1 мая 2018 года исполнилось 90 лет Вадиму Ивановичу Цекову
В истории современной литературы и журналистики у Вадима Цекова особенное место, никому из коллег неподвластное. В 60-90-е годы, когда он выдавал на-гора обличительные фельетоны, народ выстраивался в очереди за номером газеты, гипотезируя, что Цеков – это псевдоним высшей инстанции в СССР – Це Ка Компартии, – хотя это фамилия самая обычная для людей болгарского происхождения. Но такие ассоциации у читателей рождались потому, что «рыл» Вадим Иванович рубил хоть и простенько, но такую жилу общественного интереса, которую можно обозначить как воспаленный нерв жизни страны. Людям казалось, что мошенников на высоких постах или подпольных миллионеров нетитульной национальности затронуть можно было лишь с разрешения верховной власти.
На редакционных летучках о материалах Цекова говорилось нередко с негодованием из-за их неистребимого великодержавного или – ой-ой! – неэтичного душка, не поддающихся самой тщательной редактуре, то и дело из читательской почты появлялась история, о которой «в белых перчатках» написать было бы невозможно, а помочь автору требовалось. Тут-то снова призывали Вадима Ивановича…
Не каждый готов стать блюстителем той чистоты, добиваясь которой, можно замарать слегка и себя, как говорят сейчас – «понести репутационные издержки». Цеков так любил свою сыщицкую ипостась, так обозревал окрестности своим зорким глазом, при этом так бесхитростно, искренне, увлеченно, порой даже комично исполнял свои расследования, что ему в конечно счете прощались и некоторые идеологические пристрастия, и некоторые профессиональные сомнительности. Тем более, что ни в доносах, ни в подставах или интригах, ни, главное, в беспощадности или подлости, замечен никогда не был. Да, что уж там: в сравнении с иными нынешними «расследователями» феномен Цекова выглядит невинной самодеятельностью.
Первого мая Вадиму Ивановичу, автору многих художественных, научных и публицистических книг, пьес и тысяч фельетонов, а также хроники непростых отношений России с израильтянами в непростой авторской интерпретации, исполнилось 90 лет, но силы для беспрерывной борьбы за чистоту всего и везде еще не оставили нашего героя.
Мы с радостью поздравляем Вадима Ивановича с Днем рождения! Ждем от него новых книг и фельетонов, а вашему вниманию, дорогие читатели, предлагаем несколько фельетонов, написанных и опубликованный в уже далеком 1964 году.
От редакции
ОСТОРОЖНО: ЧЕЛОВЕК!
Темы морали
Нравственность — это та область жизни, в которой почти каждый обыватель считает себя специалистом. А пошляк и циник может даже плюнуть, лягнуть, улюлюкнуть (и остаться, к сожалению, безнаказанным). Один это делает исподтишка, другой — громогласно, но суть их представлений одна и та же. Она заключается в том, чтобы взять человека, раздеть его, собрать зевак и показать: смотрите, какой этот человек, когда он обнажен. Чтобы подкрасться, подсмотреть, залезть по пояс в замочную скважину — лишь бы «застукать». Чтобы самые интимные взаимоотношения вынести на всеобщее обозрение.
Замочная скважина — заманчивая для некоторых точка зрения. Она заманчива им не тем. что можно увидеть сквозь нее, а главным образом тем, что можно придумать. С помощью этого оружия мещанин и пошляк старается довести до отчаяния свои жертвы, пытается ломать неокрепших, запугивать слабых.
Замочная скважина — одно из наследий давнего прошлого, когда с понятием о человеческой чести и достоинстве не считались, когда жизнь текла по диким домостроевским заповедям. Сейчас иные времена. Наше общество живет по законам морального кодекса строителя коммунизма. Но приходится порой иметь дело и с обывателем, который требует от людей, чтобы скрывалось явное и вытаскивалось на свет частное, личное, а порой самое сокровенное для двоих, который готов надуть муху до объема слона, лишь бы позлорадствовать.
***
...В школе работал молодой учитель иностранного языка. Аркадий Петрович (так назовем его) был энтузиастом. Он хотел, чтобы школьники знали язык, и учил их по новому методу. Метод оправдал себя. Но для того, чтобы по нему работать, преподаватели должны были сами постоянно изучать свой предмет. А это хлопотно, невыгодно. Это требует отложить в сторону старые конспекты, с которых можно снимать сливки без затраты труда.
Словом, молодой учитель застрял поперек горла у некоторых. Он мешал безмятежной жизни. Как быть? Трудно доказать несостоятельность противника, будучи невеждой. Трудно скомпрометировать чью-нибудь деятельность, будучи ленивым и нелюбознательным. Невозможно победить в научном споре, обладая логикой медузы. Но не нужно знаний, ни деятельности, ни логики, чтобы оценить человека через замочную скважину.
Однажды молодой учитель решил побывать на вечере, где были в числе гостей и старшеклассники их школы. Вечер прошел чудесно: много пели,
танцевали, веселились, читали стихи... Перед уходом учителя одолела жажда. В буфете воды уже не оказалось. Было пиво. Учитель выпил стакан пива и угостил подошедшую десятиклассницу. На следующий день по школе поползли слухи: Аркадий Петрович спаивает учениц! Молодой учитель вначале не придал слухам значения. Но они усиливались, и чем дальше, тем больше.
Чтобы пресечь сплетни, учитель встретился с председателем месткома. Я хочу оградить честь ученицы... — начал было он.
- Позаботьтесь лучше о своей репутации педагога, — прервали его.
— Я вас не понимаю!
- На вечере были?
- Был.
— Пиво пили?
— Пил.
- Школьницу поили?
— Как сказать...
— Вот так и сказать! — и на этом разговор закончился.
Во время перемены молодой учитель вошел в переполненную преподавательскую раздраженным, с подавленным настроением. К нему подскочил коллега (это был известный в кол- лективенэстрослов).
- Так что, дорогой, амурчики, поцелуйчики?! — провизжал острослов на ухо и захихикал.
Молодой учитель имел повышенную чувствительность к пошлости и наотмашь дал пощечину.
Пощечина в школе! Это уже хулиганство. А хулигану не место среди воспитателей молодежи. Так, по крайней мере, попытались расценить поступок Аркадия Петровича некоторые из педагогов этой школы.
Произошла катастрофа!
А пошляку что? Ничего. Он свое дело сделал и... пошел смотреть футбол.
***
Мой приятель, специалист, высокой квалификации, получил квартиру. Вскоре привез из Смоленска семью. Месяц жили превосходно. Но однажды супругу остановила соседка:
— Вы его жена?
— А что?
— Да... я вот никак не пойму... То какая-то рыжая к нему с ребенком приезжала... А то еще какие-то...
Пищи для размышлений молодой женщине более чем достаточно. «Рыжая» действительно приезжала — это его сестра. Каких-то других не было. Старая сплетница приврала. Но не это важно. Важно то, что в тот вечер в квартире не слышно было обычного смеха. Жена оказалась пораженной обманом. Муж считал себя слишком чистым перед нею, чтобы давать объяснения.
Четкая «служба наблюдения» заметила на другой день, что глаза молодой супруги заплаканы. Вскоре это стал достоянием подъезда. Нашлись охотники прорезюмировать, высказать домыслы, наметить фабулу развития событий.
В проблеме будущности семьи моего приятеля толки были разные. Умеренные беседы перерастали в горячие споры. Одни были за нее, другие поддерживали его. Одни поговорили — и забыли, другие, объявив себя «общественниками», сочли своим долгом «не быть в стороне от чужой беды» и обстоятельно проинформировать одного из супругов о свой точке зрения, охаяв протизную сторону.
«Общественники», кроме того, писали заявления, настаивали и требовали разбора. И вот, к их удовольствию, наконец. назначен день заседания товарищеского суда.
Но суд так и не состоялся. Супруга не выдержала, забрала ребенка и возвратилась в Смоленск. Супруг, мой приятель, задумался о том, сможет ли он наладить свои взаимоотношения с женой.
В семье трагедия...
А мещанину что? Ничего... Он дело сделал и... отправился кормить своих попугайчиков.
* * *
В одном из домов по Окскому проспекту в Коломне образовалась новая семья 0...-вых. Первое время молодожены Владимир и Лида были счастливы. Но вот однажды Лиде что-то непременно захотелось сделать по-своему. Свекровь ее поправила. Лида продолжала настаивать. Взглядом она искала поддержки мужа. Но Владимир молчал: он Лиду любил и мать не хотел обидеть. Лида вспыхнула и со слезами на глазах выскочила на улицу.
В тот же день та же вездесущая «служба наблюдения» дала в «эфир» соответствующую информацию. Сигнал был принят незамедлительно. Оживились затаившиеся противники свекрови — Татьяны Тимофеевны. Злорадно заблестели глаза «Ну, Татьяна, теперь настал наш час!» Подъезд пришел в движение. Нужно было действовать, нужно было будить заспавшихся соседей, собирать силы, разрабатывать «стратегический план», до тонкостей продумать каждую операцию слежки и подглядывания. Нужно было войти в контакт со снохой, изучить ее нрав, незаметно, мнимым сочувствием влезть в душу, вызвать на откровенность...
При подобной ситуации удобно пустить слух, что «сноху не кормят». Для этого соседям следует угостить чем-либо молодую женщину, а затем по секрету оповестить всех, что она голодает. Лучше всего, конечно, если сноха пойдет на решительный шаг. А если она не делает это? Тогда нужно постоянно рассказывать ей всякие трагические истории о таких же несчастных снохах, нашептывая время от времени: «Им не поздоровится, если с тобой что-нибудь случится!»
Сколько требуется изобретательности, силы воли, выдержки, чтобы выполнить эту обширную программу!
И эту программу старшая по подъезду Т.И. Ильина с достоинством выполнила. Справедливости ради заметим, что Ильина не смогла бы повести работу широким фронтом и добиться успеха без оперативного взаимодействия со своим мужем -— младшим лейтенантом милиции А. И. Мяльдзиным и дочерью. — Т. А. Диаконовой, супругой офицера, прибывшей к маме на побывку.
Кстати, о А. И. Мяльдзине. В первый день моего знакомства с ним нам так и не удалось поговорить. Весьма повышенная степень опьянения позволяла ему лишь кивать головой: слов он не мог произносить. При вторичной встрече, когда речь к нему все-таки вернулась, он, видимо, желая застраховать себя, выкрикнул: «Пишите, мы тоже можем сочинять!».
И, действительно, Александр Иванович прав. Сочинять семья Мяльдзиных может.
Недавно в редакцию поступило коллективное письмо — тревожный сигнал, просьба о помощи.
«Жизнь Лиды очень тяжеля. — говорилось в письме.— Ребенку ничего не покупают. Ребенка кормят плохо, купит мать ему фруктов, а свекровь из них варит кисель себе, говорит, что ему еще рано. Сноху не кормит, она приходит на обед, ей ничего не оставляют, свекровь только готовит себе и сыну. Сноху выгоняют каждый день... Есть снохе нечего, кормят соседи. Внука стараются не кормить, чтобы он скоее умер... 11 августа Лидия решила жизнь покончить самоубийством, жители дома отвели ее от этого несчастья...»
Сигнал серьезен!
И вот я по просьбе редакции беседую с подписавшими письмо.
Работница завода имени Куйбышева Е. М. Юсова, соседка О...-вых, говорит:
— Письмо не писала. А было так: я пришла из второй смены, Диаконова принесла мне письмо и просила подписать. Я подписала. Свидетелем приведенных в письме фактов не была.
Другая соседка, Е. Безрукова:
— Что вы! О самоубийстве понятия не имею.
Телефонистка междугородней телефонной станции В. К. Соловьева:
— Мне ничего не известно о том, что свекровь не разрешает Володе жить с Лидой и что внука стараются не кормить с тем, чтобы он умер.
Работница мелькомбината В. Ф. Жаркова:
— В квартире этой семьи не бываю, приходилось кое-что видеть через окно... Доказать, что ребенка не кормят и что Лиде не оставляют обед, не могу...
Работница завода имени Куйбышева Т. И. Голубева:
— Письмо принесла в мою квартиру Диаконова и попросила подписать. Мы все трое соседей — Легкова, Сафонова и я — подписались. В семье О...-вых не бываю и причину разладов не знаю. О том, что Лида решалась покончить жизнь самоубийством, ничего, не знаю.
— Как же вы, не читая, подписали письмо?
—Диаконова сказала: «Нужно срочно», — я и подписала.
Соседка О...-вых М. Д. Щербинина дает такое объяснение:
— Так как я читать все не читала (мне было некогда), то подписалась, что видела...
Н.В. Легкова ту же мысль высказала более определенно, написав следующее заявление: «Я, Легкова Нина Васильевна, лично то, что происходит в семье О...-вых, не видела,..только слышала. Письмо подписала, не читая его. С содержанием письма не согласна. В чем и подписываюсь — Легкова».
Весьма неприглядна в этой истории роль педагога школы № 11 К. М. Оськиной.
- Я проживаю в другом районе, — доверительно рассказывает Ксения Митрофановна. —- В квартире семьи О...-вых не бывала. До написания письма, Лиду не видела. Просто с Ильиной мы приятельницы. Подписала потому, что другие подписывали.
- Только слышала, но не видела, — пояснила подписавшая письмо соседка О..-вых Филатенкова.
Работница завода имени Куйбышева Е. К. Сафонова сказала:
— Было поздно, я уже легла спать, когда Тамара Диаконова принесла письмо. Письмо подписала, не читая.
Так поступили соседи О...-вых. Их мы назвали. В большинстве своем они, видимо, честные люди, хорошие работники и семьянины, но, вольно или невольно, оказались участниками неприглядной склоки, затеянной по инициативе Ильиной и Диаконовой.
Когда знакомишься с подробностями этой истории, невольно задумываешься: до чего же стойки и живучи некоторые мерзкие, казалось бы, начисто вымершие образы прошлого! Через годы времени, через толщу социальных преобразований, по темным лабиринтам перебираются они из одной эпохи в другую. Счастье в том, что их вырождение не требует доказательств. От того, что некогда было типичным, остались уродливые исключения.
Хочется сказать и о работе общественных активистов.
Призвание общественников — помогать, если возникло какое-нибудь недоразумение. И умные люди, обладающие чувством такта, действительно помогут разобраться, спокойно развязать узел. Но иные «общественники» так его затянут, что потом сто штатных работников не могут развязать!
А ведь это узлы из чьих-то нервов...
В настоящее время семьей О...-вых занимаются прокуратура, горком комсомола, общественные организации предприятия, где работают Лида и Владимир. Безусловно, есть определенная вина в происходящих событиях Владимира и Лиды, есть недостатки и у свекрови — Татьяны Тимофеевны, но не об этом сейчас речь.
Обстановка в семье и в особенности вокруг семьи настолько накалилась, что дело о разводе слушалось уже в народом суде. Впереди — рассмотрение в областном...
Рушится семейное счастье!
А обывателю и мещанину что? Ничего?! Он свое дело сделал и... И предстал перед судом общественности! (Надеемся, так и будет!)
* Газета «Коломенская правда», 30 сентября 1964 г.
КАК Я ПРОСЛЫЛ ЮМОРИСТОМ
Мне не все нравилось в моем благородном и горячо любимом дедушке. Особенно были не по душе его недвусмысленные намеки на отсутствие у меня чувства юмора. И когда однажды он позволил себе в присутствии посторонних сказать: «Жаль, очень жаль, дорогой мой, что Бог обделил тебя чувством юмора», — я взорвался. Наговорил ему дерзостей, обвинил в чванстве и, наконец, заявил, что такие рассказы, какие он пишет (дедушка опубликовал больше десятка юмористических рассказов), я смогу штамповать по двадцать штук в день.
Уезжая в Коломну из Александровска, где жил дедушка, я поклялся во что бы то ни стало написать юмористический рассказ...
В голове был десяток свежих анекдотов. К вечеру следующего дня я их все записал. К моему глубочайшему огорчению, когда я зачитал приятелям свои «юмористические рассказы», никто не только не засмеялся, но даже и не улыбнулся...
Последующие дни я тормошил всех своих знакомых, вытряхивая из них смешные истории, все свободное время проводил в общественных местах, ездил в трамвае, автобусе (авось случайно услышу что-нибудь смешное!). Все собранное было изложено на бумаге. И снова — тот же результат...
У меня опустились руки, я потерял сон и аппетит. Уязвленное самолюбие не давало покоя.
И тут я вспомнил о заметке, как-то прочитанной в газете. Один поэт лет пять посылал свои стихи в газету. Редакция регулярно высылала ему разгромные отзывы. Наконец это вывело поэта из себя. Он перепечатал на машинке несколько сонетов Шекспира и послал в газету. Сонеты также не выдержали критики требовательной газеты...
Этот вариант мне тем более подходил, так как, думал я, что бы сейчас ни написать, от дедушки положительной оценки ожидать трудно. Я взял подшивку старых юмористических журналов, подобрал лучший, на мой взгляд, рассказ, переделал фамилии действующих лиц, переписал и отослал рассказ в Александровск.
Мои предположения подтвердились. Ответ дедушки гласил: «Насилу дочитал твою стряпню, дорогой мой! Выбором темы, места и времени действия (я уже не говорю о художественных достоинствах) ты напомнил писак-приспособленцев Как можно опускаться до уровня подобных типов?
Целую. Дед».
Я не сдавался. Взял подшивку более свежих юмористических журналов. Нашел подходящее. Отпечатал и послал дедушке новую юмористическую зарисовку. Ответ из Александровска был кратким: «Стереотипнейший штамп, трафарет, шаблон!»
Не обращаю внимания и продолжаю писать. Изощряюсь в закручивании разнообразных интриг, меняю манеру изложения, продумываю самые неожиданные завязки, хода, концовки, для достоверности описываю курьезные истории, будто со мной происшедшие.. Все напрасно!
В ответ на последний юмористический рассказ пришло такое письмо: «В моем возрасте, дорогой мой, легко можно схватить инфаркт от такого юмора. Еще один подобный, ты меня извини, образец галиматьи — и можешь выезжать меня хоронить...»
Словом, дедушка своей шуткой хотел меня еще больше раззадорить. и я начал уже было готовить новую юмореску. Однако обстоятельства сложились так, что стало не до юмора...
Вместо рассказа я послал на этот раз обычное письмо:
«Дорогой дедушка! Помоги советом. Я невольно попал в пренеприятнейшую историю. Расскажу все по порядку. Неделю тому назад мне случайно стало известно о массовом хищении спирта на предприятии, где работаю. Я заявил об этом зам. директора и потребовал обстоятельного расследования.
— Расследования не будет! — резко сказал он.
— Но моя, моя совесть... — заикнулся я.
— Нужна мне твоя совесть!...
Больше он не стал со мной говорить.
Вечером того же дня ко мне явилась жена одного из замешанных в расхищении спирта.
— Мне нравятся мужчины, — заявила она, — знающие, чего хотят, и твердо стремящиеся к цели...
Выслушав ее намек на взятку, я указал на дверь.
— Я ошиблась, — с невозмутимым видом сказала она, — вы, оказывается, взрослый ребенок. Что ж, вам придется пожалеть!
Через несколько дней меня вызвали в завком и зачитали анонимное письмо. Оказывается, не далее, как три дня тому назад, я избил сковородкой (и это не впервые!) свою беззащитную жену; еще раньше я поругался с соседкой и, наконец, пнул ногой старика-инвалида.
У меня глаза на лоб полезли от негодования. Кровь ударила в голову. Какая нелепая, грубая, бессовестная клевета! Я был взбешен, но совершенно беспомощен, Я просто не знал, что делать...
Не прошло и двух дней, как мне снова позвонили из завкома и предъявили новые анонимные
письма.
«Как можно терпеть в нашем обществе афериста, взяточника и шантажиста? — говорилось в одном из них. — Небезызвестный Вам Казаров распустил слухи, что имеет большие связи и может за определенное вознаграждение устроить изолированную квартиру или повлиять на любое судебное разбирательство. Мы, скромные труженики, по наивности поверили этому проходимцу и вручили собранные долгими годами крохи. Мы были в ужасе, когда узнали, в чьи руки попали наши трудовые сбережения!
Но, как ни странно, до сих пор деньги нам не возвращены. Больше того, этот подлец нас шантажирует: он говорит, что, если мы обратимся в суд, нас тоже посадят как взяткодавателей.
Группа граждан-трудящихся».
Другая анонимка гласила:
«Освободите нас от пьяницы, дебошира, хулигана! Ваш работник Казаров почти каждый день пьян. То, что нам приходится выносить от него, трудно описать. Не заинтересуется ли этим общественность Вашего предприятия?
Группа жильцов».
Я еле дослушал до конца. Я не верил своим глазам. Можно ли было выдумать что-либо гнуснее!
Я попросил завкомовцев больше меня не беспокоить по нелепым заявлениям. Но анонимки сделали свое. Теперь я уже не мог спокойно работать: на протяжении всего рабочего дня с боязливой осторожностью посматривал на телефон, с волнением ждал нового звонка. И звонок последовал.
Я решительно потребовал освободить меня от знакомства с клеветническими письмами...
В завкоме были другого мнения.
— Нет дыма без огня, — сказали мне, — придется писать объяснения.
— Объяснения? Какие?—возмутился я.
— Вы должны отвести выдвигаемые против вас обвинения.
Я хлопнул дверью и ушел.
Вечером, когда я шел с работы, охрана на проходной обнаружила в моем термосе спирт. От неожиданности я потерял речь. Тут же был составлен соответствующий акт.
Пока все.
Целую, твой Владимир.
Р.S. Тебе, наверное, будет небезынтересно узнать, как ведет себя при этом моя супруга, от которой ты был в восторге и которая, как мне раньше казалось, понимает меня с полуслова. Так вот. Она заявила, что я вечно куда-нибудь влезу и что придет время, когда у нее лопнет терпение».
Дальше получилось еще более удивительное, непостижимое и невероятное.
Чем больше я пытался убедить дедушку, что эта история не выдумана, чем подробнее и всестороннее описывал неприятные для меня события, тем с большим восторгом дедушка воспринимал мои сообщения. Я терялся. Не знал, что делать.
Разубедить дедушку оказалось невозможно.
Я пишу дедушке, что меня собираются уволить с работы, что меня вызывал следователь. А в ответ из Александровска приходит телеграмма: «Все идет пока хорошо. Попробуй развить сюжет дальше».
Я сообщаю, что мне предъявили уголовное обвинение в хищении государственного имущества, что с меня взята подписка о невыезде, что мое имущество описали. А дедушка телеграфирует: «Превосходно. Еще пару коленец, и ты станешь юмористом».
У меня резкий спад... Настроение жуткое... Разлад с женой...
— Все равно жизни не будет, — сказала она, уходя. — Если ты и выскочишь из этой истории, то из следующей — никогда! Я же хочу построить настоящую крепкую семью. Прощай, дон Кихот!
Некоторые знакомые перестают здороваться, обходят стороной.
Поняв, что дело оборачивается серьезно, решаю взять адвоката.
Адвокат отводит меня в сторону и говорит: «Со мной можете быть откровенным. Скажите, сколько из предъявленного обвинением действительно вами присвоено?». — Выскакиваю из адвокатуры как ошпаренный.
Дома ждет письмо дедушки: «Дорогой друг мой! Новым сообщением ты развеселил не только меня, но и моего приятеля Загоскина (может, помнишь, я тебя знакомил с ним, когда ты приезжал в апреле. Он тоже пенсионер). Скажу больше, Загоскин вначале даже подумал, что это с тобой действительно происходит. Но я его сразу разубедил, рассказав, из-за чего завязался сыр-бор.
Короче, все чудесно!
Жду продолжения рассказа.
Целую. Твой дед.
Р.S. Загоскин находит, что ты избрал удачную форму и манеру изложения этого несомненно юмористического материала. А он-то кое-что смыслит в юморе!»
Я уже чуть ли не начал сходить с ума. Но вот, наконец, узнаю: никакого суда не будет. «Дело» прекратили. Действительных же преступников привлекли к уголовной ответственности за клевету.
А спустя две недели я получаю большой пакет. Раскрываю. Письмаи вырезки из газет. Читаю:
«Уважаемый тов. Казаров!
Я давно имею желание стать юмористом. Но все попытки написать юмористический рассказ кончаются неудачей. Посоветуйте, как писать...»
Редакция газеты приглашает Вас постоянно сотрудничать в отделе юмора нашей газеты. Надеемся, что Вы сейчас готовите новый юмористический рассказ. Мы с радостью поместим его в газете.
С приветом!
Редактор Афонский.
N.В. Высылаем вырезки из номеров нашей газеты, опубликовавшей Ваш рассказ, и часть писем — отзывов наших читателей».
Не успел я перечитать письма, как принесли телеграмму: «Ты достойно справился задачей Поздравляю успехом Дед».
* Газета «Коломенская правда», 11 октября 1964 г.
ЛАКМУС
У меня разболелся глаз. Я долго не соглашался надеть повязку, но врач убедил, что без нее могут быть осложнения. Я с ужасом представил себе, как появлюсь перед знакомыми: чуть ли не половина лица была закрыта бинтом.
- Ну вот, кажется, все, — сказал врач. — Превосходно! Теперь готовьтесь... Отбивать атаки.
- Атаки? Какие? — недоумевающе спросил я.
- Ваших знакомых. Мой совет: не рассказывать, что. с вами стряслось. Все равно не поверят. Проще соглашаться на любое предположение:
Смысл сказанного врачом я по-настоящему понял только на следующий день.
Большинство моих сослуживцев не обратило внимания на повязку. Но нашлись и такие, которые не могли пройти мимо, не спросив с такой, знаете, особой интонацией: «Что случилось?» Одни спрашивали напрямик, другие — с дипломатическим подходом: вначале говорили том, о сем, поглядывая на мою повязку, а потом как бы случайно задавали все тот же вопрос.
Со свойственным мне простодушием я пытался говорить правду. Все было тщетно. Мне не верили..
- Я до сих пор думал, что ты со мной откровенен, — сказал с обидой один.
- Ну, эти басни, дорогой мой, ты можешь рассказывать глупцам, — бросил с раздражением другой.
- Все понятно!.. — прервал меня третий. — Сами попадали в переделки.
Инспектор отдела кадров,встретив меня на лестнице, остановился и, не подавая руки, спросил:
- Что с вами?
- Пустяк, — в замешательстве ответил я.
- Пустяк? Весь глаз залепил и пустяк!
Он ушел. Но мне казалось, что до самого кабинета инспектор думал: «Все так или иначе всплывет наружу, милый мой. Будем разбирать, и я тебе напомню этот «пустяк»!».
Недоверие вконец вывело меня из равновесия и, когда тетя Даша, уборщица, жалостливо спросила: «Что с тобою, Сынок?» — я в сердцахвоскликнул:
— Ничего особенного! Удалили . глаз.
Тетя Даша так и обмерла.
Вечером, на производственном совещании, передо мной оказался бухгалтер. Он обернулся и, указывая взглядом на повязку, с еле заметной улыбкой спросил:
- Одним словом: как это называется?
- Лакмус, — ответил я.
- Непонятно.
- Вы же просите, одним словом.
- Непонятно...
- Лакмус в химии помогает различать вещества.
- Опять не понятно!
- Повязка — тоже лакмус. Она помогла мне определить ограниченность некоторых людей.
Бухгалтер деланно хихикнул и отвернулся.
- Что вы смеетесь? — вмешался председатель месткома. — У человека глаз болит, а вы смеяться!
- Это верно. Р глазом шутить не приходится, — поддержал его Александр Михайлович, наш парторг. — Вот я, к примеру, знаю случай... Мысль свою Александр Михайлович не успел закончить, его позвали к телефону.
Больше вопросов бухгалтер не задавал.
На следующий день я решил изменить тактику: теперь я соглашался. с любым предположением.
И вскоре было установлено, что меня подбили в драке, что я получил две ножевые раны, что под глазом у меня отпечаток женского каблука, что меня поцарапала жена, что меня облили кислотой...
Больше я не выдержал и сорвал повязку.
Ах, какое разочарование! На моем лице не обнаружили ни малейших следов увечья.
К концу дня я встретил только что возвратившегося из командировки приятеля.
— Как?! — уставился он на меня. — А говорят, у тебя повязка!
- Ну ее к черту! — с ожесточением проговорил я. — Повязка меня чуть с ума не свела.
И я рассказал о своих злоключениях.
— Дурни! — сказал приятель сочувственно. — Такое выдумать!.. А я было заподозрил, что тебя по голове кирпичом стукнули.
* Газета «Коломенская правда», 20 сентября 1964 г.
Вадим Цеков
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
