероятно, речь идет об одном из двух изданий альбома «Музей древнерусского искусства имени Андрея Рублева», вышедшего в 1968 г. в издательствах «Советский художник» и «Советская Россия».
37Речь идет о П. Л. Володине.
38 Возможно, речь идет о Николае Васильевиче Абарыкове (1905 – 1963?), отставном майоре, кавалере ордена Красной звезды и др.
40 Елена Яковлевна Ведерникова – родилась в Париже в дворянской семье Браславских. Училась иконописи у о. Григория (Круга) и Л. А. Успенского. После Первой мировой войны переехала в Москву, где вышла замуж за Анатолия Васильевича Ведерникова (1901-1992) – церковного публициста и журналиста, доцента Московской духовной академии (1947-1948), ответственного секретаря «Журнала Московской патриархии» (с 1953 г.).
41 Александр (Александр Иванович Кудряшов) – родился в с. Рудково Прейльского района Латвийской ССР (Латгалия) в 1939 г. В 1964 г. закончил историко-филологический факультет Даугавпилсского педагогического института и преподавал в русских и латышских средних школах Риги. Работал барменом или официантом в ресторане «Талинн». В 1982 г. рукоположен в сан диакона, затем иерея, служил в Пермской епархии. В 1983 г. назначен настоятелем рижского Спасо-Преображенского храма. В 1989 г. окончил Московскую духовную академию (заочно) и пострижен в монашество с возведением в сан архимандрита. Тогда же стал епископом Даугавпилсским, викарием Рижской епархии. В 1990 г. назначен епископом Рижским и всея Латвии, с 1994 г. – архиепископ и ректор Рижской духовной семинарии (с 1997 г.), с 2002 г. – митрополит.
Валерий Сергеев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
