Вот и снова пришла летняя пора, пора налива хлебов, пора сенокоса. Еще в феврале, когда мы вместе с Анатолием Калининым по приглашению Шолоховых были в кругу их семьи и старых, добрых друзей на золотой свадьбе Марии Петровны и Михаила Александровича, Шолохов сказал мне: «Приезжайте, как будет вам удобно».
Немного отодвинулась в этом году поездка в Вешенскую: Михаил Александрович с семьей выезжал в Швецию и Финляндию, да и у нас были свои неотложные дела. Как будто поездка в Вешенскую должна была быть обычной, как и в прошлые лета, но в то же время и необычной. 24 мая Михаилу Александровичу исполнилось 69 лет, и уже меньше чем через год мы все отпразднуем его семидесятилетие. Шолохов очень не любит всяческие пышные и громкие эпитеты, усматривая в них какую-то нескромность по отношению к нему. Однажды, когда за столом кто-то произнес слово «великий», он поморщился и все же, чтобы по вечной своей тактичности не обидеть говорившего, пошутил: «Ну, снизьте немного... На выдающегося я еще могу согласиться...» Представляю, как будет трудно тем, кому предстоит писать статьи в газеты и журналы к 70-летию Михаила Александровича!
...Из Ростова я позвонил в Вешенскую. К телефону подошел Шолохов.
- Мы собираемся с Калининым, Михаил Александрович...
- Давайте... Как закончишь свои дела, приезжайте.
- Надо посоветоваться о художнике и о других вопросах по собранию сочинений.
- Приедешь – обо всем договоримся.
Калинин не смог выехать из своего хутора Пухляковский тотчас же, у него были ранее назначенные встречи с читателями. Я воспользовался этой возможностью и отправился в город Цимлянск. Трудно привыкнуть к новому названию Цимлы, станицы Цимлянской, в которой бывал много раз и до войны и после нее. Поехал в Цимлу и не пожалел – встретился со старыми друзьями, а главное – снова увидел Цимлянское море, виноградники и сады... В колхозе имени Ленина снова побывал в животноводческой бригаде Клары Федоровны Ковалевой. Вместе с председателем колхоза Валентиной Ковериным полюбовался нынешним механизированным сенокосом. Все другое сейчас. Никто косами для всего хозяйства сено не убирает, не хватит рук в колхозе. «Коси, коса, пока роса», – только в песнях да стихах, но трава, люцерна та же. Тот же дурманный, медовый запах, та же непередаваемая стойкая свежесть кружит голову... В эти дни перепадали дожди. А когда возвращались мы в Ростов, то видели вдоль дороги примятые ветром и даже прибитые градом густо-зеленые всходы.
***
Анатолий Калинин предпочел отправиться из Пухляковки в Вешенскую автомашиной, а мы с Николаем Козловским, чтобы сократить время (все же от Ростова до Вешенской более 400 километров), решили вверить свои бренные тела и беспокойные души «малой» авиации. В восемь утра мы были на Ростовском аэродроме. Нас ожидала грациозная желтокрылая чешская «Морава». Возле нее стоял летчик Борис Дубинский. Есть какая-то притягательная сила в авиации и даже в «малой» авиации. И ничто не может эту силу разрушить. В 1972 году, когда мы с Анатолием Калининым уже подлетали к Вешенской, из-за сильного ветра нас вернули в Миллерово; пришлось этот путь покрывать на машине. В прошлом году, когда мы с Козловским возвращались из Вешенской, сильный ветер буйствовал уже в Ростове – наш сверхлегкий самолет посадили на полевом аэродроме станицы Старочеркасской. Там мы и сидели, пока пролетавший более прочный самолет, идущий с севера области, не приземлился на мгновение, чтобы захватить и нас, грешных.
Теперь мы летели роскошно. Высота – 300 метров. Скорость – 260-300 километров. Легкая облачность, от которой кажется, что солнце все время в прищуре. Внизу виднеются облака и овраги. Озерца. Изумрудные ковры всходов. Все пережившие лесополосы. Катера на Северском Донце... Можно задохнуться от наслаждения. И вдруг летчик, повернувшись вполоборота, говорит:
– Базки не принимают... Сильный боковой ветер.
– Какой ветер? При чем тут ветер?!
– Предлагают вернуться в Ростов или сесть в Миллерове.
– Мы не можем вернуться в Ростов, – в полном отчаянии хриплю я. – Лучше сесть в Миллерове...
– Летите до Вешенской,– кричит Козловский летчику,– сделаете два круга, я сниму дом Шолохова, и вернемся в Миллерово.
Дубинский согласно кивает головой, и мы летим. Летим к Вешенской... И вот уже виден элеватор в Базках. Летчик делает круг над станицей и вдруг говорит:
– Дали посадку. Что делать?
– На посадку идите, на посадку! Потом сниму! – радостно кричит Козловский.
На вираже замечаю белую машину, сворачивающую с шоссе к домику Базковского аэродрома. Выпрыгиваем из кабинки «Моравы» и видим только что подъехавших Анатолия Калинина, секретаря Вешенского райкома партии Николая Александровича Булавипа и художника Бориса Щербакова с женой. Щербаков здесь уже вторично. Был прошлой осенью и вот снова в Вешках. Пишет шолоховские места.
– Смотри, как синхронно встретились,– говорит Калинин,– я выехал на всякий случай из Пухляковки в пять утра.
В этом составе через некоторое время мы и оказываемся в доме у Михаила Александровича. Первое, что pa– Дует,– Шолохов хорошо выглядит, в отличном настроении. Мария Петровна приглашает к столу. Хозяин дома Шутит:
– Не за столом будь сказано, а что у нас на первое? Приезжал к нам Сергей Бондарчук со своими актерами, Юрий Никулин только сел за стол и произнес это. Веселый человек... Сначала закусите, а потом поговорим.
– Да мы только от стола... Булавин может подтвердить,– говорит Калинин.
– Подтверждаю.
– Сиди в гостях – распоряжайся дома... Закусывай, Толя. Главное, в чем наша задача? Проявить характер. Знавал я одного человека. Сильный был человек и видом большой, а жена такая смирненькая, маленькая... Сидят как-то за столом. Ну, не без этого... Жена на него смотрит, молчит, но видит он – про себя считает. Тогда он налил ей рюмку, говорит: «Пей».– «Не хочу».– «Пей, говорю!» Выпила. Всем легче стало... Я ведь знаю, Борис Валентинович, что вы работаете здесь, – неожиданно обратился Шолохов к Щербакову.– Как вам тут?
– Очень хорошо, Михаил Александрович.
– Главное, чтоб пришлось по душе. Художников здесь до вас еще не бывало.
– Михаил Александрович, мы смотрели, – сказал Калинин, – это очень впечатляет.
Шолохов кивнул:
– С удовольствием посмотрю.
Меня беспокоил один вопрос: уже сейчас начинаем готовить приложение к журналу «Огонек», приуроченное выходом к семидесятилетию Михаила Александровича собрание его сочинений. Мы привыкли советоваться с Шолоховым. И сейчас прилетели для того, чтобы окончательно все согласовать.
– Михаил Александрович, кому поручим иллюстрации к Собранию сочинений? Рисунки должны быть очень хорошими. Мы перебирали разных художников... Даже вспомнили Королькова. Он перед войной иллюстрировал «Тихий Дон»...
– Что ж, Корольков был неплохой художник, – говорит Шолохов. – Дай-ка, Маша, это издание.
Мария Петровна приносит объемистую книгу, выпущенную издательством «Художественная литературам в 1941 году. В этот фолиант вместились все четыре книги романа. Мы знали, что когда-то Михаилу Александровичу нравились иллюстрации тогда еще молодого ростовского рисовальщика. Сейчас в глазах Шолохова было раздумье. Полистав книгу, он открыл страницу с рисунком, где Мелехов на коне занес шашку над австрийцем, Затем перелистал еще книгу и открыл на странице, где был изображен вернувшийся после госпиталя Мелехов. Широко расставив ноги, стоял Мелехов перед крыльцом дома Листницких. Ничего не скажешь, все нарисовано картинно и броско. Пожалуй, даже слишком картинно. Мы эти рисунки хорошо помнили. Михаил Александрович отложил книгу.
– Сколько писем я получил из-за одной неточности художника. Он не изобразил скошевку, что пропущена под пузом коня к седлу. Писали читатели: не знает художник, что рисует. Если без скошевки – от первого удара пикой казак с седла вылетит.
– Он коней хорошо писал.
– Коней – да... Коней хорошо... А вот женщин похуже. – Шолохов перелистал книгу и остановился на рисунке, где у изгороди Аксинья разговаривает с Григорием. Как бы новыми глазами взглянули мы на эти рисунки. Действительно, обаяние, извечное колдовское обаяние Аксиньи тут трудно было заметить.
– Женщины должны быть покрасивее... Не надо их огрублять. У нас какие они... – Шолохов улыбнулся. – Ехал я с дружком одним. Я за рулем, он рядом. В поле казачек встретили. Одна из них – только глаза видны, лицо от загара закрыто. Одни глаза... Остановились. Пошел дружок к казачкам. Я сижу. Смотрю ему вслед. Поговорил он с ней. Идет обратно. «Ну, что?» Махнул дружок рукой. «Едем дальше... Не вырвешься потом». Одни глаза видел... Коней Корольков знал. Он родней крупному донскому конезаводчику доводился. – Михаил Александрович помолчал. – В рисунках должно быть все ясно. Возьмите фадеевский «Разгром». Великолепная книга... Где-то люди воюют... Что-то делают – все видишь. Все понимаешь. Одно с другим не смешаешь... Тонкость для художника необходима. Во время вручения Нобелевской премии был я в Швеции на одном трогательном празднике. Королевой красоты была избрана обыкновенная девушка, дочь рыбака... Нет, нельзя красоту огрублять. Пусть иллюстрирует тот, кто людей привлекательными умеет делать. – Шолохов отодвинул книгу.
– Михаил Александрович, рисунки – это видно... А как переводы ваших книг на другие языки оценить?
Шолохов пожал плечами.
– Как их все проверишь? Вопрос сложный. Тут по-разному бывает. Какой хороший поэт Твардовский... А за рубежом его почти не знают. Не понимают, наверно, переводчики. Переводят некоторых модных... Быть хорошим переводчиком – это большое искусство. – Шолохов усмехнулся.– У меня в Скандинавии был толмачом одни студент-датчанин. Как перевести «кирпич», не знает. «Черепицу» – не знает... Даже «бумагу» не знает. Да и где ему, бедняге, знать, когда времени у него нет! Приходит утром, стонет. Я спрашиваю: «Что?» – «Ноги болят». Обут в горные альпийские ботинки... «Почему болят?» – «Игра у нас такая: сидим за столом, пиво пьем, а под столом лупим друг друга ногами». Задрал штанину – вся нога синяя. Где ж ему знать язык? Шекспир – сугубо английский писатель... А как его у нас знают! А почему? Переводчики были отличные. Это большое искусство – перевод.
– Михаил Александрович, но с переводами некоторые издатели тоже штучки выбрасывают. Как было в Англии с «Тихим Доном», а во Франции в свое, правда, время с «Поднятой целиной»? Не такое уж безобидное дело – перевод.
– Конечно, есть и фальсификаторы... Раз существует политика – должны быть и фальсификаторы. В книге Константина Приймы (Прийма К. «Тихий Дон» сражается. Ростов-на-Дону, 1972) подробно исследован этот вопрос. Серьезная работа нашего земляка... Пришло недавно письмо из ГДР. Жалуются издатели: не хватает «Тихого Дона». Сообщают, издали один миллион четыреста тысяч... Частично и на Западную Германию... Что я им могу ответить? Что не по адресу письмо? Или что рост самосознания? Но это ж друзья пишут. Шутить мы вот тут за столом можем. Но если серьезно – действительно рост самосознания. Это всюду. Но, по-моему, особенно у нас. Как депутат, я получаю много писем... – Шолохов поднялся и пошел в соседнюю комнату. Вернулся, держа в руке конверт. – Прочти, Толя, это письмо из Азова,– обратился он к Калинину.
Автор письма сообщал о том, что он, как и его отец и братья, после войны и ранения уже почти тридцать лет работает на Азовской верфи судовым столяром, и что старший сын его также начал работать на той же верфи, и что младший по окончании школы тоже придет на верфь. И что 74-й год знаменателен для него: награжден судовой столяр орденом Трудового Красного Знамени. И что министерство мало уделяет внимания их судоверфи, мало заботится о бытовых нуждах, о жилищах для рабочих. Поэтому молодежь уходит с верфи. А на партийных собраниях хотя и раздаются критические голоса, но они пропадают в потоке общих слов и решений.
На каком-то слове Калинин не разобрал написанное.
– Дай-ка, Толя... – сказал Шолохов. – Я привык угадывать почерки, – и сам дочитал письмо. – Это действительно рост самосознания. Судовой столяр, рабочий, как заботится о преемственности поколений! О чести предприятия! Это ж государственно мыслящий человек, – горячо говорил Шолохов. – Я и сам не знал, что в Азове имеется верфь...
- Может, опубликовать письмо?
Шолохов на мгновение задумался:
– Не-ет... Письмо этот человек писал мне... Своему депутату... Я сам должен и меры принимать и отвечать ему... Рост самосознания у всех ведь, не только у избирателей. – Шолохов аккуратно вложил письмо в конверт.
– Михаил Александрович, а что сейчас происходит в Миллерове? В газете «Молот» сообщалось о том, что Шолохов оказал большую помощь в строительстве там предприятий.
– А как же иначе? В Миллерове и вокруг него много казачьей молодежи. Надо, чтобы она вливалась в промышленность, в рабочий класс... Тогда не будет уходить молодежь на сторону... Будут в Миллерово тянуться. Пусть соединится одно с другим... Что ты увидела недавно, Маша, в степи? – обратился Шолохов к Марии Петровне.
– Как одно к другому приспосабливается... За станицей боярышник цветет, козы там пасутся... В боярышнике... Пригоняют их из степи – козы боярышником пахнут, а боярышник козами...
И вспомнилось, как в прошлом году, в самом конце мая, вместе с Михаилом Александровичем поехали мы не так-то уж и далеко от Вешенской, к Лебяжьему яру, к прикипевшим к сердцу Шолохова местам. Было раннее утро. Светло и безветренно. На другой стороне голубел лесок, а внизу катил свои вечные волны Дон. Михаил Александрович стоял на самом краю высокого берега и молча смотрел на дрожащие в утреннем мареве Дали...
И еще вспомнилось, как однажды, может, уже и десять лет назад, а может, и чуть дальше по времени, оказались мы с ним в изрезанном неглубокими балками, густо шелестящем под летним ветерком леске. Шолохов! тихо произнес тогда: «Здесь каждый кусок земли кровью пропитан».
Мы знали, что Михаил Александрович неторопливо продолжает работать над романом «Они сражались Родину», хотя уже и то, что по главам было собрано в книгу, горячо встречено поклонниками шолоховской прозы. Не так давно обрадовала нас весть и о том, что Сергей Федорович Бондарчук написал по опубликованным главам этой книги сценарий. О том же, что Сергей Бондарчук вместе с актерами, снимающимися в фильме, приезжал к Шолохову, я узнал уже в Ростове.
– Я говорил Бондарчуку: «Погоди, Сергей, закончу роман – тогда и будешь снимать картину», – рассказывал нам, посмеиваясь, Михаил Александрович. – Но не я, а он уговорил меня. А недавно приехал со своими орла ми, и просидели за разговорами до четырех часов ночи. Бондарчук, Тихонов, Никулин, Шукшин... Никулин приехал, как был, в выцветшей гимнастерке, – говорит, сниму ее, когда фильм кончим. И еще просил Никулин не убивать Некрасова, поскольку он его играет. Очень понравился мне Шукшин. Серьезно относится к Лопахину. По-моему, подходит по характеру... Приехали за советом, как делать картину? Что я мог им сказать? Не отступайте от правды. «Можно это взять на вооружение?» – Шукшин спрашивал. «Показывайте все, как было». – «Все, как было?» – «Все... Победа-то наша». А когда я спросил, что они сами думают о картине, говорят: не надо спрашивать. Все оказались суеверные... Что же, обождем... Место для съемок они выбрали правильное.
Действительно, место для съемок выбрано правильное. Кто не помнит по сводкам Советского Информбюро станицу Клетскую, в районе которой в преддверии Сталинградской битвы весь август 1942 года шли ожесточенные бои!
***
Неторопливо текла беседа. Пора было дать хозяевам отдых. Предстояла еще одна встреча, во время которой Щербаков должен был показать Михаилу Александровичу свою работу. Художник ежедневно с холстом направлялся на природу.
Мы вышли па веранду. Ярко светило солнце. – Урожай в этом году ожидаем хороший, – сказал Шолохов, – так, Булавин?
– Ожидаем, Михаил Александрович, – ответил секретарь райкома. – Пока все говорит об этом. – Вот так всегда, пока не уберемся, точного ответа от Булавина не дождешься.
– Помните прошлый год? Какие дожди были!
– Но урожай-то собрали какой?
– В среднем двадцать и шесть десятых центнера на гектар, – скромно сказал Булавин.
– Для нашего района это высокий урожай.
– Будем добиваться еще получше.
Откуда-то, то ли из-за Дона, то ли с соседних дворов, тянуло легким, почти неуловимым запахом скошенного сена. Казалось, все цветет вокруг, так же как здесь, на широком, поросшем густыми деревьями шолоховском дворе.
До встречи,– сказал, прощаясь, Шолохов.– А рисунки все же, пожалуй, хорошо бы дать Верейского.
1974
Анатолий Софронов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
