Родник

Глава из книги «Александр Родионов»

Родионов «обдетился». Как не вспомнить олонецкое словеч­ко, пущенное в ход им же самим в очерке «К. Д. Фролов: "Людям немало работы уменьшилось..."» В самой старой части Барна­ула есть улицы Большая Олонская и Малая Олонская. Одними из первых на барнаульский медесереброплавильный завод при­были работные люди из Олонецкой губернии, и именно от них штейгер Козьма Дмитриевич Фролов, вызванный на Колывано-Воскресенские заводы спасать положение, услышит: «Да тут, ваша милость, почитай вся улица и заулок — сплошь олонецкие. Уже и молодые обдетились, а кто и внуками оброс» [28, с. 98].

В апреле 1986-го у Родионовых родилась долгожданная Маша. Теперь у Александра Михайловича четверо наследников: Веро­нике -19, Вове — 12, Коле — 4, и младшая — в колыбели. В этой ситуации кажется естественным держаться за стабильный до­ход, который обеспечивает должность редактора в книжном из­дательстве. Но едва в сентябре 1986-го сходит с печатного станка «Колывань камнерезная», Александр Михайлович увольняется с работы. А между тем ему светит должность главного редактора отдела краеведческой литературы. Почему же он отказывается от продвижения по службе? Родионов не хочет переходить до­рогу другому человеку, который в издательстве работает давно и ждет этого места. Это одна из причин. Но есть и другая, и, как многое, она открывается в письмах и интервью.

Юрий Михайлович Медведев, писатель-фантаст, заведу­ющий отделом прозы журнала «Москва», пишет 3 августа 1986 года барнаульскому собрату:

«Дорогой Александр свет-Михайлович!

Прости, что подзадержал рецензию, сразу шли две сверки, но вот свобода долгожданная: и К. Э. Циолковский вышел уже (27 авт. листов!), и «Русская дореволюционная фантастика» на матрицах (32 а.л.). Так что по возвращении с Волги 25 авгу­ста возьмусь за считывание машинописи Ф. И. Буслаева — во как развернулись мужики сибирские. Посмотри внимательно все мои пометы на полях, постарайся учесть максимум замеча­ний, ладно? «Памятники сибирской истории XVIII века» зака­зал, но книга редчайшая, брат, и Пастернаком не отделаешься. Ждать придется долго. «Мои досуги» Буслаева я ждал-пождал 4 годика. Мой тебе совет: засядь за «Красную книгу» всерьез, забудь мелкую рутинную работенку, даже друзей-товарищей подзабудь и осмысли книгу в целом. Как орел видит зем­лю с высот. Постарайся отыскать новые книги: В. М. Мокиенко «Образы русской речи». ЛГУ, 1986 и Н. И. Цимбаев «Славяно­фильство». МГУ, 1986.

Привет всем нашим. Да хранят тебя славянские боги!

Дружески Юрий Медведев» [292, л. 1].

Другое письмо написано десятью годами раньше — в нача­ле января 1976 года редактором Кемеровского книжного изда­тельства Тамарой Ивановной Махаловой:

«Игорь (Киселёв — Л. В.) в «Огнях» работает, — пишет Саше крестная мать первой его книги. — И Юров у нас мается. Ведь творческий человек, а приходится заниматься порой очень сто­ронними бумагами. Не представляю, как он будет писать свое, если весь день занят чужими рукописями. Не умеем мы еще бе­речь свои таланты, обеспечивать им необходимый уровень для творчества».

Так же мается и Родионов: занимается «мелкой рутинной работенкой» и сторонними бумагами в издательстве. Работает хоть и с интересными рукописями, в частности, книгой Ана­толия Кирилина «Чужая игра», но это ... чужая игра. Днем ему нужны архивы, библиотеки, встречи с людьми, ночью — со­средоточенное одиночество. Подобный график невозможен при нормированном рабочем дне с 8 до 17 часов. Было время, Александр работал в три смены, но молодость с ее беспредель­ными силами в прошлом. Впереди — отделка «Красной книги ремесел» и новое историческое полотно, которое потребует титанических усилий на протяжении не одного десятилетия. В 1986-м замысел уже тревожит, требуя воплощения.

Из книжного издательства Александр Михайлович пере­ходит на должность руководителя литературного объедине­ния «Родник», действующего при газете «Молодежь Алтая». Студия собирается раз в неделю, по четвергам. «Встречи с мо­лодыми не мешали мне в работе, а я тогда изучал материалы Центрального государственного архива древних актов. Если точнее, то меня интересовала Сибирь в петровский пери­од» [133], — объяснит он свой выбор спустя несколько лет, когда первая часть исторического романа будет воплощена в рукопись.

Но интересен ли Родионову «Родник»? А Родионов «родниковцам»? В ноябре 1993-го большое интервью с Родионовым за­писывает корреспондент газеты «Молодежь Алтая» и бывший студиец Валерий Тихонов. В наши дни эта беседа на правах до­кумента многогранно характеризует барнаульский литпроцесс второй половины 1980 годов и, разумеется, на Родионова «свет проливает». Вот несколько вопросов и ответов:

«— Александр Михайлович, я знаю, что все бывшие «родниковцы» тепло вспоминают то живое, демократичное и творче­ское общение, которое было в «Роднике». Злые же языки го­ворили, что это, мол, болото... А как Вы относитесь к этому литературному прошлому?

Болото — это когда наплыв графоманов, когда они в ли­дерах. А «Родник» — это своеобразный литературный остров. И был он вполне обитаемым. Туда ходили талантливые и из­вестные молодые, которые прошли уже через первые серьезные публикации в краевых изданиях. Те, кого не устраивал уровень «Родника», шли в «Спектр».

Чем был примечателен «Родник»?

Прежде всего высокой планкой, поднимаемой долгим, широким и требовательным обсуждением того, что выставля­лось на всеобщее обозрение. От плевел отделялись зерна. Это была не цензура, а цеховое «добро» на публикацию, что не ис­ключало, конечно, наличия противоречивых мнений.

Зачем вы взялись вести «Родник», который к тому време­ни был брошен тремя поэтами?

Ну, если пижонить, то у меня было желание сравнить лит­объединение Томска, куда я ходил четверть века назад, с тем, что было — тогда — в Барнауле. Хотя, конечно, это не пижон­ство, а естественное желание — сравнить.

Я думал, Вы скажете: если пижонить, то не так уж трудно было открывать и закрывать помещение, где собирались «родниковцы»...

Это действительно было нетрудно. Труднее было напра­вить энергию молодых на обсуждение конкретной темы. Ну и другие трудности были. Главное, что мне было интересно.

Что Вам как писателю дала работа с молодыми литерато­рами?

Я видел, что наше поколение уходит, унося с собой свое, а на смену приходят новые силы. Я понимал, что это нор­мально, когда мое мнение не совпадает с мнением других. Однако наблюдал, что разрушались ценности, созданные рус­скими поэтами. Например, не все смогли воспринять разго­вор о «Погорельщине» Клюева, мы не коснулись творчества Клычкова, у которого мощный язык со славяно-мифологиче­ской высотой. Я думаю, что «Родник» вытекал не из-под тех глыб. Были разговоры о Пастернаке, Цветаевой, но горный хребет русской поэзии состоит не из тех глыб. Он из Тютчева, Фета, Заболоцкого, Есенина, Николая Рубцова, Юрия Кузне­цова. <...> У тогдашних «родниковцев» были слабы истори­ческие знания. Можно быть тонким лириком — писать кра­сивые пейзажи. Но Тютчев всегда знал предыдущее России. Оттуда и жар ощущения родной земли, т. е. не простое любо­вание, а боль за скудное ее цветение.

Следите ли Вы за ростом бывших «родниковцев»? Что бы Вы хотели увидеть в их творчестве?

Слежу. С интересом. Кое-что предвидел. Например, то, что у некоторых, к сожалению, развитие идет не в сторону тра­диций русской поэзии. Но того, что я хотел бы увидеть, я, увы, не увижу. Есть, видимо, законы развития, которых я не знаю. Радует то, что те, кто в «Роднике» предъявлял к творчеству до­статочно высокие требования, и сейчас не отступились от под­линно филологической основы. Тогда этим отличались Фарида Габдраупова, Виолетта Метелица, Слава Михайлов.»

Высказывание Александра Михайловича о «горном хребте русской поэзии» удивляет. В юношеских дневниках Родионова присутствуют и Пастернак, и Цветаева, и Мандельштам. Где-то же раздобудет он книгу Мандельштама, когда все насле­дие поэта находится в закрытых фондах. Значит, велика была охота увидеть, прочитать.

И как раз зимой 1988-го, в тот самый период, когда Родио­нов занимается «родниковцами» и ругается на них за любовь не к тем книжкам, о Мандельштаме пишет Александру давний ленинградский знакомец, поэт Григорий Кружков: «В Публич­ке вот уже несколько дней читаю Мандельштама: в свобод­ный доступ перевели трехтомник, изданный в Нью-Йорке аж в 1967 году! С каким бы удовольствием набил морды тем сво­лочам, которые всех нас обокрали — ведь двадцать лет дер­жали в жлобских этих спецхрановских закутках!» [212, л. 14]. Родионову ответить нечего. Александр тоже готов бить морды, но тем, кто Тютчева, Заболоцкого, Кузнецова не хочет знать. А книги Пастернака он теперь легко обменивает на редчайшие издания по истории Сибири.

Мировоззрение Родионова претерпевает довольно быстрые изменения. В середине 1970-х он определяется с главной темой творчества. Его интересует все русское — народные ремесла, техническая мысль, достижения, быт, литература, художе­ственное искусство. После выхода «Чистодеревщиков» устрем­ления молодого писателя поддерживает Владимир Чивилихин, властитель умов патриотически настроенной части общества. Еще более утверждает славянофильские позиции Родионо­ва учеба на ВЛК. Писатель и преподаватель Семён Иванович Шуртаков вдохновляет своих учеников на первые в России Дни славянской письменности. Русским писателям историче­ски предначертано выбирать идеологический стан: националь­но-патриотический или вненациональный, космополитиче­ский. Такова традиция: славянофилы и западники.

Почвенник Родионов предстает в глазах двадцатилет­них детей перестройки, эпатажных восьмидесятников, на­сквозь пропитанных либеральными идеями, слишком узким. Традиционалист. Консерватор. Противник новых ростков. Так им казалось. Барнаульский «Родник» бесконечно далек от томских «Молодых голосов». Того пиетета к руководи­телю, каковым бывал окружен Василий Казанцев, зубастые, раскованные барнаульские студенты не испытывают. Вме­сте с тем эти молодые литераторы восьмидесятых, пожалуй, возводят в квадрат все характерные черты шестидесятников. Они суперначитанные. Время тому способствует. С жадно­стью поглощаются литературные толстяки, «Огонёк», книги русских эмигрантов, другая ранее запретная литература. Чи­тают много, не всегда понимая, о чем речь.

«Как-то разбирали стишок Банникова «Я не читал учебник Камасутры», — вспоминает «родниковец» восьмидесятых, а теперь писатель, преподаватель и вообще известная на Ал­тае личность Михаил Гундарин. — Что это такое, не знал ни­кто, ни Родионов, ни Банников. Полезли в Большую советскую энциклопедию, нашли бога Каму, а также Сутру. Составили представление, но совсем не то! А само слово Банников взял у Германа Гессе. Такой постмодернизм».

Беспрерывное чтение существует на фоне расцвета русского рока, суперпопулярной музыки групп «Кино», «Крематорий», «Гражданская оборона», «ДДТ», «Ария», «Наутилус Помпилиус». Михаил Гундарин и Пауль Госсен в 1988 году пишут тексты для своей рок-группы «Обочина». Все эти рок-привязанности нисколько не интересны Родионову.

В чем-то студийцы и опережают руководителя. «Помню, ре­комендовал я Родионову Андрея Платонова, которого он тогда еще не читал, — рассказывает Михаил Гундарин. — А еще мы часто бросали литературу и болтали все вместе обо всем на све­те. О перестройке, об истории. Я из вредности говорил: «Вы, патриоты-заединщики», имея в виду то, что мы-то — другие, прогрессисты и космополиты». На молодых свободолюбцев с понтовым лозунгом «секс — пиво — рок-н-ролл» Александру Михайловичу часто не хватает выдержки. Однажды дело дошло до настоящей кулачной стычки. Родионов двинулся на студий­ца Александра Брехова.

«Родионов вполне всех в «Роднике» устраивал, — говорит Михаил Гундарин. — Он был модератором и ничему не учил, оценивал лишь. Но оценивал вполне деликатно и не настаивал на своем. Но кого-то или какие-то суждения он терпел с тру­дом. И Брехов с его богемным видом, и авангардизм раздра­жали Родионова ужасно. Ну, вот он и не выдержал. На меня несколько раз ругался за прогрессии и приверженность к Па­стернаку — Мандельштаму. Но я принимал критику с иронией и не обижался. Подкалывал его, бывало, в ответ насчет почвен­ничества. Он злился, я был доволен. Но не всерьез. Да и вооб­ще к Родионову относились неплохо, уважали его достижения, но творчески он не был близок никому. Учителем, настав­ником, эстетическим образцом в «Роднике» он не был. Все приходили пообщаться, Родионов был старшим товарищем, организатором встреч».

Все же, думается, руководитель «Родника» в памяти студий­цев запечатлелся по-разному. Тот же Александр Брехов, испы­тавший на себе родионовский гнев, отзывается неожиданно великодушно: «Александра Михайловича Родионова помню светло. Да, я приехал из Казани, и мы бодались с ним. Он вел себя максимально благородно».

Как ни чужды Родионову взгляды отдельных ребят, но он, привыкший к любой работе относиться добросовестно, пыта­ется помочь своим подопечным. В течение двух с половиной лет (с сентября 1986 по апрель 1989-го) Александр Михайлович размещает в прессе публикации, связанные с литобъединением.

Новая запись в его трудовой книжке: «Алтайский край­ком ВЛКСМ. Утвержден руководителем литобъединения "Род­ник"» — появляется 29 сентября 1986 года, а уже 18 октября в «Молодежи Алтая» выходит стихотворная подборка «Мое лу­коморье» студийца Валерия Тихонова. Ее сопровождает слово Родионова: «На одном из последних занятий члены литератур­ного объединения «Родник» обсуждали творчество студента Барнаульского пединститута Валерия Тихонова. После летних каникул это было своеобразным отчетом Валерия перед «род- никовцами», и надо отметить, что разговор о его стихах шел отнюдь не в комплиментарном тоне. Лабораторная работа над стихами в литобъединении тем и хороша, тем и интерес­на, что здесь друзья выскажут самые жесткие и справедливые оценки. Делается это не для того, чтобы пожурить начинающе­го поэта, а единственно для его совершенствования».

В начале января 1988-го в «Молодежке» публикуется статья Родионова «О верховодке чувств и коренной воде», в которой пишет он о трех участниках семинара молодых литераторов, «чьи рукописи говорят о возможностях творческого разви­тия», — Владимире Кречетове, Николае Бажане, Сергее Фила­тове, и отдельно рассматривает опыты «родниковца» Станис­лава Михайлова, «несмотря на то что суждения о нем резко разошлись». Вовсе не сторонник «замудренных» стихов, Ро­дионов в случае с Михайловым, которого знает давно, с политеховских «Алых парусов», проявляет широкий диапазон вос­приятия и встает на защиту молодого поэта. «Начинающий поэт достаточно нетрадиционен на фоне алтайской поэзии, и кому-то его творчество может показаться уж слишком мо­дерновым. Что ж, опыт русской поэзии знает и такую линию развития. Мне как руководителю литературного объедине­ния «Родник» известно, что Михайлов не одинок, подобными поисками заняты и другие начинающие. Находят ли отклик подобные стихи в аудитории? Ответом на вопрос был поэ­тический вечер молодых в Барнаульском педагогическом ин­ституте. Прошел он на волне единодушия, возникшего между залом и сценой».

В конце 1988-го, 9 декабря, газета «Молодежь Алтая» устраивает «Поэтический ринг» литобъединений «Родник» и «Старт» (Рубцовск), жертвуя на молодую литературу вось­миполосный вкладыш.

В этом же приложении отдельную полосу занимает статья Родионова, посвященная обзору поэтической почты. Настав­ник «Родника», разбивая в пух и прах (и поделом) присланные опусы, одного автора называет «небесталанным» и даже вы­носит в заголовок фразу из его письма — «Отвечу за каждую строчку». Так состоялось первое представление читателю Владимира Токмакова, известного сегодня в Барнауле писате­ля и журналиста. Надо полагать, Родионова зацепила за жи­вое обаятельно-самоуверенная манера молодого сочинителя. Александр Михайлович приводит бойкое письмо в газете: «Я, военнослужащий ПВ КГБ СССР, Токмаков Вл. Ник., яв­ляюсь внештатным корреспондентом окружной газеты «По­граничник на Тихом океане». С 8 класса пишу стихи. Прав­да, верлибром увлекся серьезно только два года назад. <...> И еще очень прошу вас — не меняйте схему рисунка стиха и его содержание. Если надо, я отвечу за каждую строчку».

«Пока воздержусь комментировать столь мужественное за­верение», — ответствует Александр Родионов. Он цитирует стихи пограничника и вопрошает: «Понял ли ты, вдумчивый читатель, хоть что-нибудь?» Вместе с тем Александр Михайло­вич отмечает: «К счастью, в той подборке стихов, что прислал Вл. Токмаков, есть и другие поиски. Это стихотворение «Икар и эхо, выпавшее в осадок». Вот его-то, пусть и в сокращенном варианте, мне бы очень хотелось предложить читателю в сегод­няшней подборке. Думаю, что образный строй токмаковских строк, особенно в начале стихотворения, не может быть неза­меченным». И Родионов выводит Токмакова на поэтический ринг. В мае следующего года, в День славянской письменности, Владимир Токмаков среди других участников шествия несет макет разрушенной церкви.

Тихонов, Михайлов, Токмаков. Трое, о ком, так или иначе, заботится Родионов, кого замечает и «выводит в люди», спо­собствует первой публикации, первому упоминанию в прес­се. Все трое остаются в современном литпроцессе. Увы, не все с Родионовым. Это ни хорошо ни плохо — обычное дело в творческой среде.

Долгое сотрудничество Родионова и Тихонова, к сожа­лению, закончится непримиримой ссорой. Молодая проза Токмакова — «Детдом для престарелых убийц» — останет­ся непонятой Родионовым. Кстати, так же, как и модерновая сексуальная метафора в романе Михаила Гундарина «Гово­рит Галилей». В родионовской системе координат это вывих, распад, эрозия — а значит, зачем? Однако несовпадение творческих установок не помешает общению Александра Михайловича с Владимиром и Михаилом.

Отношения «учитель-ученик» складываются в связке Алек­сандр Родионов-Станислав Михайлов. «Какой был Саша чело­век, — восхищается «родниковец». — Приковал цепями к поэ­зии. А сказал одну фразу, словно бы задал программу на всю жизнь: «Ты поэт, ты этого не знаешь, легко тебе. Дар тащить надо через всю жизнь. Работать, работать и терпеть поношения от дураков и уродов. Бог дал. Не понимаешь. Мне так не дал. Растратишь». Спасибо, не растратил. Ничему не учил, но Учи­тель. Пусто без него в Барнауле, и никого-то нет на Пушкина».

С годами приходят к деятельному сотрудничеству Родио­нов и Гундарин, два ярких представителя разных писательских поколений. Михаил, будучи редактором журнала «Барнаул литературный» в 2010-е годы, активно публикует Александра Михайловича. В самом деле, кто лучше Родионова сделает мате­риал по истории Сибири?! Да и Гундарин давно не либеральный забияка. С 1992 года он примыкает к патриотическому самиз­дату «Ликбез» и его лидеру Вячеславу Корневу. Родионов — желанный гость на страницах «Ликбеза», ведомого «восьмиде­сятниками».

В архивном фонде Александра Родионова хранится боль­шой лист ватмана. В его верхнем левом углу мелко, красны­ми чернилами, написано: «Литобъединение «Родник», зима, 1988 год». А все пространство листа записано портретиками студийцев и руководителя. Александр Михайлович узнается сразу. С первого взгляда определяются Наталья Николенко- ва, Александр Пешков, Фарида Габдраупова, Владимир Бере- жинский. Понятно, что рисовальщик был среди студийцев. Но кто? В поисках портретиста «Родника» я запустила фото­графию архивного ватмана в социальную сеть. Очень скоро выяснилось, что это талантливая рука Виолетты Метелицы. Увидев в ленте фейсбука пост со своими рисунками тридцати­летней давности, она рассказала: «В то время я училась в ху­дожественном училище и постоянно зарисовывала всё и всех подряд. Я была скромна, застенчива, сидела и тихо рисовала. Это еще и способ защиты. А люди иногда были приходящими, не постоянными родниковцами, приезжали гости из Новоси­бирска. «Родник» — это было святое, все мы там встретились, а меня лично он спас». Виолетта назвала и других студийцев, изображенных на листе: Сергей Клюшников, Валерий Тихо­нов, Пауль Госсен, Станислав Михайлов, Вячеслав Десятов.

Александр Михайлович заметит труды Виолетты и попро­сит разрешения забрать лист, а позже передаст его на хра­нение в архив. Родионов знает, какие эмоции вызывают фотографии, рисунки, школьные тетрадки по прошествии нескольких десятков лет. Он готовит подарок на вырост.

В апреле 1989-го Родионов оставит «Родник» и устроится литконсультантом при Доме писателей. Будь возможность, бросил бы и эти обязанности. Чужие рукописи тяготят его. Он ищет все большего уединения. Хочется писать свое.

Лариса Вигандт (Барнаул)

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"