Общественная потребность мысли. – Выбор предмета. – Народное самопознание. – Отношение народного к человеческому и Божественному. – Слово – выражение духа и души народа. – Стихии духовно-душевной жизни народа. – Их взаимное отношение. – Слово – их общая оболочка. – Объем нашей Истории Словесности. – Причины обширности объема: – местные – современные во взгляде на Словесность и ее науку. – Задача Словесности в Европе. – Надежда и мысль России.
Тема лекции:
Обозрение курса. – Разделение Истории Русской Словесности. – Два главные периода. – Подразделение древнего периода. – Обозрение содержания. – Язык устный и письменный. – Песни. – XI век: Иларион, Феодосий, Нестор. – XII век: главные явления. – XIII век: бесплодие. Серапион. – XIV век: Петр Митрополит. Москва – рассадник духовной силы. – XV век: Церковь дает силу государству и единство народу. Ересь Жидовская. Иосиф Волоцкий. Отделение Киевской Митрополии. – XVI век: Даниил Митрополит. Максим Грек. Митрополит Макарий. Ересь Феодосия Косого. Зиновий. Иоанн Грозный и Курбский. Начало действий на юге. – XVII век: Междуцарствие. Грамоты. Полемическая деятельность Киева. Охраняющее действие Москвы. Патриархи. Никон. Расколы. Борьба с Латинством.
Причины, побудившие ограничиться преимущественно периодом древним. – Неизвестность. – Связь вопроса науки с вопросом жизни общественной. – Упрек древней Руси. – Оправдание. – Назначение древней Руси. – Отношение к Западу. – Новый период Русской Словесности. – Главные его представители. – Отношение древнего периода к новому.
***
Общественная потребность мысли.
Потребность мысли, так сильно выражаемая обществом Москвы, соединила Вас здесь. Каждый из нас, трудящихся в этом рассаднике мысли, обязан по силам своим отвечать такой высокой общественной потребности. Вот Что вызвало меня сюда.
Выбор предмета.
Мне предстоял выбор между двумя предметами, которыми я равно занимаюсь: с одной стороны привлекала меня блистательная Словесность Запада своими гордыми именами, своим всемiрным значением; с другой, скромная Словесность нашего Отечества, еще так недавно, – можно сказать, со смерти Пушкина, обратившая на себя справедливое внимание Западной Европы, которая согласилась наконец признать и ее существование. Я избрал вторую. Объявлю причины тому. Первая проста: скажу ее открыто: в каком же просвещенном веке кто-нибудь усомнится объявить перед всеми, что он любит свое родное? Мне думалось: в этом слове наша жизнь, наша мысль, дух нашего народа; это мы сами, это наша незримая плоть и кровь. Но в Науке чувство любви хотя и может завлечь к предмету (потому что без любви и знать ничего невозможно, как сознавали еще древние в имени Философии) (1), – однако оно должно уступить первенство разумной мысли. Наука требует жертвы. Какая же мысль одушевила меня в этом избрании? Вот она.
Народное самопознание.
Всякий, конечно, заметит в современном движении умов отечественных, что Наука, переселенная к нам из чужбины, начинает у нас господствовать. Водворение Науки – самое замечательное событие в нашей современной жизни. На храме языческой мудрости написано было: «Познай самого себя». Что там отнесено к человеку вообще, то можно отнести и к народу в особенности, который ищет познания. Народ, не зная себя, не может совершенно знать и другие народы: обратно, не зная других народов, он не может знать и себя. Одним дополняется другое. В необходимости народного самопознания все более или менее согласны; но нельзя не заметить различия двух крайних мнений, к которым примыкают у нас люди мыслящие. Одни думают, что самопознание народное должно внушить нам гордость и привести к народной исключительности; другие, напротив того, воображают, что оно должно уничтожить нас перед другими народами. Я не держусь первого мнения, еще менее держусь второго, по Русской пословице: «Уничижение паче гордости». Я не думаю, чтобы народное самопознание, будучи внесено в Науку, могло привести нас к ограниченной гордости, тем еще менее к отчаянию и какому-то духовному падению (2). Нет! оно, как мне кажется, должно произвести в нас ясное, разумное сознание нашей народной силы, и с тем вместе открытую исповедь наших народных недостатков, без которой ни в человеке отдельно, ни в народе целом, невозможно Христианское совершенствование.
Мы можем сказать без самохвальства, что нет народа в мiре, который так открыто готов исповедывать перед целым мiром свои недостатки, как народ Русский. С этой точки зрения мы оправдываем даже и тех Русских, которые, смотря на одну только черную сторону нашей жизни, содействуют целому народу в такой исповеди. Лишь бы эта исповедь совершалась с полной любовью к нему, с горячим желанием исправить этот недостаток, а не из бессильного оправдания своего отречения от народа: из сего источника впрочем может выйти только одна клевета на народ, а не полное, разумное сознание его недостатка (3).
Отношение народного к человеческому и Божественному.
Что разумеем мы под именем народности? Часто употребляется у нас это слово; надобно определить его: по моему мнению – совокупность всех духовных и физических сил, данных от Провидения какому-нибудь народу для того, чтобы он совершил на земле свое человеческое назначение. Поэтому народ есть только сосуд для того, чтобы в нем росло все прекрасное человеческое, точно так как человеческое, в свою очередь, есть сосуд для Божественного. «В народном человеческое – и в человеческом Божественное» – вот идеал земного совершенства, вот цель нашего достижения. Мысль, что Провидение ведет постоянно человека к тому, чтобы он уподобился Богу, часто встречается в наших древних книгах. «Бывший совет Божий, – говорится в одном духовном сочинении, – о обожении человеческого естества во век пребывает (4)». Народное, как сосуд, необходимо: без него не в чем было бы расти человеческому и явиться Божественному. Но ясно, что чем сосуд вместительнее и шире, тем он лучше – и во всемiрном состязании народов тот народ станет выше других, кто более способен другим сочувствовать и в себя принимать всемiрное, очищая его в Божественном.
Народу – народное из другого народа принимать в себя нельзя: он может принимать только человеческое, общее всем народам. Но и человеческое прочно принимать нельзя иначе, как очищая его в Божественном. Для того, чтоб совершилось сие очищение человеческого в Божественном, необходимо сознание, что в И. Христе человеческое, кроме греха, соединяется с Божественным, и что каждый человек, через Него очищая грех свой, свое человеческое и всемiрное претворяет в Божественное. Начало, которое разрознит Божественное с человеческим во Христе, лишит народ вообще и человека отдельно, великой силы воспринимать всечеловеческое и очищать его в Божественном.
К сожалению, это явление нашего времени, но ему уже на самом Западе возникает сильное противодействие.
Связь нашего народного с Христианским.
Наше Русское народное тем отличается от других, что оно с самого начала бытия своего окрестилось, облеклось во Христа. Мы называли себя искони людом крещеным, православным. Нам даже ставили и ставят в вину, что мы так тесно сопрягли Христианское с народным; но обвинители наши не замечают, что в этом заключалась, с одной стороны, возможность – дать народной сущности прочность непоколебимую, потому что раз облеченное во Христа не умирает; с другой же стороны – предохранить себя от односторонней исключительности, потому что в Христианстве начало любви всемiрной, и тот народ только может явиться со временем сосудом всеобщего примирения, кто возрастит в себе до конца семя Христово.
Слово – выражение духа и души народа.
Можно подумать, что я этими размышлениями слишком удалился от своего предмета; напротив, я теперь прямо выхожу к нему. Ни в чем народное не выражается так ярко, как в Слове. Слово – невидимый образ народа. По учению древней Русской Философии: «Слово есть душа рождающаяся». Можно применить эту мысль к нашему делу. В Слове родится и выражается душа народа. Душа, в свою очередь, есть носительница духа. Поэтому в Истории Русского Слова мы будем рассматривать, как рождались и развивались постепенно душа и дух народа Русского.
Стихии духовно-душевной жизни народа.
Духовно-душевная жизнь каждого народа слагается из трех человеческих стихий, которые подчиняются одной высшей – Божественной. Эта высшая – сущность, основа и крепость бытия народного – Вера, которая, открываясь от Бога народу, как его соединяет с Божеством, так и члены народа связует между собою неразрывными узами. Прочие три стихии, собственно человеческие: Наука – плод разума нашего в стремлении его постигнуть истину в предметах сущих видимого и невидимого мipa; Жизнь гражданская и государственная – плод нашей воли в ее стремлении водворить благо в жизни внешней, – и Искусство – плод нашей творческой, художественной силы в стремлении ее воплотить изящное в явлении.
Их взаимное отношение.
Совершенство каждого человека и народа зависит от правильного соотношения трех стихий человеческих, как между собою, так и с высшею стихиею – началом Божественным. На земле нет еще народа, который бы совершенно правильно олицетворил это отношение. Когда он будет, тогда на земле начнется царствие Божие. Общая задача всего действующего человечества состоит в том, чтобы найти и определить такое отношение. До сих же пор каждый народ более отдельно развивал дары Провидения – и на земле нет еще человеческого бытия цельного.
Слово – их общая оболочка.
Слово народа, как незримое тело его души и духа, облекает каждую из четырех стихий – и в Истории Слова, более нежели в чем-нибудь, можем мы видеть постепенное раскрытие внутренней человеческой жизни народа всеми ее стихиями.
Объем нашей Истории Словесности.
Вот тот обширный объем, в котором принимаю я значение Словесности, излагая ее Историю в нашем Отечестве. Объяснюсь сравнением. Если бы можно было подслушать и совокупить в одно слов?, сказанные каждым из нас в важнейшие минуты жизни, – тогда из их совокупности, приведенной в разумное сознание, сказались бы во всей полноте дух и душа того, кем они сказаны, точно так как в драме весь характер лица, весь внутренний человек выражается одним живым его разговором. Но есть в числе наших слов такие многозначительные глаголы, как полные монологи в драме художественной, в которых сосредоточиваются все силы души и высказывается в нас весь человек всею глубиною существа своего: таковы в Истории Словесности те произведения народа, в которых сказалась вся его душа, народом ли в совокупности, как бывает в народной песне и пословице, лицом ли отдельным, избранным из среды народа, как бывает в художественных произведениях. Соглашаюсь, что объем мой слишком обширен, и потому трудно в науке сохранить единство.
Мысль основная.
Но видеть в слове Русском Русского человека – вот мысль, около которой я буду постоянно сосредоточиваться и которая соберет, поскольку мне силы позволят, в одно воззрение все произведения Словесности Русской.
Причины обширности объема.
Я обязан принести еще несколько оправданий в обширности объема, какой даю своей науке. Есть тому причины местные, заключенные в самом предмете. В Истории Словесности всемiрной необходимо бывает ограничиться более тесным кругом, например одной Поэзиею.
Местные.
Но в Истории Словесности отечественной, при таком ограничении объема, период древний, который составит главный предмет моих занятий в этом году, потерял бы все свое значение.
Современные во взгляде на Словесность и ее науку.
Есть еще причины высшие: оне в современном взгляде на предмет науки и, следовательно, на самую Науку. Период Словесности, исключительно художественной, кончился. Германия родина всего отвлеченного, создала было Поэзию, отрешенную от жизни, и вслед за ней такую же Науку. Но обе уже почувствовали свое одиночество и в нем свою несостоятельность. Поэзия и в Германии принимает уже характер то религиозный, то политический. Во Франции и в Англии она затрогивает вопросы Религии и общественной жизни. Конечно, это состояние переходное невыгодно, но оно чрезвычайно важно. Оно показывает, что отдельные стихии человеческого бытия, развившись порознь, стремятся ко взаимному соединению, хотят сопроникнуть друг друга. Человек Европейский ищет бытия цельного и полного. Ничто разрозненное не может удовлетворить его. От дробного анализа он хотел бы уже перейти к заключительной синтезе и в каждом явлении жизни своей сознавать полноту бытия своего.
Такому взгляду на Словесность в практическом отношении соответствует и даже помогает взгляд на нее в Науке. Исключительно эстетические воззрения миновали. Наш соплеменник Мицкевич, еще недавно на кафедре Парижа раскрывая изумленным Французам сокровища литератур Славянских, обнимал весь круг жизни народной, поскольку выражается он словом, и даже вносил сюда и памятники законодательные. Немецкие критики ставили ему в вину, что он слишком мало обращал внимания на Словесность церковную. Гервинус, в своем курсе Истории Немецкой литературы, хотя и ограничивается Поэзиею, но беспрерывно связывает ее с религиозным, ученым и общественным развитием Германского народа. Ампер, Эдгар Кине, Филарет Шаль в самом обширном объеме излагают Историю литературы отечественной и иноземной.
Задача Словесности в Европе.
Такой взгляд на Словесность, видимый и в ее явлениях, и в самой Науке, выражает мысль глубокую – задачу современного человечества – представить цельность бытия человеческого, покамест словом, прежде чем выразится оно делом. Все народы, идущие вперед, участвуют теперь в великом состязании о том: кто цельнее представит идеал человека?
Надежда и мысль России.
Если мы верим в постепенность развития человечества, а потому думаем, что народы, в последовательном своем шествии друг за другом, приносят чередные вклады в общую сокровищницу этого развития; если позволительно питать такую мысль о своем народе, к которому принадлежишь и в жизнь которого погружаешь все существо свое: то не обвинят нас в народной самонадеянности, если мы скажем, что во всемiрном состязании и нам, по всему вероятию, назначена какая-нибудь доля. Мы не были призваны к участию в отдельных развитиях стихий человеческих: не выпадет ли нам на жребий трудная задача – как совместить их все и разрешить загадку о человеке полном и цельном? Ужели даром, без особенной воли Провидения, древняя Русь в течение первых семи веков жила исключительно жизнию Веры, отказываясь от долей человеческих в Европейском развитии? И в наше время Россия не стремится ли к тому, чтобы сознать особенность своего назначения? С одной стороны, углубляясь в тайны своей древней жизни, стараясь проникнуть в сущность народного быта, с другой, объявляя открытые сочувствия всемiрным явлениям западного развития, хотя и не находящие там желанного отголоска, – Россия не собирается ли с внутренними духовными силами, чтобы наконец вымолвить и свое слово в общем деле человеческого образования? Кто постигает важность настоящей минуты для нашего Отечества, тот поймет, почему мы дали такой обширный объем нашей Науке, почему мы наложили на себя трудную задачу: раскрыть душу Русского человека в Истории его Слова.
Тема лекции: обозрение курса.
Теперь беглою мыслию я постараюсь обнять все пространство моего курса; развить перед моими слушателями живую программу того, Что мы намерены изучить. Такое общее обозрение познакомит вначале и с предметами моей науки, и с мыслию, которую я влагаю в ее основу.
Разделение Истории Русской Словесности.
Сначала предложу разделение. Вся История Русской Словесности, как выражения жизни народа, делится на два периода, в промежутке которых живою, огромною гранью стоит Петр Великий.
Два главные периода.
В первом периоде Россия жила жизнию, в самой себе сосредоточенною, и почти исключительно погружена была духом в жизнь Веры. Во втором, она вышла из своего сомкнутого мipa, вступила в решительное общение с Европейскими народами и начала принимать в себя плоды Западной образованности. В первом периоде Россия воспитывалась Церковью; во втором воспитание ее приняла на себя власть Правительственная.
Подразделение древнего периода.
Первый период мы подразделим на три отделения по месту действия, где совершалась жизнь народная. Первое, обнимающее столетия от IX-го до XII-го и даже первую четверть XIII-го, мы называем южным, потому что Киев является средоточием Русского образования, и все значительные явления жизни Русской, даже на севере, к нему примыкают. Второе, содержащее в себе столетия XIII, XIV и XV, мы называем северным. Первое из этих столетий составит переход к нему. XIV и XV-e сосредоточиваются все около Москвы, хотя деятельность их отдается и на юго-западе. Наконец третье отделение будет обнимать XVI-е и XVII-e столетия. Мы назовем его северно-южным, потому что литературную деятельность России должны следить одинаково, то на севере, то на юге. XVI-e представляет переход ко взаимному общению двух средоточий Русской жизни, которое в XVII достигает высшей степени так, что север и юг России взаимно дополняют и объясняют друг друга, разнообразными действиями своими поддерживая великое единство – основу всей древней Русской жизни.
Обозрение содержания.
Предложив это разделение, пройдем теперь все содержание древнего периода. IX и X столетия, когда Русь, движением Норманнов на юг, образовалась политически и воздействием Византии привила к своему внешнему преходящему могуществу внутреннюю силу – зародыш будущего ее единства – столетия, великие и важные в государственном отношении, явятся, по недостатку памятников, почти бесплодны в Истории Словесности. Мы здесь предпошлем несколько чтений об устном языке, об языке письменном и древних Русских песнях.
Язык устный и письменный.
Излагая Историю Словесности какого бы то ни было народа, надобно же в начале познакомиться с отличительными чертами того языка, на котором он говорит. Я постараюсь совершить это над языком отечественным в трех отношениях, разумеется, с исторической точки зрения. Во-первых, я представлю его отношение всемiрное в ряду тех языков Индо-Европейских, с которыми он составляет одно великое целое; во-вторых, его отношение племенное в том Славянском семействе, с которым он имеет ближайшее родство; в-третьих, его отношение домашнее, его обхождение с языками племен, имевших на народ наш влияние политическое.
От устного языка мы перейдем к письменному. Для того мы должны перенестись к нашим юго-западным братьям: Болгарам, Сербам, Моравам и Чехам, в те отдаленные века, когда мы еще приняли через них первые семена Христианского Вероучения, на языке родном и понятном, и жили с ними в общении Духа и Слова Бoжия. Мы должны возобновить в благодарной памяти эту исконную связь с племенами, которая так несправедливо была нами забыта. Перед нами пройдут, в смиренном величии, святые первоучители Славянских народов, Кирилл и Мефодий, давшие им то сокровище, сохранить которое верно назначены были мы от Провидения. Мы увидим здесь отношение языка Славяно-церковного к Русскому: как в самом начале язык письменный отделялся у нас от устного, но не образовал никакой враждебной угнетающей стихии, а напротив заключал в себе внутреннюю духовную силу, которая постоянно действовала на живую речь народа, и служил проводником сокровищ, притекавших к нам через него от других Славянских племен, единоверных с нами.
Песни.
От языка письменного мы перейдем к народным песням. Песня Русская будет сопровождать весь древний период, откликаясь на все важнейшие его события. Как раздается она, бесконечная, по выражению Гоголя, по всей широте Русского царства, так проносится и во всю глубину нашей исторической жизни, вмещая в себе слои различных эпох. Она прозвучит перед нами в начале и в конце древнего периода, перед эпохою Петра, отглашаясь и теперь в отторженной части народа, как звук уже почти минувший. Богатырские предания о борьбе с народами дикими, беспрерывно напиравшими на нас из Азии, об уничтожении язычества и чернокнижия, раздадутся в наших исторических песнях: их первый слой относится ко временам Владимира. За богатырскими песнями, которые изображают довольно мрачную сторону древней народной жизни, последуют высокие, светлые песни духовные, где отразится первое спокойное созерцание мipa и человека, внушенное нашему народу первоначальным Христианством. Песня, как общее выражение народного духа, не знает времени, или лучше, объемлет одним мгновением все времена и судьбы народа. Дело Науки: определить в ней эпоху и на каждом вечном ее звуке отметить временный отпечаток.
XI век. Иларион, Феодосий, Нестор.
В XI веке начинаются первые значительные памятники нашей письменности и произведения, означаемые именами писателей. Византийское образование, переселенное к нам в X веке вместе с Христианскою Верою, усвоивается Руси и принимает особенный народный характер. К этому столетию относится основание первого народного Русского монастыря, Киевопечерского, который, во времена господства грубой силы и разъединения, образует силу духовную и является первым источником единства, любви и просвещения. Около него сходятся три великие двигателя этой внутренней жизни и слова: Иларион, первый Митрополит из Русских, проникший в основную глубину Христианства, как мы видим то из его творений, недавно открытых; Феодосий, первый установитель монастырского общежития, имевшего впоследствии такое великое духовное влияние на всю Россию; – и Нестор-летописец, из смиренной кельи которого вытекают две струи народного предания: Жития Святых, отражающие духовную жизнь подвигоположников нашей Церкви, и Летопись, источник нашего народного самопознания, где глядится вся первоначальная жизнь нашей древней Руси.
XII век. – Главные явления.
В XII веке более и более раскрывается то, Что приготовлено было в XI-м. Немногие обломки дошли до нас от нашей до-Татарской древности; но и по ним мы можем достоверно заключать, что велико и значительно уже было здание. Эти немногие, но важные отрывки, связанные вместе одною мыслию, представят нам довольно полное зрелище внутренней жизни народа. В картине образования этого века мы увидим прямое действие Церкви на наш народ. Жития Святых раскроют перед нами, как сильно мысль Веры двигала и соединяла все сословия. Скромное хождение Даниила Паломника в Иерусалим, в то время когда Запад совершал свои блистательные Крестовые походы, покажет нам, что мысль наших предков стремилась также ко гробу Христову; но отстаивая жизнь у себя, они могли только посылать туда молитвы о единстве земли Русской. Поучение Владимира Мономаха кратко, но сильно изобразит нам наше древнее Христианское воспитание, в котором таилось начало духовной силы, до сих пор еще не совсем в нас развитое, и предложит первую значительную исповедь наших коренных недостатков. В Послании Митрополита Никифора к Владимиру Мономаху мы увидим назидательные отношения власти духовной и светской в нашей древней Руси. Слово Даниила Заточника обнаружит замечательное отношение самой литературы к власти правительственной и черту южно-Русского характера, юмор, который кроется еще в столь далекой древности и теперь только возделывается художественно нашим поэтом. Проповедь Кирилла Туровского, которой могла бы позавидовать Христианская Европа того же столетия, разоблачит перед нами глубокие тайны Христовой жизни и учения, будет для нас живым свидетельством того, как всемiрно предки наши XII века понимали Христианство, и глубину мысли Христианской облечет в возвышенные поэтические образы.
Подробнее остановимся мы на Слове о Полку Игореве, как значительном памятнике нашей светской литературы: это произведение, прошедшее через сомнения критики, всего лучше оправдается нам своим веком, потому что в нем отзовется и тяжкое его горе, и современная, раздробленная жизнь его, и его блистательная поэзия.
Более к XIII веку относятся Сказание Симона о создании Киевопечерской церкви, где глубокая мысль Веры приняла чудные образы Поэзии, и Послания духовных особ, которые назидательным словом и примером сильно действовали на народ.
Так из отрывков, по-видимому несвязных, выступит перед нами довольно стройное целое, если мы обратим внимание на одну мысль, которая движется через все части народной жизни и все связывает крепкими узами.
XIII век. Бесплодие. Серапион.
После XII века, столько обильного, нас поразит внезапное бесплодие XIII-го. Как унылая степь, протянется он перед нами. Лишь только одинокая проповедь Серапиона раздастся в нем, подражая то скорбному, то гневному, то утешительному голосу Пророков во времена Вавилонского плена. Замирает жизнь на Юге от чуждого рабства, от огня и меча опустошений, – и переходит на Север. Еще Митрополит Кирилл переносит слово жизни и духа во Владимир, ближе к новому ее средоточию, и вот, в заключение XIII века и в начале XIV-го, залогом будущего освобождения и великого роста духовной силы всходит наша Москва, в лице Петра Митрополита.
XIV век. Петр Митрополит.
Москва – рассадник духовной силы.
В XIV веке Москва явилась средоточием жизни. В ней зарождается первая мысль об освобождении, в ней срастаются силы государственные, но всему этому источником служит сила духовная – и Москва, в первый раз, начинает совершать свое всегдашнее призвание: становится ее рассадником на всю Россию. Около Москвы Преподобный Сергий Радонежский возжигает свет пустынной жизни; в самой Москве Алексий Митрополит действует пастырским словом – и власть его простирается от столицы до Орды Ханской. Наши соплеменники, Сербы, вспомнив об нас в годину самую трудную, дали нам Митрополита Киприана, который восстановил у нас книжное учение, падшее во время Татар. Из Москвы во все концы России распространяется духовная сила. Преподобный Кирилл несет ее на Белоозеро и оттуда действует своими посланиями на враждующих Князей.
Сила государственная уже сознает себя на Куликовом поле: ее подвиг, подкрепленный могуществом Веры, запечатлен в Слове о Мамаевом побоище. Мысль, знамением Иисуса Христа осенявшая полки Донского, отразилась и во всем сказании. У духовной силы, у Церкви, свои препятствия, свои битвы. Ересь Стригольников, возникшая в Новгороде и Пскове, открытых более влиянию чужеземному, вызывает красноречивые Послания Митрополитов Московских.
XV век. Церковь дает силу государству и единство народу.
XV век – зрелище единения государственного и политического освобождения. Слово Церкви участвует во всех важнейших событиях. Оно укрощает удельных Князей, сосредоточивает власть, внушает ей силу к восстанию против чуждого ига. Послание Архиепископа Вассиана к Иоанну III более участвует в освобождении России от Татар, чем полки Великого Князя, бежавшие от Ахматовых. Между тем рост политической силы облекает только невидимый рост силы духовной, без которой не обрела бы Россия и внешнего могущества. От средоточного Московского светильника, от пустынной Сергиевой обители загораются такие же светочи по всем концам унылой Русской степи. От силы духовного света падают дремучие леса, населяются пустыни, желтеют кругом нивы, смягчаются нравы, умолкают суеверия. Слово жизни действенно проникает всюду – и смиренные основатели обителей, сетью высшего духовного единства, не расторжимого как единство политическое, связуют бесчисленный народ Русский на необозримом пространстве его населения.
Ересь жидовская. Иосиф Волоцкий.
Между тем единство духовной силы подвергается новым искушениям, которые только умножают торжество его. Новая ересь, опаснее прежней, ересь Жидовская, зачинается в том же Новгороде, но проникает в самый центр Русской жизни, в Москву, заражает Духовенство, Митрополита, государственных сановников, входит в самые чертоги Великого Князя. Но Церковь была уже сильна и богата воинами духа и слова, вполне вооруженными для такой борьбы. Тогда явились Архиепископ Геннадий в Новгороде и Иосиф Волоцкий в Москве. Мы увидим особенно деятельность сего последнего. Его обличительные слова, известные под именем Просветителя, исполнены самой высокой мудрости и отличаются сильным языком, обнаруживающим характер писателя, который иногда слишком увлекался своим рвением.
Отделение Киевской Митрополии.
Между тем Юго-Запад угрожает нашей Церкви отторжением. Слово ее действует и там; но, несмотря на то, Киевская Митрополия отделилась от Московской. Казалось бы, единство разрушено; но оно, как обнаружили последствия, стояло уже выше внешних отношений. Образование Киевского средоточия обратилось во благо – и приготовило сильный отпор покушениям Запада на Православие.
XVI век. Даниил Митрополит.
Писатели начала XVI столетия носят на себе печать пустынного духовного созерцания, вынесенного ими из предъидущего века, в котором они воспитались. Таковы творения Нила Сорского и Даниила Митрополита.
Наши сношения с православным Греческим Югом не прерываются. Греция от своих ученых развалин посылает нам славного мужа, который деятельностью своею наполнил большую часть этого столетия. То была услуга великая со стороны земли, близкой нам по Вере. Во времена разнородных иноземных влияний нам нужен был такой искушенный поборник Православия.
Максим Грек.
Максим Грек то переводит духовные творения, то исправляет церковные книги, то борется с различными ересями, то пишет послания к Царю, к Боярам и дает уроки власти, то разрешает вопросы богословские и ученые, и все это, терпя муки изгнания и заточения: жертва великодушная смут того времени, которую признали
Церковь и народ.
Митрополит Макарий.
Другая деятельность, наполняющая этот век, принадлежит Митрополиту Макарию. Как будто предчувствуя, что в конце века власть Церкви сосредоточится в руке одного, заботливый Пастырь собирает все сокровища нашего церковного слова, переданные письму, переведенные творения Отцев Церкви, труды наших Святителей, Жития Святых всего Православия, Жития Святых Русских, – и под именем Великих Четиих Миней поручает это исполинское собрание хранению Софии Премудрости Божией в Новгороде и соборному храму Успения Богоматери в Москве.
Ересь Феодосия Косого. – Зиновий.
Между тем ереси не прекращаются, и слово Церкви стоит беспрерывно на страже. Ересь Феодосия Косого, подкапывающая все основы Христианства и в догматах Веры, и в жизни, проникает в простой народ, посягает на семейные узы. Но воин готов: простой инок Зиновий, ученик Максима Грека, ополчился против лжеучения книгою, – и живому глаголу Церкви, мечу духовному, а не телесному, уступают у нас вражии силы, и духовное единство хранится целым и неповрежденным в народе.
Иоанн Грозный и Курбский.
Литература в XVI веке не ограничивается трудами духовных особ, но переходит и в руки светских. История Русской Словесности считает в числе своих писателей не одного Венценосца. В древней Руси – Владимир Мономах и Иоанн Грозный, в новой – Петр Великий и Екатерина Вторая. Мы познакомимся с Иоанном Грозным, как писателем. В его Посланиях обнаружатся перед нами глубокие Богословские познания, хитрый диалектический ум и эта русская ирония – народная черта, которая так резко сочеталась в Грозном с ревнивою властью и которою действовал он, как орудием, против другой власти, власти духовной. Мы увидим необыкновенный в других литературах словесный поединок между Царем и подданным, Иоанном и Курбским. Мы услышим и грозный донос потомству сего последнего на деяния Грозного.
Начало действий на Юге.
Деятельности северной в конце XVI века начинает сильно соревновать деятельность южная, вызванная притязаниями Запада. Князь Константин Константиновичь движет печатни Острожскую и другие, ведет полемику, учреждает училища.
Ему содействуют многие; но предупредительный Запад насильственно отнимает у нас сокровища этой полемической литературы. Так сожжены все сочинения Никифора Тура. В самом конце века, в огненных и кровавых бурях войн, рождается Киевское училище, которому великая и славная судьба предназначена в последующем столетии.
Первый патриарх Русский, в заключение века, передает нам спокойно и величаво жизнь и кончину последнего Царя древней отрасли.
XVII век.
Междуцарствие. Грамоты.
XVII век открылся страшною переломною болезнью Русского народа. Все застои его тела, все злые внутренние соки, все искушения внешние, все вместе собралось и разразилось тяжкою бедою. Но сила духовная, воспитанная недаром в течение столь многих веков, была тут. Не стало руки правящей, но Церковь спасла и народ и государство. Ее глаголами началось спасение: им отвечали глаголы народные по всей России. В Грамотах Патриарха, монастырей, городов сливалось слово Церкви с словом народа, и оба вместе подвигли, одушевили, спасли Русскую землю.
Картина древней Руси при Романовых от Михаила до Петра познакомит нас с главными чертами ее образования и обнаружит уже многие сочувствия, которые предки наши питали еще до Петра к просвещенным народам Запада. Деятельность литературную в XVII веке мы должны следить равно на Юге и на Севере.
Полемическая деятельность Киева.
Киевское училище вырастает силами, входит в ученые сношения со всею Европою, усвоивает себе Науку в том виде, как она в то время существовала на Западе, обращает ее, как сильное оружие, за Веру, и против всех возможных покушений, Римских и Протестантских, отстаивает Православие. Но во всякой борьбе подвергаешься опасности заразиться отчасти тем, против чего ратуешь. Хранителем от такой опасности, на какую шел неутомимый борец Киев, стоял наш твердый, непоколебимый Московский Север, который наблюдал движения Киева, пользовался сам сокровищами его Науки и отметал все то, Что могло быть привнесено частными лицами противного великому единству.
Охраняющее действие Москвы.
В противоложность и дополнение полемическому действию Киева является охраняющее и утверждающее действие Москвы. В этом веке друг за другом пройдут перед нами наши ревностные Патриархи, около которых сосредоточивается вся духовная и литературная деятельность.
Патриархи.
Никон.
Середи их смирения, то кроткого до слабости, то величавого, нас остановит и поразит необыкновенным явлением строптивый лик даровитого Никона. Как будто предчувствуя, что наступит скоро для России иное время, время суетное, не досужее к занятиям духовным, они иногда слишком торопливо поспешают предать печати церковные книги, чтобы избавить их от случайностей письменности; но за то другие более основательным рассмотрением исправляют торопливость первых. Проницательность и предприимчивость Никона много приносят пользы; но его вспыльчивая и упрямая личность причиняет и великой вред. Ко временам Патриархов относятся великолепные памятники церковного слова, которыми уставлены и устроены богослужебные обряды, с их многозначительным смыслом, и устранено все еретическое: таковы Скрижаль Никонова, Иоакимов Жезл Правления, Увет духовный и другие. Каждое слово, изрекаемое Церковью народу, обращает на себя внимание; весь православный Восток призывается к совету; но так строго наблюдая за словом, поскольку оно есть выражение духа и разумного смысла Веры, Церковь наша не останавливается на букве и допускает в ней случайные изменения, необходимые в таком деле, где надобно человеческим ограниченным языком выразить бесконечный Дух Божественный.
Раскол.
Но в этом стремлении своем Церковь встречает сильное препятствие в той части народа, которая дух Веры приковала к букве слова, живой смысл перенесла в мертвый обряд и откололась, как онемевшая часть тела, от живого органического единства. Великую борьбу внутреннюю должна была испытать наша Церковь с народными расколами.
Борьба с Латинством.
Кроме того были у нее еще и другие битвы с покушениями Латинства, которое, по природному свойству своему, незаметно прокралось и к нам на Север, – и только одно заботливое внимание стражей Церкви могло нас предохранить от его поползновений, против которых мы действовали истиною Веры и сильным, у Запада же перенятым, диалектическим словом.
Димитрий Ростовский.
Период древний мы заключим изображением Димитрия Ростовского. Он в жизни своей и слове связал древнюю Русь с новою, вынес из первой Веру не буквы, не обряда, но живую, действенную Веру Духа и признавал новые потребности Руси, выступавшей из круга своей ограниченной народности во всемiрное общение с теми племенами, которые предлагали ей прекрасные дары своего человеческого образования.
Причины, побудившие ограничиться преимущественно периодом древним.
В этом беглом обозрении я обозначил предметы изучения, ожидающие нас преимущественно. На этом слове я должен остановить внимание моих слушателей. Они в праве спросить меня: почему я, предприняв изложить перед ними Историю Русской Словесности, прибавил к заглавию моего курса: преимущественно древней?
Здесь время обнаружить причины, которые меня к тому побудили1.
Неизвестность.
Первою будет почти совершенная неизвестность, покрывающая наш древний период, неизвестность, всегда завлекательная для Науки. Блестящая завеса нового преобразования скрыла от нас, почти совсем, скромную жизнь древне-Русскую. Увлеченные в другую сторону, ослепленные внешним блеском заемного просвещения, многие из нас или не хотят смотреть на нее из какой-то бессознательной гордости, или смотрят с каким-то неразумным пренебрежением. Конечно, мы обращали внимание на внешние события, на наружный рост огромного царства; но мало вникали в то, где ему тайна и семя. Мы не подозреваем даже, что тут есть глубокая внутренняя жизнь, которая некогда облекалась словом, есть в ней не блестящие наружно, не пышные, но смиренные и тем более значительные явления. К тому же и Словесность эта, по большей части, таилась в пыльных рукописях, которые рассеяны по книгохранилищам в Москве, на берегах Невы, в Новгороде, во многих монастырях древне-Русских, в домах и часто в хижинах почтенных любителей родной старины. Недавно, благодаря просвещенным заботам Правительства, стали деятельнее показываться наружу эти сокровища. Труды Калайдовича, Тимковского, Востокова и других достойных археологов познакомили нас печатно со многими памятниками. Но все до сих пор они еще не сделались собственностью Науки, не перешли в наше сознание: мысль не покушалась связать их в стройное целое.
Связь вопроса науки с вопросом жизни общественной.
Кроме неизвестности, есть еще другая важнейшая причина, которая побуждает меня к изучению преимущественно древней Русской Словесности. Эта Словесность до сих пор принадлежит нашему народу, или точнее той его части, которой мы предоставили право, честь и славу именоваться по преимуществу народом Русским. С некоторых пор в обществе нашем заметно похвальное стремление к тому, чтобы сблизиться с этой, отторженной от нас частью народа, сблизиться с нею в благотворении, в уделении ей тех даров образования, которые мы получили от Запада и которыми гордимся как особенным преимуществом, какою-то привилегиею нашего круга. Для того чтобы принести народу истинную пользу в этом сближении, не уделять ему того, чем бы только нарушилась полнота и сила бытия его, а уделенное насадить и упрочить на доброй почве, – надобно знать его. Литература, которая будет главным предметом наших занятий, воспитала его целыми веками, перешла в его предания, в дух его жизни; отнимаемая у него влиянием чуждым, не покинула его до сих пор и составляет любимый предмет занятий грамотной его части, тему бесед его, источник прений. Она-то всего вернее разоблачит нам сущность нашего народа, раскроет его душу. Избрав такую премудрую посредницу в нашем сближении с народом, мы вероятно откажемся от своей гордости, удалим даже излишнее сострадание, которое только унизительно в подобных сношениях, и почувствуем, может быть, даже уважение к нему, более плодотворное в наших о нем заботах. Принося ему пользу, мы принесем ее и себе; раскрывая основу его бытия, мы раскроем основу и нашего бытия собственного, которая у нас с ним общее наследие нашей многовековой, когда-то цельной и полной жизни, от которой отречься мы не можем, не сокрушив в себе и народной и человеческой и Божественной животворной силы, и которую сознать пришла нам пора и необходимость, потому что на ней только можем мы с пользою для себя и для всех наших соотчичей, а может быть, и далее, пересаждать прекрасные плоды всемiрного человеческого образования.
Упрек древней Руси.
Те мыслители, которые слишком заботливо беспокоятся об истории народов, особенно нашего, и желали бы своею самобытною мыслию дать ему иное шествие, а не то, которое принял он сам, разумеется, согласно с волею Провидения, – те обыкновенно вменяют ему в вину, что он в древней своей жизни сосредоточил все силы своего духа почти в одном понимании Веры и не развивал ни науки, ни искусства, ни жизни общественной, так как развивали их народы Запада.
Оправдание.
Этот упрек не должен остаться без ответа. Прежде всего, должно оградить Веру нашу и Церковь от несправедливой укоризны в том, что будто бы в них заключалось противодействие нашему человеческому развитию. В памятниках древней Словесности нашей мы найдем выражение многих сочувствий к Науке, которую определяли наши предки весьма глубокомысленно (5). Наука Запада, в том виде, как она тогда процветала, была усвоена древнею Россиею, можно сказать даже более, нежели наука, нам современная, теперь усвоена нами; но предки наши употребляли ее, как орудие, на защиту Веры. Древняя филология процветала у нас сильнее, нежели теперь процветает, потому что мы черпали ее не из источника нам чуждого, а родного: из Греции, и изучали не отвлеченно, а связывали с вопросами жизни (6). Кремль – свидетель тому, что наши предки, первые из всех народов, объявили сочувствие искусству Италии, когда процвело оно, и, принимая его как великое украшение жизни государственной, не допустили его чувственных форм в средоточие духовной жизни, с которою оне не согласовались. – Что касается до Поэзии, то наша народная Песня, разнообразная, объемлющая все стороны жизни, предмет зависти для других народов, жила у нас свободно, как всеобщее народное достояние без гонения Церкви, не только в мире, но и в общении с Верою, которая предлагала ей многие прекрасные внушения и, блюдя чистоту жизни, блюла чистоту и народной Песни (7). Наша жизнь общественная, особенно в самые древние времена, представит много полезных влияний со стороны Веры, не в наружных формах изысканной рыцарской вежливости, а в более существенных и важных отношениях человека в обществе. Конечно, должно заметить, что разные посторонние препятствия, то от грубой силы Востока, то от силы утонченной Запада, до сих пор мешали Божественно-человеческому началу Христианства проникнуть внутренние составы нашего общества – и это главная задача будущего нашего развития, которое возможно только при сознании начала в нас еще присущего, но почти оцепенелого.
Назначение древней Руси.
Правда, что все внимание жизни, все стремления сил народа сосредоточивались в Вере и Церкви, которые подчиняли себе всякое духовное развитие Русского человека. Это главный характер древнего периода – и то, в чем другие видят упрек ему, есть для нас его великое достоинство. Глубокий общий смысл Русского народа понял лучше, нежели теперь понимают некоторые из нас, что видно нельзя было, заправляя сущность своей жизни, в одно и то же время заниматься одинаково делом Божиим и делом человеческим, а следовало для первого покинуть на время последнее. Здесь кстати можно применить остроумные слова одного из представителей учения нашей Церкви, которые написаны были по другому случаю. Когда Сорбонская Академия предлагала Петру Великому соединение Церквей восточной и западной, и в предложении своем поместила упрек, что будто бы Церковь восточная оставила Церковь западную, – тогда Стефан Яворский, которому разумный Царь поручил сочинить ответ Академии, между прочим отвечал на упрек ее Евангельским повествованием о Марии и Марфе. Марфа обвиняла Марию, что она покинула ее в попечениях о домашней службе, – но и Мария могла бы обвинять Марфу в том, что она оставила ее в прилежном слышании сл?ва Божия. Мы удалим взаимные обвинения от нашего дела и применим счастливую мысль Стефана Яворского иначе. Запад избрал долю Марфы и рано предался заботам о деле человеческом, подчинив им и дело Божие; а наша древняя Русь избрала долю Марии и, оставив домашнее служение со всею его суетою и прелестью, только слушала слово Божие. – Оправдание ей в словах Божественного Учителя, Который сказал, что она избрала благую часть, яже не отъимется от нея, потому что блажени слышащии Слово Божие и хранящии ?. Выслушав его неуклонно и верно, она заповедала нам сохранить его – и мы, принявшие на себя теперь дело человеческое, должны провести через него и в нем оправдать истину слова Божия (8).
Отношение к Западу.
Одна из главных причин того, почему нельзя было нашим предкам в одно и то же время слушать слово Божие и заниматься делом человеческим, состояла в том, что Россия не могла тогда принять просвещения западного, не изменив Православию. Положительные события нам подтвердят истину этого замечания. Сколько раз, и в лице своего правительства, и во многих частных покушениях, древняя Россия объявляла живое сочувствие прекрасным плодам западного образования, стремилась к тому, чтобы их себе усвоить; но Запад требовал, чтобы она купила их ценою измены Вере своей, и вот на Что никогда не могли решиться наши предки.
В XVI и XVII веке Наука еще не освободилась от оков западной Церкви, которая сначала употребляла ее для своих видов, а потом, заметив в ней порывы к самостоятельности, объявила ей войну непримиримую. В?йны за веру кипели в Европе XVII века: борьба католиков и протестантов решалась военно и политически. Еще в 1633 году Наука в лице Галилея была осуждена Римскою инквизициею. Имена Бокона, Локка, Нютона, Декарта, всех двигателей и освободителей науки, относятся к тем же столетиям. Но в них было только начало ее первого свободного действования. Только в XVIII веке образовалась эта высокая терпимость мысли, которая, сделав Науку доступною для всех верований, избавила приступающих к ней от необходимости отречься от коренного основания своей жизни. Недаром Петр и Лейбниц – современники.
Да, Россия избрала надлежащее время к тому, чтобы вступить с Западом в общение человеческого образования. Тогда она могла принять его, не отторгая от себя духовного корня своей жизни. Когда она решилась на то, Церковь наша не только не оказала ей сопротивления, – напротив, в лице своих представителей благословила Россию на такой подвиг, и из духовных школ вышли наши первые светские ученые. Такое обхождение Церкви нашей с Наукою было причиною всегда мирных между ними отношений. Наука Запада принуждена была объявить мятеж против Церкви, ее притеснявшей. Науке Русской не нужно было восставать на Церковь, под покровом и благословением которой она начала свой рост в Русском народе. Отсюда ясно, что история и характер Науки должны быть у нас иные, нежели на Западе.
Новый период Русской Словесности.
История Русской Словесности в новом ее периоде от Петра до наших времен, по недостатку времени, не взойдет во всей подробности в состав моего курса, нынешнего академического года. Я представлю ее в сокращении2. Однако время Петра, так тесно связанное с предъидущим, я постараюсь означить чертами более подробными. Его писатели еще относятся своим образованием к древнему периоду, продолжают великое дело древней Руси. Но сам Петр стоит уже во главе нового. В его характере и действиях мы видим зародыши того, Что развилось позднее. Мы познакомимся с ним, как писателем. Конечно, содержание его сочинений относится к его жизни военной и государственной, но в них важен для нас Русский слог, в котором ярко выражается Петрова личность.
Время Анны изобразит для нас несчастную крайность одной стороны царствования Петрова: иноземного влияния. Все развитие нашей литературы от Ломоносова до Пушкина включительно мы обозрим в одной общей картине, сосредоточив все частности около главных идей, развиваемых в целом.
Главные его представители.
Но особенное внимание посвятим изучению важнейших ее представителей. Каждый из них олицетворит для нас общую мысль, около которой сосредоточиваются все его действия. Ломоносов, и своей биографией, и академическою деятельностью, и поэзией, выразит для нас мысль о Науке; Державин, юрист и поэт, – мысль о Правде государственной; Карамзин – сочувствие ко всемiрному человеческому образованию, связанное с глубокою любовью к своему народу; Жуковский – идею всего душевно-прекрасного, идеал чистой красоты душевной; Пушкин – мысль художественную в полном цвете слова. Так Словесность наша, в ново-европейском периоде, несмотря на немноголетнее свое существование, уже успела в своих представителях благородно выразить те общие человеческие мысли, которыми должно двигаться новое Русское образование при содействии древней духовной силы. Недаром покрыты народною славою имена лучших представителей нашего слова: в этом слове их блещет бессмертная мысль, без которой не венчало бы их славою общее мнение. Все вместе своими произведениями они могут уже достойно участвовать в воспитании человеческой стороны в Русском народе, – и те мысли, которые каждый из наших писателей олицетворил в слове своем, должны теперь сделаться собственностью всего Русского народа и привиться к той твердой, неколебимой почве, которую он сам себе заготовил в древней жизни.
Отношение древнего периода к новому.
Вот отношение, которое я полагаю между древним и новым периодом жизни нашей и нашего слова, и с тем вместе задача будущего развития России.
Сегодня я представил Вам очерк труда, который себе задал. Предпринято много: труд великий и новый, перед которым робеют мои силы. Потому мне нужно внимание Ваше к моей мысли, снисхождение к делу по его новости. Позвольте мне на них надеяться.
Если мои чтения пробудят сколько-нибудь в нас народное самопознание и, следовательно, двинут вперед народную мысль, – я почту себя счастливым и более чем вознагражденным за мои усилия.
Не скрою от Вас удовольствия, какое чувствую при мысли, что мне выпал жребий передавать Вам Историю нашего древнего Слова здесь, в Москве, в виду священных стен Кремля, у этой ограды, за которою когда-то кипела народная жизнь и слышалось это самое Слово. Мы теперь с бессознательным благоговением смотрим на наши памятники; но они будут еще знаменательнее для нас, когда из каждого их камня выступит звук древней жизни, в нем затаенный. Эти звуки не умерли: они живы еще в нас, они только дремлют и ждут пробуждения. И конечно, придет то время, и может быть оно близко, когда эти глаголы жизни проснутся, как благовест нашей воскресной полночи, и обнимут невидимой сетью Любви сначала всех нас, несмотря на разделение мнений, а потом вместе с нами и все народы мiра.
ПРИМЕЧАНИЯ
к первой лекции
(1) Замечательно это сознание древних, что разум без чувства не полон, что любовь к истине есть начало мудрости. Как это сознание язычников противоположно заблуждению некоторых новых мыслителей, которые захотели отрешить знание от всякого чувства любви и готовы были соединить его с какою-то ненавистью или презрением противу-человеческим! Понятие об отрешенном, абсолютном знании ведет именно к такому гордому обособлению знания, которое совершенно противоречит языческому имени философии.
(2) В наше время Наука, в несчастном или лукавом заблуждении, объявила, что начало знанию в падении человека. Но если знание есть одно из прекрасных усилий человека возвратить потерянное ведение о бытии вещей, сколько доступно оно разуму, – то оно не может полагать начала своего в таком несчастном действии человека, которое удалило его от верховного источника Истины. Знание в человеке не дьявольского происхождения, а отблеск утраченного Ведения, искра от полного света, обломок от стройного целого. Иные думают, что внесение Науки в наш народный быт приведет нас к духовному падению. Те разумеют науку ложную, которая вся состоит в одном праздном сомнении, а не ту высшую Науку, которая стремится к сближению с жизнию, которая полагает, что нельзя знать не любя и любить не зная.
(3) Один из моих новых критиков, именно в Атенее, упрекает меня в излишней любви к отечеству. Упрек был бы справедлив, если бы пристрастная любовь к отечеству ослепляла меня на счет его недостатков; но во многих местах моей книги я позволял себе открыто их исповедывать.
(4) В Предисловии к книге: Добротолюбие.
(5) В древних рукописях очень часто встречается такое определение Философии, приписываемое Св. Кириллу, нашему первоучителю, именуемому Философом: «Философия есть Божиим и человеческим вещем разум, и елико может человек приближитися Богу». Оно выписано из древнего жития Св. Кирилла.
(6) О языкознании в древней России. М.И. Сухомлинова. В 1-й книге Ученых Записок, издаваемых вторым Отделением Академии наук.
(7) Эти слова возбудили противоречие в неизвестном критике Отечественных Записок. По-видимому, он пользовался сочинением г. Буслаева: О преподавании отечественного языка, ч. 2, и в нем особенно страницами 258-260, следуя которым приводит выписки и доказывает, что песня Русская терпела гонения от Церкви. Я тогда же предложил на лекции все возражения против этого мнения моим студентам, которые, вероятно, это помнят. Вопрос так важен, что требует всестороннего обследования. Приведем места из древних памятников, на которые ссылается противник моего мнения.
Нестор в том месте летописи, где восстает на разные суеверия народные, говорит: «Но сими дьявол льстить, и другыми нравы, всячьскыми лестьми превабляя ны от Бога, трубами и скоморохы, гусльми и русальми. Видим бо игрища утолочена, и людий много множьство, яко упихати начнуть друг друга, позоры деюще от беса замышленаго дела, а церкви стоят». Здесь ни слова не сказано о песнях; но критик замечает: «Говорится против гуслей, а так как гусли сопровождались песнями, то следовательно говорится и против песней». Быстрое заключение!
Приводятся слова Кирилла Туровского из слова XII, которое, по новому открытию, сделанному мною в Иосифове Волоколамском монастыре, следует приписать Авраамию Смоленскому. Вот они: «ео мытарьство: всяка ересь, и верують в стречю, в чех, в полаз и в птичьи грай, ворожю, и еже басни бають и в гусли гудуть»... Прибавим еще к тому и другое, Что не было приведено: «з~е мытарьство: буе слово, срамословие, бестудная словеса и плясание, еже в пиру, и на свадьбах, и в павечерницах, и на игрищах и на улицах». Здесь опять замечательным образом о песнях ни слова не сказано, хотя, по случаю свадеб особенно, следовало бы об них упомянуть.
Приводится еще отрывок из правила Кирилла Митрополита в XIII веке. Прочтем его: «Пакы же уведехом бесовьская еще держаще обычая треклятых Елин, в божествьныя праздьникы позоры некакы бесовьскыя творити, с свистаниемь, и с кличемь и въплемь съзывающе некы скаредныя пьяница, и бьющеся дрьколеемь до самыя смерти и възимающе от убиваемых порты». Здесь опять-таки говорится о языческих игрищах – и нигде не упомянуто слово: песня. Автор же критики говорит: «Правило Кирила Митрополита в XIII веке запрещает игрища, соединенные с пляскою и пением». О пении не сказано ни слова; это прибавка критика: свистание, клич и вопль, конечно, не пение.
Далее выписано из книги г. Буслаева (т. 2. стран. 259) его же словами: «Митрополит Фотий в 1410 году убеждает Новгородского Архиепископа Иоанна в своем к нему послании: «Учите, чтобы басней не слушали». Да разве басни, как оне в послании М. Фотия разумеются, и песни одно и то же? Читайте все место в послании – и вам будет ясен настоящий его смысл: «Також учите их (своих детей духовных), чтобы басней не слушали, лихих баб не приимали, ни узлов, ни примолвленья, ни зелиа, ни вороженья, и елика такова, занеже с того гнев Божий приходит; и где таковыя лихия бабы находятся, учите их, чтобы престали и каялись бы, а не имут слушати, не благословляйте их, христианом заказывайте, чтобы их не дрьжали межу себе нигде, гонили бы их от себе, а сами бы от них бегали, аки от нечистоты; а кто не имать слушати вас, и вы тех такоже от церкви отлучайте». Ясно, что здесь под именем басней разумеются бабьи басни, те самые, против которых Апостол Павел говорит в I послании к Тимофею, гл. IV. ст. 7: «Скверных же и бабьих басней отрицайся». А критик поставил их наравне с песнями. Серапион в своем слове (4-м), которое направлено против суеверия народного, доведшего Новгородцев до сожжения колдуней, говорит против тех же басней такими словами: «Но аще услышите Что басний человеческых, к божественному писанию притецете». У нас живет и поговорка в языке: бабьи басни, чем народ означает какие-нибудь пустяки или сплетни. Но когда же Русской человек бабьи басни принимал за песни? У него, по его высокому поэтическому смыслу, песня быль.
До сих пор во всех свидетельствах, приведенных рецензентом, о песнях и помину не было; но вот приводится наконец из рукописи 1523 года свидетельство, в котором о песнях упоминается. Оно открыто было Востоковым под заглавием: Слово некоего христолюбца и ревнителя по правей вере (Опис. Рум. Муз. стран. 229). Вот слова, из него приведенные: «Не подобаеть крестьяном игор бесовьских играти иже есть плясьба гудьба песни бесовьскыя». Но зачем же рецензент ограничился только этою выпискою, а не продолжал ее далее, как сделал это и г. Буслаев? Вот Что далее сказано: «И жертва идолская и огневи молятся под овиим и вилам и мокоши и симу реглу и перену и роду и рожаницам и всем тем иж суть им подобна»... Ясно, что здесь под именем бесовских песен разумеются песни языческого происхождения, соединенные с остатками поклонения языческим богам, с языческими жертвоприношениями и обрядами. Это видно также из всего содержания слова, о котором славный филолог, его открывший, сказал: «Русское сочинение, подающее любопытные сведения об остатках идолопоклонства у предков наших».
После всех приведенных мест, из которых в одном только упоминается о песнях, и то о песнях языческих, рецензент смело заключает: «И так, кажется, ясно, что гонения на народную поэзию были – и притом постоянные и сильные». Из всего приведенного мы видим ясно, может ли быть выведено подобное заключение.
Но поможем нашему критику дополнить еще другими свидетельствами доказательства в пользу того, что Церковь преследовала не народную поэзию, не песню Русскую вообще, а только те песни, которыми сопровождались остатки языческих обрядов народа.
В послании игумена Елеазарова монастыря Памфила к наместнику Псковскому и властям описывается праздник Купалы, который во Пскове народ совершал в ночь на Рождество Иоанна Предтечи: «Егда бо приходит велий празник день Рождества Предтечева, и тогда во святую ту нощ, мало не весь град възмятется и възбесится, бубны и сопели, и гудением струнным, и всякими неподобными играми сотонинскыми, плесканием и плясанием, и того ради двинется и всяка въстанет неприязненая угодиа, яко в поругание и в бесчестие Рождеству Предтечеву, и в посмех и в поругание и в коризну дни его: въстучит бо град сей и возгремят в нем людие си безаконием и погибелью лютою, злым прелщением пред Богом, стучать бубны и глас сопелий и гудут струны, женам же и девам плескание и плясание и главам их накивание, устам их неприязнен кличь и вопль, всескверненыя песни, бесовская угодия свершахуся, и хребтом их вихляние, и ногам их скакание и топтание; туже есть мужем же и отроком великое прелщение и падение». Ясно, что здесь преследуются песни, которые сопровождали праздник Купалы, и языческие обряды, с ним связанные.
В Стоглаве (вопрос 16) Царь Иоанн Грозный предлагает духовному собору: «В мiрских свадьбах играют глумотворцы, и органники, и смехотворцы, и гуселники, и бесовские песни поют, и как к церкви поедут: священник со крестом едет, и перед ним со всеми теми играми бесовскими рыщут, а священницы им о том не возбраняют, и священником о том достоит запрещати».
Замечательно, что в ответе, который Собор Русского духовенства предложил на этот вопрос Иоаннов, против скоморохов и глумцов сказано, а о песне свадебной ничего не упомянуто. Вот самый ответ: «К венчанию к св. церквам скоморохом и глумцом пред свадбою не ходити, и о том священником таким запрещати с великим запрещением, чтоб таковое безчиние никогда же не именовалося».
Патриарх Иоаким в 1684 году таким же образом, как Игумен Памфил, запрещал «скверная и бесовская действа и игрища в навечерии Рождества Христова. Тогда, – говорит он в своем указе, – ненаказаннии мужескаго полу и женскаго собравься многим числом, от старых и молодых, мужи с женами и девки ходят по улицам и переулкам к беснованным и бесовским песням, сложенным ими, многия сквернословия присовокупляют, и плясание творят на разжение блудных нечистот и прочих грехопадений, и преображающеся в неподобная от Бога создания, образ человеческий пременяюще, бесовское и кумирское личат, косматые, и иными бесовскими ухищреньми содеянные образы надевающе, плясаньми и прочими ухищреньми православных Христиан прельщают; також и по Рождестве Христове во 12 днех до Крещения Господа нашего И. Христа таковаяж бесовская игралища и позорища содевают». Ясно, что и здесь Патриарх Иоаким преследует святки и соединенные с ними языческие обряды, а песни постольку, поскольку оне соединяются с этими же обрядами.
Из всех приведенных нами мест ясно обнаруживается, что представители Церкви преследовали у нас не народную поэзию вообще, а только те песни, которые соединены были с остатками языческих обрядов, сопровождались действиями и словами безнравственными и бесчинными, и ничего поэтического в себе не заключали. Смешивать невежественные суеверия языческой религии народа с простодушными внушениями его творческой фантазии, значит вносить бред и мрак в науку поэзии.
До сих пор мы приводили те свидетельства, из которых противники наши извлекали несправедливые заключения в пользу мнимых гонений Церкви на поэзию народную. Все эти свидетельства доказывают, как мы видели, что Церковь гнала не песню, а языческий обряд, и, конечно, в этом упрекать ее не за что. Теперь обратимся к свидетельствам другого рода, на которые противники наших мнений не обращают внимания, но из которых однако видно, что народная поэзия, чистая, неязыческая, жила у нас в мире и общении с верою и принимала от нее прекрасные внушения.
Самое древнее упоминание о свадебных песнях относится у нас ко временам Владимира Мономаха и встречается в первый раз в примирительном послании его к Олегу Святославичу. Вот оно: «А к Богу бяше покаятися, а ко мне бяше грамоту утешеную, а сноху мою послати ко мне, зане несть в ней ни зла, ни добра, да бых обуим (обняв) оплакал мужа ея и оны сватьбы ею, в песний место: не видех бо ею первее радости, ни венчанья ею, за грехы своя»... Вот свидетельство, что свадебные песни употреблялись у нас в быту семейном Князей в конце XI века и служили выражением и радости и грусти. Князь, явившийся в эти времена образцом Христианского воспитания православной Церкви, упоминает об этом обычае с сочувствием к нему в послании к врагу своему Олегу, желая погасить вражду кровную, по смерти сына своего Изяслава, убитого в сражении с Олегом. Мономах вставляет это послание в свое предсмертное поучение детям. Инок-летописец, перенося его в свою летопись, переписывает и место о свадебных песнях, а вслед за ним то же делают и другие иноки. Если бы свадебные песни считались у нас бесовскими и если бы Церковь их преследовала, возможно ли б было такое явление?
Что Нестор пользовался народными историческими песнями для своей летописи, особливо в языческом периоде Русской истории, это не подвержено никакому сомнению. Следы песенного склада отзываются даже и теперь в Несторовой речи, несмотря на грамматику Славяно-Церковную, наложившую свои оковы на мерный склад ее. Вот примеры:
И пришед Добрыня Ноугороду,
Постави кумира над рекою Волховом,
И жряху ему людье Ноугородстии...
Или о Владимире еще язычнике так говорится:
А наложниц бе у него
Триста Вышегороде,
А триста в Белегороде,
А двести на Берестове...
Вот пример и созвучия:
Есть притча и до сего дне:
Беда аки в Родне.
Что песни исторические народные во времена Татар послужили также источником для летописных сказаний инокам, это равным образом вне всякого сомнения.
Связь великих исторических событий отечества с народной песнею видна и далее. Она есть признак той великой цельной жизни народа, когда грустное или радостное дело ее отзывалось мгновенно в народном песнопении. Это может быть предметом особенных изысканий, еще ожидающих своего делателя. И.Д. Беляев весьма основательно в Русской Беседе сделал намеки на существование у нас таких народных поэм, из уст народа перешедших в летописи.
Весьма важным источником к объяснению этой связи между историею и поэзиею народа служит открытие, сделанное академиком И.X. Гамелем в Оксфорде, исторических песен Русского народа, записанных Англичанином Ричардом Джемсом в 1619 году в Москве и относящихся к событиям современной истории, а именно ко въезду Патриарха Филарета в Москву, к скоропостижной смерти Князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, к участи Царевны Ксении Борисовны Годуновой. Здесь мы видим ясно, как важное событие историческое сей час же отзывалось в песне народа. Другое открытие, сделанное Востоковым в одном хронографе Румянцовского музея (№ 462), где несчастная кончина Скопина-Шуйского записана почти со слов народной песни, может служить свидетельством того, как предание о важном событии из народного стиха, о нем сложенного, переходило в летопись и через нее в историю.
Будем продолжать изложение свидетельств, из которых ясно, что высокие духовные люди у нас не пренебрегали поэзиею народа, особенно тою, которая связана была с его жизнию. Кирилл Туровский IХ-е слово свое, по изданию Калайдовича, так начинает: «Якоже Историци и Ветия, рекше Летописьци и Песнотворци, прикланяють своя слухы в бывшая межю Цари рати и въпълчения, да украсять словесы и възвеличать мужьствовавъшая крепко по своемь Цари, и не давъших в брани плещю врагом, и тех славяще похвалами венчають; колми паче нам лепо есть и хвалу к хвале приложити храбрым и великым воеводам Божиям, крепъко подвизавъшимъся по Сыне Божии, своемь Цари, и Господе нашемь Исусе Христе». Если бы представители Церкви гнали поэзию народную, то высокий проповедник, в приступе к слову на Собор Св. Отец, не выразился бы так о песнотворцах, величающих деяния царей и воинов, и не сравнил бы их с духовными витиями, слагающими хвалу Отцам Церкви, как великим воеводам Божиим.
А что песни и песнотворцы такие были, мы знаем это по многократным свидетельствам Слова о полку Игореве. Сюда относятся Боян, соловей старого времени, певец, живший во второй половине XI и в начале XII века; другой песнотворец Святославов, его современник, о котором упоминается в конце Слова. Сюда относятся частые упоминания в Слове о песнях, и песни Русских дев, поющих на Дунае, и песни Готских красных дев, и наконец песня Ярославны.
Волынский летописец, говоря под 1251 годом о Великом Князе Данииле, перешедшем через Нарову и избавившем многих Христиан от плена, выражается так: «И песнь славну пояху има».
Летописец, рассказывая о событиях XIII века, приводит слова из Гомера.
Если бы духовные писатели ненавидели народную песнь, то не вставили бы они ни плача В. Княгини Анны в житие Св. Михаила Тверского, ни плача В. Княгини Евдокии в сказание о Мамаевом побоище.
Кажется, довольно свидетельств тому, что историческая народная песня была близка нашим духовным людям, и что они ее не чуждались.
Известно, какое сокровище представляют для народной нашей поэзии духовные песни, называемые по преимуществу стихами. Предания Ветхого и Нового Завета, жития Святых, церковная песнь, наше проповедное слово дают им содержание. Мы знаем, что отрывки из слов Авраамия Смоленского, Кирилла Туровского встречаются иногда в духовной песне. Изучая нашу проповедь по всем столетиям, мы не можем не заметить, как она своими мыслями и образами одушевляла и очищала духовную песню народа.
А где поются слепыми нищими эти песни? Всегда в оградах монастырей и на сельских праздниках около храмов. Конечно, с самых давних времен Христианства в России Церковь предлагала такое гостеприимство этим певцам – и под ее покровом они распевали и распевают теперь свои песни народу, соединяя их таинственный смысл с ее учением, песнопением и преданием.
Свадебные песни особенно представляют у нас замечательный образец того, как совершалось очистительное влияние самой Церкви на народную песню. По всему вероятию, эти песни – языческого происхождения и первоначально не были так чисты и светлы, как явились впоследствии под влиянием духовного воспитания Церкви.
Теперь сирота, идучи перед браком на могилу отца или матери, в своих слезных причетах говорит:
Ты поди к Божьёй церкви,
Ты ударь трижды в колокол,
Разбуди моего батюшку,
Разбуди моего родимого...
Теперь свадебная песня называет таинство брака Божьим судом:
Завтра к суду Божьему ехати,
Под златым венцом стояти…
Так изображает она невесту и жениха под благословением икон:
Ты сядь с добрым молодцем,
С твоим суженым, с твоим ряженым,
Под святыми иконами,
Под Божиею милостью.
Молодая говорит своему супругу после венчанья:
Я теперь Божья да твоя.
Когда едут молодые от венца, то песня начинает их величать князем да княгинею: так высоко она ценит таинство брака, венец которого дает право на подобный титул венчающимся.
Кому же обязана свадебная песня нашего народа столь чистыми понятиями и прекрасными внушениями, если не Церкви, которая ее очистила и воспитала?
Предоставляю моим читателям, сообразив все, мною приведенное, решить между моими противниками и мною, имел ли я после этого право сказать эти слова: «Наша народная Песня, разнообразная, объемлющая все стороны жизни, предмет зависти для других народов, жила у нас свободно, как всеобщее народное достояние без гонения Церкви, не только в мире, но и в общении с Верою, которая предлагала ей многие прекрасные внушения и, блюдя чистоту жизни, блюла чистоту и народной песни».
(8) Некоторые, может быть, выведут из моих слов хитрое заключение, что если Россия в древнем периоде своей жизни не могла одинаково заниматься служением делу Божию и делом человеческим и покидала последнее для первого, – то Россия, в новом периоде жизни своей, не должна ли поступить обратно и оставить дело Божие для дела человеческого, так как трудно заниматься обоими вместе? – На этот вопрос предложен ответ в дальнейшем развитии нашей мысли. Но здесь нельзя не прибавить: равная ли будет уступка? Для служения делу Божию можно было отложить на время дело человеческое; но успеем ли мы в сем последнем, когда для него отложим вовсе служение делу Божию? Все, что в новом периоде Россия произвела великого и замечательного, все то совершилось под осенением ее древней основной мысли, при условии связи с нею сознательной или бессознательной. История нашей литературы в новом периоде послужит лучшим тому доказательством. К сожалению, в наше время есть люди, которые думают, что для начинания дела человеческого настоящим образом должно вовсе отторгнуть себя от сущности и основы древнего Русского человека. В таких людях преобразование новой эпохи достигает последней крайности. От них ожидать нечего: все, что ни произведут они, будет мертво, будет подражание, отголосок чужого, – если и подействует, то на время, но вскоре пройдет, не сольется с народною жизнию и не будет замечено самим Западом, как один механический сколок с того, что в нем было жизнию и органическим развитием.
Как же соединять служение делу Божию с служением делу человеческому, как проводить мысль древней России, составляющей сущность Русского человека, сквозь все начинания России новой, входящей более и более в соприкосновение с западными вопросами: вот великая задача каждого из нас. Кто же примет на себя ее решение для всех? Каждый решай ее про себя, как знает. Если не откажется от древней сущности и вникнет в нее всем своим духом, – то, должно надеяться, что решит хорошо. Наука, впрочем, умолкает перед вопросами жизни: решение задач, которые предлагает сия последняя, не от науки зависит. Она в силах только подать свои соображения, могущие быть полезными при решении, – и это она исполняет, внимательно изучая данные Русской жизни в ее прошедшем.
Подготовка и публикация Маргариты Бирюковой
История Русской Словесности
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
