ИВАН ОВЧИННИКОВ – русский поэт и фольклорист, обвиняемый в разжигании межнациональной розни, за что и посажен в медвежью клетку. Невысокий, круглолицый, седой мужчина, ровный в поведении.
СУДЬЯ – грузный, импозантный мужчина с сочным артистическим баритоном. Мужчина с юмором висельника.
ИВАН ИЛЬИЧ КОНОБЕЕВ – один из руководителей местного Союза писателей. Барственный, гладкий, с очень правильными европейскими, как у артиста Ерёменко-старшего, чертами лица, т.е. – лицо типичного представителя партийной номенклатуры, которое само по себе пропуск в руководящие органы, неважно какие.
ПРАВЫЙ ПРИСЯЖНЫЙ – довольно молодой человечек со смышлёными быстрыми глазками и вертящимся по ветру носиком, который он, кажется, пудрит.
ЛЕВЫЙ ПРИСЯЖНЫЙ – тоже молодой ещё, лет тридцати пяти, человечек, не менее ревностно, чем ПРАВЫЙ, служащий Фемиде.
НАЗНАЧЕННЫЙ АДВОКАТ.
СВИДЕТЕЛИ. Из них:
ПОЭТ СТЕПАНОВ – бывший офицер, командир гаубичной батареи на афганской войне.
ВОР МИШУКА – неплохой парень, но вор.
СКИНХЭД КОЙОТ – большой артист.
ПАНИ ПШИБЫШНЯК, она же ОРЛОВА, она же СОКОЛОВА – кадровая подпольщица, несчастная боевая старуха.
ГОРОЖАНЕ, ГОРОЖАНКИ, СТРАЖА.
КАРТИНА 1.
Небольшой зал окружного суда. За столом – трое судейских. В зале – горожане, горожанки, расколотые на партийные группки. В металлической клетке – русский поэт ИВАН ОВЧИННИКОВ: маленький, худой, седой. Медвежьи глазки делают его похожим на циркового зверя. Глаза Ивана сонливы, лицо – анемично. Суд идёт давно, с утра и до позднего полудня. Публика прибывает. Люди стоят в проходах.
ПОДСУДИМЫЙ ИВАН:
– ...Я в Чойской долине увидел – байгу,
Увидел коня, как дракона.
Я в Чойской долине увидел тайгу,
Где мишка – держатель закона,
Где на загляденье поляны в грибах,
Где заросли дикой малины,
И где хоронили в долблёных гробах
Людей благодатной долины.
Мне было, однако, не больше, чем три
Годочка... Ну, может быть, с лишним,
Когда наши сельские богатыри
Ушли на войну и – не слышно.
Как там уж – неведомо – было,
Но батю на фронте убило
В том, сорок, наверное, первом году.
Я батю не помню. Его я не жду.
Я слышал один материнский наказ:
"Учись, выбивайся, мол, в люди!"
И в Бийск повезла, одинокая, нас
На лошади и на верблюде.
А нас не один, и не два, и не пять,
А шестеро ртов синегубых!
И в полуподвале голодная мать
Нас чаем поила из куба.
Да, чаем поильным, кормильным,
Коричневым, вкусным, фамильным.
Я грыз тот брикет, как корова букет,
Когда её не было дома,
Когда она чей-то вощила паркет,
Для светского, что ли, приёма.
На месте её основного труда –
В уютной её кочегарке
Всегда находились и хлеб, и вода,
И свечек толстенных огарки.
А я покидал этот полуподвал,
Лишь если Валерка играть вызывал.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ИЗ ЗАЛА СУДА:
– Ты мамку свою уважаешь –
Ты дело её продолжаешь!
СУДЬЯ:
– А вы помолчите, гражданка Орлова!
Не то – я лишу подсудимого слова!
ОРЛОВА:
– А я, Ваша честь, не Орлова!
СУДЬЯ:
– Ошибся... Ну что ж здесь такого?
Продолжите речь, подсудимый!
Во что вы играли с тем... Димой?
Вот и проигрались вчистую...
НАЗНАЧЕННЫЙ АДВОКАТ:
– А я, Ваша честь, протестую!
СУДЬЯ (шёпотом – ЛЕВОМУ ПРИСЯЖНОМУ):
– А он-то куда? Вот прикольчик..
ПРАВЫЙ ПРИСЯЖНЫЙ:
– Звоните ещё в колокольчик!
ПОДСУДИМЫЙ ИВАН:
– ...Не Димою звали его, Ваша честь.
Валерием. Вон же он! В зале...
Поскольку я в клетке – принёс мне поесть.
Вы руки, как раз, развязали.
Итак, я продолжу...
МУЖСКАЯ РЕПЛИКА ИЗ ЗАЛА:
– Продо-о-олжи, Ванёк!
Последний гуляешь на воле денёк!
ПОДСУДИМЫЙ:
– Да в этом ли дело – с кем в детстве играл,
С кем дрался, с кем кушал конину?
Валеркин отец – боевой генерал,
И жили они с пианино.
Мы в школу ходили. Я тихо, но рос
На маминой строгой диете.
И встал предо мною, чуть позже вопрос:
А кто перед мамой в ответе?
Ведь дедонька мой был богатым купцом –
Имел инструмент Циммермана.
Забрали чекисты – и дело с концом.
Так где же моё фортепьяно?
Где туча коров, и отары овец,
Где мельница и сепаратор?
За что под Москвою погиб мой отец?..
ЖЕНСКАЯ РЕПЛИКА из ЗАЛА:
– Смотри-и-ите какой император!
Мика-а-ада!..
СУДЬЯ:
– Орлова! Не на-а-адо!
ЖЕНЩИНА:
– Какая я, к черту, Орлова?!
СУДЬЯ:
– Измучила, честное слово! (Наклоняется к ЛЕВОМУ ПРИСЯЖНОМУ заседателю, шёпотом):
Во сколько сегодня футбольчик?
ЛЕВЫЙ ПРИСЯЖНЫЙ:
– Звони, Ваша честь, в колокольчик!
ПОДСУДИМЫЙ ИВАН:
– Все чувства мои истребили: метла,
Скребок, ледоруб и лопата!
Я третью поэму сжигаю дотла
Под гром богохульного мата!
И кто ж виноват, что я дворник с метлой,
И что мне метла – не обуза?
Кто в руки мне лома стальное стило
Всучил – "Это, Ванечка, – Муза!"?
...Позвольте, я тоже немного учён –
Поэт и учёный словесник.
Где логика жизни? Она не причём!
Где ваш гордорей-буревестник?
Сначала вы, блин, упразднили Христа,
И Маркса распяли на стеньге.
Теперь вы опять у изножья креста –
Скажите, а где мои деньги?!
СУДЬЯ:
– Овчинников! Я протестую!
НАЗНАЧЕННЫЙ АДВОКАТ:
– А я отклоняю протест!
СУДЬЯ (АДВОКАТУ):
– Да я и тебя арестую!
НЕ ОРЛОВА:
– В сибирку его! Под арест!
СУДЬЯ:
– Всё! Всё! Перерыв! А Орлову
Прошу в зал... сюда... Не впускать!
НЕ ОРЛОВА:
– Фамилье мое – Соколова!
Хайль Гитлер, етти-т твою мать!
СУДЬЯ:
– Нет, это не суд, а пивная!
Здесь Мюнхенский сговор-таки!
ПРАВЫЙ ПРИСЯЖНЫЙ:
– Ой, не знаю, не знаю!..
Не знаю, не знаю каки!
ПРИСЯЖНЫЙ СЛЕВА:
– Довольно, довольно двустиший!
Да тише вы! Тише вы! Тише!
КОНЕЦ 1-й КАРТИНЫ.
ЗАНАВЕС.
КАРТИНА 2.
Те же.
СУДЬЯ:
– Итак, ИТэКа – перспектива
Для тех, кто, как эта... Ушла?
Мне ясно и без детектива,
Что ждут их больши-и-ие дела!
Продолжим.
Кто первый свидетель?
Степа-а-анов. Угу... Так... так... так...
(Наклоняясь к ЛЕВОМУ ПРИСЯЖНОМУ):
Поэт... Все поэты, как дети:
Возьмите, хотя б – Пастернак!
И. Ртеньев! И. Бродский! Но эти!..
Но эти – как классовый враг!
ЛЕВЫЙ ПРИСЯЖНЫЙ:
Я чувствую делу угрозу!
Скорее, скорее на прозу!
ПРАВЫЙ ПРИСЯЖНЫЙ:
– Довольно! Довольно двустиший!
СУДЬЯ (улыбаясь):
– Да тише вы, мальчики, тише:
(СТЕПАНОВУ, переходя на прозу):
Свидетель, вы клянетесь, разумеется, говорить правду и только правду?
ПОЭТ СТЕПАНОВ (очень громко):
– Что говорить?
СУДЬЯ:
– И не орите же так, наконец!
ПОЭТ СТЕПАНОВ (орёт):
– Что вы сказали?.. Клянусь или как?
СУДЬЯ:
– А то вы не знаете? С дуба, что ли, упали! Прямо крестьянин Денис из рассказа Антон Палыча Чехова: мы пскопски-и-ие, мы пскопские... И не кричите так, словно вам тут иголки под ногти загоняют – спокойней, свидетель...
НАЗНАЧЕННЫЙ АДВОКАТ:
– Я протестую, Ваша Честь! Цитируемая фраза вовсе не из рассказа "Злоумышленник", а из кинофильма Сергея Эйзенштейна "Мы из Кронштадта"!
– Дурил. Было, было... Писал... Только не в "Юности", а в "Смене". Ну, так что? Вы помните мои стихи?
СТЕПАНОВ:
– А Овчинников – всегда и навечно влюблён!..
СУДЬЯ:
– Скажите, какой однолюб... В кого же он влюблен столь по-рыцарски – не откроетесь, почтенный? Не секрет? В женскую гимнасию имени Free lov [1] ?
СТЕПАНОВ:
– Он любит Отечество! И любит песни Отечества!
СУДЬЯ:
– И надо орать об этом в общественных местах?! Вот и вы орёте! А вот я не ору! Стра-а-анно!
СТЕПАНОВ:
– Вы сказали "странно"? Странно, когда встаешь рано. Думаешь: не пора ли? А шлепанцев – нет: украли!
ПРИСЯЖНЫЙ СЛЕВА (громким шёпотом):
– Молю вас: не надо стихами!
СУДЬЯ (тоже тихо в ответ):
– Зараза какая-то! Амен...
(СТЕПАНОВУ громко)
Итак, отвечайте, свидетель: видели ли вы, как подсудимый Овчинников играл на ложках, на кастрюлях и на пиле, а также пел антисемитские песни в переходе станции метро "Красный проспект" – в месте массового скопления людей? И не усматриваете ли вы в этом геройстве признаки дерзкого проявления русского великодержавного экстремизма, крайне правого шовинизма, воинствующего национализма?
НАЗНАЧЕННЫЙ АДВОКАТ:
– Я протестую, Ваша честь, против некорректной постановки вопроса! Правильно... великодержавного шовинизма... и... соответственно... крайне... и тэдэ...
СУДЬЯ:
– Ах, вы пострел! Мой пострел меня уел. Принято. Итак, свидетель Степанов, расскажите: как было дело? А позже сочтёмся грехами...
Авансцена. На авансцене – ПАНИ ПШИБЫШНЯК, удалённая из зала судебных заседаний. Она съедает булочку наполовину, а половину кладёт в полиэтиленовый пакет с портретом Че Гевары. Утирает губы чистеньким платочком и начинает монолог.
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– Вот пишет Климов: "Че Гевара
Дегенерат..." А сам каков?
Ломать – не строить!
Дурачков
У нас из трёх – считай, что пара!
Вот в девяносто третьем годе –
Возьми да поддержи мятеж!
Нет! Как? Капуста в огороде!
Козлы в капусте! Где ж им... Где-э-эж...
А был бы Че Гевара русский?
Куда тут Климову с пером!
Капустой! Тяпкой! Топором!
"Где либер-р-ралы? Всех – в кутузки!"
И – пилы в руки: лес валить,
Да власть народную хвалить!
Вот там, в неведомом лесу,
Мы вам припомним колбасу!
Они ж в тридцатые-то годы:
Всё похвалялись! Пели оды:
"В семье единой все народы!"
А это просто свальный грех:
Нет, брат! Россия – не для всех!
Не раз ломили мы врага,
Приходит время – трус не трусит...
ДЕТСКИЙ ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ:
– Ой, няня – бабушка Яга!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ:
– Ага... Не подходи – укусит!
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– Глупа ты, няня... Ох, глупа...
Рабыней стала ты... наймичкой...
Да что с тебя спросить? Тол-па-а-а...
Ярмо становится привычкой:
(Делает паузу, отщипывает от булочки. Успокаивается. Речь ритмически меняется).
КОЙОТА выводят из зала суда, попинывая его под зад. Он громко поёт: "Какой-то клёвый фрайер мой цепанул чик-файер..." и машет приветственно поэту ИВАНУ ОВЧИННИКОВУ, мирно сидящему в железной клетке. В зале шум. Люди кричат: "Свободу Ивану Овчинникову!" ИВАН смеётся. Только НАЗНАЧЕННЫЙ АДВОКАТ, похожий на министра Клебанова – спит. Шум зала иногда перекрывают доносящиеся с его адвокатского места звуки, похожие на треск разрываемой плотной материи. "Во, отрывает!" – восхищённо восклицает кто-то по ходу пьесы.
КОНЕЦ 3-й КАРТИНЫ.
ЗАНАВЕС.
КАРТИНА 4.
Те же и ТРЕТИЙ СВИДЕТЕЛЬ.
БЛЕДНЫЙ СУДЬЯ:
– Назовите себя...
ТРЕТИЙ СВИДЕТЕЛЬ:
– Смирнов Иван Петрович. Тысяча девятьсот семидесятого года рождения. Трижды судим. Карманник. Погоняло – Мишука... Хе... В данный момент нахожусь на воле. В отгулах... Хе...
СУДЬЯ:
– Клянётесь ли вы говорить правду и только правду, свидетель Смирнов?
БЫВШИЙ ВОР СМИРНОВ:
– Торжественно клянусь! (поворачивается к публике) А чё?
ПАНИ ПШИШИБНЯК (уже переодетая):
– Не верьте вору прощёному и жиду крещёному!
СМИРНОВ:
– Фильтруй базар, мамка... Кто сказал, что я прощён?
СУДЬЯ:
– А кто сказал, что я крещён?
ЛЕВЫЙ ПРИСЯЖНЫЙ (председателю):
– Остановитесь, глубокоуважаемый! Не поддавайтесь на провокацию! Эта банда так и сбивает вас на раешник! Все скопом и всяк по отдельности! Не надо стихов, прошу вас! Вспомните, как хорошо мы жили до... до этого страшного суда! Ах, ты Боже мой, Боже ты мой!
СУДЬЯ (делает успокаивающий жест рукой):
– Расскажите: что происходило в метро, если вам не запрещает сделать это ваша воровская этика!
СМИРНОВ:
– Я завязал. Я гражданин.
И мой гражданский долг велит мне.
СУДЬЯ:
– Я рад. Ну? К делу? Что вы можете рассказать как очевидец экстремистских выходок обвиняемого Ивана Овчинникова?
СМИРНОВ:
– За экстермис – не знаю, а канаю я с работы на работу. Не то что кого обштопать, а так, по-фрайерски. Ну, как тут пацан правильно гугнил. Канаю, ага. На котлы глянул – там в метро везде их понамастырено, будто кто куда спешит кого понизить. Или дал винта и прёт обратно, бздит опоздать к утру на шмон. Глянул на котлы – полшестого, хорошо помню. Почему хорошо помню? Да прикололся за одной биксой, она мне в шесть забила стрелку. И эта моя низменная страсть меня выводит на беспредел. Стоит толпа и бузит! А у стенки этот вот – Ванюшка-поэт: стоит и шпилит на пиле! А как поет ништяк – на зоне пригодится! Там, в натуре, хватай бензопилу – и дуй дуэтом. Кругом все плачут! У меня аж зуд в пальцах: эх, шмели-то разлетались!.. Но... раз завязал... Воровское слово – верняк. Вор – ум, честь и совесть нашей кичи...
СУДЬЯ:
– Короче, свидетель Потапов... то есть Смирнов! Были ли в его песнях призывы к погромам?
СМИРНОВ:
– Что за погромы? Не в тяму...
СУДЬЯ:
– Были там слова: "Эй, жги, коли, руби!.."? Были, я вас спрашиваю?
СМИРНОВ:
– А-а... Да... Как же это я из бестолковки-то выпустил! Были, начальничек! И жги было, и вали это... и... это... ну...
СУДЬЯ:
– Руби!
СМИРНОВ:
– А че ж ещё, еслив повалил? Гы-гы... Повалил дак... гы-гы... пили... Мы говорим партия – подразумеваем банк! Вот-вот! У вас лучше получается, начальник, чем у Ванюшки, не в кипеш! Талант, в натуре! Почему вот мне Бог таланту не дал, эх-эх-эх, а?
СУДЬЯ:
– А в бубен он бил?
СМИРНОВ (твёрдо):
– Нет. В бубен никого не бил.
СУДЬЯ:
– А разжигал ли подсудимый Овчинников межнациональную рознь? Сеял ли вражду между народами, населяющими Россию?
СМИРНОВ (озадаченно):
– Не в тяму... Чо сеял, начальник?
СУДЬЯ:
– Ну, говорил он: бей врага?
СМИРНОВ:
– А-а! Спасай Россию? Что-то помню...
Но тухло помню, да... Ага...
Все, как в тумане... лица... маски...
СУДЬЯ:
– Ты что жуешь мне эти сказки!
Невнятица? Чи-чи – га-га?
СМИРНОВ:
-И мне Россия дорога!
И я ведь не вода в бидэ:
Перекуюсь я... и тэдэ.
СУДЬЯ:
– Не ИэТэДэ, а ИТэКа! –
Вот это вот – наверняка!
Вот будут тебе "лица, маски"...
Тебе ж два шага до тюрьмы!
СМИРНОВ:
– ...А зубы съел я за три паски.
От кума, всё ж. Не от кумы.
Зачем вы строите мне глазки?
Зачем вы перешли на мы?
Начальник, мы ж договорились...
СУДЬЯ:
– Стоять! Молчать! Не отвечать!
Какой овцою притворились!
СМИРНОВ (смиренно):
– И на устах моих – печать...
СУДЬЯ:
– Ишь! За Россию он печальник!
СМИРНОВ:
– Базару нет! Ты чо, начальник?
СУДЬЯ:
– За землю, видите ль, радетель!
А где очередной свидетель?
(Выражение лица его меняется и становится приятно изумлённым)
Ба-а! Караул! Иван Ильи-и-ич!
Румян, как праздничный кулич!
И бел, и сдобен, словно ситник!
И вы – свидетель?
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Нет. Защитник.
Уполномочен... (гм...) от Союза... (гм...)
Я за процессом наблюдать.
Несу общественного груза
Я (гм...) бремя... Можно так сказать.
Вот... Ехал, да (гм...) попали в пробку.
Порядка нет...
СУДЬЯ:
– Порядка не-е-ет:
Всё. Перерыв. Идём в подсобку.
То есть, в рабочий кабинет.
ПАНИ ПШИБЫШНЯК (на мотив "Семёновны"):
– Ворон ворону –
Глаз не выклюнет!
А если выклюнет,
То сразу выплюнет!
ИВАН ИЛЬИЧ (удивленно):
– А это кто?
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– Вот судьи – кто?
Злодеи в кожаных пальто!
СУДЬЯ (привычно и спокойно):
– А... это? Это глас народа:
Массовка, знаете ль, миманс.
Чтоб стать солистом, нужен шанс.
И я – даю.
Как там погода?
ИВАН ИЛЬИЧ и СУДЬЯ выходят на авансцену. СУДЬЯ, по праву амфитриона, поддерживает ИВАНА ИЛЬИЧА под локоток.
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Ну, а Овчинников – солист?
СУДЬЯ:
– Антисемит...
ИВАН ИЛЬИЧ (посмеиваясь):
– Есенин тоже?
СУДЬЯ:
– Ива-а-ан Ильич! Вы журнали-и-ист!
И как не стыдно? Чистый лист!
Tabula rasa? Непохоже!
А я скажу – мне повезло
Что избрала меня Фемида,
И что всерьёз, а не для вида,
Искореняю это зло!
Пойдёмте же. На раз-два-три,
Попьём чайку, полибералим:
Я слышал, вас переизбрали
На новый срок в секретари?
Fugaces labuntur anni –
Как быстро ускользают годы!
И как же старят нас они –
Враги познанья и свободы!
Указывает на клетку, в которой сидит ИВАН ОВЧИННИКОВ.
ИВАН ИЛЬИЧ (приветственно машет ИВАНУ ОВЧИННИКОВУ рукой):
– Латынь мертва, но дорога.
И, как знаток стихотворенья
Скажу: сместите ударенья
На первый слог.
СУДЬЯ (нервно посмеиваясь):
– К чему слога!
Мне б резонёром вас назвать:
Консервативны вы. Но всё же
Народ наш с перестройкой ожил.
Здоровы ль вы?
ИВАН ИЛЬИЧ:
– К чему скрывать?
В себе рутинность замечаю.
Вот, например, привычка к чаю.
СУДЬЯ:
– И только?
ИВАН ИЛЬИЧ:
– К родине... К жене...
СУДЬЯ:
– К жене? А я с женой... (зевает) скучаю...
Она ж – скучает обо мне...
О родине, вообще, молчу!
(Смеётся)
Шучу, Иван Ильич, шучу.
И только вам скажу, поверьте.
Мне адюльтер страшнее смерти:
Суд удаляется на перерыв. Присутствие гудит. АДВОКАТ спит.
ПАНИ ПШИБЫШНЯК (воздевая руки горе, в ужасе от подслушанного):
– Услышь меня душа живая!
Масоны, масок не надев,
Уж растлевают наших дев,
Чаи, при этом, распивая!
МУЖЧИНА В ЗАЛЕ:
– Спокуха, старая! Остынь!
Кого ж им растлевать – старуху?
На это им не хватит духу!
Бессильна древняя латынь!
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– Молчи, Артёмов! Ох, молчи!
Ты в девяносто третьем годе
При всём – честно-о-ом ещё! – народе
Украл на складе кирпичи!..
АРТЁМОВ:
– Нет! Я их выписал со склада!
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– Не надо, тамплиер, не на-а-адо!
ГОЛОСА ОКРУЖАЮЩИХ:
1-й голос: – Да прекратите же шуметь!
2-й голос: – Стоят, шумят, как два цыгана!
3-й голос: – И без того в душе погано!
4-й голос: – Кончай, давай, ломать комедь!
Особняком, в глубокой задумчивости стоит глухой контуженый комбат СТЕПАНОВ.
МОНОЛОГ СТЕПАНОВА:
И долго те собаки выли...
А, может, это в голове...
Я из оврага, помню, вылез,
Как из окопа, верь – не верь.
Мне больно, стыдно за бессилье,
И жжёт глаза походной пылью,
Когда к Овчинниковым в дверь
Я постучал. Открыла дочка.
– Вот, – говорю, – Поесть... Бери...
А что поесть-то? Два груздочка?
Когда бы тех груздочков бочка –
Их не хватило б до зари!
Буханка хлеба – вся в сметане...
Румяных яблок – вовсе нет.
И что теперь скажу я Ване?
"Привет поэт, крепись, поэт"?
А остальное – из газет?
Погрелся, кошечку погладя...
Жена Ванюшина пришла.
"Куда вы, на ночь, глядя, дядя?"
"Дела, родимая, дела...
Пошел солдат..."
Слеза скатилась
На несмывемый загар.
А на груди моей светилась
Медаль за город Кандагар...
КОНЕЦ 4-й КАРТИНЫ.
ЗАНАВЕС.
КАРТИНА 5.
СУДЬЯ, ИВАН ИЛЬИЧ.
СУДЬЯ (собственноручно разливая чай):
– Давненько, давненько мы не виделись, многоуважамый Иван Ильич... Ваня Конобеев... Ты, помнится мне, чай-то любил с цукерком?
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Да-а... Вот и увиделись... Да-а... Люблю я, Виктор Давидыч, с вишнёвым вареньем, а с сахаром – так: уважаю...
СУДЬЯ:
– Да-да-да! Знать бы, что придёшь, так я бы из дому вишнёвое прихватил бы. Как Мария? По-прежнему, на тебя секретарит? Хочешь, расскажу анекдот про секретаршу?
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Погоди, не части! Вот пулемёт-то с казённой частью! Мария в порядке. Дети, внучка... Все, Слава Богу – живы, здоровы, обеспечены... Ты мне скажи: Ивану серьёзное что-то инкриминируется? Учти, он ведь у нас лауреат всяких престижных российских (подчёркивает важность сказанного слабо выраженной попыткой воздевания указательного пальца) премий. Не областных, заметь. Не смотри, что дворник! Это он из-за квартиры метлой да кайлой... Это ведь раньше, если ты писатель, то тебе квартиру – на! и дополнительную жилплощадь – на! Теперь – пошёл на... Но Ивана народ любит, чтит, читает. Чем ему всё это разбирательство грозит, Виктор?
СУДЬЯ:
– А вот французский коньячо-о-ок! У тебя ведь персональный шофёр? Ты в детстве, я помню, от велосипеда – и то шарахался, как (хе-хе) голубой – от розовой! Так выпей, Ив! Я-то на службе...
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Да за милую душу! (берёт рюмочку)
Пауза, в которой СУДЬЯ делает лицо привычно значительным.
СУДЬЯ:
– А скажи, Иван, что это за понятие такое "народ", который "чтит"? Это те, кто не пьют французский коньяк, как мы с тобой, а пьют палёную водку? Или вот тут сегодня скинхэд у меня выступал – артист! Феня у него до того ендрёна!
ИВАН ИЛЬИЧ (машинально поправляет):
– Ядрена!
СУДЬЯ (продолжает):
– Нет. "Ендрёна" – смачней. Или этот Скворцов-Степанов? Иванов-Петров-Сидоров? Мишука Налымов, который проживает на этой шагреневой территории? Ты его слышал, Иван?
ИВАН ИЛЬИЧ (отхлёбывая чай):
– Другого народа у меня, Витя, нет. Не образовалось. Нам целый мир, так сказать, чужбина. А вообще народ – это некая общность людей, обладающих не только собственной территорией проживания, но и единым, неповторимым духовным лицом...
СУДЬЯ:
– Попом, что ли, неповторимым? Алексием Вторым?
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Не лицом, так, если вам будет угодно, духовным обликом. И облик этот как раз и отображается в своеобразии народной культуры...
СУДЬЯ:
– Чувствуется стиль Высшей партийной школы!
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Он отображается и в диком, может быть, своеобразии такого даже человека, как Мишука Налымов. Люди, наконец-то, хотят быть русскими. Жить по своему укладу...
СУДЬЯ:
– Так-таки, хотят? Послушал бы ты этого юного отморозка сегодня! Писателю полезно познакомиться с "великим и могучим" в концертном, так сказать, исполнении...
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Суть не в том. Твой аргумент можно истолковать в мою пользу. Вспомни, мы ещё пацанами пели: "Хорошо, что наш Гагарин – Не еврей и не татарин, Он не русский, не узбек, А советский человек..." Вот и язык таков же! Ты не думаешь, что весь этот интернационал уже русским в темечке дырку проклёвывает? А умные евреи давно ищут контакта с национально настроенными лидерами русских.
СУДЬЯ:
– Да полно, полно! Наслышаны, Ваня! Березовский, что ли? Это он так своеобычно кричит: держи вора! А я, между прочим, нарушаю профессиональную этику: сижу во время процесса с посторонним пропагандистом и наливаю ему поддать... Так будешь коньяк?
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Не откажусь... Так что с Иваном, Вить?
СУДЬЯ (на пониженных тонах):
– Да ни хрена с твоим Иваном! (Оглядывается по сторонам, переходит на разговор ещё ниже тоном) Велено попугать. Пока. (Громко):
И вообще ваш этот Союз – лежбище патриотических тюленей! Куда вы прёте, Ванюш-ка? Тебе это надо, Ванёк? Произрастал ты в номенклатурной семье. Гвоздя забить не умеешь. Как и твой папа тоже – царство ему небесное! – а туда же – русские избы рубить! Не ходил бы ты, Ванёк... в адвокаты! Ну, давай-давай, пей – не тяни душу. У меня же тоже душа есть... Хоть и жидовская...
ИВАН ИЛЬИЧ (выпивает, закусывает лимончиком, утирает рот носовым платком):
– Надоело, Витюша, ваше Чека, обрыдло... Остобубенило! Вспомни дело крестьянских поэтов, вспомни Павла Васильева – не стыдно?..
СУДЬЯ (довольно миролюбиво):
– А почему это мне должно быть стыдно? Я что ли из-за русской бабы Кончаловской перед всякими – русскими же! – баснописцами и... гимнописцами... кулаками-то размахивал? Нарцисс ваш Паша!
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Да это так – повод! И от темы мы отклонились! Согласись, быть русскими – веками обозначало общее дело, а не национальность... Вот и твой пример – другим наука! Стыдно, стыдно должно быть...
СУДЬЯ:
– Стыдно, Ванька, должно быть вам, русским. Сами всё и отдали. А дают – бери. Еврей, брат – он строгость любит! И... фактуру! Чтоб есть, что в руках помацать! А вам всё сказки подавай про чудо! Мифы про доброго Ванюшку! Крокодила Ге-е-ену жалеют! Под мексиканские сериалы слезами истекают... соплями увазгиваются! А дай хорошего соседа – сожрут и добавки попросят! Дурень-то думкой богатеет – этим все сказано!
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Не скажу, что ты совсем неправ... Но это всё, что осталось от русских на сей день... После всех истребительных антирусских акций. Это всё, что мы имеем на данный исторический момент. И не прикидывайся табулой расой.
СУДЬЯ:
– Они имеют!.. Это мы имеем! И имеем то, что имеем, Ваня. "Что наша жизнь? Игра!" – сказал Пушкин. Я бы добавил: шахматная. А знаешь девиз Международной шахматной федерации? Gens una sumus...
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Мы одно племя... Да... Опять презренная латынь...
СУДЬЯ:
– Да ты сам-то часом не националист? Скажи, Иван, честно, а? Я же ж на тебя, ты знаешь, не обижусь...
ИВАН ИЛЬИЧ:
– А на что тут обижаться? Я не националист по партийной принадлежности. Но фобию, скажу тебе, успешно преодолеваю... Ну, сколько, например, можно взрослым лысым людям настаивать на том, что войну у коричневых фашистов выиграли красные фашисты, а добренькие евреи оказались меж двух огней!
СУДЬЯ:
– Погоди, погоди... Какую фобию ты преодолеваешь?
ИВАН ИЛЬИЧ:
– По отношению к русскому национализму...
СУДЬЯ:
– И ты считаешь, что есть еще такая нация – русские? Что же такое нация, в таком несчастном случае, в таком дорожно – транспортном происшествии? А?
ИВАН ИЛЬИЧ (немного горячась):
– Я скажу, скажу! В первом приближении – это большое, подчеркиваю – большое, сообщество людей, которых объединяют общее прошлое, общие планы на будущее и общее же понимание сегодняшних задач... Или – сверхзадач, если вам будет угодно... А это, в свою очередь, значит, что они, эти люди, не могут жить одним днем, искать сиюминутную выгоду...
СУДЬЯ:
– Ой-ой-ой! Тео-о-ории! Слова, слова, слова! Откуда они возьмутся – все эти три временных параметра? Отку-да, Ванёк? Будущее – у русских? В стране "с непредсказуемым прошлым"? Ты посмотри на них – сме-е-е-ртники!
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Это произошло не само по себе. К тому же больному важно поставить верный диагноз. А обречённые – они, Витя, отча-а-аянней! Вспомни штрафные батальоны! Нет, всё преодолимо...
СУДЬЯ (задумчиво):
– Да зачем оно мне надо! А тебе – надо? Я не политик! Голова от этих... идиотов... раскалывается – налью-ка я и себе рюмочку... (наливает) сосудорасширяющего... (поднимает) Ну? За солнце, за луну и за родимую страну? Или "за нашу победу", как говорил незабвенный Паша Кадочников?
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Ты хозяин – ты и назначай тост!
СУДЬЯ:
– Тогда – за наших детей...
Выпивают. ИВАН ИЛЬИЧ встает.
СУДЬЯ:
– Куда ты? (Смотрит на часы) Ещё есть парочка минут! Между первой и второй – перерывчик небольшой!
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Ничего, Витёк, я стоя посижу. А впрочем... (Смотрит на часы) Permettre moi sortir [9] ?
СУДЬЯ:
– Ты что-то про сортир? Почки дешевят, как говорят рецидивист Смирнов! Пойдём, я провожу!
ИВАН ИЛЬИЧ:
– А можно навестить Ивана?
СУДЬЯ (решительно):
– Нет. Не положено, Иван.
ИВАН ИЛЬИЧ:
– А если (показывает пальцами шуршики) баксов полкармана?..
СУДЬЯ:
– Нет, Ваня. Занят мой карман...
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Я вижу: ты собой не волен...
СУДЬЯ:
– Закон – хозяин мой, дружок...
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Да знаю... знаю... Ветхий, что ли?
СУДЬЯ:
– Прости, Иван. За мной должок.
Обнимаются. Расстаются.
КОНЕЦ 5-й КАРТИНЫ.
ЗАНАВЕС.
КАРТИНА 6.
Авансцена. На авансцене – ИВАН ИЛЬИЧ звонит по мобильному телефону.
ИВАН ИЛЬИЧ:
– Мария? Даша? Это дед...
Зови мне... Да! Алло, Манюня?
Ну, где? Конечно же, в суде...
Не на-а-адо... Терпим до июня,
А там посмотрим... Пусть рожает!
Пусть... Что нам – хлеб подорожает?
Ну что – Иван? Ах, тот? Поэт?
Сидит себе, не дует в дудку...
Ну, Маша, Маша! Я же в шутку!
Всё, всё. Я только на минутку!
Целую, милая. Привет.
А Витьку – что: нашли в капусте?
Он сделал всё, что только мог!
Сказал: не станут – под замок...
Так, попугают и отпустят...
Ну, я откуда знаю, Ма!
Всё. Не своди меня с ума!
(Прекращает разговор по телефону. В зал)
– Ну, вот поговори ты с ней!
Она мне всё бесчестье прочит!
Ах, Маша, Маша! Век – короче,
А разговоры – всё длинней:
(Уходит).
ЗАНАВЕС ОТКРЫВАЕТСЯ.
Зал судебных заседаний. Те же и ИВАН ИЛЬИЧ.
СУДЬЯ:
– Заседание суда
Ни туда и ни сюда... (ЛЕВОМУ ПРИСЯЖНОМУ – тихо):
Ч-ч-чёрт! Так и тянет на стихи!
ЛЕВЫЙ ПРИСЯЖНЫЙ (тихо):
– Россия-матушка!
Хи-хи!
СУДЬЯ (тоже тихо):
– Цыц! (и громко) Подсудимый Иван Овчинников – народным судом вам предоставлено последнее слово!
ИВАН:
– Я отказываюсь от последнего слова...
СУДЬЯ:
– Так и запишем! Отлично! Может быть, хотите сыграть на... музыкальном инструменте? Нет? Зер гут. Пишем. Сплясать? Нет? Хо-ро-шо-у... Хоро-шо-у... Адвокат нужен?
ПЕРВЫЙ ГОЛОС ИЗ ЗАЛА:
– Он спит!
ВТОРОЙ ГОЛОС:
– Устал на службе псовой!
ТРЕТИЙ ГОЛОС:
– Упился, кажется! Готовый!
ЧЕТВЁРТЫЙ ГОЛОС:
– Эй, дьяк! Нашатыря понюхай!
А спать – пожалуй на диван!
ПЯТЫЙ ГОЛОС:
– Да тихо, вы! Скажи, Ванюха!
ШЕСТОЙ ГОЛОС:
– Скажи, как следует, Иван!
Судья звонит в колокольчик.
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– В набат пора! А тут – игрушка!
СУДЬЯ (тихо):
– Ах, да! Сегодня же "Зенит"! (Старухе):
Умолкни, Божия старушка!
ПАНИ ПШИБЫШНЯК (не слушая его):
– Всё в колокольчик он звенит!
А у базара лупят чурок!
А может чурки наших бьют!
Где мужики?..
ПЕРВЫЙ ГОЛОС:
– Умолкни, дура!
ВТОРОЙ ГОЛОС:
– На диком пляже пиво пьют!
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– Да хоть бы всех вас перебили!
Труха! Улитки! Алкаши!
За что вас девки-то любили?
ТРЕТИЙ ГОЛОС:
– За проявления души!
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– Собака лает, ветер носит!
Но с вас еще Россия спро-о-осит!
ЧЕТВЁРТЫЙ ГОЛОС:
– Скажи-ка,бабка:
Ведь недаром:
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– Пошёл ты в баню!
ПЕРВЫЙ ГОЛОС:
– С лёгким паром!
В зале появляется плакат "Свободу Ивану Овчинникову!!!" на красном кумаче. СУДЬЯ трепещет в колокольчик. Постепенно шум в зале стихает.
СУДЬЯ:
– Эй, уберите это знамя!
Быстрей сверните свой плакат!
В конце концов, судья пред вами,
А не грошовый адвокат!
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– Они тут лазера поют,
А там чучмеки наших бьют!
СУДЬЯ:
– "Все"! – я вам, кажется, сказал!
Милиция! Очистить зал!
Милиция бросается выполнять команду.
ПЕРВЫЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС:
– Ах, ты, ментяра!
ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС:
– Не хватайте!
ПАНИ ПШИБЫШНЯК:
– Бараны!
Сталина читайте!
ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС:
– Пусти, дур-р-рак, – отломишь ноготь!
СУДЬЯ (милицейским):
– Ивана Ильича – не трогать!
КОМАНДИР:
– Да как же, господин судья!
Кто тут Иван Ильич-то?!
ГОРОЖАНЕ И ГОРОЖАНКИ (хором):
– Я-а-а-а!
КОНЕЦ 6-й КАРТИНЫ.
ЗАНАВЕС.
КАРТИНА 7.
Вся сцена – металлическая клетка. В клетке ИВАН – сидит, опустив голову. Около, на рампе – СУДЬЯ. Молча смотрит на ИВАНА. Берётся рукою за один из прутов клетки.
CУДЬЯ:
– Ну что, Иване?.. Грянул бой?
Пошла ли пря? Светло ли горе?
Кто победит в извечном споре
Славян-братишек меж собой?
ИВАН молчит, не меняя позы.
СУДЬЯ (достаёт пачку сигарет):
– Закуришь? Закури герой!
Да заведи свои старины!
Скажу тебе: в конце концов,
Курил сам канцлер Воронцов
Во царствие Екатерины...
Не помню... Кажется, Второй?
ИВАН:
– Во царствие Елизаветы...
СУДЬЯ:
– О-о! Эти русские поэты!
Что не поэт – то эрудит!
(Широко зевает, прикрывая ладонью рот)
Особенно, когда сидит...
ИВАН:
– Давайте сигареты!
СУДЬЯ пробрасывает в клетку сигареты. ИВАН мнёт пачку и швыряет ком на волю.
[3] Beati paupers spiriti, quoniam ipsorum est regnum caelorum – блаженны нищие духом, ибо им принадлежит царство небесное. Евангелие от Матфея, 5, 3. То есть СУДЬЯ сказал: "Блаженны нищие… " (Автор)
[4] Искажённое лат. – Una sumus gens – мы – одно племя
[5] Продаблиться – сходить по нужде, жарг. От англ. Dubl.
[6] Работа не по душе! (жарг. – от искажённого англ. work)
