Месяца два я прожил на Красивой Мечи, в Тульской губернии. Это – «литературная река». Литературных рек у нас мало, т. е. таких рек, которые прославлены нашими художниками. Красивая Меча известна по «Запискам охотника» Тургенева. Она действительно красиво мечется по своей долине и от слова «метаться» происходит ее название, а не от слова «меч», как это значится на карте Генерального штаба. Я думаю так потому, во-первых, что все говорят Меча, а не меч, и во-вторых, потому, что в неё впадает Семенёк, от «семенить», а в Семенёк – Гоголь, который, вероятно, течет прямо гоголем. Стало быть, названия трёх рек произошли от свойства их течения.
Русская жизнь, представленная в самых значительных произведениях нашей литературы, наблюдалась преимущественно в Тульской и Орловской губерниях. В Орловской жил Тургенев, в Тульской живёт Толстой. Таким образом, в этих двух губерниях почти вся наша бытовая литература, наш роман, и можно смело историю нашей новой литературы называть так: «История орловско-тульской литературы». Все описания русской природы и русского быта, характеры мужиков и помещиков – всё это природа, быт и характеры этих двух губерний, мало друг от друга отличающихся. Тут – дворянские гнезда, длинная цепь преданий, любовных романов, разнообразных и живописных характеров. Тут центр русской жизни, не настолько близкий от Москвы, чтобы обезличиться под её влиянием, и не настолько далекий, чтобы оставаться чуждым столичному воздуху. Тут и природа представляет разнообразие и оригинальную красоту. Холмистые местности, дальние кругозоры, большая населённость) любовь к садам и паркам. Иногда речки текут в очень крутых берегах, то каменистых, то чернозёмных, то лесных, то луговых. Лесные берега, впрочем, почти везде обратились в луговые, благодаря безжалостному и глупому истреблению лесов. Опоздай на несколько лет закон о сохранении лесов, закон всё-таки дурно исполняемый * , центр России обратился бы в степь тем скорее, чем больше помещичьи имения переходили и переходят к купцам.
– Чья это усадьба? – спросил я у ямщика, недалеко от Ельца.
«Барская усадьба купцов» – явление сплошное, особенно около городов. На пространстве десятков верст все скуплено купцами, все водяные мельницы – купеческие. Пять, десять тысяч десятин во владении одного купца – явление, конечно, редкое, но имения в пятьсот, тысячу, полторы тысячи десятин встречаются часто. И купцы совсем не жалуются на хозяйство и охотно платят по двести рублей и более за десятину. Таким образом, купец съедает помещика; но съест ли он его действительно, ещё вопрос, о котором я поговорю в другой раз. Во всяком случае, если б пропаганда балтийско-российская, направленная к уничтожению общины, удалась, то и крестьянская земля отошла бы к горожанам и образовался бы грубейший пролетариат в недалеком будущем.
В то время, когда помещики жалуются на рабочих, на их неисправность, на нарушение ими условий и т. д., в то время, когда даже новому человеку ясны какие-то полувраждебные, полуиронические отношения крестьянина к помещику, а помещика – к финансовому чиновнику, купец умеет ужиться и с финансовым чиновником и с крестьянином.
Рядом с нашей дачей, которую я нанимал у помещика, загорелся скирд соломы купца N. Вы знаете, как горит солома. Не только тушить нельзя, но и подойти близко невозможно. У богатого купца не оказалось никаких пожарных инструментов. Но приехал из города урядник и начал кричать на крестьян, которые стояли на пожаре и ничем не могли помочь:
– Благодетель ваш горит! Что вы смотрите, такие-сякие, ведь благодетель ваш горит! – повторял он, не жалея своей груди.
А крестьяне говорили: – Ишь, усердствует из-за соломы. А у нас избы горели, да никогда мы урядника у себя не видали на пожаре. – А когда из города прилетели пожарные трубы, чтобы посмотреть догорающую солому, удивление крестьян было ещё больше. Очевидно, городская пожарная команда помогает купцу и в его деревне...
У одного богатого мужика, имеющего конную молотилку и веялку и убиравшего помещичий хлеб по найму, я спросил, что он платит трём своим работникам.
– Всем трём восемьдесят копеек в день, – ответил он.
– Это очень дешево, – заметил я.
– У нас это – обыкновенная цена. Бабе – десять-пятнадцать копеек, мужику – двадцать-двадцать пять. Я не обижаю. Мои работники со мной едят. А вот у N (он назвал имя богатого купца) работают по двадцать копеек на своих харчах. Мужик только и ест у него, что свой хлеб, да водой запивает.
Помещица жаловалась мне на своих рабочих. Чем гуманнее она к ним относилась, тем они были неисправнее. Даже бабы поднимали нос. Тогда как у купцов ничего этого не было. Там они работали по четырнадцать часов под неустанным градом понукиваний и брани приказчиков.
Отчего это так? Меня интересовал этот вопрос. Проще что ли купец и ближе к крестьянству, или купец, как торговый человек, имеет более возможности помочь крестьянину товаром, мукой, солодом, солью и т. д., или крестьянин знает очень хорошо, что от купца ему никакой потачки и никакого снисхождения не будет и что он, крестьянин, на пространстве тридцать верст кругом находится во власти купца, скупившего помещичьи имения? Или потому, что как скоро имение перешло к купцу, всякие надежды на прирезку земли или на новый надел совсем исчезают у крестьянина? Купец прекращает всякие крестьянские вожделения, и земельная собственность в его руках кажется крестьянину столь же незыблемой, как и собственность крестьянина, купившего землю. Или потому, что сам помещик находится во власти купца, который покупает у него хлеб и ставит ему цены, имея торговые сношения и приказчиков, чего у помещиков нет?
Мне отвечали на мои вопросы именно в этом роде. Очевидно, этому явлению много причин и главная – та, что у купца есть деньги, есть организация, есть купеческая солидарность, а у помещика всего этого не хватает.
– Можно ли заниматься хозяйством? – спрашивал я.
– Можно, но только имея оборотный капитал и перерабатывая сельскохозяйственные продукты.
Мне жаль помещиков. И сам я – не помещик, и в моём роде никогда не было помещиков, но мне жаль, что они уходят. Если б ещё на их место становилось крестьянство, крестьянское благосостояние могло бы увеличиться. А то ведь этого нет. Вместо дворянства являются помещики из других сословий и очень аккуратно берут крестьян в свою крепость...
Беднеют помещики, беднеет и крестьянство. Отчего эти явления идут параллельно? Если бы беднел помещик, а крестьянин богател, или богател бы купец и крестьянин богател, можно было бы махнуть рукой на помещиков. Не ими одними жила и живет Русь, и есть такие исторические явления, против которых ничего не поделаешь. Но крестьянство беднеет, а богатеет только недоимками.
Начинают продавать за недоимки крестьянское имущество. Кто является покупщиками? Городское мещанство. Оно устраивает стачки и покупает за грош то, что стоило рубль. Односельчане почти не торгуются на этих торгах. Город живёт крестьянством и начинает беднеть с обеднением крестьянства. У нас всё дело в деревне, и государство только тогда будет процветать, когда станет процветать деревня...
30 августа (11 сентября) 1898 года, № 8084
* Город Ефремов, Тульской губернии, имеет большую дубовую рощу. Городская управа начинает её сводить, под такими курьезными предлогами и по таким ценам отдает её на сруб, что курам на смех. Лес около городов – это благодеяние природы, но купцы природу видят только в деньгах и в лавках.
Алексей Суворин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
