К 100-летию русского музыкального гения Г.В. Свиридова
Этот очерк посвящен великому русскому советскому композитору, который воспел в своих произведениях самый дух русского народа, который питался соками высокой русской поэзии, русского фольклора, русской песни. И который является, на мой взгляд, одним из наиболее пронзительных выразителей духа и чувств Русского мира. С героем этого очерка меня познакомил его духовный брат – выдающийся советский скульптор Михаил Константинович Аникушин, и я много лет храню сердечную благодарность за это знакомство.
Очерк не является изложением жизненного пути композитора. Это сделано в статье автора «Родниковая музыка» («Советская Россия», 19 февраля 2015 года). Это скорее попытка осмыслить природу его творчества и определить духовные соки, его питающие.
…ТЕПЛЫЙ, тихий августовский вечер. Приехав в Пушкиногорье, стою у домика некогда знаменитого директора Пушкинского музея-заповедника в Михайловском Семена Степановича Гейченко. Солнце понемногу садится. Трудяги пчелы потихоньку заканчивают свою бесконечную работу. Тишина оглушает… Стою и думаю: сколько лет всходил я по скромным ступенькам этого дома на террасу, где проходили неспешные беседы с главным хранителем Пушкина на псковской земле, скольких хороших людей увидел и узнал благодаря своей дружбе с Семеном Степановичем, сколько душевного тепла и умных мыслей впитал в этом доме! Одним из его друзей был и Георгий Васильевич Свиридов. Что же объединяло этих двух выдающихся людей? То же, что объединяло других действующих лиц очерка – Свиридова с Аникушиным, с композитором Валерием Гаврилиным, дирижером Владиславом Чернушенко: русскость, сыновняя любовь и преданность России, ее великой культуре, стремление оградить ее от чужеродных влияний. И в немалой степени – Пушкин. Да, да! Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, с которым все они были связаны невидимыми духовными нитями.
Вспомним, что Пушкин до ссылки в Михайловское был дитя города, его знали, все о нем говорили. Он был талант, он был мода. И вдруг его ссылают в псковскую деревню. Что же такое была псковская деревня? По тем временам это был синоним безграмотности, рабского состояния простых смертных. И утонченный художник, уже работавший над «Евгением Онегиным», написавший замечательные лирические стихотворения, попадает сюда не на прогулку, а для проживания. Каково?!
Позже Пушкин вспоминал: «Боже мой, что за речь, что за слова, что за матерщина, что за обряды! Где я? Что я? Все передо мной затмилось». Но минуло два месяца, и с ним происходит некая метаморфоза: «Здесь меня таинственным щитом // Святое провиденье осенило, // Поэзия как ангел утешитель // Спасла меня, и я воскрес душой», – восторгается он.
Поэзия вообще, поэзия природы, поэзия всего сущего на земле. Тогда-то он целиком и окунулся в изучение русской народной жизни, традиций, наблюдений природы. То, что Пушкин услышал и узнал на псковской земле, по мнению Гейченко, сыграло более важную воспитательную роль, чем даже Лицей.«Здесь он постиг, что такое Россия, что такое русский человек и русский дух. Он понял, что народные традиции, нравы, народные законы, обряды – могучий орган жизни… И если б не было Михайловского, то не было бы, возможно, и того Пушкина, которого мы называем «отцом душ наших». Душа гения здесь обрела гармонию», – пишет Гейченко.
А.С. Пушкин занимал почетное место и в творчестве Свиридова. Свои первые сочинения Свиридов написал еще в 1935 году – ставший вскоре знаменитым цикл из шести лирических романсов на слова Пушкина. О великом поэте Свиридов пишет так: «В бурные времена возникают особо гармоничные художественные натуры, воплощающие в себе высшее устремление человека, устремление к внутренней гармонии человеческой личности в противовес хаосу мира... Эта гармония внутреннего мира соединена с пониманием и ощущением трагичности жизни, но в то же время является преодолением этого трагизма.Стремление к внутренней гармонии, сознание высокого предназначения человека — вот что сейчас особенно звучит для меня в Пушкине». Среди высших пушкинских достижений Свиридова – музыкальные иллюстрации к повести Пушкина «Метель» (1964) и концерт для хора «Пушкинский венок» (1979). Эти произведения не прошли мимо внимания пушкиноведов и получили высокую общественную оценку, став на долгие годы любимыми для миллионов.
Тяга к русской природе, к познанию уклада жизни, обрядам и традициям русского народа, глубокое уважение к истории нашей Родины, к ее великим сынам были присущи как Пушкину, так и Гейченко, Свиридову, Гаврилину, Аникушину. Особое уважение питали они к Слову, к русской речи, которой владели в совершенстве. В своей книге «Музыка как судьба» Георгий Васильевич Свиридов отмечал: «Неправильно пишут о моем пристрастии к литературе или что я считаю литературу первой в иерархии искусств. Последнее – совсем чепуха. Я же пристрастен к слову (!), как к началу начал, сокровенной сущности жизни и мира. Литература же и ее собственные формы — это совсем иное. Многое мне в этом (в литературе собственно) чуждо. Наиболее действенным из искусств представляется мне синтез слова и музыки. Этим я и занимаюсь.
…Идеалом сочетания слова и музыки служит народная песня. Я имею в виду подлинную народную песню, а не многочисленные подделки, мещанский романс и пр.».
ЗА МНОГО ЛЕТ знакомства и дружбы с семьей Гейченко свидетельствую, что таких писем, какие я получал от него, больше уже не получу ни от кого и никогда. Это чистый, незамутненный, пушкинский язык. И огромное уважение к Слову. А как он умел рассказывать!
Вот что он писал в письме Свиридову в конце 70-х годов: «Я давно уже приметил, что ваша музыка делает людей добрее, ласковей, теплее, она будит их веру в хорошее в грядущем, приносит радостную и грустную печаль, действует на их души, как материнское благословение и любовь. Вы и представить себе не можете, как благотворно воздействует ваша музыка на восприятие людьми творений Пушкина, на всех жаждущих встречи с великим поэтом, всех уставших от суеты, велегласия, схоластики и машинизма наших дней, уставших и от музыкальной схоластики и кривлянья. Я уже давно понял, что в годы юности все это в известной мере позволительно, все допустимо – и кривлянье, трепотня, ячество, и даже прохиндейство, но когда человек становится творцом и разумеет, зачем на свет родился, – он ищет в искусстве поддержки и благословенья в свершении им своего предназначения. Так говорили И.С. Бах и Н.В. Гоголь, С.А. Есенин и С.В. Рахманинов, так считал Ф.И. Шаляпин.
Вы, дорогой Георгий Васильевич, спаситель нашей современной русской музыки, ее обрядности и провидения. Вы тот, кто ведет за собой толпу, чающую и жаждущую прекрасного. Теперь общеизвестно, что новое общество, коммунистическое, может быть построено быстрее, если в основу его создания будет положено искусство. Вероятно, это не совсем так, но что музыка рождает прекрасное и помогает делать мир прекраснее во всех его ипостасях, отношениях и опосредствованиях – это неоспоримо!
Дорогой Георгий Васильевич, простите мне откровенность и нескляпистость моей беседы с вами. Я говорю и толкую только о том, что ваша музыка, ваше искусство – это радость, красота, преображение! Я желаю вам радости и удачи в годах и днях настоящих и грядущих».
Блестящая, емкая и точная оценка гения Свиридова выдающимся ученым-музееведом, писателем, пушкиноведом и просветителем! Будучи сам уникальным явлением в русской культуре, Семен Гейченко как никто знал и понимал важность для страны гармоничного слияния музыки Свиридова и великого пушкинского слова, слияния, которое обогащало души и сердца людей и, в конечном счете, содействовало прогрессу и процветанию государства.
Как никто Свиридов был укоренен в родной почве. И как никто – свеж первозданной, благоуханной свежестью. Заповедным назвал созданный им мир Валерий Гаврилин, сравнивший его с лесным ручьем, «простым и удивительным».
На протяжении всего своего творческого пути Свиридов испытывал настоятельную потребность в союзе с поэтическим словом. Музыка его – по преимуществу вокальная, хоровая, как оно и было искони принято на Руси. Примечательно – слово нужно композитору не для того, чтобы обогатиться, а для того, чтобы открыть в нем неожиданные, скрытые слои. Необъяснимым образом он умеет «из давным-давно известного текста …сделать совершенно неизвестное произведение» (И. Андроников), умеет «будто только что освободить музыку, заключенную в слове поэта» (В. Минин).
Впечатляюще велик список поэтов, к которым обращался Свиридов для своих вокальных и хоровых циклов, романсов и песен, маленьких кантат и развернутых вокально-симфонических поэм. Помимо любимого Пушкина тут Гоголь и Некрасов, Лермонтов и Беранже, Маяковский и Пастернак, Роберт Бернс и Аветик Исаакян, Александр Прокофьев и Александр Твардовский… Никогда он не писал музыку «на стихи», а вел диалог с поэтом. Вместе с ним размышлял о чем-то главном, сокровенном, чутко прислушивался к «несказанным» тонам поэтического сердца. На протяжении десятилетий его особенно влекло к трем русским мастерам, трем масштабным фигурам, к коим он возвращался снова и снова. Это Пушкин, Блок и Есенин.
Кто будет отрицать, что есть свиридовский Пушкин, запечатленный в Шести романсах, прославленной «Метели», хоровом «Пушкинском венке»? Или свиридовский Блок «Ночных облаков», «Песен безвременья», «Петербургских песен»? А свиридовский Маяковский «Патетической оратории», этого шедевра, переведенного с мощного, чеканного языка Маяковского на красочно богатый и величественный музыкальный гимн первой в мире Стране Советов?! И уж тем более свиридовский Есенин?
«Поэма памяти Сергея Есенина» стала первым крупным произведением на стихи замечательного русского поэта. Есенинские строки, с их красотою и волшебною певучестью, кажется, сами просятся на музыку, но прочесть их композитор может по-разному – иной раз в Есенине ценят «чистого лирика»… «…Более всего любовь к родному краю меня томила, мучила и жгла» – эти строки Есенина стали эпиграфом к свиридовской поэме, определили ее замысел и характер. Трудная судьба поэта, от лица которого большей частью идет повествование у Свиридова, неотделима от судеб родной страны. Картины русской природы и народной жизни, знакомые и близкие композитору, даны в музыке как бы сквозь восприятие ее героя.
В 1959 году Свиридов приступает к осуществлению замысла необычайного по масштабу и своеобразию – созданию «Патетической оратории» на слова Владимира Маяковского. Литературную канву оратории композитор создал сам, используя фрагменты из поэмы «Хорошо!» и ряд стихотворений, среди которых «Разговор с товарищем Лениным», «Последняя страничка гражданской войны», «Рассказ о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка», «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче». Произведения эти использованы частично, только в той мере, которая диктовалась общим замыслом оратории. В обращении с текстом композитор проявил обычную для него свободу и вместе с тем редкостную бережность, чуткость и внимание к главному – к индивидуальным свойствам поэта, к своеобразию его поэтического мира. Композитор открывает для музыки творчество Владимира Маяковского, чьи произведения считались почти не поддающимися переводу на музыкальный язык.
Редкостная сила воздействия этого произведения, притягательная властность музыкальных образов Свиридова в этом сочинении (как и в других) опирается именно на мощь культурных традиций русского искусства. Как и Есенин, композитор мог бы сказать: «Не я выдумал свои образы, они были и есть основа русского духа… Они живут во мне органично, так же как мои страсти и чувства…»
Появление «Патетической оратории» стало крупным событием не только в советской музыке. Одно из вершинных творений композитора в 50-е годы, оратория возвышается не только над произведениями тех лет, но и над всем, что создано Свиридовым в дальнейшем. В 1960 году этот шедевр был по праву удостоен высшей награды СССР – Ленинской премии.
Для музыкального отделения своего юбилейного вечера в Большом зале Петербургской филармонии в этом году большой почитатель Маяковского академик Ж.И. Алферов выбрал именно «Патетическую ораторию», с блеском исполненную хором и оркестром Академической капеллы имени М.И. Глинки под управлением народного артиста СССР Владислава Чернушенко.
Композитор тяжело переживал т.н. перестроечные годы, когда усилилось засорение музыкального мира чуждыми русской культуре течениями и направлениями, граничащими с агрессивными пошлостью и безвкусием. Появилось много опусов-однодневок, нагло вытеснивших и классику, и русскую песню с эстрадных подмостков. В эти годы неожиданно для слушателей и, может быть, для самого себя композитор после Пушкина, Блока, Есенина обратился к духовному стиху. В 90-годы он пишет крупное хоровое произведение «Песнопения и молитвы».
Первый исполнитель этого произведения выдающийся советский дирижер, руководитель Ленинградской Академической капеллы имени М.И. Глинки, народный артист СССР Владислав Александрович Чернушенко так отозвался о премьере: «Такой музыки прежде не было ни в России, ни в остальном мире. Это поняли все, кто в переполненном до предела Большом зале Московской консерватории единым сердцем, единым напряжением душ, затаив дыхание, внимал первым слышимым словам и звукам. «Господи, спаси благочестивые» и «Святый Боже», «Достойно есть», «Рождественская песнь», «Слава и Аллилуйя», «Неизреченное чудо» прозвучали подряд с краткими паузами. Хор умолк и в зале застыла тишина потрясения. Люди медленно выходили из состояния глубокой сосредоточенности. Зал не ликовал восторженно, а плакал. Потом уже, позже накопленная эмоция выплеснулась в нескончаемую овацию, в цветы, выходы на поклоны… Уйдя, наконец, в узенький коридор за сценой, где теснились десятки возбужденных людей, Георгий Васильевич, как бы устраняясь от всех, заслонив ладонью рот и прижав ее к самому моему уху, тихо-тихо сказал: «Вы знаете, я старался слушать эту музыку как не свою и понял, что я написал ее правильно». Можно ли сказать лучше?»
Духовный стих жил в Свиридове всегда, и интонация его проявлялась не только в хоровой музыке (три хора к трагедии А.К. Толстого «Царь Федор Иоаннович»), но и в оркестровой – Триптих для симфонического оркестра. Но в «новой России» Свиридов отдался ему со всей силой страждущей души, со всей мощью своего гения, найдя в отточенных веками словах все, что жгло его сердце и теснило разум в непрестанных думах о судьбах России. Немые слова молитв обрели голос.
«Песнопения и молитвы» не предназначены для исполнения в церкви. Они созданы для концертного зала. Свиридов это знал и считал, что «храм должен возникать в душе». Как отмечает Чернушенко, в «Песнопениях и молитвах», в этих заповедных словах поместилось сегодня все наше нынешнее сумеречное бытие с «батыевым» нашествием бесчинствующего зла, с сокрушением духа слабых и маловерных, но с неистребимой верой в покровительство Господне над Россией, о чем написал когда-то Федор Тютчев:
Удрученный ношей крестной
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.
«Песнопения и молитвы» – публичная исповедь Свиридова, его моление за Россию, за нас, нерадивых детей ее, его воззвание к соотечественникам, исполненное страсти и надежды.
В 1994 году «Песнопения и молитвы» были отмечены Государственной премией России, а Георгий Васильевич Свиридов и Владислав Александрович Чернушенко вполне заслуженно стали ее лауреатами.
ГЛУБОКО чувствующий и мыслящий человек, беззаветно преданный русской земле, Свиридов оставил нам в наследство много интересных, может быть не бесспорных, мыслей и высказываний. Вот некоторые из них.
«Художник призван служить, по мере своих сил, раскрытию ИСТИНЫ МИРА. В синтезе музыки и слова может быть заключена эта ИСТИНА. Музыка – искусство бессознательного. Я отрицаю за Музыкой – Мысль, тем более какую-либо философию. То, что в музыкальных кругах называется «философией», есть не более чем Рационализм… На своих волнах [Музыка] несет Слово и раскрывает сокровенный, тайный смысл этого Слова. Слово же несет в себе Мысль о Мире (ибо оно предназначено для выражения Мысли). Музыка же несет Чувство, Ощущение, Душу Мира. Вместе они образуют ИСТИНУ МИРА».
«Вся жизнь (видимая) – ложь, постоянная ложь. Все уже привыкли к этому. Мы живем, окруженные морем лжи. Дети и родители, мужья и жены, общества, континенты, целые народы живут в полной неправде. Отношения человеческие (видимые нами), государственные, деловые – ложь.
Правда возникает лишь на особо большой глубине человеческих отношений, возникает редко и существует, как правило, короткий срок. Потому-то так ценна всякая правда, даже самая малая, т.е. касающаяся как бы малых дел. В оценках (узаконенных как бы временем) тоже многое неправда. Лживого искусства также очень много. Вот почему так воздействует искусство Рембрандта, Мусоргского, Шумана, Ван Гога, Достоевского, Шекспира и других великих художников. Но не всё правда даже в этом великом искусстве, часто ее искажает, например, красота (эстетизм), ремесленное начало искусства; например, у Баха много фальшивого, пустого искусства (фуги и др.). Есть неправда от позы художника, от самой неправды его души и от многих других причин.
Вся эта мысль очень верная, трудно ее высказать мне, не хватает слов и, может быть, понимания всей глубины этой идеи, сейчас, ночью, пришедшей мне в голову, совсем не от дум об искусстве, а из размышления о человеческих отношениях».
«…Музыкальное произведение может существовать только тогда, когда оно добавляет нечто к стихам или литературному сочинению».
«Надо естественно развивать дальше русский музыкальный язык, а не заменять его чужим наречием или жаргоном. Однако дело это (развитие языка) очень и очень трудное, оно по плечу лишь большим талантам».
«По всей вероятности, возврат к национальной традиции, не только в смысле интонационного языка, но и по существу, в смысле нравственно-этического содержания – вот истинное, новизна для нашего времени».
«На свете было много людей знаменитых, особенно сконцентрировавших в себе зло и обладавших, притом, огромной, иногда прямо-таки беспутной властью для осуществления этого зла: Гитлер, Римские Цезари, Нерон, Калигула, Тиберий… Но много ли было людей активно добрых и обладавших властью творить добро? Много ли их в наше время? Много ли активно творящих добро, не по случаю или другим побуждениям, а по самому желанию творить именно доброе?»
А вот как формулировал композитор свой основополагающий жизненный принцип, которому он следовал и в музыкальном творчестве: «Мы не выбираем себе ни родителей, ни времени своего появления на свет, ни места, где родиться. Мне суждено было родиться в России. Я здесь и живу. И хотя в жизни моей и моего Отечества бывали трудные и, я бы сказал, даже крутые времена, мне никогда не приходило в голову сменить место жительства, данное мне судьбой. Я не хочу менять на иное место моего бытия, но я хочу сделать это место лучше, краше для своей жизни и для общей жизни. …Воспеть Русь, где Господь дал и велел мне жить, радоваться и мучиться».
Как это по-пушкински! Не оттого ли великий поэт стал самым любимым для Свиридова? Давние и близкие его друзья – Гейченко, Аникушин, Чернушенко, Гаврилин – жизнь свою строили тоже по этому принципу.
ПО СВИДЕТЕЛЬСТВУ Валерия Гаврилина, композитор как-то сказал: «Хочу очистить ноту». И он очищал ее от лишних наслоений, от суетности, от безликого блуждания, от затерянности, неуверенности, настойчиво поднимал ее достоинство, ее изысканную простоту, заставлял говорить в полный голос.
Он очень любил Россию, русский народ, стремился беречь чистоту и праведность русского музыкального языка, его нежность и силу, его возвышенность и благородство. Он был гениальным композитором и выдающимся охранителем русской культуры. Таким он и вошел навсегда в историю своего Отечества.
Юрий Сидоров (Санкт-Петербург)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
